Путь к Богу

Андрей Звягинцев - В 2003 году, когда вышло «Возвращение», мне было 39 лет. До этого, начиная, наверное, с 1990-го года, в моей жизни была полная неопределенность, неясность рода занятий. Я актер по образованию, но в театр не пошел, – в ту пору он меня разочаровывал, потому что стал заискивать перед зрителем, театр стал выпускать «продукт», вместо того, чтобы заниматься искусством.

Я был ноль без всякой перспективы, хоть иди вагоны разгружай. Я пробовал что-то писать, меня это очень вдохновляло, написал несколько рассказов, но дальше это никуда не двинулось. А потом меня всерьез увлекло кино.

Сначала я перебивался случайными заработками на телевидении, иногда удавалось снять рекламу. Но шансов делать большое кино у меня не было ни малейших. Конечно, я мечтал об этом, и у меня даже был замысел, который стал понемногу превращаться в сценарий. Я решил, что если я не сниму этот свой фильм в ближайший год, пусть на видео, пусть с любителями актерами, пусть на свои деньги, то всё, больше я никогда этого не сделаю. Ощущение, с которым я жил в те дни, это даже не депрессия, а как бы это сказать – зеро, ноль, ничто.

В том же 2000 году на одном канале взялись делать детективный сериал под общим названием «Черная комната», и мне предложили снять несколько коротких новелл. Тут я уже прикоснулся к кино, я начал ощущать эту профессию. Спустя полгода работы над этим сериалом продюсер Дмитрий Лесневский вдруг говорит: «А почему бы нам с тобой не снять полнометражный фильм?» У меня от одних только слов крылья выросли за спиной, я земли не чувствовал под ногами, когда он это произнес. Мы несколько месяцев искали сценарий и в результате нашли тот, который стал фильмом «Возвращение». Я, конечно, понятия не имел, что будет с этим фильмом дальше. Я знал тогда только одно – то, что я делаю, я хочу сделать максимально хорошо.

- Но ведь могло быть такое, что фильм никто бы не заметил, он не попал бы в Венецию?

Андрей Звягинцев - Да, он мог бы кануть в Лету… В процессе наших отношений с продюсером возникла такая ситуация, когда он, как бы это сказать – устал от этого проекта, возможно, потому что тот долго длился: год мы готовились к съемкам, потом очень долго монтировали и озвучивали. Несколько месяцев мы чистили звук, все приводили в порядок – а это длительный, кропотливый процесс. Телевизионный продюсер не привык к такому, потому что телевизионный продукт снял – смонтировал – в эфир. А тут так все затянулось. Короче говоря, он остыл, да так остыл, что в какой-то момент по коридорам Ren TV поползли слухи, что Лесневский даже кинокопию печатать не будет – переведет картину на видеопленку, и по телевизору когда-нибудь покажет. Так что фильм мог бы попросту лечь на полку.

В период между тем, как я снял фильм и тем, как он получил «Золотых львов» в Венеции, у меня было ощущение, что я ничего не знаю про эту вещь: заслуживает она внимания, нужна ли кому-нибудь?.. А тут вдруг случилась обратная связь, да еще с избытком. 15 минут венецианских аплодисментов говорят тебе: «Давай, двигайся дальше, все, что ты сделал – правильно, это нужно зрителю!». Такая обратная связь дает тебе силы идти дальше.

Что же было в ящике?

- Есть какая-то внутренняя проблема, которую вы пытаетесь решить, снимая кино?

Андрей Звягинцев - Нет. Ты прочел материал, он тебя сильно взволновал и ты понимаешь, что посредством этой истории можешь сказать какие-то важные вещи, ты понимаешь, что просто обязан это воплотить. Так было и с «Изгнанием», и с «Возвращением».

- У вас там весь фильм разбит на дни, отец погибает в пятницу, в субботу его тело уплывает от мальчиков в лодке – но на субботе фильм заканчивается, за ней не следует воскресенья?

Андрей Звягинцев - Воскресенье – это первый день недели, а вовсе не последний, как многие к этому привыкли.

- А в начале фильма пустая лодка под водой — это не ассоциация с пустым гробом?

Андрей Звягинцев - Я предпочитаю не говорить об этом, потому что, понимаете, в фильме есть все, что автор туда заложил, но и всегда есть большее, есть прибыток, потому что есть взгляд другого, восприятие зрителя, который, так сказать, наполняет этот сосуд своим содержанием. Поэтому без зрителя нет фильма. Для кого-то это просто лодка, или что-то неразборчивое на дне реки. А у вас, видите, какая сильная ассоциация.

Кто-то мне говорил, что надо ящик, который отец на острове выкопал, и который утонул вместе с ним в рундуке лодки, разрушить, чтобы зрители увидели, что там за бриллианты. Видите, какие мы разные, мы – зрители. Кому пустая гробница, а кому «свиной хрящик»

- Да, ужасно интересно, а что же было в этом ящике?

- Всем почему-то это интересно, а меня это совершенно не интересует.

- Вы не любите житейских историй?

Андрей Звягинцев - Знаете, мне кто-то однажды задал такой вопрос после «Возвращения»: «Вы хотите сказать, что в русской деревне мужик вернулся откуда-то (ну, понятно, говорят, откуда – в тюрьме был, где же еще…), пришел и поставил на стол вино, а не водку? Где вы такое видели?» Если вы сейчас говорите о таких житейских, бытовых решениях, то да, – я ими пренебрегаю, потому что точно знаю, тут должно быть вино, и точка.

- То есть бытовые, психологические несовпадения вас не сильно волнуют?

Андрей Звягинцев - В описанных случаях я от них бегу, иначе отец этот будет просто обыкновенным «бытовым» отцом. Он немедленно станет частным лицом, дядькой, которого зовут Николай Семеныч, у него появится место жительства, прописка и совершенно внятная история его отсутствия. Это будет история совсем о другом.

- Но если люди не поймут вашу метафору?

Андрей Звягинцев - Мне все равно, что подумают люди, я знаю, что фильм должен быть именно таким. Кто впечатлен фильмом – тот со мной заодно. А кому нужно водку, иначе он не поверит в происходящее, – тому до свидания.

Сейчас американцы хотят сделать ремейк «Возвращения». Я думаю, у них все будет без «несовпадений» – там папа поедет с сыновьями на барбекю, и он, конечно же, уцелеет, зацепится в последний момент воротником… Но это будет уже другое кино.

- Сколько процентов личного опыта в ваших фильмах?

Андрей Звягинцев - Я бы хотел сказать, что все, что есть в фильме – это я… Но если брать какие-то биографические сходства – у меня никогда не было брата, я был один в семье, и рос без отца – мне было лет 5, когда он ушел. Понимаете, трудно говорить о каких-то процентах, потому что ты же полностью растворяешься в этом, ты же эту ткань ткешь из себя – откуда же еще? Как шелкопряд.

- А бывает у вас страх, что вы больше ничего не сможете сделать в кино?

Андрей Звягинцев - Мне кажется, подобный страх есть у каждого человека, просыпаешься утром и думаешь: «А вдруг жизнь моя не задастся с этого дня?» У вас так разве не бывает? Кошмарный сон любого актера о том, как он во время спектакля начисто забывает весь свой текст. Кошмарный сон режиссера – в стране перевелись продюсеры, заинтересованные в авторском кино.

Лучшее из деревьев

- Как вы реагируете, когда про вас говорят – Звягинцев – подражатель Тарковского, одинокие деревья любит снимать…

Андрей Звягинцев - Мне плевать, что кто-то тиражирует глупости. Я не помню, когда именно придумался финал и начало «Изгнания», но я знаю, что это были дорога и дерево. Это пришло во сне. Это дерево именно приснилось. Мы облазили весь север Франции, мы месяц искали дерево у дороги. А в результате нашли его в Молдавии, где и снималось «Изгнание» – это дерево было даже лучше, чем я предполагал.

С этим пучком волос у Веры в «Изгнании» меня просто замучили – «как у Тереховой в «Зеркале»!» Но мы взяли это вовсе не из «Зеркала». Знаете картину Эндрю Уайта «Мир Кристины»? Оттуда и цвет платья нашей Веры, и этот пучок волос. Да, разумеется, ты всегда что-то черпаешь отовсюду для вдохновения. Ты видел все фильмы Тарковского, все фильмы Антониони, Брессона или Ромера, они давно вошли в тебя и уже стали тобой, это не заимствование, это жизнь в одной плоскости, это черпание сил и смыслов из одного истока, от одного корня.

- Вы упомянули свой новый фильм «Елена», который сейчас в стадии монтажа. Сильно ли этот фильм отличается от первых двух?

Андрей Звягинцев - Режиссер всю свою жизнь снимает один и тот же фильм. Те, кто сетуют, что у меня нет «бытовых» историй, мол, сплошь бытие, должны будут порадоваться – в этот раз есть все основания, чтобы сказать – это «бытовая» история: современная Москва, наши интерьеры – какое-нибудь Бирюлево и какая-нибудь Остоженка, богатый дом и обыкновенная квартира в спальном районе. Сценарий этого фильма в январе нынешнего года получил совместную премию института Sundance и японского телеканала NHK за лучший сценарий.

- Что за ощущение, когда твой замысел воплощается?

Андрей Звягинцев - Потрясающее, удивительное чувство …то, чего не было, вдруг есть.

Математика и кино

- Как вам кажется, какое должно быть послевкусие после фильма — он должен оставить человека с какими-то вопросами и терзаниями, или должен быть катарсис?

Андрей Звягинцев - Похоже, у нас с вами разные представления о понятии катарсис.

- Но я знаю людей, у которых совсем другое ощущение было после «Изгнания».

Андрей Звягинцев - Часто у разных людей об одном и том же предмете совершенно различные представления. И с этим ничего не поделать. Для меня есть смысл в этих событиях. Но это не: «ой, как она могла оставить двоих детей и умереть?» Как можно слушать эти глупости? А какие вопросы эти люди будут задавать Медее? Или Эдипу? В пьесе «Гамлет» семь трупов, там погибли все. Но зритель, наверное, что-то другое выносит из этого произведения для себя, какое-то важное знание о мире. Так что же ценно – то, что убиты семеро персонажей, или что ты с прибытком, с каким-то приобретением выходишь из зала? Не стоит относиться к кино как к реальности, как к хронике из газет, это же образ мира, данный нам для того, чтобы мы осознавали самих себя, заставляющий задуматься над собственным уделом.

