Путь к Богу

Рассказ матери

Как-то раз, когда я еще был маленьким, мать рассказала мне о смерти двух старших сестер: Галины и Ксении, которые умерли до моего рождения. Ксении было лет девять. Однажды весной она пришла с улицы домой и говорит матери:
– Мама, что я видела!..
– А что?
– Я лежала на земле, смотрела на небо и вдруг увидела на небе большую дверь. Она открылась, а там – много-много людей и так красиво! Мне очень захотелось туда к ним, но я не могла туда подняться. Потом дверь закрылась, и ничего не стало видно. Что это?
Мать что-то ей ответила… А через некоторое время Ксения заболела скарлатиной, и пока ее довезли до больницы, она задохнулась и умерла. Галина тоже умерла до моего рождения. Играя около небольшого озерка неподалеку от дома, она упала в воду и захлебнулась.

Услышав это, я стал размышлять: если жизнь есть не только на земле, но и на небе, то, следовательно, есть рай и есть ад… И хотя мне тогда было всего около восьми лет, после этого рассказа матери я начал воспринимать жизнь уже более-менее серьезно. И, может, не в дословной форме, но у меня возник вопрос: «А куда же я попаду? В ад или в рай?»

«Конкурс» в рай

Когда мне было лет двенадцать, попал мне в руки церковный календарь. И я начал… считать святых. Я думал, что святых в раю будет сто сорок четыре тысячи, как написано в Откровении, и надеялся, что в рай можно попасть, как по конкурсу в институт. Но вскоре моя идея потерпела крушение. Произошло это вот по какой причине. Начал я считать. Вдруг встречаю – написано: «Двадцать тысяч Никодимийских мучеников». В другом месте: «Четырнадцать тысяч младенцев, от Ирода в Вифлееме избиенных». В других местах написаны имена мучеников и приписка: «…и иных с ними». Думаю: «А сколько их было, этих “иных”? Десять, двадцать или сто?» Следовательно, пришел к выводу, что нельзя сосчитать святых и определить, сколько их уже есть в Царствии Небесном и сколько «свободных мест» осталось… После этого пришлось мне более серьезно заняться вопросом своего спасения, решая для себя: куда же я попаду – в ад или рай? То есть, какой образ жизни мне избрать, чтобы не попасть в ад.

Жажда

По воскресным дням и праздникам у нас были семейные духовные беседы на тему спасения. К нам приходил старший брат, который к тому времени был уже женат, и мы все вместе читали Жития Святых и разные душеполезные поучения, в частности, «Уроки христианской любви» протоиерея Григория Дьяченко. Все это выливалось в более-менее сильную жажду спасения и Богообщения, в определенную детскую молитву, детское желание, высказанное или невысказанное. Свое внешнее выражение эта жажда находила в обычных религиозных обрядах: всей семьей мы отмечали праздники, ходили в церковь, исповедовались, причащались – религиозность у нас в семье поддерживалась несмотря на повсеместный атеизм советского времени. Но все-таки меня такая внешняя жизнь не удовлетворяла – и глубоко не удовлетворяла. Сердце мое искало живого Богообщения. Эта нехватка усиливалась раздвоенностью: в школе давали атеистический настрой, а дома – религиозный. И контраст между ними напечатлевался в душе очень сильно. Не хватало живого Богообщения. И я не знал, как его найти.

Поиск друга

Моя самостоятельная жизнь началась весьма рано. Когда после 8-го класса я поехал в Киев поступать в медицинское училище, мне не исполнилось еще и пятнадцати лет – по этой причине мне не могли выдать даже паспорт. И вот с такого возраста я вынужден был вести уже самостоятельную жизнь… В городе я был одинок и предоставлен самому себе. Святоотеческих книг со мной не было, в церковь ходил редко. Поэтому здесь я ощутил жажду Богообщения намного сильнее, чем дома. Она томила, мучила мою душу, но я не знал, чем ее утолить. И тогда я начал молить Господа, чтобы Он дал мне единодушного друга, с которым можно было бы общаться и разделять свои думы, свои желания, стремления – чтобы была хоть какая-то духовная поддержка. Прошение мое долго оставалось безответным. Молодежи в те времена в храмах было мало, и все мои попытки найти друга оканчивались неудачами…

В таком томлении прошло несколько лет. Но все-таки мои поиски друга и ожидание, что Господь как-то устроит, продолжались. Я стал чаще ходить во Владимирский собор и Покровский монастырь. Как потом выяснилось, примерно в это же самое время мой будущий друг Михаил ходил во Флоровский монастырь, но мы с ним как-то не встречались, потому что из-за дальности расстояния мне неудобно было туда ездить. Но надо сказать, что моя жажда выливалась не просто в искание друга. Я искал такого друга, о котором бы я знал, что он спасается. Причем не так, чтобы мне казалось, что он якобы спасается, и не так, чтобы люди говорили, что он такой «хороший», «благочестивый», «смиренный» – а именно мне хотелось иметь свидетельство Свыше. Чтобы мне знать достоверно, что я общаюсь с человеком, который спасается. Правда, тогда я еще не осознавал, что слишком много хочу. Но все-таки эта жажда выражалась моею душою, и я гласно или безгласно вопиял…

Друг

Воистину Господь не оставляет искренно вопиющих к Нему. Он внял желанию моего сердца и послал мне такого друга. Произошло это следующим образом. Вскоре после того, как Михаил (будущий монах Давид) обратился к вере, он начал ходить в церковь уже сознательно. И когда он услышал, как люди поют в храме «Верую» и «Отче наш», то начал искать молодого парня, который мог бы ему написать слова этих молитв. Но молодого парня ему не встретилось, а попалась на глаза моя сестра. Во время одной из служб, когда пропели Символ веры, он подошел к ней с вопросом:
– Простите, Вы знаете то, что сейчас пели?
– Знаю.
– Если Вам не трудно, напишите, пожалуйста, мне эту молитву.
Сестра через некоторое время написала и отдала ему.

Прошло довольно много времени. Окончив медучилище, я пошел в армию. Вернувшись, сразу поступил в Киевский медицинский институт. Через некоторое время приехал к сестре. Разговорились мы с ней о своих делах и, между прочим, она сказала: «У меня в соборе есть один знакомый парень, могу тебя с ним познакомить. Он недавно обратился к Богу, у него было интересное обращение». «Хорошо, – говорю, – при случае познакомишь меня с ним». В один из дней мы с сестрой поехали в собор на службу. Зашли в метро. Я побежал вперед по эскалатору, а сестра потихоньку пошла вслед за мной. Шел я, шел, смотрю – стоит какой-то парень. Я обошел его, встал впереди и стою рядом. Подходит сестра. Поравнялась с нами, смотрит так удивленно: «Ну, вот, – говорит, – я хотела вас познакомить, а вы уже стоите рядом! Знакомьтесь: это тот самый парень, о котором я тебе говорила». Так состоялось мое знакомство с Михаилом, моим будущим сподвижником по пустыни, и завязалась наша дружба.

Живая Вода

На следующий день после воскресной службы, гуляя с Михаилом по городу, мы подошли к Золотым Воротам. Сели на скамеечку и начали беседовать. Михаил рассказал мне историю своего обращения к Богу – каким удивительным образом Господь вразумил его и обратил от неверия к вере. Я слушал, затаив дыхание. Для моей жаждущей души это была Живая Вода. «Да, – подумал я тогда, – это тот самый друг, которого я столько лет искал…» Это, действительно, была милость Божия, потому что моя душа терзалась. Хотя я и не сомневался в вере, но все-таки думалось мне так: были святые, праведные, имели благодать Святого Духа, и они спасались… Они творили чудеса, они терпели мучения, они совершали великие подвиги… А сейчас всего этого не видно. Нет чудотворцев, не видно таких подвигов. Как же сейчас люди спасаются? И кто сейчас спасается, и чем? Если земля стоит, значит, есть святые. Но где они? Как их можно найти и по чем их можно определить?.. Целый ряд подобных вопросов у меня витал, я искал на них разрешения и не находил. Человеческому свидетельству я не доверял – знал, что бывали ошибки \* Святитель Игнатий Брянчанинов повествует о затворнике, которого почитали святым, а за его душой пришел адский приставник с огненным трезубцем (прим. автора) *\, потому именно и искал удостоверения Свыше. И вот, когда я услышал о той милости Божией, которая была дарована Михаилу, для меня это было действительно Живая Вода – то, что я искал и жаждал много лет. С тех пор у нас завязалась тесная братская дружба, и мы уже не разлучались. Я продолжал учиться в институте, а Михаил работал фельдшером в селе. По воскресным дням он приезжал в Киев, и мы проводили вместе несколько часов. Потом он ехал к себе на участок, а я оставался в Киеве. Меня это, конечно, не очень устраивало, но все-таки сильно поддерживало.

Вразумления

Как-то раз попал я к другу, тоже студенту, из консерватории, и по его намёку дал ему денег. Но он пустил их куда-то не по назначению. Другой раз дал – он тоже сделал не так, как нужно. Третий раз просил – я уже не хотел ему давать, но заколебался, и внутренне говорю: «Господи, вразуми, давать ему или не давать? Они вроде бы идут не по назначению, я сам студент…» Хотя я уже тогда и работал, но 60-70 рублей на полное обезпечение себя – не много (минимальная зарплата в СССР была 70 руб.в месяц, но в среднем люди получали 120-150 рублей, а большие начальники - до 400 рублей в месяц). И благоразумно ли давать милостыню в значительных размерах, если она не употребляется на необходимое? И тут мне приходит такой внушительный помысл: «Давай, пока есть возможность. А то, может быть, впоследствии придется самому брать» (в смысле – милостыню). Думаю: «Ничего себе! Что такое случится, что я буду брать милостыню?! Странно…» Дикой мне показалась эта мысль, но я встрепенулся. Надо сказать, медицину я любил, и любил сильно. Я никак не мог подумать, что когда-нибудь смогу ее оставить или изменить свой образ жизни.

Но Господь потихоньку вразумлял. Попалась мне как-то раз одна брошюра. Там я прочитал приблизительно следующее: «Если ты делаешь доброе дело, и оно тебе нравится, и тебя за это благодарят, и ты это принимаешь, значит, ты получаешь всю свою награду здесь, на земле. Мзды на небесах, в Царствии Небесном, уже не жди». Прочитал я это и подумал: «А чем же я буду спасаться, если я уже все получаю здесь?» Задумался я тогда… Потом были и другие вразумления.

Хотя я верующий с детства, но в школе участвовал в кружке духового оркестра. Во время учебы в институте тоже принимал участие в художественной самодеятельности. Комсомольцем был. И часто бывало так, что с утра иду в церковь, а вечером – на комсомольское собрание. Успевал везде: и там, и там. Но вот однажды меня поразили слова одного из так называемых активистов. Дело в том, что у меня было два старших брата, которые, в отличие от меня, подобными делами не занимались. И вот этот советский «вожак» однажды сделал мне такой «комплимент»: «Это – наш парень!» Дескать, что он, в отличие от своих братьев, участвует и в комсомоле, и в общественных мероприятиях. Когда я это услышал, меня буквально пронзило: «Ах, вот как! Я – верующий, и в то же время – “их парень”! Так чей же я все-таки тогда?» Это было весьма отрезвляющим фактором и послужило толчком к тому, чтобы более серьезно задуматься над своей жизнью.

В то время у нас появился еще один друг, киевлянин, который тоже был верующим. Он окончил институт, поступил в аспирантуру и работал в больнице с министром здравоохранения Украины. Приехал я как-то домой и разговорился с отцом. Рассказал ему о своей работе, о своих друзьях. Он обрадовался: «Ну-ну, мол, хорошо!.. В том же духе и действуй – может, еще в ЦК партии попадешь!» От этих слов у меня внутри словно что-то оборвалось. «Нет, – думаю, – уж это мне не нужно…»

С тех пор зародилась во мне мысль, что надо как-то пересмотреть свою жизнь, поскольку есть явная опасность, что мир через свои соблазны будет постепенно увлекать меня все глубже и глубже. Как бы не засосало в этот омут окончательно. А потому нужно более серьезно заняться своим спасением.

Случай в соборе

Однажды стоял я в соборе на вечерней службе. Вдруг слышу – какой-то шумок. Подошел ближе, чтобы посмотреть, что там происходит, и увидел: стоят парень и две девушки (молодежь обычно вечером заходит в собор посмотреть его убранство). И вот одна из этих девушек смотрит на икону Божией Матери, что в центральной апсиде Владимирского собора, и так громко говорит: «Смотрите, смотрите! Она ведь живая! Живая!» Ее спутники пришли в смущение. Подруга начала дергать за рукав: «Замолчи!.. Да замолчи же ты!..» Но девушка, не обращая на это внимания, продолжала в восторге повторять: «Смотрите: Она живая!.. живая!..» Я посмотрел на икону и, конечно, не увидел Матерь Божию живой, но подумал: «Вот, еще одну душу Царица Небесная исхитила из сетей вражьих. Еще одна душа пришла от неверия к вере. Какая Царица Небесная! Как Она промышляет о нас, как заботится, как извлекает из погибели и призывает к вере и спасению каждую душу, могущую вместить Ее призвание…» Кончилась служба, я стал наблюдать, что будет дальше. Нужно всем выходить – эта девушка не хочет, начала плакать. Но друзья все-таки вытолкали ее из собора, посадили в троллейбус и уехали. Если бы я, конечно, не был парнем, то, может быть, и подошел бы к ней, но мне как-то неловко было к ней подходить.

Утром, придя в собор, я начал внимательно наблюдать за молящимися. «Неужели, – думаю, – она не придет в храм снова?» Посмотрел: вроде бы не видно. Уже решил, что ее нет, когда вдруг в конце службы вижу: впереди, около самого амвона, стоит эта девушка. Повязана платочком, молится… Слава Тебе, Господи! Еще одну душу призвала Матерь Божия. Подобно, как моего друга Михаила Она встретила в свое время в этом же соборе и с этой же иконы, так и эту девушку.

На перепутье

Случай в соборе глубоко запал мне в душу. И вот однажды, будучи на службе, посмотрел я на эту икону, и мне запала такая мысль: нужно как-то решать свою дальнейшую судьбу. Так дальше терпеть невозможно. Ну, конечно, возможно… Но нет смысла. Такая раздвоенность: приходится все время «играть». В институте я – неверующий, на работе – неверующий, а в храм идешь – молишься… Опять-таки, комсомольская работа, демонстрации институтские, кружки танцевальные, пение. Ну зачем мне это надо?..

Я, чтобы не участвовать в комсомольской работе, перевелся на вечернее отделение и устроился работать в больницу. Но и тут оказалось не легче. Придешь, бывало, на работу, и порой не знаешь, как себя вести. Скажем, праздник 8 марта. В отделении почти весь медицинский персонал женский: сестры, санитарки, врачи. Если не поздравишь, сразу обижаются: «Феодосьевич, а почему Вы меня не поздравили? Сегодня ведь праздник!» Что ей сказать на это? Что я не признаю этот день за праздник? Ну, когда шуточкой-прибауточкой ответишь, когда, может, и скажешь (прости, Господи!) «поздравляю». Но поздравление-то поздравлением, а потом ведь нужно идти и праздничную выпивку устраивать – это еще труднее. Тем более что 8 марта приходится, в основном, на Великий пост. И вот эта раздвоенность между мирским и духовным сильно тяготила мою душу.