- Но вы говорили, что искусство должно давать силы жить…

- А если человек и так уже весь израненный?

Андрей Звягинцев - Если израненный, должен сидеть дома и раны свои залечивать сериалами. Только что-то мне подсказывает, что голос жизни в нем таким образом не воскресить.

- Он и так прибитый и убитый, а тут еще искусство…

Андрей Звягинцев - Ну так пусть тогда забудет про искусство. Зритель, о котором вы говорите, должен сидеть у телевизора и смотреть «Нашу Рашу». Понимаете, ранение заставляет человека извлечь эту «пулю» из себя и, залечивая это ранение, всерьез подумать о том, что с ним происходит, чем и как он живет. Возможно, образ с ранением не очень точный, не исчерпывающий образ, но о подобных вещах трудно говорить с человеком, который ждет от предмета искусства практических результатов или, скажем, результатов измеримых. Искусство не реабилитационный центр и не массажный салон, где с тебя снимут напряжение после трудного дня. Мы совсем забыли, каким целям служит искусство. Оно призвано пробуждать человека к жизни, а такое пробуждение не всегда оборачивается сладостным и приятным времяпрепровождением. Пусть зритель думает, пусть он сам совершает эту работу.

Если говорить о практических результатах, знаете, как с этим обстоят дела у американцев? Они действуют так – создают «фокус-группы», фильм показывают сотне человек, и эта сотня говорит: «понятно, непонятно…» – и они всё стригут и стригут фильм до того убогого состояния, чтобы всё было всем понятно. Вы думаете, какая главная забота этих лицемеров? Я вам отвечу – только и исключительно собственный кошелек. Зритель их мало волнует.

- А если они хотят какую-то мораль преподнести, и хотят, чтобы зрителю она была доступна?

Андрей Звягинцев - Мораль – это жевательная резинка. Мораль не заставляет человека задуматься. Все мы знаем, что нужно быть добрыми, терпимыми, любить других… Даром доставшееся знание залетело в ухо и вылетело, и никакого изменения не произошло. Человек должен сдвинуться с той точки, с которой он вошел в зал, а не просто выйти в приподнятом настроении.

- Когда вам говорят – вот, у вас в кино всякие красивости, а правда жизни совсем в другом, что вы отвечаете?

Андрей Звягинцев - Правда жизни и правда искусства – разные вещи. Есть такие стихи Заболоцкого про некрасивую девочку:

Так вот «сосуд, в котором пустота» – это жизнь, люди, а «огонь, мерцающий в сосуде» – это искусство, человек.

Беседовала Марина НЕФЕДОВА, "Андрей Звягинцев: История шелкопряда", журнал "Нескучный Сад", Сентябрь 2010

Полный текст интервью Андрея Звягинцева в TV-программе "Познер" в эфире "1TV" от 29 мая 2011 года

Владимир Владимирович Познер:   - В эфире программа "Познер", гость программы - кинорежиссер, известный теперь кинорежиссер Андрей Звягинцев. Добрый вечер.
Андрей Звягинцев:   Добрый вечер.

- Поздравляю вас, во-первых, с очередным призом, уже на Каннском кинофестивале в показе, который назывался "Особый взгляд", приз жюри. Три фильма, так или иначе, три приза - стопроцентное попадание. А как вы сами относитесь к призам, так, если уж откровенно говорить? Что они для вас означают?

Андрей Звягинцев:   Если говорить откровенно, боюсь, что сочтут, что я лукавлю. Но, действительно, в самом деле, мое отношение к призам примерно такое. Если ставить своей целью приз и если ставить своей целью победу на фестивале и, вообще говоря, фестиваль рассматривать как цель, то художник, автор может потерять самого себя. Поэтому ему нужно смотреть на свой собственный фильм как на единственную его цель. Вот как-то так я стараюсь себя воспитывать в этом направлении.

- Я могу проще вопрос задать: приз вам приятен?
Андрей Звягинцев:   Конечно, приятен. Разумеется. Как любому человеку - я думаю так.

- Я думаю тоже так. Вопросы наших зрителей - они, узнав, что вы будете, прислали их на сайт Первого канала. Я отобрал вопросы, которые мне показались наиболее интересными.
Александр Пахом: "Извините за прямой вопрос, но как вы думаете: если бы ваши фильмы не получали призы на европейских фестивалях, много ли знали бы о вас в России? И сидели бы вы сейчас в этой студии, сняв всего три фильма, тогда как многие, очень известные российские кинорежиссеры такой чести не удостоились? Вы задумывались о том, в чем причина такого нашего преклонения перед признанием именно там?"

Андрей Звягинцев:   Я никогда не задумывался, в чем причина преклонения перед признанием именно там (это мне в голову не приходило), но, прямо отвечая на ваш вопрос, я полагаю так: если бы история с фильмом "Возвращение" сложилась так, что картина не попала бы в Венецию, в конкурс, и не победила бы там, думаю, что она была бы здесь, мягко говоря... Прошла бы незамеченной. Очень может быть... Потому что, к сожалению, у нас в отечестве отношение друг к другу довольно настороженное… Слишком много зависти у нас, к сожалению. Так устроено наше общество...

- Я хотел только напомнить вам, что это был не мой вопрос.
Лидия Стоцкая: "Когда вы снимаете свои фильмы, что для вас важнее: чтобы они были понятны миллионам людей, - или узкому кругу эстетов-киноманов и членов жюри западных фестивалей? Можно ли сказать, что вы принципиально не снимаете для широкой публики?"

Андрей Звягинцев:   Я уже и на Первом канале однажды это говорил - это было лет 8 тому назад, что ни многомиллионной аудитории, ни отборщикам фестивалей… Я не снимаю фильм для этих целей. Я снимаю фильм исключительно для себя, исключительно исходя из собственных представлений о том, каким должен быть фильм, который бы я хотел видеть на экране. Я исхожу из собственного представления о том, что есть правильное движение в направлении того, что ты делаешь, что есть правильное согласованное движение в адрес замысла. Все. Ты исходишь из себя и делаешь это для себя.

- Маргарита Васильевна Семкина спрашивает вас, как вы относитесь к критике?

Андрей Звягинцев:   К критике я отношусь настороженно. Скажем так, организм мой так устроен, что я очень болезненно реагирую на это. И помню, когда обрушилась критика на картину "Возвращение" (это еще в 2003 году было), я для себя решил, что я больше критику не читаю. Конструктивных предложений от критики я не слышу. Я не вижу, что могло бы меня питать в дальнейшем. Поэтому я закрыл эту тему для себя и не обращаю на это внимание. Вы знаете, мне очень нравится цитата: "Спрашивать у художника о критиках - это все равно, что спрашивать у фонарного столба о собаках".

- Это неплохо. Вы знаете, Оскар Уайльд как-то сказал, что "критики вам простят все, кроме успеха". Тоже неплохо, да?
Андрей Звягинцев:   Тоже неплохо.

- Семен Голод: "Вы прожили полжизни при СССР и полжизни после его распада в "новой России". Где вам легче дышалось? Вам нравится, куда мы движемся сегодня как страна, как народ?"

Андрей Звягинцев:   Я покривлю душой, если скажу, что легче дышалось прежде. Потому что как раз та самая эпоха, эпоха 1990-х годов, когда всем можно было стать… Из "никем" можно было стать "всем", то есть когда все бросились выживать и меняли профессию, и все возможности были открыты у предприимчивых людей и смелых людей.

В эту эпоху сложилось так, что, не имея никакого режиссерского образования, исключительно актерское образование, я попал в ситуацию, где продюсер рискнул, дерзнул и предложил мне снимать полнометражное кино. В советское прошлое ни студенту, ни выпускнику ВГИКа не могло бы такое счастье упасть на голову. Это абсолютно было исключено. Это была система совершенно строго регламентированная. Если ты не встраивался в нее, если ты был где-то на обочине, то ты никогда бы никуда не попал - социальные лифты тогда не работали никак, ты мог только сподличать, стать коммунистом или еще каким-нибудь предателем в совести, в себе, и тогда мог бы продвинуться куда-то, подняться вверх. Сейчас больше возможностей у человека, это очевидно.

Другой вопрос, что это - не в полном объеме ответ на вопрос, потому что время сложное. Весьма сложное. Я с осторожностью бы говорил о том, что мы движемся куда-то, о чем можно было бы сказать "в светлое будущее". Потому что я думаю, что очень многие согласятся со мной, живущие в нашей стране и думающие о том, что в ней происходит, - что перспективы и мысли о будущем, о будущем их детей, о будущем их дела, призвания, бизнеса и так далее, - весьма туманны...

- Сергей Маркович Задонцев, последний вопрос от наших зрителей: "В свое время вы встречались с Владимиром Путиным. Для вас важно "дружить" с властью?"

Андрей Звягинцев:   Я сожалею, что я встретился с Путиным тогда, в 2003 году, потому что мне, собственно, даже нечего было спросить у него. Если бы эта встреча случилась сейчас, у меня есть вопросы к нему. Я бы с удовольствием услышал ответы на некоторые вопросы.
- Допустим, он смотрит нашу программу.
Андрей Звягинцев:   Я думаю, что он смотрит нашу программу, но я не думаю, что правильно их сейчас излагать, эти вопросы - я не готов к этому. Я пришел разговаривать с другим Владимиром Владимировичем (Познером), поэтому…
- Понимаю, да. Спасибо большое. Но, все-таки, вам важно "дружить" с властью?

Андрей Звягинцев:   Я не дружу с властью. Так сложилось, что я не встроен в эту вертикаль, в эту систему дружбы, рукопожатий. Я не встроился в нее, мне это как-то не органично, что ли, я не знаю. У меня не получается. У меня не получается дружить только с той целью, чтобы ставить себе некие задачи на будущее, скажем так. Знаете, дружишь с властью - значит, у тебя все хорошо. Я считаю это нечестным по отношению к тем, кто стал твоими друзьями.
- Может быть, к себе?
Андрей Звягинцев:   И к себе тоже. К себе - это само-собой понятно.
- Ладно. Реклама, и потом продолжим.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

- Я с большим интересом читал различного рода ваши интервью и высказывания, и буду вам задавать вопросы по высказываниям, которые меня, честно говоря, удивили. Например, вы говорите: "Слушать-то мы любим истории всякие - и веселые, и печальные. Но рассказываем только страшные. Таков наш талант и смысл". Разве так? Толстой, Пушкин, Тургенев. Почему вы так? Я понимаю, что были и такие. Но?…

Андрей Звягинцев:   Я говорил, конечно, от себя и говорил о себе. И если вернуться к контексту этого высказывания, это речь шла о фильме "Счастье мое", который, мне кажется, несправедливо здесь растоптан и унижен. Может, я преувеличиваю значение критики и высказываний культурных элит, но я очень сильно был впечатлен этой картиной. Считаю ее весьма честной. И как раз в русле высказываний относительного этого фильма я как раз это и сказал. Говоря "мы", я имел в виду…

- Мы - это русские? Мы - художники русские?