Совет с Михаилом. Поездка к прозорливому старцу

Постепенно все мои размышления свелись к тому, что смотреть на жизнь надо более серьезно, нежели я смотрю в настоящий момент. Ведь, к моему стыду, получается, что хотя я с детства верующий, а так холодно отношусь к делу своего спасения. Надо этим заняться более серьезно. Думал я думал, как это можно осуществить, и наконец поделился своими мыслями с Михаилом. Он меня поддержал и сказал: «Я тоже об этом давно уже думаю». Через некоторое время пришлось нам быть в гостях у нашего общего друга Михаила-третьего (мы все трое были тезками). Разговорились на эту тему. Его мать выслушала нас и говорит: «Если вам нужно узнать волю Божию, я могу вам указать, где есть прозорливый старец. Его зовут отец Иоанн. Он раньше жил в Киево-Печерской Лавре, и там уже имел дар прозорливости. Сейчас он находится в Почаевской Лавре. Так что, если у вас есть недоумения, серьезные жизненные проблемы, езжайте к нему. Помолитесь, спросите. Он вам скажет, что и как сделать. Вот и у моего Миши есть вопросы. Если хотите, поезжайте вместе».

Посовещавшись с Михаилом насчет этого предложения, мы решили ехать. Договорились о времени, заранее взяли билеты. Пока собирались, узнала о поездке моя мать. Говорит: «И я хочу в Почаев». Пришлось мне отдать ей свой билет. Думаю: «А я-то как поеду?» Пошел в кассу. Народу полно, биле­тов уже нет – только за час до отправления снимают бронь. Взмолился: «Господи, Ты же видишь, что нам нужно. Что делать?» Знакомых в кассе нет. Ну, ладно… Положился на Бога, подошел к кассе, кричу: «Мне до Красноармейской!» Вдруг кассирша поднимается с места, и через головы, через руки, тычущие ей рубли, берет деньги у меня. Взяла и села. Думаю: «Вот искушение! Сейчас куда-нибудь не туда выпишет…» А там все кричат – шум, гам стоит… К моему удивлению, она выписала билет правильно – подает мне, смотрю: до Красноармейской. Еще более удивительно, что наши места оказались рядом. В этом я увидел зна­мение милости Божией. Значит, Господь промышляет, заботится о нас – благослов­ляет нашу поездку.

Михаилу-третьему нужно было выяснить: жениться или нет, также он думал взять благословение на самостоятельное оперирование. А нас интересовал другой вопрос: богоугодное ли дело бросать медицину и идти заниматься только своим спасением? У нас были мысли оста­вить мир и уйти куда-нибудь в пустыню, потому что мы понимали – в мона­стырь нас не примут. Там не принимали даже про­стых ребят, а тем более с институтским образованием. В советское время об этом и думать было нечего. Так что только ухо­дить из мира куда-нибудь подальше. А куда? В пустыню. Хотя, если честно сказать, где можно найти такую «пустыню», мы не имели никакого понятия…

Когда приехали к старцу, Михаил-третий зашел первым, поскольку он был раньше знаком с батюшкой. Потом зашли мы. Нас с Михаилом старец видел впервые. Однако, не спрашивая ни слова, он почти с самого порога разрешил наше недоумение: «А вы чего ждете? Собирайтесь и езжайте!» Так без нашего вопрошения мы получили ответ на свой вопрос.

Часы

Много еще назидательного сказал нам старец, что впоследствии исполнилось. А со мной получился конфуз. Увидев мои наручные часы, старец сказал: «Давай поменяемся. Вот тебе будильник – выбирай какой хочешь, а мне давай твои часы». Жалко мне стало расставаться со своими командирскими часами. Я ими хвастал, что они такие красивые, с красной звездой, золотым циферблатом, очень точно идут, светятся. И пожалел, не взял будильник. Если бы взял, может быть, было бы лучше. Старец посмотрел на меня и говорит: «Сдохли часы! Сдохли часы!» …Когда мы уже сели в автобус и выехали из Почаева, мои «безупречные» часы вдруг остановились. Думаю: «Вот это да! Что это такое с ними случилось?» Хотел было их завести или что-то с ними сделать, но потом передумал: «Нет, не буду их трогать». И через некоторое время они пошли вновь.

Потом уже я понял, что в том, что говорят и делают старцы, ничего не бывает случайного. Вот хотя бы эти часы. Старец хотел показать мне на них, что жизнь моя изменится. В миру она у меня была такая напряженная, что я ее расписывал за месяц вперед. Поскольку были дежурства, то я рассчитывал дни до минут – как надо распределить время, чтобы успеть сделать все свои дела. А старец говорил: «Давай мне свои часы», чтобы я не рассчитывал свое время по минутам на каждый день, а вставал лишь на молитву по будильнику. Как бы так говорил: «Бери будильник, только вставай и молись. Больше тебе ничего не надо…»

Начало сборов. Причина задержки. Крещение Павла

Получив благословение от старца, мы тут же начали собираться. Вначале нужно было рассчитаться с работой. Но Михаила не рассчитывали, потому что он еще не отработал два обязательных года после училища. В те годы существовал такой закон: студент после получения диплома в обязательном порядке должен был отработать по своей специальности два-три года.

Конечно, может быть, наш отъезд совершился бы по человеческому разумению и раньше, но дело в том, что отец Михаила – Павел – не был крещен. Наверное, Богу было угодно задержать нас до того времени, пока мы не узнаем о его крещении, чтобы молиться за него уже без сомнений. Когда около двух лет назад произошло чудо с Ниной – отец своими собственными глазами увидел необъяснимое для него явление, – то был поражен до глубины души и понял, что в мире существует что-то сверхъестественное \* Событие, так подействовавшее на Павла, было связано с явлением Царицы Небесной его дочери, 14-летней Нине: …Матерь Божия сказала: “Тебе пора”… Снова я очутилась перед дорогой, которая вела с неба прямо к нашему дому… На сей раз я уже не шла, а, поднявшись в воздух, летела над этой дорогой, причем очень быстро. Когда подлетела к своему дому, то все двери передо мной сами собой открылись… Я полетела в комнату на свое место. Но как только я стала приземляться на диван, в комнату вошел отец, так как было уже утро, и, подойдя ко мне, растерянно и испуганно спросил: “Откуда ты падала?”… (Прим. ред. - читайте об этом ниже подробнее). *\, но жизни своей, к сожалению, не переменил. По прошествии же некоторого времени последовало еще одно вразумление. Утонул его брат – пошел купаться, нырнул, ударился обо что-то головой, потерял сознание и захлебнулся. Потом он приснился Павлу и что-то сказал о вере в Бога. Это для атеистически настроенного Павла было последним толчком к тому, чтобы принять крещение.

Куда ехать?

После того, как крестился Михаилов отец, с работы Михаил рассчитался уже без затруднений. Я тоже рассчитался. И мы собрались ехать. Но куда? Об этом мы не имели ни малейшего понятия. Старец не указал конкретного места, поэтому мы начали решать сами… О том, чтоб идти в монастырь, не могло быть и речи, потому что знали, что монастыри разгоняют (недавно, со снятием "Хруща", наступил конец хрущевских злых гонений на Церковь. Но они не прекратились, а просто постепенно перешли в мягкую форму, но никто об этом тогда ещё не знал). В семинарию нас не тянуло. А надо уходить только в пустыню (в аскетическом понимании - пустыня - это любое дикое место без людей). Но где та пустыня? Сейчас, в XX веке, нет пустыни. Ничего мы о ней фактически не знали.

Что делать? Пошли в кассу предварительной продажи билетов. Там висела огромных размеров карта Советского Союза. По ней мы начали искать пустые места – где наименьшая густота населенных пунктов. Посмотрели и определили: Дальний Восток, Казахстан и Кавказ. Стали советоваться. Дальний Восток – далеко. Казахстан? Да, можно было бы… настоящая пустыня, тепло. Только думаем: что же там? И деревьев нет – жилья себе никакого не построишь… и казахи там такие… какие-то не очень приветливые. А поскольку я отдыхал в 1966 году под Геленджиком, немного Кавказ видел, то и решили – на Кавказ.

Скорбь Михаиловой матери. Неожиданное утешение

Уезжали мы, не сказав никому ни слова о своих намерениях. Когда я, как обычно, прощался с матерью, она вдруг сказала: «Пойду провожать тебя до автобуса», хотя раньше этого никогда не делала. Что-то в душе у меня защемило, так захотелось мне в тот момент поцеловать эти материнские руки…

Михаил простился только с бабушкой. На прощание она ему сказала: «Мы с тобой в этом мире больше не увидимся». А с матерью он не простился. Она за него, конечно, очень переживала. Единственный сын… Он и сестра – у них только двое детей было. Но, между прочим, можно, забегая вперед, сказать о том, насколько эта материнская любовь приносит благо и детям, и самой матери.

К нам в горы несколько раз приходил некий странник. Этот странник – впоследствии схимонах С. – был уже в возрасте, участник Великой Отечественной войны, как говорили – летчик. Награжден медалями, орденами (кажется, даже герой Советского Союза). После войны он демонстративно странствовал в подряснике: считал, что это – своего рода проповедь христианства. Везде милиция к нему приставала, но, посмотрев документы, безпрепятственно отпускала.

И вот однажды зашел у нас с ним разговор – мы поделились с ним, кто мы и откуда. А потом отец С., странствуя по святым местам, попал в Киев и встретился там по Промыслу Божию с Михаиловой матерью. В соборе он увидел плачущую женщину и начал утешать ее. И когда он с ней разговорился, то это оказалась мать Михаила. Отец С. рассказал ей, что ее сын жив, здоров и теперь ведет монашескую жизнь на Кавказе. Мать была сильно потрясена, но все-таки утешилась его рассказом.

…Судьбы Божии неисповедимы – только одному Господу ведомо, каким образом Он обращает к покаянию души человеческие, даже если они не хотят Его знать – своего Создателя и Промыслителя. Ведь, как говорил Михаил, его семья жила чисто мирской жизнью и была далека от всяких религиозных понятий. Но вот пришло время и исполнилось то, что было предсказано Царицей Небесной об их матери: «В конце концов, она поверит и в церковь пойдет…» За ту материнскую скорбь, которую понесла эта женщина, как бы потеряв (в мирском смысле) своего сына, посвятившего себя Богу, Бог послал ее душе таковую Свою милость.

Кавказ. Первое искушение. Путь на Амткел

Итак, мы остановились на том, что едем на Кавказ. Но куда «на Кавказ»? Кавказ ведь большой. Начали внимательно изучать карту. Смотрим, какой-то Новый Афон есть. Решили: давай поедем на Новый Афон. Купили билеты и поехали. Взяли с собой рюкзаки, одежду. У меня была солдатская шинель, у Михаила – пальто. Из книг взяли Библию, Псалтирь, молитвослов, часослов и часть июльской Четьи-минеи. Приехали на Новый Афон. Посмотрели, что городишко маленький, и решили, не выходя из поезда, поехать в Сухуми. Прибыли уже под вечер – пришлось ночевать на вокзале. И тут мы столкнулись с первым «страхом»: когда зашли за угол вокзала, то увидели, как избивают человека. Невольно подумалось: «Ну, здесь советской власти нет, раз вот так принародно бьют, и как будто никто не видит!» Потом мы уже поняли, что это враг начал нагонять нам страхи – мол, куда вы попали?!

Но мы все-таки имели твердое намерение уйти в пустыню. В Великий пост этого года в соборе мы слышали чтение жития преподобной Марии Египетской, и нас очень тронуло и глубоко запало в душу повествование о том, как она оставила все и ушла в заиорданскую пустыню, ее решительность. При выходе из мира мы также прочитали 26-й псалом (в житии сказано, что в одном монастыре, когда братия выходили в пустыню, то читали 26-й псалом). Вот и мы тоже прочитали этот псалом и отправились в путь. И потому с такой вот, не будь громко сказано, решительностью мы шли вперед.

Утром мы купили туристическую карту Черноморского побережья Кавказа и начали думать: куда же нам направиться дальше? Смотрим: есть какое-то озеро Амткел… Посовещавшись, решили идти на это озеро. Местные жители рассказали нам, как туда попасть. Раз в неделю собирается туристическая группа, и есть автобус, который ходит в том направлении. «Если хотите попасть туда раньше, езжайте до Цебельды, а там вам подскажут». Так мы и сделали. Добрались до Цебельды. Сошли с автобуса, спрашивать никого ни о чем не стали, а пошли прямо по дороге – только бы куда-нибудь подальше в горы…

Был как раз самый солнцепек. Идем – жара нестерпимая, пот градом катится, пить хочется, и воды нет нигде. В Цебельде в то время не было ни колодцев, ни источников – потом уже провели водопровод. Дошли кое-как до следующего селения. Постучались в первый попавшийся дом, попросили воды. Вышел хозяин-армянин, принял нас, дал напиться, накормил немного. Видит – мы похожи на туристов. Спрашивает:
– Куда идете, ребята?
– На Амткел.
– А-а, на озеро!.. Знаю я это озеро! Там монахи жили – такие бездельники!.. (Я думаю: «Ничего себе!.. Здесь, оказывается, монахи живут?») …Поубегали из колхозов, не захотели работать – там отсиживались!.. У них рацию обнаружили, они шпионы были!.. (Думаю: «Как же так? Человек с высшим образованием, и у него сочетаются “колхозники” и “шпионы” вместе». Хотя, впрочем, для советского человека мыслить так было свойственно). …Их вертолетами вывозили, разогнали… их там очень много было – такие там тунеядцы сидели!.. А вы на этом озере были?
– Нет, не были.
– Ну, я вам сейчас нарисую карту, как туда попасть.
Нарисовал нам «карту», и мы пошли, радуясь и благодаря Бога за такую «информацию» – за чудный Промысл Господень о нас, грешных.

Первая ночь в горах. Вражьи козни

Начало смеркаться. Нужно было где-то искать ночлег. Дошли мы до одного красивого места, именуемого, как мы после узнали, «Холодная Речка». Это – ущелье, по обеим сторонам его нависают скалы, посередине вьется змейкой неширокая река, кругом растет самшит, покрытый мхом. Прямо как в сказке. Расположились мы в этих зарослях под открытым небом, насобирали мха и улеглись спать.

Часов в одиннадцать вечера слышим какой-то шум. Вдруг подъезжает одна машина, другая, третья… Выходят девушки, ребята. Развели костер, включили музыку «на всю катушку», и началась гулянка-пьянка… А мы метрах в тридцати-сорока от них в кустах лежим. Продолжалось все это часов до трех ночи. Наконец, они справили свое веселье, сели на машины и уехали. Мы, конечно, пришли в смущение. Враг снова начал нагонять страхи, внушать: «А, может, все-таки вернетесь? Куда вы идете? Смотрите, что здесь творится: там – людей избивают, тут – гулянки-пьянки…»

Мыши пируют. Неожиданная находка

Нашли мы себе сухое место, обосновались и начали разбирать свои «припасы». Михаил, который занялся этим делом, подозвал меня и говорит: «Видишь, что у нас осталось?» У нас была гофрированная капроновая бутылка с постным маслом литра на полтора – ее внизу проела мышь, и все масло вытекло. Баранки наши тоже растащили мыши. Так интересно было смотреть: ухватит мышка баранку и тащит. В зубы ее берет, а она ей закрывает оба глаза – и так, и этак приспосабливается, пока не возьмет так, чтобы один глаз был в баранке, а другой – вне баранки, чтобы ей было видно, куда бежать, нести эту баранку. Так они «освободили» нас от баранок и от масла. Осталось у нас только пачка соли, пачка сахара, немного просфор и святой воды и грамм двести конфет. Начали мы тогда собирать крапиву и мелиссу, варить и есть эту траву.