Андрей Звягинцев:   Я имел в виду Сергея Лозницу, скажем так. Именно в этом фильме. И себя в том числе. Потому что я себя ощущаю человеком… В юности я чувствовал себя полным веры в некое свое собственное светлое прекрасное будущее, чувствовал себя экстравертом, человеком очень активным. И потом со мной случилось что-то, в меня поселилось что-то, что заставило…

- Вам сколько лет сейчас?

Андрей Звягинцев:   Я - взрослый человек, мне уже 47 лет. И как-то в середине жизни, что-то поняв, что-то разглядев, увидев удел человеческий и здесь, на этой территории, и вообще понял, что...
Скорее, трагическое сознание во мне набрало силу.

- То есть, говоря "мы", вы ограничили это, на самом деле…
Андрей Звягинцев:   Конечно. Я говорил о себе.

- Тогда нет вопроса. Вы еще говорите: "Художественная правда важнее бытовой". Какая разница между художественной правдой и бытовой? И почему она важнее?

Андрей Звягинцев:   Художественная правда - между бытовой. Бытовая правда - это что-то, схваченное здесь и сейчас. Если просто сказать… Скажем, сидят напротив Петров и Иванов. И разговаривают, у них диалог, некий такой анекдот, анекдот из жизни.

- Или мы, Звягинцев и Познер.

Андрей Звягинцев:   Например, да... Вот, Петров и Иванов. А если посмотреть на это как на правду художественную, на некую вертикаль, уходящую вглубь - к традиции, к классической традиции, или к традиции древнегреческой, - то Петров и Иванов становятся некими другими фигурами. Они становятся, например, один отцом, а другой - сыном. Обретают некий объем, - вообще всего корпуса мировой культуры.

- И так художественная истина вообще?
Андрей Звягинцев:   Мне кажется, так. Я так смотрю на это.

- Хорошо. Би-Би-Си по поводу вашего фильма "Елена", который как раз и получил приз: "В своей новой работе Звягинцев набирается смелости стать во многом оппонентом таких классиков как Лев Толстой и Федор Достоевский. Режиссер показывает, что всегда защищаемый российским искусством маленький человек не только может не являться носителем высшего добра, но может быть и источником страшных преступлений". Вы согласны с этим определением?

Андрей Звягинцев:   В-первых, я сам себя считаю почти… Я произрастаю из этой культуры, из культуры Достоевского, Толстого и прочих [русских писателей]. Достоевский для меня была Фигура на протяжении лет пяти или восьми, я просто жил им и дышал им, я разговаривал его языком. Поэтому это всего лишь навсего интерпретация, это так смотрит Би-Би-Си. К сожалению, вы не видели фильм "Елена" - мы бы тогда могли бы сейчас развернуть эту дискуссию. К сожалению...

Но я смотрю на это несколько иначе. Я не смотрю на эту героиню (мы сейчас говорим о Елене, о главной героине фильма "Елена") как на некоего маленького человека, которого надо бы рассмотреть под лупой и что он там из себя представляет. Вовсе нет. Для меня то, что с ней происходит, это, во многом, - трагедия нынешнего положения в нашем обществе. То, что происходит с Еленой, - это напрямую касается нас, это то, что с нами сегодня происходит и весьма непривлекательное, надо сказать. Это превращения, изменения человеческого вида, я бы так сказал.

- Авторское кино. Вы занимаетесь авторским кино, которое еще у нас называется почему-то арт-хаус и никто не понимает, что это значит. Ну, для тех, кто не понимает, "art" - это искусство по-английски (и по-французски тоже), "house" по-английски - это дом. Получается - художественный дом. Ну, я не знаю. Авторское кино.
Андрей Звягинцев:   Или - искусство для дома :))

- У нас есть небезызвестный кинодраматург Володарский Эдуард. Он говорит, что: "российский арт-хаус плоть от плоти нашего либерализма. И те, и другие готовы мать родную продать за западные гранты и фестивальные призы. Наш арт-хаус показывает Россию как сборище уродов и скотов, как землю никчемную, холодную и мрачную, непригодную для жизни свободных людей. А государство выделяет на это деньги налогоплательщиков". Возражения?

Андрей Звягинцев:   Что ж я буду возражать Володарскому, такому уважаемому человеку? Пусть он делает свое кино.
- На самом деле, вы его не уважаете.
Андрей Звягинцев:   Нет, почему же?
- При таких вот обвинениях!!?

Андрей Звягинцев:   При таких высказываниях? Это огульное обвинение. Он бы привел примеры какие-нибудь. Я примерно понимаю, против какого направления или движения в нашей, назовем ее так, киноиндустрии - эти высказывания. Наверное, речь идет о таких режиссерах как Мизгирев (это "Бубен, барабан",2009), Сигарев (это "Волчок",2009), что еще?
- Квазироссийский, поскольку он живет в Германии, Сергей Лозница ("Счастье мое", 2010).

У меня есть мнение. Если вы мне позволите, я выскажу. Знаете, можно смотреть на предмет с разных сторон. Можно дарить ему надежду, этому предмету, можно находить положительные стороны в его жизненной позиции (я говорю о героях, которых мы рассматриваем в кино - том или ином), а можно зайти с другой стороны и посмотреть непривлекательную сторону самого человека, который… Вы знаете, мы очень хотим быть хорошими, мы очень любим смотреть на себя в зеркало, какие мы хорошие. И мало кто желает встречаться с собой непривлекательным и не таким хорошим. Мне кажется, это кино, это направление артхаусного кино, которое сейчас набирает силу, - это честный пристальный взгляд на то, что мы есть. Я не вижу там подтасовок или каких-то передергиваний.

- Послушайте, что вы говорили: "Страна живет все там же. Она была там в 1945, и будет в 2045. Мы такие. Здесь - Азия, мы - азиаты, темные причем. Это даже не в кавычках - широкая русская душа, про которую классик сказал "Я бы сузил", - это омут какой-то. Только юродивый может быть здесь честным". Вы себя слышите?
Андрей Звягинцев:   Слышу, конечно.
- Вы - честный человек?
Андрей Звягинцев:   Я не знаю, я не могу это оценить. Мне кажется, что я стараюсь быть честным как могу.
- Значит, юродивый? Понимаете, какой вывод делается из ваших слов? Очень жестко.

Андрей Звягинцев:   Но подождите, Владимир Владимирович, смотрите… Вы опять берете цитату из, наверное, того же интервью, и эти слова и слова о юродивом относятся именно к фильму Сергея Лозницы. Это нечто вроде спонтанной импровизации относительно того, что я понял из фильма "Счастье мое". Вы видели картину?

- Я не видел, к сожалению. Это ваша эмоциональная реакция? Эмоциональная реакция на фильм, который вам понравился как кино?
Андрей Звягинцев:   Да, можно так сказать. То есть это реакция интуитивная, это реакция на произведение искусства.
- И очевидно, вы согласны с постановкой вопроса, скажем так. Да?
Андрей Звягинцев:   В общем, могу сказать, что мне нравится этот взгляд. Я нахожу его честным.
- То есть взгляд довольно безнадежный? Что мы были такими, мы есть такие, мы будем такими, мы - азиаты, притом темные.

Андрей Звягинцев:   Хорошо, давайте [по-вашему] будем говорить о том, что мы - европейцы. Давайте попробуем сказать о том, что мы - европейцы. Мы были европейцами и будем ими, и движемся туда!
- Только мне кажется, что это относится к какой-то очень узкой прослойке нашего населения.

- Вы согласны, что русская литература - европейская, что русская классическая музыка - европейская, что русская живопись - европейская, что русское кино - европейское и что этот язык один, разумеется, с национальным колоритом, а никакое не азиатское?

Андрей Звягинцев:   Азиатским я называю…
(Познер перебивает): - Нет, меня это тревожит...
Андрей Звягинцев:   Что именно вас тревожит? Тревожит, что один какой-то режиссер высказывает свое мнение?

- Нет. Меня тревожит то, что представители русской интеллигенции (не все, но многие) с удовольствием или без, но говорят о своей стране и о своем народе совершенно ужасающие вещи, которые вы не встретите ни у кого другого - ни у англичан, ни у французов, ни у немцев, ни у испанцев, ни у португальцев. Такого о своем они никогда не скажут. Меня это страшно интригует, потому что я приехал сюда девятнадцати лет, я изучал эту страну и этих людей, я научился говорить по-русски, и я так сказать о них и об этой стране не могу. Хотя, она не моя. Может быть, именно потому, что она - ваша, вы так о ней говорите? Я просто пытаюсь понять.

Андрей Звягинцев:   Я говорю вам о том, что это одна из сторон. Ее нельзя не замечать.
- Вы другое замечаете?
Андрей Звягинцев:   Вы видели ли фильмы, о которых я говорил сейчас? "Бубен, барабан", "Волчок"? Что еще? "Дикий, дикий пляж"?
- Да. Эти я видел. "Волчок" - мрачный ужасно. Я видел две.

Андрей Звягинцев:   Очень жаль, что две, потому что если бы вы видели больше, может быть, мы бы с вами хоть нашли бы точку соприкосновения. Во всяком случае, мы бы, наверное, пришли к тому, что нельзя сказать, что то, что рассказывают в своих фильмах - в документальном фильме "Дикий, дикий пляж", в фильме "Волчок" и в фильме Лозницы "Счастье мое", - это измышления, целиком основанные на больных фантазиях этих режиссеров. Они наблюдают жизнь, они наблюдают то, что есть, то, что мы собой являем. Это одна из наших сторон.

Знаете, если мы сидим за тонированными стеклами наших "Бентли" и не видим вообще народ, и не видим, что с ним происходит, читаем только русскую классику, цитируем ее и полагаем, что XIX век - это то, что с нами происходит и ныне, и сейчас, то мы глубоко заблуждаемся. Мы пребываем в какой-то колбе. Москва и без того уже колба, далеко уже не страна. Понимаете? Если бы вам проехать с таким же туром, как вы ездили в Америку, по России и просто посмотреть, как живет страна, не в spa-отелях поселяться, а поселиться там, где живет страна, увидеть, как она живет. Тогда разговор был бы совершенно другим. Если вы - честный человек, - был бы разговор другим. Вы и ваши собеседники.