Как-то раз я ходил по берегу, искал какие-нибудь старые гвозди, чтобы самому сделать примитивный плот для дальнейшего нашего продвижения по воде. Ходил, ходил и случайно наткнулся на место бывшего рыбацкого балаганчика (в Абхазии простенькие охотничьи домики и обустроенные укрытия называют "балаганами") – там от него осталось-то всего два или три бревна, сбитые «в угол». Подошел: может, там что-нибудь есть? Посмотрел, вроде бы ничего нет. Отошел метров пять, вдруг слышу – бревна хрустнули и с треском развалились. У меня помысел: «Иди, посмотри, может быть, там все-таки что-нибудь есть». И в то же время думаю: «Да что там может быть? Ведь только что смотрел…» – «Ну, иди, иди… что тебе, трудно?» Возвращаюсь. Смотрю – там, где разломились бревна, лежит какой-то кулек. Я к нему – а там килограмма три или четыре перловой крупы. Вот это находка! Слава Богу! Теперь у нас и крупа есть. Принес Михаилу, он обрадовался. Стали мы тогда делать такое кушанье. Насобираем крапивы, мяты, две-три ложки крупы туда, и получается: сверху зеленый «суп», а ниже – зеленая «каша»… Однако мы побоялись согласиться с мыслью, что эта крупа послана нам чудесно, поэтому решили вернуть деньги ее хозяевам – они у нас все равно были. Взяли три рубля, написали записку: «Простите, нам понадобилась крупа, а мы вот вам возвращаем деньги», и положили на то место. Перловка в те времена стоила двадцать восемь копеек, так что на три рубля можно было взять целых десять килограмм.

Плот. Неприятное соседство. «А где здесь магазин?»

Пожили мы на том месте некоторое время, потом решили: «Нет, нужно все-таки идти дальше, здесь сидеть нечего». Пройти по берегу нельзя, значит, нужно делать плот и плыть по воде. Только мы так решили, смотрим – по озеру плывет плот. Причем почти нет ветра, а плывет он прямо к нам, к нашему балаганчику. Сидим, разговариваем, а он все ближе, ближе… Я не стал дожидаться, когда его прибьет к берегу, вижу, что это плот «для нас». Залез в воду, вытащил. Но радость наша была преждевременной – плот оказался слишком маленьким. Когда мы вдвоем попытались забраться на него вместе с нашими рюкзаками, он начал сильно погружаться в воду от тяжести. Пока мы думали, что же предпринять, вдруг смотрим, по озеру плывет другой плот, и тоже прямо к нам. Мы обрадовались, вытянули его из воды, скомбинировали из двух один, сели на это сооружение и поплыли. Доплыли до того места, где река впадает в озеро. А там очень опасно – вода крутится, и получается водоворот из бревен и всякого мусора, который несет с гор вода. Но с Божией помощью мы благополучно пристали к берегу.

Высадились, смотрим: метрах в трехстах от нас стоит палатка, и около нее трое ребят и две девушки растягивают целлофановый (полиэтиленовый, в советское время все виды пленок часто называли "целлофаном") балаган. Да-а… таких соседей нам иметь не очень-то хочется… Что делать? Я говорю Михаилу: «Ладно, давай разведем костер, будем готовить обед, а там видно будет», – чтобы не стоять, не смотреть на них, а хоть чем-то заняться. Так мы и сделали. Потом подумали и решили: чтобы не показаться подозрительными, надо подойти к ним и о чем-нибудь спросить. Пошел я… Иду, а сам думаю: «Что у них спрашивать?» Не знаю ведь даже, что и спросить. Ну, что пришло первое в голову, то и сказал.
– Ребята, – говорю, – а где здесь магазин? Где можно хлеб купить?
Сначала воцарилось молчание. А потом наши соседи, жестикулируя руками и перебивая друг друга, оживленно заговорили:
– А-у!.. А-у!.. Слюшай, слюшай, какой тебе магазин? Какой здесь хлеб? Магазина здесь нет! Хлеба здесь нет! Слюшай, как сюда попал?!!
– Как? На плоту приплыл.
– А, во!.. На плоту!..
Я, конечно, почувствовал, что «ляпнул» что-то невпопад, но делать было уже нечего. Вернулся к Михаилу и сели мы обедать.

Вдруг смотрим: напал на наших туристов какой-то страх. То они разворачивались, а то начали сворачиваться. Свернули целлофан, палатку, сложили все свои пожитки в резиновую лодку и идут, спускаются сюда к нам. Подходят и бросают нам сгущенку, хлеб, молоко – почти все свои припасы выгрузили: «Мы уходим, мы уходим!» Сели в свои две резиновые лодки и поплыли. Мы, конечно, не ожидали такого оборота. Ну, думаем, слава Богу. Значит, уже есть у нас и хлеб, и сгущенка, и другие продукты. Спаси их, Господи! Тут мы поняли, что это Господь все так устроил…

Переправа

Пообедав, мы решили до наступления темноты перебраться на другой берег реки. Видим – речка неширокая, но течение быстрое. Мы, конечно, не знали, насколько это опасно для жизни, поэтому решались, сами не зная, на какую опасность. То, что мои ботинки могут расклеиться, – это я хорошо понимал. Тогда я решил их сухими перебросить на ту сторону речки, а на другом берегу надеть. Связал два ботинка вместе и бросил. Но они полетели не на тот берег, а прямо в воду, причем на середину реки. Я с таким ужасом посмотрел, как они падают, кинулся за ними – поймать бы… да куда там! Течение такое, что ворочаются огромные камни под ногами, вижу, вот-вот меня самого унесет. Вылез обратно. Все: пропали ботинки! Что делать? Ну, пропали – пропали, что ж теперь? Вперед, да и все. Помолились мы, поискали подходящее место для переправы и пошли вброд. Переправа эта оказалась намного сложнее, чем мы предполагали. Вода достигла нам выше пояса, погрузились в воду даже рюкзаки. Кто знаком с горными реками, тот знает, что в таком случае вода сбивает с ног и несет человека без всякой задержки. Но Господь не попустил случиться этому по великой Своей милости, и мы безбедно достигли берега.

Балаган. Холодный душ

Обосновавшись на сухом месте, мы прежде всего позаботились об устройстве жилища. Нашли несколько обломков бревен, сложили их буквой «П», сверху бросили несколько длинных прутьев, крышу покрыли двумя кусками полиэтилена. Получился балаганчик 2,5 x1,5 метра, высотой меньше метра – едва можно было залезть спать.

Лето в тот год было дождливое, и нам приходилось очень часто (и днем, и ночью), когда шел дождь, выливать пузыри скопившейся на крыше воды. А если не успеешь вылить – выльется на тебя. Особенно неприятно было принимать этот «холодный душ» во время сна. Ночью по устью реки с гор дул холодный ветер. Мы так замерзали, что не могли сложить пальцы для крестного знамения. Утром нужно было сначала развести костер и отогреть окоченевшие руки, чтобы иметь возможность перекреститься. Конечно, трудновато нам приходилось, но мы как-то с этим мирились, не унывали.

Дар Божий

И вот Господь удивительным образом показал нам на опыте, что Он никогда выше сил испытаний не попускает. В миру я всегда страдал хроническим насморком из-за искривления носовой перегородки. Если где-то немножко простыну, сразу появлялся насморк. И ангина у меня была хроническая с очень частыми обострениями. А потому, конечно же, меня смущали помыслы: «Что со мной здесь будет? Хожу босиком по холодной воде, по холодным камням, так замерзаю ночью, коченею – теперь, наверное, разболеюсь совсем». Однако, к моему удивлению, ничего со мной не случилось! Ни насморка, ни ангины, ни малейшего недомогания… Чувствую себя отлично, не хожу, бегаю – будто птичка летаю!

Ботинки нашлись

Прошло несколько дней. Однажды собирал я крапиву по берегу речки, и вдруг мне приходит мысль: «А ты иди, посмотри, может, где-то там твои ботинки есть?» Думаю: «Какие ботинки? Откуда они возьмутся? Такая вода, что камни ворочает, ботинки ведь не выплывут сами из воды» – «Ну, иди, иди… что тебе? Все равно ты ничего не делаешь». Думаю: ладно, пойду. Пошел. Прихожу на то место, где речка впадает в озеро. Вдруг, к моему большому изумлению, вижу, что на той стороне речки стоят… вроде бы, мои ботинки… Не поверил своим глазам. Пригляделся – да, точно они! Стоят очень аккуратненько, рядышком, как будто кто взял и поставил один к другому – как на обувной полке. «Ну, – думаю, – если это мои ботинки, то надо их забрать». Залез в воду, перешел на другую сторону речки, взял свои ботинки. Принес их к нашему балагану, показываю Михаилу:
– Вот, – говорю, – мои ботинки.
– Да неужто?!!
Ну, слава Богу. Так я снова оказался в ботинках.

Чтение и жизнь. Наш исход из мира

У нас появилась масса свободного времени. Хотя для тела условия были, как говорится, «не позавидуешь», но душой мы отдыхали от мирской суеты, забот, хлопот, наплыва информации и от всего прочего мирского, суетного, греховного. Даже не было мирских воспоминаний – как будто все, что было, ушло безвозвратно. Свободное время, остающееся от молитвенного правила и приготовления трапезы, мы посвящали чтению Священного Писания. Читали подряд, начиная с книги Бытия. И вот когда мы дошли до книги, называемой Исход, где повествуется, как израильский народ выходил из египетского рабства, то вдруг осознали, что, действительно, Господь наш Иисус Христос один и Тот же «вчера и днесь». Ибо многое, описанное в этой библейской истории, в какой-то малой мере исполнилось и на нас. Как фараон хоть и долго удерживал израильский народ, но не удержал, так и нас мир всячески удерживал, но не удержал – с Божией помощью мы вышли из него. И как сказано, что безбедно «пешешествовал» Израиль через воды Чермного (Красного) моря – подобным образом и мы безпрепятственно прошли через бурные воды непроходимой горной реки. Только в случае с израильтянами море расступилось, а на нас просто не подействовала быстрая река, которая была во время нашего перехода в наибольшей полноте и силе – как знают бывалые люди, такое течение сносит человека без всякой задержки (правда, более полно мы осознали это тогда, когда через месяц, решив идти дальше по уже значительно упавшей реке, никак не могли ее перейти). И насыщение наше в какой-то степени было похоже на то, как Господь ежедневно посылал израильтянам манну в пустыне. Только нам Он посылал пищу через людей. И как сказано, что израильтяне во время странствования не имели в стане своем болящих, и одежда и обувь их не изнашивались – подобное мы увидели и на себе. Будучи с хроническим насморком и ангиной, я столько времени ходил босиком по холодным камням, замерзал так, что окоченевшие пальцы не мог сложить для крестного знамения, но при этом не заболел. И одежда и обувь наши оказались на удивление «живучими», «неизнашиваемыми» – те самые ботинки, которые были в реке, я носил еще около семи лет, потом кому-то отдал. И курточку, которая была на мне, тоже отдал через какое-то время в приличном виде…

Осознавая, какие большие и частые милости оказывает нам, недостойным, Господь, мы радовались и были очень благодарны Ему. Были благодарны и Царице Небесной – Заступнице Усердной рода христианского, ибо понимали, что все это получаем по Ее ходатайству и предстательству. Таким образом, мы укреплялись в вере и надежде на Бога и на своем маленьком жизненном опыте усваивали истинность слов Священного Писания: «Благо есть надеятися на Господа» (Пс. 117, 8).

«Что мы будем завтра есть?..»

Через некоторое время перловая крупа, найденная на месте рыбацкого балаганчика, и другие наши продукты закончились. Казалось, неизбежно должна была появиться забота: «Что мы будем завтра есть?» Но мы об этом как-то не печалились. Не сомневались, что Господь о нас промышляет Своим Всепремудрым Промыслом. Но сами мы тоже не сидели сложа руки. Собирали мелиссу, крапиву, варили и кушали, а о всем прочем Господь заботился Сам. Так, вскоре пришли на речку местные рыбаки, человек пять. Расположились неподалеку от нас, развели огромный костер и начали готовиться к рыбной ловле. В это время начался дождь. Все сильнее, сильнее… Рыбаки, увидев это, всполошились:
– Аа-у!.. Аа-у!.. Собираемся, уходим, уходим! \* Таким восклицанием местные жители обычно выражают избыток своих эмоций (прим. автора.) *\
Подбегает к нам один из них, бросает огромную булку хлеба, килограмма на три:
– Ребята! Берите, берите! Мы все оставляем, уходим! Речка подымается, обратно перейти не сможем!

Здесь, наверное, надо сделать маленькое пояснение. Весной, когда идут дожди, а также летом до августа месяца, пока тает снег на горах, местные реки непроходимы. И лишь во второй половине лета они уменьшаются в размерах в два-три раза и не представляют особых затруднений для перехода в широких местах, где течение более спокойное. Поэтому рыбаки, зная, что вода от такого дождя скоро поднимется, поспешили вернуться домой. Таким образом мы опять оказались с продуктами. Нам досталось несколько булок хлеба, ведро помидоров, огурцы, кусок сала, сыр, другие продукты – у них же провизии на пять человек было рассчитано. Мы, конечно, все подобрали, чтобы ничего не пропало, и так, с Божией помощью, жили. Только сало не стали брать, поскольку считали себя начавшими монашескую жизнь.

Приближался к концу Петров пост. Иногда при взгляде на реку приходили мысли: «Вот уж и пост кончается, а рыбы нет у нас…» Ведь рыбы в речке полно, а ловить нечем. Но Господь не оставил не исполненным и это наше желание. Приехал из Ростова один ихтиолог, поставил свой балаганчик недалеко от нашего, а сам пошел ловить рыбу. Через некоторое время вернулся с большим уловом. Позвал нас, говорит: «Ребята, я вам дам ведро рыбы, только помогите мне ее почистить!» Сначала мы не хотели, думали: начнет ее жарить, будет приглашать кушать, а сейчас пост… Тогда ведь мы еще не знали устава о разрешении рыбной трапезы: когда можно есть рыбу в пост, а когда нет, думали: пост – значит пост. Но потом увидели, что он спешит ее почистить и побыстрее уйти в селение, и помогли ему. Ихтиолог, как обещал, дал ведро рыбы. Начали мы думать, как ее сохранить. Решили закоптить на костре. Кое-как приспособились – закоптили и потом, когда кончился пост, долго еще ели. Но ели не только мы. Из-за того, что она была малосоленая, осы «помогли» нам ее скушать. Видим, висит рыба, и почему-то эти насекомые постоянно кружатся рядом, не боятся даже дыма от костра. Думаем: летают, ну и пусть себе летают. А потом заметили, что некоторые рыбки от ветра колышутся. Мы к ним – а там только пустая кожа и кости остались… Ну, да ничего, голодными мы никогда не были, слава Богу.