- Для вашего сведения, за последние 4 года я побывал в 46 городах и весях России. Я много езжу по стране. Видел разное.
Андрей Звягинцев:   И что вы хотите сказать? Каков человеческий удел? Как люди живут?
- Гораздо лучше, чем они жили 30 лет тому назад - материально. Количество автомобилей ушестерилось, в магазинах полно, очередей нет, что тогда было: "что дают?" и сплошной "дефицит". Но люди недовольны...

Андрей Звягинцев:   Да. Зарплаты позволяют им жить. То есть у них все есть, а чего-то важного - нет!
- Может быть, веры нет? Может быть, ну, идеала нет? Может быть, они лишены ощущения того, что будет завтра? Может быть, это?
Андрей Звягинцев:   Идеала нет, это точно...

- Смотрите, вы пишете или говорите: "Наши культурные элиты вслед за зрителями ждут в кино оптимизма. Я думаю, не стоит в смутные дни ждать произведений, исполненных надежды. Без понимания, что этот апокалипсис с нами происходит уже очень давно, мы никуда не сдвинемся". А вы себе представляете, что происходит с людьми, если их лишают надежды совсем? Во что они превращаются?

Андрей Звягинцев:   А кто может подарить эту надежду, по вашему? Кто должен, кто призван это делать? Чья это функция?

- Возможно, и художника - я не знаю. Но я так представляю, что если человека лишить надежды, то не надо удивляться, что он превращается в зверя.

Андрей Звягинцев:   Я продолжу тогда мысль, которую вы начали, свою собственную. Когда я говорю о надежде, что я имею в виду? Когда надежда или "свет в конце тоннеля" в экранном произведении искусства предъявлен грубым и простым способом, то есть в финале просто он нам предъявлен как плоский предмет, некое высказывание, что, дескать, все будет хорошо…
- Happy End.
Андрей Звягинцев:   Хэппи-энд, можно так сказать… Это мое мнение, но мне кажется, это усыпляет бдительность человека. Это подаренная ему даром иллюзия, что все будет хорошо. Мне кажется, надежда - это ответственность каждого человека, сидящего в зале, сохранять вот этот луч надежды у себя в сердце. Это его прямая обязанность - каждого человека. Художник должен говорить только правду. Вот, то, что он видит, что его окружает в мире. И если это ему кажется…

- То, что ему представляется правдой. Послушайте… Вы, конечно, помните, что когда в Америке была Великая Депрессия, начиная с 1929 года… Я имею в виду, читали об этом. Значит, был крах и миллионы людей оказались разоренными, нищими, несчастными. И именно тогда Голливуд придумал этот хэппи-энд. Для чего? Чтобы дать людям надежду!

Андрей Звягинцев:   Можно я перебью вас? То есть вы считаете, что у нас сейчас примерно такой же страшный кризис, который необходимо спасать какой-то киноиндустрией?

- Страшный кризис вы назвали апокалипсисом. Вы назвали! А что за апокалипсис? Что у нас? Просто мне интересно.

Андрей Звягинцев:   Видите, как-то разговор не клеится, потому что вы не видели ни "Елену", ни те фильмы, о которых я говорю...

Когда я говорю об апокалипсисе, я имею в виду следующее. Мне было предложено одним британским продюсером взяться за эту тему. Тема была именно так означена - апокалипсис. В результате нашей работы с моим соавтором Олегом Негиным мы пришли к тому, что написали сценарий "Елена", исключительно основываясь на этом предложении написать сценарий, а далее снять фильм на эту тему. Но тему апокалипсиса я для себя сузил, мы в замысле сузили его до личного, персонального, частного случая.

Елена - это то самое поле битвы, где внутри этого человека, Елены, происходит эта мистерия, вот это обрушение нравственных основ. Она просто гибнет, сама этого не понимая. С ней внутри происходит этот апокалипсис, умаление этого человека, внутреннего человека до ядра, до атома.

В связи с этими идеями я и давал интервью, где довольно часто употреблял это слово "апокалипсис", потому что я жил в этой теме. Я именно это называю апокалипсисом, то, что происходит ныне на нашей территории, у нас в стране - с человеком. То превращение этого чудно дивного человека…

Я недавно смотрел фильм "Я и другие", документальный фильм, снятый в 1973 (точнее - в 1971) году. Это какой-то психологический эксперимент, и очень много скрытой камеры. И там люди, люди примерно моего возраста, моложе, лет 20-23, студенты той поры. Я узнал себя того, 1973 год - я был таким же человеком. У них речь другая. Они просто какие-то чистые, почти как ангелы - существа, светлые, удивительно лучистые.

Что за эти 20 лет с нами произошло? Что и почему? Я не знаю, почему. Мне кажется, это потому что золотой телец нас всех подпортил. Рубль. Нам не сказали, нас просто бросили в эту ситуацию "выбирайся каждый как может". Мы стали друг другу конкуренты, противники, враги, и с недоверием относимся друг к другу и выживаем каждый поодиночке. Вот, что с нами произошло. И это не могло не сказаться на нравах, на душевных пертурбациях, то, что я называю: "изменение человеческого вида".

- Но вы согласны, что в западном мире, который так нами некоторыми не любим, а другими обожаем, деньги - то же самое, играют очень большую, я скажу мягко, роль. И тем не менее…

Андрей Звягинцев:   Деньги всегда и во все времена играли очень большую, важную роль. Я говорил о той колбе, которой был Советский Союз, где рубль просто был где-то там, далеко-далеко маячил. Вы не помните те времена, когда ты прекрасно сознавал, что твои 120 рублей - это предел, о чем ты можешь мечтать? Это чашка риса для китайца, знаете? Работаешь, а то и не работаешь… Люди приходили на работу (я помню те времена) и, в общем-то, ничего не делали, потому что с них спрос-то был не велик. Получали свои скромные 120 рублей.

Было время подумать, сходить в театр. Мы были самой читающей страной. Я говорю об этом пространстве для души, которое размещалось в каких-то эмпиреях и позволяло человеку, не думая о рубле…
Человек был каким-то другим, одним словом.

А сейчас мы только об этом и думаем. Это стало главным, определяющим весь строй нашей жизни - рубль, деньги. Ну, не рубль - тот же доллар. Я уж не знаю теперь, как правильно выражаться. Вот, мне кажется, это случилось с людьми. Я помню те времена. Просто это все произошло на моих глазах. Я видел это, как это происходило, как люди, оставляя свои гуманитарные какие-то занятия, профессии, становились бизнесменами - неловкими, нелепыми. Те, кто были юркими и предприимчивыми, как-то успели за что-то зацепиться. А те, кто были не готовы к этому, неловко в это вошли, и сейчас, я думаю, претерпевают какие-то трудности и так далее.

Ну что говорить? Неужели вы не согласитесь со мной, что здесь в этой стране - в нашей стране, куда ни глянь, куда ни брось взгляд, везде ты натолкнешься либо на богатого, на безмерно богатого, либо на нищего. И эта пропасть между богатыми и бедными - невероятная. Я не политолог, я не экономист, я знать не знаю, что происходит в других странах. Но думаю, что если говорить о Западе, о котором вы сказали, что как-то там все, мне кажется, давно "устаканилось". Может, они органично вплыли из этого феодализма в капитализм. Я не знаю, в чем причина...

- Вы только что говорили о молодежи, которую вы видели недавно, которая светлая и чуть ли не ангелы.
Андрей Звягинцев:   Да. Удивительные существа.
- Значит, у вас есть надежда на эту поросль в отличие от своего поколения?

- Знаете, я хотел с вами говорить больше о кино, но я отказываюсь от этого. Мы уже чуть-чуть поговорили, я хочу продолжать говорить об этих вещах, которые лично для меня, да, я думаю, для многих наших зрителей чрезвычайно важные (Познер не выполнил обещание и задавал последующие вопросы только о кино).
Но, все-таки, одну вещь я спрошу. Что такое артхаусное, или авторское кино? Как вы это определяете? Что это за животное такое? В отличие от всего остального кино.

Андрей Звягинцев:   Совсем недавно я узнал удивительную вещь! Что во Франции не принято на любом этапе производства или готового сценария этот материал называть артхаусным, он просто является сценарием, и из него может родиться все, что угодно. И вплоть до готовности фильма его рассматривают просто как фильм, ему никаких ярлыков не шьют. Даже несмотря на то, что этим сценарием, скажем, занялся какой-то режиссер, у которого шлейф авторского кино. И только когда фильм готов, специальная комиссия смотрит его и присваивает ему некий статус. Если это статус авторского кино, артхаусного, то ему государство помогает поддержкой и в прокате - специальные кинотеатры и так далее. Так вот мне кажется, что авторское кино - это тот фильм, где явно чувствуется голос автора. Не какие-то готовые схемы, шаблоны, кальки и так далее, а голос автора. Это то, что ты сразу узнаешь по почерку. Ты смотришь фильм, для этого тебе достаточно первых пяти-десяти минут, чтобы сказать, скажем, "это братья Дарденн" или "это Ларс фон Триер". При всем том, что Триер весьма разнообразен. Мне кажется, это и все. И только это. Другой вопрос, что у такого кино весьма узкая аудитория.

- Во всем мире?
Андрей Звягинцев:   Во всем мире, да. И в этом смысле, конечно, арт-хаус!..
([Лучше:] авторское кино - мне тоже не нравятся эти определения, я их стараюсь избегать, но это невозможно).

- Чем вы объясняете столь широкую популярность американского голливудского кино? Если можно сказать так: что российское кино не популярно вне России, да и французское кино не популярно особенно - вне Франции, и итальянское кино особенно не популярно - вне Италии. А американское кино всюду популярно - и в Японии, где совсем другая культура, и в России, где совсем другая культура. Чем оно берет, что оно для всех хорошее? Как это для вас?

Андрей Звягинцев:   Мне трудно сказать. Если вы говорите о массовом кино… Потому что ведь в Америке есть и другое кино. Есть и Джармуш, и так далее...