Несмотря на то, что Господь никогда не допускал до того, чтобы нам нечего было есть, при этом мы все-таки старались поститься. Думали: «Если пришли в пустыню, значит нужно поститься добровольно». Но и в этом отношении получали «вразумления». Однажды со мной случился обморок. Когда я стоял, молился, вдруг закружилась голова, потемнело в глазах, и я рухнул на землю. Правда, тогда был полдень, может, и это еще повлияло (в том месте, где мы остановились, росла только низенькая ольха, которая почти не дает тени). Очнулся, полежал. Думаю: «Да… наверное, поститься “круче” уже нельзя, нужно дать послабление». После этого немножко «послабил» себе «паек»: стал класть в кипяток сахара на 2-3 кусочка больше, чем раньше.

Ихтиолог, уходя, оставил нам удочки. Начали мы ловить форель \* местная форель – это небольшая речная рыбка, 200-300 г веса, очень вкусная. Некоторые еще называют ее «королевская рыба» (прим. автора) *\. А она такая сильная – когда поймаешь ее, возьмешь в руки, вся трепещется, бьется. И когда вынимаешь крючок, то по рукам течет кровь. Мне оттого, что она такая «живая», просто плохо становилось. Половили мы ее некоторое время и перестали. Жалко как-то было – ну, ей же, бедненькой, больно: этот стальной крючок у нее в горле сидит, его надо вытаскивать… Но Господь нас пропитал и без рыбы. Вскоре появились грибы, мы начали их собирать, варить, жарить «на сухую» (на крышке от котелка). Собирали мелиссу и другие съедобные травы. Так что жили мы уже неплохо.

Поездка в Сухуми. Разговор с охотником. В песчаной западне

У нас еще оставались отпускные и расчетные деньги. Здесь, в пустыне, они нам были уже не нужны. К тому же, они рано или поздно могли пропасть впустую, намокнув от дождя. Выход из ситуации виделся один: надо съездить в Сухуми, раздать эти деньги нуждающимся. Однажды к нашему балаганчику пришли охотники, возвращавшиеся с гор в селение. Они ребята местные, все тропы знают, поэтому мы решили, что мне нужно воспользоваться случаем и пойти с ними. К тому же у них имелась с собой резиновая лодка, и можно было не обходить озеро по берегу, а переплыть по воде, что весьма радовало. Итак, Михаил остался с нашими вещами, а я с охотниками отправился в селение.

К сожалению, радость моя оказалась преждевременной. Когда мы сели в лодку и поплыли, подул встречный ветер. Из-за этого на озере поднялись такие сильные волны, что нельзя было плыть. Охотники хоть и из местных, сильные, - но гребли, гребли, и в конце концов, видят, что плыть нельзя, - лодку забивает встречными волнами. Тогда они причалили к берегу и пошли по тропе. Я - за ними. Иду, а сам думаю: «Может, я согрешил, решив пойти в город раздавать эти деньги, если чинятся такие препятствия? Может, не стоило бы возвращаться в мир совсем?.. Прости, Господи!»

И все-таки наше совместное путешествие оказалось промыслительным. Когда мы поднимались по тропе, один из охотников вдруг спросил:
– А ты что, тоже будешь монахом?
Для меня этот вопрос был совершенно неожиданным.
– Как Бог даст! – говорю. – А почему Вы спрашиваете?
– Мы видели, как вы молились. Знаем, что сюда такие приходят.
«Ага, – думаю, – вот это уже интересно…»
– А что, здесь, значит, монахи живут?
– Да, живут. Там вон наверху Юрий живет, окончил университет, приехал сюда из Москвы, к нему друзья ходят… Еще есть Олег, учился раньше в торговом институте. Оставил институт, приехал в здешние места, недалеко отсюда живет. Там Аввакум живет… Там Кассьян… – и всю информацию о всех монахах мне выдал.
Я, конечно, все это намотал на ус. Думаю: «Слава Богу. Значит, монахи еще и сегодня где-то здесь живут. Нужно только с ними как-то найти контакт».

Управившись с делами в городе, пошел я назад – уже в одиночку. Добрался до озера, думаю: «Если пойду по тропе – наверняка собьюсь, уйду в сторону. По воде проще будет переправиться». Сделал примитивный плот, сел на него и поплыл. Когда уже вроде бы решил, что переправился благополучно, постигло меня неожиданное бедствие. Пристал к другому берегу, а там оказался «плывун» – мокрый песок, который сносит река в озеро. Только я высадился с плота на берег, вступил на этот водянистый песок – сразу же погрузился в него с рюкзаком по пояс. И все. Ни туда, ни сюда. И выбраться не могу, и рюкзак сбросить жалко… Не знаю, чем бы закончилось мое «приключение», если бы не увидел меня один местный рыбак, который по случаю оказался невдалеке. Он сразу же сообразил, что надо сделать – набрал жердей, набросал их мне. Слава Богу, вылез я из этой топи.

Речка не пускает

Месяца через полтора уровень воды в реке заметно упал, и все чаще стали появляться рыболовы и туристы. Начали мы тогда с Михаилом подумывать о том, чтобы отправиться дальше в горы на большее уединение. Долго не решались, но потом все-таки собрались и пошли. Наш путь пролегал вверх по течению реки. Но поскольку русло ее постоянно петляет по ущелью, и пологий берег зачастую сменяется отвесными скалами, то идти все время по одной стороне невозможно. Потому приходится этот бушующий водный поток переходить туда-сюда много раз. Несколько таких переходов мы миновали благополучно. Но в одном месте – никак, «застряли» капитально. Впереди нас шло четверо парнишек лет по шестнадцать, они прошли. А мы что только не делали: и так, и этак… Воды чуть выше колена, а перейти не можем – сбивает с ног, и все. Раз десять пытались – безуспешно. Видим: те ребята все перешли, а мы старше, крепче их, и ростом повыше, а перейти не можем. Был у нас с собой туристический набор – топорик, ножовка, лопатка. Решили мы спилить дерево с тем расчетом, чтобы оно упало и образовало мостик. Выбрали на берегу средних размеров ольху, сантиметров 20-25 в диаметре. Спилили ее, она упала. Но не успели мы к ней подойти, как ее подмыло течением, и она уплыла. Сильно мы, конечно, огорчились…

Что делать? Начали молиться. Помолились. Потом прочитали главу из Евангелия от Луки. Там нам встретились такие слова: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк. 9, 58). Прочитав это, мы сразу успокоились – вся скорбь у нас прошла. Оказывается, все очень просто. Если даже Сын Человеческий не имел, где приклонить голову, что нам безпокоиться? Ведь каждый христианин должен хоть в чем-то в жизни уподобиться Христу. Посидим и мы без крыши под целлофаном. Если не получилось пройти дальше, значит, так угодно Богу. Он все видит и все знает – что нам полезно, то и устрояет. И, несомненно, печется и промышляет о нас. Рассудив так, мы со спокойным сердцем вернулись на прежнее место.