Во-первых, потому что у них, конечно, невероятная школа, которая никогда не прерывалась, школа мастеров по всем направлениям. Невероятные достижения в области компьютерной графики. Это же немыслимо - из виртуальных атомов создать такое живое существо как Кинг-Конг, например, который просто живой, он дышит - ты видишь его реакцию, он абсолютно живое существо. Технологии невероятные. И вообще говоря, очень мощная индустрия. Там, действительно, можно говорить о киноиндустрии. Когда говорят здесь, в России, о киноиндустрии, я сильно сомневаюсь, что то положение дел, которое есть, можно было бы так назвать. Когда в России, вы знаете, 2,5 тысячи кинозалов, в то время как в Америке - 40 тысяч. 2,5 тысячи кинозалов на огромную страну. То ясное дело, тут нельзя вообще говорить о киноиндустрии, потому что киноиндустрия - это механизм, который работает как часы. То есть вы что-то производите, отдаете на рынок, рынок вам возвращает деньги, и так далее.
Серьезные традиции, мощные амбиции, серьезные киношколы. Киношколы, где студентам… Главное их дело (я говорю об американском образовании) - снимать-снимать-снимать. Практически набивать руку, делать фильм за фильмом. Я не сравниваю с нашей киношколой, не стану этого делать. Но тут другое положение дел. Поэтому у меня такие ощущения, что все дело в этом.

- Сошлюсь еще раз на то, что вы говорили: "По большому счету, мне совершенно наплевать, что думают о моем фильме другие. Если задаваться вопросом, "что скажет княгиня Марья Алексеевна?", то зачем вообще кино снимать? Обслуживать эту княгиню Марью Алексеевну?" Нет ли в этих словах некоторого…
Андрей Звягинцев:   Высокомерия?
- Да. Именно это слово, высокомерие. Вы же хотите, чтобы ваши фильмы смотрели? Вы же хотите, чтобы они вышли на экран? Вы же не в ящик письменного стола делаете этот фильм? Поэтому как же может быть вам безразлично?

Андрей Звягинцев:   Мне очень жаль… А вы видели всё интервью, или вам редактора только фрагмент [дали]?…
- Нет, я видел все, но только, знаете, там есть…

Андрей Звягинцев:   Тогда я не пойму, почему вы так говорите. Давайте вернемся к контексту, потому что так выдернуть можно все, что угодно, и человека превратить в монстра, что, на самом деле, нечестно. Я говорил буквально о следующем:

Это, можно даже сказать, некая защита, что ли. Вполне человеческое свойство. Защита против нападок или недоверия, или, скажем так, неприятия моих картин. Я говорю о критиках. Я говорил уже вам о критиках, и конечно, действительно, можно себя чувствовать столбом фонарным, а критиков - собакой, но это не разрешает всего комплекса этой проблемы, проблемы неприятия. Поэтому я и говорю о том, что я снимаю кино для себя в том самом смысле…

Давайте я попробую образ один сейчас употребить. Мне очень долго задавали эти вопросы: "Для кого вы снимаете?", "Думаете ли вы о публике?" и так далее, и так далее. В конце концов, я нашел ответ, он родился как образ:
Представьте себе, вы стоите на сцене, по сути, вы представляете фильм, вы и есть фильм, образно говоря. Вы стоите на сцене, в вас лупит луч из прожектора, он слепит вам глаза. В зале тысяча зрителей, вы не видите их лиц...

Примерно то же самое, мне кажется, должен ощущать художник, когда он делает свое кино. Он не знает в точности адреса, он не знает этих лиц, они для него в потемках, понимаете? Я не знаю, к кому именно я обращаюсь. И если я буду говорить и транслировать идеи о том, что я снимаю кино для зрителя, для публики или для народа, то я буду лукавить, потому что я не знаю эту аудиторию. Я могу сверяться только с самим собой, больше ни с кем. Я честен в своем замысле или нет, - честен сам перед собой, перед своей группой, перед материалом, который я делаю. Это всё. Здесь круг замыкается.

Далее вот та самая княгиня Марья Алексеевна может прийти и сказать: "Фи, какая ерунда". Или может сказать: "Какое замечательное кино". Вот и всё. Тогда нам с ней по пути либо нет, не по пути. Ну что ж нам делать? Увидеть всех или по интернету сделать запрос, дескать, о чем бы вы хотели и каким бы вы хотели увидеть фильм? Нет, в этом смысле я не обслуживаю никого...

- У нас времени все меньше и меньше. Вы, конечно, помните фильм "Рокко и его братья" Висконти? Помните, там есть сцена изнасилования? Очень подробная?
Андрей Звягинцев:   Я помню сцену драки братьев.
- А потом старший брат насилует любимую женщину младшего брата Рокко. Помните это, нет?
Андрей Звягинцев:   Да, но я очень давно смотрел фильм.
- При этом вы говорите, что играть на инстинктах человека - это низко. Вот это игра на инстинктах?

Андрей Звягинцев:   Когда я говорю об игре на инстинктах, я говорю о телевидении.
- Только!!?
Андрей Звягинцев:  

Потому что там… Ну, за редким исключением. Канал "Культура" - это то, что я смотрю.
Или за некоторым исключением: Некоторые передачи, которые как-то всерьез подходят к каким-то тем или иным вопросам.

 
- Хорошо. Поскольку уже все почти что, я все же спрошу вас вот о чем (и потом позволю себе задать вам вопросы от Марселя Пруста). Вы говорите так. Вы не любите критику - вы это сказали: "После "Возвращения" не читаю критики. Человек нуждается в поощрении. Никто не может создать совершенства, и нужно с пониманием к этому относиться, к тому, что человек слаб, не судить строго. Если б я был рецензентом, и фильм мне не понравился, я бы просто ушел в сторону. Похвала не елей, не поглаживание по животику, а живительный бальзам". А фильмы ваши - живительный бальзам?

Андрей Звягинцев:   Я бы хотел надеяться, что так. Это сродни той платоновской идеи горькой пилюли. Пилюля горькая, и принимающий ее испытывает затруднения. Но она несет ему избавление от его болезни. Я смотрю на это так.

 
- Марсель Пруст. Какую добродетель вы цените выше всего?
Андрей Звягинцев:   К сожалению, это блиц, я бы пошире ответил...
Пусть это будет правдивость. Это очень актуально сейчас, я думаю.

- Какой недостаток вы прощаете легче всего?
Андрей Звягинцев:   Легче всего? Я, пожалуй, с легкостью прощаю… Мне легче сказать, что я не прощаю - предательство.
- Предательство. Это и был следующий вопрос...
Если бы вы могли пообщаться с кем-либо, кто когда-либо жил на этом свете, кто бы это был?
Андрей Звягинцев:   С Федором Михайловичем Достоевским, коли уж мы его сегодня затрагивали. Я бы, может быть, услышал бы что-нибудь от него. Хотя бы пусть он меня или пожурил, или наоборот сказал бы: "Правильной дорогой идете".

- О чем вы больше всего сожалеете?
Андрей Звягинцев:   Есть некоторые поступки в моей жизни, о которых я сожалею.
- Какая ваша главная черта, как вы полагаете?
Андрей Звягинцев:   Моя главная черта? Я - счастливчик, мне крупно повезло в жизни, невероятно. Я из небытия...
- То есть везение?
Андрей Звягинцев:   Можно так сказать, везение.
- Как бы вы хотели умереть?
Андрей Звягинцев:   Я не думал об этом. Пусть будет как будет.
- Где бы вы хотели жить?
Андрей Звягинцев:   Жить я хотел бы в собственной квартире (или доме).
- Которой у вас нет?
Андрей Звягинцев:   Которой у меня нет.
- Какую черту вы более всего не любите в себе?
Андрей Звягинцев:   Может быть, чрезмерную рефлексию. Слишком много сомнений. Мешает.

- Оказавшись перед Богом, что скажете ему?
Андрей Звягинцев:   Делай со мной что хочешь! [В Твоих руках я...]

- Это был Андрей Звягинцев. Спасибо вам.

 
Иван, Россия, Вологда | 00:50, 30/05/2011

Андрей Звягинцев - прекрасный человек. Готов во многом согласиться с ним, скорее даже во всeм, что он говорит касаемо творчества , касаемо любого вида творческой деятельности. Ведь важно создать то, что тронет до глубины души самого автора картины, и всегда найдeтся тот круг людей, может даже и узкий, хотя это не столь важно, который проникнется, пропустит через себя и полюбит это детище.

Я не знаком с его кинокартинами и надеюсь , что в ближайшее время буду иметь счастье их созерцать, пока меня не забрали в ВС РФ на срочную службу.

29 мая 2011 года - 1tv.ru/sprojects_edition/si5756/fi9186

Юность свела нас с Андреем в стенах театрального училища. Он был самым юным на своем "тюзовском" курсе и... непохожим на всех остальных своих однокурсников. Ничего о них плохого не хочу сказать, но они были какие-то сытые, заземленные... А Андрюша, невысокий темноволосый мальчик с огромными глазами, был как бы не от мира сего. Кажется, он один всерьез верил в творчество и что-то важное пытался узнать от всех, к кому обращался. Такое серьезное до наивности отношение к себе и к профессии было не очень свойственно нашей студенческой братии - шли 80-е годы, никто ни во что не верил. Андрея, конечно, любили - но посмеивались над ним.
Мы с ним не были друзьями, я был старше, учился на другом курсе, но я всегда вспоминал его с доброй улыбкой - светлый человек!
Потом, уже из Москвы, помню, неожиданно привет мне передал через общих знакомых. А это вообще редкость, у многих память короткая! Приятно, словом.

И вот - настало мне время от души за него порадоваться - Андрей нашел себя в кино, да как нашел! Не могу сказать, что все понимаю в его фильмах, или что они мне очень близки. Но это несомненно незаурядные работы. Сейчас Звягинцев уникален, он и впрямь словно не из нашего времени. Похоже, он даже сделал это своим творческим принципом - создавать нечто вневременное, вечное по своей проблематике. И похоже, ему еще есть что нам показать. И быть может - лучшее впереди.

poco-loc - Необыкновенное просто интервью Андрея Звягинцева. Вдохновляет. Мотивирует. И как мотивирует!

Это необыкновенное просто интервью Андрея Звягинцева.
Читать, когда кажется, что все зря. Вдохновляет. Мотивирует. И как мотивирует!

Андрей Звягинцев - необыкновенный человек, которого мне 3 года назад посчастливилось видеть в живую. Тогда встреча с ним вдохновила меня на написание одной из лучших моих статей. На этот раз прочитанное интервью мотивирует идти дальше, искать, задавать вопросы, пытаться найти ответы. И не сдаваться.

За таких людей хочется сказать спасибо Богу. С нетерпением жду выхода в прокат фильма "Елена", которая уже вызвала столько противоречивых отзывов. Раз отзывы противоречивые, значит, фильм задевает за живое, а это главное.

Jul. 15th, 2011 - poco-loca.livejournal.com/22283.html

Вчера посмотрела «Елену» А. Звягинцева. Смотрела внимательно и напряжённо – так как не будет возможности, как у других на фестивале, пять раз повторять "первое" впечатление. Ушла из кино с чувством переполненного хрустального стакана – так велико было желание донести до дому и не расплескать ни одной капли житейской мудрости нового произведения режиссёра.

Простите те, кто не смотрел фильм. Буду стараться не раскрывать интригу.

Если откинуть в сторону страну происходящего, политические режимы, среду обитания, среду происхождения, если очень постараться и откинуть…
То в принципе речь, главный мотив сценария - о выживании. О глобальном и неосознанном инстинкте - жить, жить так, как умеешь, как считаешь нужным, по своим моральным законам и принципам, и не просто жить самому, а продолжать жить в потомках, в будущей жизни.

Елена мне почти ровесница. Уже на пенсии. Ей повезло в её третьей молодости: вот уже два года, как в её одинокую и видимо не совсем удачную женскую судьбу (скорее всего сын живёт в её бывшей квартире) пришёл сильный, умный, предусмотрительный, успешный, волевой, строгий, принципиальный, крепкий, не угасший в планах и возможностях мужчина. Не правда, что он её использует, как служанку - есть специфика позднего брака, человек в возрасте нуждается в предсказуемых и стабильных отношениях, в комфортных условиях, в уверенности в завтрашнем дне. Елена любит мужа, ценит его роль в своей жизни - она живёт в довольстве, и даже умудряется подтаскивать немного деньжат из общего семейного бюджета в пользу сына. Отдаёт его семье всю свою пенсию. Нет, не отдаёт – кидает в колодец. Даже может быть хуже – в сточную яму, как не прискорбно так говорить о многодетной семье, во многом типичной для сегодняшней страны проживания героев фильма... УПС, я обещала среду пока не затрагивать.

Из лучших побуждений Елена журит беспутную дочь мужа от первого брака, укоряя её в отсутствии любви и внимании к больному отцу. Благодаря стараниям Елены, отец и дочь вновь обретают друг друга на фоне больничной палаты. И мы понимаем, что её муж глубоко в душе никогда не расставался с неуправляемой отсутствующей дочерью, как и Елена в реальной жизни со своим непутёвым сыном.
Но, не дано героини предугадать, куда приведёт её старание. Не дано, но это не значит, что она отступит, когда на карту будет поставлено всё самое дорогое, что у неё есть. Она не предусмотрительна, как её муж. Но это не слабость, нет. Вот не увидеть её силу – это настоящая слабость героя фильма, преуспевающего, успешного чиновника, политика, бизнесмена – не знаем кто он на самом деле, чем занимается, но это и не важно для сюжета фильма.

Можно быть очень предусмотрительным (правда - успех, удача порой подтачивают бдительность), можно быть разумным, расчётливым, предугадывать траектории и исход событий. Но приходит время "Ч" и на сцену реальности выходят тихие, мощные, неукротимые, поначалу незаметные глубинные силы, инстинкты жизни, инстинкты продолжения рода, инстинкты сохранения своей крови, своего семени. И рушится интеллектуальный рай, вроде во всём продуманный, всего лишь с помощью легковесной беспечной игрушки пресыщенного разума, искусственного стимулятора. Летит в тартарары, вернее в ад, который в мгновение ока вдруг переносится из пустыря, спрятанного электричкой в засохших чепыжах, прямиком в элитный респектабельный уголок современного мегаполиса.

Два ворона на ветке, две помойные птицы на фоне ничего не подозревающих самодовольных престижных застроек.
Никуда теперь не спрятаться от этих новоявленных соседей, не скрыться, не спастись.
И это уже о среде обитания, о стране проживания, о режиме правления…

Сказать лучше, чем герои фильма, невозможно: - «И последние будут первыми…»
Будут, если «последних» не берут в расчёт, задвигают саму мысль о их существовании под стол, не считаются с ними.
И это я уже не про кино…

06.11.11 ВС 23:36 - Господь рассудит

Смотрела и думала: и я поступила бы так, как Елена. Женщина, которая проработала всю свою жизнь, скорее всего одна воспитывала ребенка, больше была на работе, чем дома.
А чем, собственно, дочь мужа лучше, чем ее сын? Ничем! Ведь Елена и ее муж - это продукты одного общества, и дети их тоже.

О какой любви к мужу можно говорить, его можно было только терпеть ради выживания своей семьи.
Взят грех на душу ради своих детей и внуков - это мука Елены, а маленький пусть растет и ползает по большому ложу старого злыдня.

А трансформация народа уже произошла, и не надо уж так плакать о падении нравов, никакого осадка не осталось, боялась, что наказание придет, когда показали проснувшегося маленького, - вдруг с ним что-то произойдет, взрослые были отвлечены, но пошли субтитры, и осталось полное удовлетворение. Вот только жаль, если дочь злыдня начнет права качать.

Пусть живут дети те, которые еще не родились, чтобы им было чем дышать.
А с Еленой Господь разберется, не нам судить.

Очень глубокий фильм. А видели, как старый злыдень посматривал на девушку в фитнес-центре? А дочь его спрашивала у Елены, всех ли он медсестер пощупал? И еще мы можем судить Елену!
Фильм супер!!! Спасибо А. Звягинцеву

- Вы, Андрей, сказали в одном из интервью, что сначала хотели назвать кино «Нашествие варваров», но потом всё-таки остановились на «Елене». Полагаю, это удача, что был такой сравнительно недавний фильм Дени Аркана «Нашествие варваров», и во многом из-за этого картина получила имя «Елена».

Звягинцев Андрей: Мне нравится, что вы начали с названия, с несостоявшегося варианта «Нашествие варваров». Как и все фильмы начинаются с названия. Да, конечно, «Нашествие варваров» — это было бы совсем в лоб.

Название «Елена» - шире, «Елена» - объёмней. Один человек в Каннах сказал: «Ваша Елена — это же практически троянский конь». А если развивать эту мысль, получится, что «Елена прекрасная» и есть предтеча того коня, который в материальном плане случился позже и разрушил мощную непобедимую крепость.

Критики напирают на социально-политический контекст. Наш французский прокатчик Эрик Лагез попросил для буклета соответствующую реплику: «Обязательно скажите о социально-классовой борьбе у вас в России!» — вот это, как ему кажется, и есть главная тема фильма... Хотя в каком-то смысле он прав.

- То есть социальная маркировка подавляет у нас все остальные? Трудно выстраивать сюжет: персонаж либо богатый, либо бедный, и эта маркировка, получается, базовая.

Звягинцев Андрей: Она очень многое определяет, конечно. У нас нет какой-то середины. По Парижу пройдись — ты не определишь, состоятельный человек идёт тебе навстречу или нет. Все более-менее уверены в жизни, внутренне согласны с тем, что с ними происходит, легки, светлы и словно бы лучатся будущим.

Встретишь и бомжей. Клошаров по-ихнему. Но бомж — это скорее мировоззрение, чаще это осознанное решение так жить. Я, конечно, делаю сейчас «педаль», употребляя слова «легки», «светлы» и особенно «лучатся будущим», но вы же понимаете, что я имею в виду.

Здесь, в России, мы пытались найти актёра 70 лет на роль Владимира, а в лицах людей этого поколения, и даже более-менее статусных, — тяжёлая обречённость. Трудно найти не то чтобы «счастливого» человека, но хотя бы пребывающего в достатке.

- С чувством собственного достоинства в повадках и манерах?

Звягинцев Андрей: Уверенного в себе, да. У всех каинова печать: либо пьянство, либо неудача. Жизнь катится под гору. Я заметил это ещё на съёмках «Изгнания», там искали актёра за шестьдесят, на роль Георгия. И были у нас с этим большие проблемы: кто-то спившийся, у другого потухший глаз, у третьего совсем никакой витальности.

А был нужен человек-солнце, сама жизнь. Мы нашли такого только в Краснодаре — невольно задумаешься: а может, бежать отсюда к морю?

В Андрее Смирнове витальность была. Это притом, что человек не снимал 30 лет кино, то есть на протяжении многих лет не занимался любимым делом. Он снял свой новый фильм вот только сейчас, в 2011 году.

Но Смирнов очень живой, широко образованный человек, умница, легко говорит на французском и английском языках, внутренне пластичен, и потому жив и активен. Для меня он был камертоном, он определял градус актёрского существования в кадре, словно бы настраивал своих коллег...

Я вот сказал сейчас про Смирнова — как камертон, но будет несправедливо не сказать об этом же свойстве Маркиной, которая играла Елену. Очень многое определила именно эта пара. Они даже были утверждены в один день. Это был идеальный дуэт.

- И актриса у вас — прямо-таки оперная дива.

Звягинцев Андрей: Да, она дива. Она из Тамбова, такая русская баба. Родина-мать в чистом виде, а под другим углом — в чистом виде жена патриция, лучится благородством, происхождением; и от этого причудливого соединения возникает невероятный объём в её существе. Этакий Мусоргский и итальянская опера "в одном флаконе".

- А как вы вообще вышли на «тему семьи»?.. А откуда этот интерес у вас? «Семья и школа», короче, откудова?!

Звягинцев Андрей: (Смеётся.) «Семья и школа»? Попробую вспомнить.

Не было, конечно, такого, чтобы я собирался к продюсеру и воображал: «А предложу-ка я ему свою излюбленную тему, ну, допустим, семья и разбор запутанных отношений в ней». Такого, конечно, не было.

Так вышло: в «Возвращении» история отца и сына, в «Изгнании» — история матери и отца, а теперь, в «Елене», нечто из той же оперы...

Я бы не сказал, что эта тема всегда стояла у меня во главе угла. Просто так сложилось, что во всех трёх фильмах у нас разрушенные семьи. Мы такие истории не искали специально.

Дело ещё и в том, что семья — это самое естественное состояние человека. У каждого есть семья, как у каждого в венах течёт кровь. Сейчас она распадается, потому что в ней больше нет нужды. Мы уходим от земледельческого патриархального общества, где муж пашет землю, жена поддерживает очаг, а дети необходимы как помощники и как новая смена, когда ни отец, ни мать не будут в состоянии себя прокормить сами. Семья была жизненно необходима.

Теперь женщина часто обретает самостоятельность, мужчина — инфантилизм. Очевидна тенденция, когда женщина сама готова воспитывать ребёнка без мужчины. Более того, сейчас становится актуальной идея ставить под сомнение необходимость продолжения рода. Что это за сказка — жить ради будущих поколений? Себя продлить в детях? Не миф ли она?

Побеждает индивидуализм. Город, конкуренция, эгоизм, алчность, соблазны и их доступность — благодатная почва для подобных идей. Мир перестаёт быть аграрным, он всё более и более перемещается в мегаполисы. Необходимости (именно необходимости) создавать семью как защищённую со всех сторон замкнутую систему уже нет. Человек предпочитает оставаться свободным и одиноким.

Да, «Тема семьи»... Откуда этот интерес у меня... - Может быть, дело в моём театральном прошлом?

Я поступил в 80-м году в Новосибирское театральное училище, потом отслужил два года в армии и поступил уже в ГИТИС. И вот с 80-го года по 90-й я занимался театром, а театр — это ведь что? Это классический репертуар, это Эсхил, это Шекспир и другое тому подобное. «Антигона» Софокла, например, была одним из дипломных наших спектаклей. Естественно, мы все эти мифологемы разбирали, и они входили в плоть, в мозг, в безсознательное. Я был самым молодым на курсе, поступил в 16 лет после девятого класса, и сразу же подсел на серьёзную литературу.

И эта прививка работает до сих пор: я даже в руках не могу держать какую-нибудь пустую книжонку. Она наводит на меня даже эстетический ужас.

В Москве, уже после ГИТИСа, случилась встреча с Володей Агеевым, театральным режиссёром, учеником Анатолия Васильева, который ведь особенно плотно занимается мифом, разбирая тексты Платона и тому подобные вещи.

Думаю, вот эта театральная закалка-закваска и дала о себе знать в моей киноработе. Я научен тому, что любой замысел больше себя, что в любом замысле, и даже самом «бытовом», необходимо искать вертикаль. Тому, что отец — это не во всех случаях просто материальный отец и т.д.

- Поговорим на тему крови. Это же невероятная, страшная тайна. Вот момент, который мне в вашей картине сильно понравился. Итак, статика, расстановка сил и фигур — как на шахматной доске: у героя Андрея Смирнова, у этого отца-колдуна в терминологии Арабова, с его странноватою равнодушною дочкой — отношения крови, а с любящей заботливой новой женой — постель, «любовь», но не «кровь». И вот вы словно бы исследуете, пытаете природу: что же важнее, что сильнее?!

Звягинцев Андрей: И, да, героиня Маркиной в свою очередь точно определяет, что для неё важнее: кровь!
И герой Смирнова выбирает точно так же, как и она.
Любой человек в час "X" выбирает «себя», свою кровь.

- Но, согласно Иисусу Христу, Бог есть любовь, а кровь в час икс отменяется! Итак, любви не было, был у ваших героев только секс под аккомпанемент виагры?

Звягинцев Андрей: В нашем фильме говорится не о той Любви, которую заповедал Иисус Христос, а о той, которую мы привыкли называть любовью. Такая любовь — это лишь краткий миг, вспышка, за которой следуют либо уважение друг к другу, либо скрежет зубовный — контрактные отношения, договор. И тогда в пограничной ситуации человек выбирает своё кровное.

Елене удобно жить за спиной состоятельного человека, который её содержит. Владимиру удобно жить рядом с женщиной, которая содержит в чистоте и порядке его дом. И Елена, и Владимир в этом смысле исходят из одних и тех же начал — каждый выбирает своё. Эта ситуация обнажает всю фальшивую связь, которую часто мы отчего-то неразборчиво именуем любовью.

У нас в картине есть очень важный кадр: Елена долго ходит по квартире, когда муж её стараниями умирает, мы даём один длинный почти шестиминутный кусок, потом она звонит в скорую помощь. Помните?
Мне было важно так подробно и неотрывно следить за каждым её шагом, за каждым движением души, потому что именно в эти минуты она пребывала в состоянии выбора.
Выбор героини: у неё было мало времени для того, чтобы принять решение, и она действовала поэтому спонтанно, импульсивно. На осознанном уровне она ещё недавно согласилась, что герой Смирнова, её теперешний муж, прав и что придётся её кровным родственничкам выбираться из-под груза проблем самим.
Но, едва положив трубку, она в одну секунду поворачивает голову, смотрит на себя в зеркало и принимает это своё страшное решение. Ясное дело, она выбирает кровь...
Богиня войны, валькирия, но тут ещё и нравственное обрушение. Нравственность и кровь как антонимы.

Актриса спрашивала меня: как это играть?
Я ей советовал искать ключ к центральной (кульминационной) сцене. Что это? Драма? Или трагедия? Если драма, то есть и рефлексия, в Елене должна тогда присутствовать двойственность. Есть скрытый и презентативный второй ряд. Сомнение, если можно это так назвать. Если же трагедия, то этого второго плана нет.

Елена целиком, во всей полноте своего существа пребывает в своём решении. Она, приняв решение, действует только так, без сомнений (должно быть страшно от одного дуновения её решимости, решимости без колебаний). Она только схвачена трепетом, даже не страхом (это не страх!), а каким-то торжеством. Почти ритуальностью происходящего.

- Прокомментируйте фотографии на стене в её комнате.

Звягинцев Андрей: Удивительно, но факт: это решение пришло мне на площадке за несколько дней до съёмки сцены с фотографиями. В эпизоде, когда она в своей комнате дожидается развязки, ждёт, когда лекарство подействует, в нашем сценарии предполагалось, что мы будем долго смотреть на её «беспокойство»: то она ляжет, то привстанет на кровати и прислушается к звукам из комнаты Владимира, то отвернётся на постели к стене, скрутившись калачиком. Я чувствовал, что в таком наблюдении не будет хватать объёма, что ли.

Если можно так выразиться, в этом кадре с фотографиями — вся её жизнь, до дна. Я называл эту стену в комнате «её иконостас». Там все её кровные в основном родственники, её сын, её внук, там же и её невестка, там весь её род.

- А была же любовь у вашей главной героини?

Звягинцев Андрей: Конечно, была. Думаю, они бы прекрасно прожили с мужем до конца дней. Конечно, мне её жаль, она искренняя и жертвенная женщина...

- В нашей кинокультуре за последние 5-10 лет у вас что-нибудь вызвало интерес?

Звягинцев Андрей: Мизгирёв, пожалуй; его фильмы «Кремень» и «Бубен, барабан». Я вижу, как он работает со структурой, с диалогом, нет там у него Ракукина, есть нечто большее, серьёзное.
«Бубен, барабан» немного разочаровал к финалу, что-то там у него расклеилось. Там есть какой-то неверный ход, который всё смазал.

Ещё одно событие, которое меня обрушило, мощнейшее событие последнего времени, — это «Счастье моё» Сергея Лозницы. Лозница смотрит на предмет прямо, честно и без экивоков.

- К диалогам. Ваши персонажи говорят…

Звягинцев Андрей: Как в опере?

- И по интонации, и по лексике…

Звягинцев Андрей: Во мне два вектора: один — сделать текст более живым, попросить актёра расставить слова, как ему удобно, если это не меняет смысла. Облегчить, что ли, добавить сленгу. В умеренных дозах.
Другой вектор — держусь за тот текст, который был изначально оснащён нужными оборотами, за литературность. Вот так и сижу на двух стульях.

- Как обеспечить достоверность речи, но при этом выйти на серьёзный уровень обобщения?

Звягинцев Андрей: В «Изгнании», мне казалось, всё должно было стать понятным, казалось, абстракция и органика уравновесились. Но зрители не смогли переступить через этот порог, обвиняли картину в герметизме, в перевесе абстрактного начала... Мне казалось, этой проблемы не должно возникать.

Мы будто во сне там: бездна, пропасть, винтовая лестница и ты видишь целую вселенную. Всё, что мы с вами видим во снах, мы ведь не подвергаем ревизии: мы сразу и без условий принимаем эту ворвавшуюся в наш сон реальность. Так почему же мы предъявляем к экранному «сну» требования соответствия «житейской правде», «окружающей нас действительности» или уж и не знаю, как назвать то место, где обитает наша плоть.
Во сне ведь вполне органично действуешь в той реальности, которую предлагает сон. Тебе предлагают изначальное «нигде».

Риск соскочить на бытовуху всегда есть. В «Елене» я боялся перебора с «житейской правдой» в сцене драки. Но понял, что на поле брани можно произносить только бранные слова, это и будет даже не правда момента, а его истина. Иных слов никто там произносить не станет.
И кое-что бытовое мы там себе и актёрам позволили. Но я не рискнул бы шагнуть на эту территорию глубже.

 
Хотя есть у нас с Олегом Негиным один замысел: "Иов нашего времени". Фактура там предельно реалистичная. Диалоги в основном на ненормативной лексике. Если у Лозницы Россия — «заколдованный лес», то у нас — «поле брани».

Продюсер резонно заметил, прочитав сценарий: с такой лексикой мы попросту не получим в России прокатного удостоверения... Продюсеры думают о своём успехе на отечественной полянке, где 2 тыс. кинозалов, как в одном только Лондоне (там их тоже 2 тысячи). Ничего наши продюсеры не могут тут вернуть, какой может быть «национальный прокат», какая «индустрия»? Адекватного кинопроката нет, и телевидение даёт ну 500—800 тыс. долларов, в смысле бюджета наши продюсеры мыслят-оперируют подобными скудными цифрами. Никто даже не думает здесь о том, что можно создать вещь, которая будет понятна всему миру, а не только здесь.

 
Андрей Звягинцев: «Ясное дело, она выбирает кровь» - Беседа режиссёра «Елены» с Игорем Манцовым 6 ноября 2011 года - Полностью тут - chaskor.ru/article/andrej_zvyagintsev_yasnoe_delo_ona_vybiraet_krov_24926

— Уже в первых телевизионных работах — новеллах из цикла «Чёрная комната» — проявился ваш визуальный стиль: изысканная живописность, строгий аскетизм композиции (ничего лишнего в кадре нет). Вы любите живопись?

А.Звягинцев: Во всяком случае она вызывает у меня глубокий интерес. К тому же она крайне необходима в моей работе. Традиция, классические формы. Художники Возрождения.

Современное, актуальное ныне искусство, которое тяготеет к инсталляциям, перформансам и прочим «акциям», в большинстве своём я не принимаю. Не понимаю его назначения. Не будоражит, никуда меня не зовёт. Не возбуждает во мне высоких вибраций, да и вообще никаких, кроме досадного раздражения. Это искусство, которому необходима пояснительная записка, в которой было бы указано, что автор имел в виду. Это скорее разновидность дизайна, чем выражение чего-то такого… невыразимого.

— На каком языке снималось «Изгнание», на каком языке общались актёры?

А.Звягинцев: На русском. Там все русские, кроме одной, норвежской, актрисы. Разговаривали с ней через переводчика. Она полгода учила текст роли, не зная русского языка. Для актёра это не так уж сложно. Она же понимала, что там, за этой тарабарщиной. Хотя, честно сказать, насколько ей трудно пришлось, я судить не берусь. Был у неё один монолог, гигантский — пять минут на едином дыхании, без передышки. Она признавалась после, что это — её Рубикон: «Перешла, дальше станет полегче. С короткими репликами справляюсь, а это далось тяжело». Справилась потрясающе. Фантастически сыграла.

— Как вы нашли пейзажи для натурных съёмок «Изгнания»?

А.Звягинцев: Мы неожиданно попали в Молдавию. Думали ехать искать натуру на Алтай или на Кавказ, а может быть, в степи. Не знали, с чего начать. Нужен был какой-то толчок. Жена Олега Негина, одного из авторов сценария, детство своё провела на юге Молдавии, в городе Вулканешты. Она вспомнила, что, кажется, что-то из того, что мы ищем, там есть. Разговор об этом состоялся в пятницу, а уже во вторник мы были на месте. Посмотрели конкретные места, о которых она нам рассказывала, но всё оказалось не то.
Подвела память, фильтр детского восприятия. Искали, ходили, ездили по окрестностям ещё несколько дней. И в какой-то момент заметили что-то по-настоящему любопытное...

Овраг, акации. Миновали овраг. А там такой вид открывается! Ощущение, будто это ось мира или край земли. И тут-то всё сложилось. Место волшебное, мистическое. Ощущение — будто находишься в центре мира.

Дом придумывали полгода. Искали цветовое решение, его форму, интерьер. Каким он должен быть: двухэтажным или одноэтажным, плоским — вытянутым, высоким или приземистым? Как он устроен внутри: где расположены окна, где двери, где проёмы, где арочки? Какие там лестницы — из дерева или из камня? Этот процесс очень кропотливый и длительный. Мы долго сочиняли дом.

Искали церковь. Объездили все окрестности. Но все сельские храмы оказались слишком уж бытовыми. Тут оградка торчит, там — деревце некстати, или домик нелепый пристроился, портит вид. Нет нужного ощущения. Понятно стало, что церковь придётся строить. Нашли холм поразительной красоты, решили: здесь, на склоне, её и поставим.

— Насколько я понимаю, для вас важна тема семьи. Не на бытовом — на метафизическом уровне.

А.Звягинцев: Сложный вопрос... Мне трудно судить о семье. О взаимоотношениях отца и сына. Нет такого опыта. Мне было лет пять или шесть, когда отец ушёл от нас. Я не знаю, что такое отец, в чём его «бытовая» функция.
Как сказал один друг: своим уходом он сослужил тебе службу — у тебя есть идея отца, а не сам отец, конкретный, реальный. Другой вопрос, как воплотить эту идею в своей собственной жизни. У меня нет семьи в привычном смысле слова. До сих пор. Мне уже много лет, пора бы обзавестись...

Лев Толстой как-то заметил: все романы заканчиваются свадьбой, но хоть бы одному из писателей пришло на ум написать, что было дальше... А дальше начинается ад. Дальше начинается быт. Ад твоего Я, которое сталкивается с чужим эго. И неизбежно — камень на камень.

Критики растиражировали фразу: в «Возвращении» внимание режиссёра сосредоточено на проблеме отношений отца и детей, в «Изгнании» — мужа и жены, мужчины и женщины.
На самом деле бытовой срез не был для меня главным. Важнее другой слой: взаимоотношения — пусть это прозвучит пафосно — человека с Богом. Не с домочадцами. Если некто решит свои отношения с Богом, он многое увидит яснее, с глаз спадёт пелена. Он иначе будет строить взаимоотношения с людьми — финансовые, человеческие, творческие.
Вот что является для меня определяющим и в «Возвращении», и в «Изгнании». Не семья как социальный феномен. А семья в каком-то другом смысле...

— Метафорическом, экзистенциальном?

А.Звягинцев: Как-то так. В сюжете «Изгнания» есть один парадокс, который кажется непостижимым. Он не укладывается в рамки здравого смысла.

Критики находят в картине массу отсылок, аллюзий. Но чаще всего идут по верхам. Не делают над собой усилия, чтобы пазл сложился.

У Кьеркегора есть книга «Страх и трепет». Задумавшись над историей Авраама, автор испытал поначалу недоумение, а потом — священный ужас!

Когда я занимался «Изгнанием», три месяца не мог в себе это примирить: зачем, почему Вера, объявив мужу: «Я жду ребёнка. Он не твой», ничего больше не говорит, замолкает. Могла бы предотвратить беду, подсказывает мне мой житейский ум. Мне это никак не давало покоя. И вдруг я натыкаюсь на жизнеописание Девы Марии. Читаю: пока ангел не явился Иосифу, Мария ни единым словом не обмолвилась о том, в какой завет она вступила с Богом. Она держала свой завет, как абсолютную тайну.
И я успокоился: это ж подсказка. Не говорит, потому что не может сказать. То же самое происходит и с Авраамом. Нельзя человеку говорить о божественном откровении, оно приходит лично тебе, направлено только к тебе, и ты должен претерпеть всё, что тебе назначено.
Мария безропотно сносила подозрительность мужа.
Авраам непременно совершил бы заклание на горе Мариа, если бы ангел в последний момент не отвёл его руку.
Кьеркегор написал: если Бога нет, то Авраам — безумец. Уберите Бога, и поступок его будет чудовищным преступлением. Жутким случаем из криминальной хроники.

— Похоже, вы в обиде на критиков.

А.Звягинцев: Огорчает то, что многие критики даже не пытаются вникнуть…

Нужно сделать усилие над собой, чтобы скрытые сущности начали проявляться через обыденную реальность. Читаешь порой про себя невероятные глупости: «это в традициях Джармуша, а вот цитата из «Техасской резни бензопилой» (честно признаюсь, фильма не видел). Написано это про «Возвращение». Такие люди видят морды вместо ликов (и даже вместо лиц).
Пишут: "Вино на столе, какое вино в русской деревне? Мужик должен водку пить!" Не замечают вертикальных взаимосвязей. Забыли, что вино — кровь Христа. Не просто пойло в бутылке — это лоза, это почва. Слепота невероятная, ужасающая, дикая. И она в фаворе. А какую чушь о кино пишут в Сети!

Культура истончилась до предела, стала настолько поверхностной ... Жажда впечатлений — теперь самое важное, углубляться уже недосуг. Бегут, бегут, бегут. Клиповое мышление, клиповое сознание, картинки, в бешеном ритме сменяющие друг друга. Вот на премию «Золотой орёл» в категории «Лучший монтаж» выдвинули какой-то фильм — шесть тысяч склеек на полуторачасовую картину. Мастера делали по 300, по 500. А тут 6000! Мельтешня, коллапс восприятия. Капля крови, морда, сжатый кулак, агрессивный взгляд, удар, рассечённая бровь. Это всё знаки, даже не символы. Возникает эффект скольжения. Человеческое лицо превращается в знак.

— Теряется культура созерцания…

А.Звягинцев:

Вот в Венеции нашёлся некий алхимик, который понял и принял «Возвращение». Директор фестиваля Мориц де Хадельн, объявляя фильмы конкурсной программы, сказал: обратите внимание на эту картину. Все журналисты об этом написали: неслыханный прецедент, чтобы ещё за месяц до начала фестиваля на пресс-конференции директор объявил подобное. Председателем жюри был Марио Моничелли. Его прогибали жутко: приз юбилейного, 60-го фестиваля должен остаться в Италии. Говорят, Берлускони давил: если проявите строптивость, телевидение РАИ не будет финансировать ваш следующий фильм.

Марио Моничелли ответил:
«Мне 79 лет, я сделал уже столько фильмов, что если не сниму ещё одного — ничего страшного не случится».

И «Возвращение» получило и «Золотого льва», и приз жюри дебютов. Алхимики!
Если бы победил другой фильм, я бы, наверное, сетовал: вот сволочи, вот слепцы (смеётся). Но так устроена жизнь. Человек считает, что он причастен к каким-то тайнам…

— Если он так считает, следует поделиться знанием.

А.Звягинцев: Наверное. Но поделиться тайной напрямую нельзя. Всё по-прежнему должно оставаться столь же герметичным. Удивительно, к каким мы с вами мыслям пришли...

Мария и Авраам делали то, что должен делать художник. Если ему открылись тайны, не стоит выбалтывать их.
В рассказе Борхеса «Сад ветвящихся тропок» есть такая фраза: «Какое слово не употребляется в условиях загадки?» «Отгадка».

Помните парадокс Зенона? Вот это — знаемое нами, вот это — незнаемое, а это — граница с незнаемым. Чем обширнее наше знание, тем протяжённей граница с незнаемым. Потому Сократ и утверждал: «Я знаю, что ничего не знаю, но другие не знают даже этого».

Кто-то из нас знает одно, кто-то другое. Мы движемся навстречу друг другу, но взаимопониманию мешают предубеждения. Каждому из нас открывается очень многое. Но донести сокровенное нелегко и, прямо скажем, глупо вываливать его на стол с кулинарными рецептами.

Как Рембрандт. Чернота на его полотнах — не просто чёрная краска, это бездна, засасывающая тебя. Ты улетаешь туда, когда начинаешь вглядываться. Рембрандт лишь предчувствовал, что там. Хотя и не мог знать наверняка. Тот, кто создаёт парадокс, не всегда осознаёт, что именно лежит «за пределом». Но чует: нечто невероятное...

 
Андрей Звягинцев: «Истина говорит языком парадокса...» - Беседа режиссёра Андрея Звягинцева с Сергем Анашкиным (журнал «Татлин») 27 января 2011 года - Полностью тут - chaskor.ru/article/andrej_zvyagintsev_istina_govorit_yazykom_paradoksa_16908