«Темнолицый». Странные туристы

Как-то раз, когда я ходил за грибами, к Михаилу пришел один из местных – тот, которого монах Меркурий в своей книге "В горах Кавказа (Записки современного пустынножителя)" называет «темнолицым». Начал интересоваться, расспрашивать, кто мы такие. Потом говорит: «Пойдемте ко мне. У меня в горах есть пасека, будете там жить. Я вас снабжу всем необходимым, построю вам келию…» Михаил молча выслушал его, но ничего не ответил. Когда я вернулся, он мне все рассказал. В то время мы еще не имели опыта, не знали всех сложностей монашеского жития в горах, однако при этом приглашении человека сразу почувствовали что-то неладное – некую тревожную настороженность: «Не надо, не надо». Видать, не от доброго намерения делалось нам такое лестное предложение…

Впоследствии мы убедились, что в жизни ничего не бывает случайного, ничего не происходит «просто так». У Бога все имеет свое время, свое назначение и цель. Как мы потом поняли, одной из причин, по которой Господь не допустил нам пройти дальше по реке, было промыслительное сохранение нас от зависимости этому человеку. Та территория, куда мы намеревались идти, была его охотничьим участком. «Темнолицый» непременно обнаружил бы нас, и последствия были бы плачевными. \* В книге монаха Меркурия «В горах Кавказа» об этом человеке говорится довольно много. Тот, кто читал книгу о. Меркурия, поймет, о чем идет речь. Наглядно ситуацию может пояснить следующий случай. Года за два до нашего прихода в пустынь «темнолицый» – звали его Сванидзе Александр – пригнал к келии одного монаха своих свиней, чтобы те собирали падающие каштаны, а ночевали у монаха под келией (поскольку она стояла на косогоре на сваях, то под полом было пространство около метра). Думаю, нетрудно догадаться, что значит иметь «квартирантами» под полом свиней. И когда монах отказался от такого «поручения», то в ответ услышал: «Слюшай: у тебя лоб большой, а мой пуля – маленький! Понял?!!» И пришлось монаху оставить свое жилище и перейти в другое место (прим. автора). После абхазкой войны с Грузией «темнолицый» мингрел пропал из тех мест (прим. ред.) *\

А другая причина препятствия заключалась, видимо, в том, что нам нужно было приобщиться настоящему – преемственному – монашескому житию. Поскольку мы были люди мирские, не имели представления о правильной духовной жизни, о правильном подвиге, нам нужно было всему этому учиться. Потому Господь и не допустил уйти нам на уединение вглубь гор, а сблизил с тамошними монахами, чтобы мы усваивали традиционную монашескую жизнь в братстве. Примечательно, что монахов я искал на горе, противоположной той, на которой они жили. И хотя мне приходила иногда мысль: «Может, надо подняться вот на эту гору?» – так ни разу на нее и не поднялся. Мне почему-то казалось, что противоположная гора более пригодна для жительства, т.к. там солнечная сторона. Солнце, когда восходит, светит на ту гору, вот туда я и лез. А надо было искать на другой горе, куда солнце светит, когда находится на западе. На той-то стороне и жили монахи. Кстати, как потом выяснилось, они видели наш костер, который долгое время горел в одном месте. Когда мы уже потом встретились с ними, они нам сказали: «А мы думаем: кто там сидит? Все время костер горит…Что за туристы такие странные, что на одном месте так долго сидят?» А мы их дыма не видели. Хотя потом, когда я пошел однажды к схимонаху Василию, я увидел с реки дым на их горе, когда они топили печку. А тогда на реке мы так долго сидели, смотрели на эти горы, и ни разу не видели монашеского дыма.

Потом мы уже поняли, что все это было промыслительным действием Божиим. Господь как бы держал нас в таком неведении по Своему премудрому усмотрению, испытывая наше доброе произволение. Для начала нам нужно было пожить «под кустом», а не под крышей (когда все наши «удобства» сводились к двум кускам целлофана 1,5 х1,5 м). Нужно было предельно (вынужденно и произвольно) попоститься. Вплотную познакомиться с «подножным кормом». Прочитать Библию. Отрешенно и искренно молиться о спасении своей души. Деятельно усвоить понятие, что во всех обстоятельствах жизни должно предаваться в руки Божии. Одним словом, необходимо было практически укрепиться в вере и надежде на Бога, Который «вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13, 8), и Которому слава и благодарение подобает от всея твари во веки веков.

Встреча с монахами. В беде: катамаран тонет. Пустая келия

Однажды я шел по тропе и увидел, что навстречу идут два человека. Сначала я подумал, что это туристы. Поздоровался, кивнул им головой, они – мне, и мы разошлись. Они пошли вниз, в сторону селения, а я – вверх. Отойдя от них на несколько шагов, я обернулся и посмотрел им вслед. Вижу – у них подобраны волосы. «А-а, – думаю, – так делают священники. Наверное, это монахи». Прошел еще немного: «Нет, – думаю, – надо все-таки с ними переговорить. Такая возможность – и вдруг я пройду мимо». Бросил рюкзак в кусты, догнал их, спрашиваю:
– Ребята, вы верующие?
Они удивились, но ответили утвердительно:
– Верующие.
Я уж не дерзнул задать вопрос напрямую «монахи вы или нет» – и так понял, что монахи. Тогда, не зная, с чего мне начать с ними разговор, спросил, что пришло в голову:
– А вы Юрия знаете?
– Юрия? А ты его знаешь?
Ответить «нет» выглядело бы совсем глупо, говорю:
– Знаю…
– А кого ты еще знаешь?
– Аввакума знаю… того-то, того-то знаю… – и начал перечислять, кого запомнил по рассказу того охотника, с которым недавно шел по тропе.
Братья очень удивились, что какой-то турист знает монахов.

Переговорили мы с ними еще, и они, наверное, поняли, что я иду к Юрию, но плохо знаю дорогу, и потому их спрашиваю. В самом деле: я ведь с рюкзаком шел вверх по направлению к Юриной келье. Тогда они посоветовались между собой, и один пошел вниз по своему маршруту, а другой решил вернуться со мной и пойти проводить меня наверх к Юрию. Но я сказал, что я не один, со мной еще брат, с которым я сюда приехал, и что он сейчас находится за озером на речке. Мой попутчик, которого звали Олегом, подумал и говорит: «Ну, тогда пойдем к вам». И мы пошли в наш балаган.

Когда мы пришли к озеру, было уже темно. Нужно было переправляться, потому что наш с Михаилом балаган находился на другой стороне. Подошли, смотрим: на берегу – туристы. Костер горит, катамаран возле берега на «приколе» стоит, но сами они уже спят. Мы уже не стали их будить, спрашивать разрешения взять катамаран (он все равно был безхозным – для общего пользования. Катамаран представлял собой две небольшие, выдолбленные из бревен лодки наподобие корыт, скрепленные между собой тремя досками - прим. автора). Отвязали его, сели и поплыли. Естественно, Олега интересовало, кто мы такие и можно ли нас вести к Юрию. Он начал задавать мне разные вопросы, расспрашивать кто мы, откуда, чем занимаемся, какое образование… – как говорится, выпытывать «паспортные данные». Я понял это и стал уклоняться от ответов. Ну, тоже ведь первый раз его вижу: кто он и что он – не знаю…

И вот когда мы плыли, все наше внимание было сосредоточено на разговоре. А то, как плывет наш катамаран – то туда, то сюда виляет, «восьмерки» выписывает, на это мы не обращали внимания. А, как известно, ночью с гор дует ветер – холодный воздух спускается вниз. И он поднимает на озере волны. И когда наш катамаран подставлял под эти волны свой бок, они перехлестывали через него, и наполняли водой одно из корыт. А поскольку было темно, мы этого не видели. Итак, мы разводили «тра-ля-ля», а одно из корыт наполнялось и наполнялось. По мере того, как оно наполнялось, то опускалось все ниже и ниже, и волны еще больше его заливали. И в один прекрасный момент – «бульк!» – и корыто оказалось под водой. Катамаран резко накренился. Мы – в ужасе… Я сразу же прыгнул в воду. Кричу Олегу:
– Прыгай, потому что потонем совсем!
– А я, – отвечает, – плавать не умею.
– Все равно прыгай, потому что сейчас наполнится второе корыто, и катамаран потонет!
– Как потонет?! У меня там рюкзак, а в нем документы!
– Тогда прыгай!
Делать нечего – прыгнул. Думаю, он же плавать не умеет, говорю:
– Держись за корыто, которое не потонуло.
И вот он держится за корыто, а я толкаю это корыто и Олега, и все, что на катамаране к берегу. Ну, естественно в ботинках, в куртке. Так доплыли с катамараном до берега. А берег в том месте глинистый, крутой… на глину встанешь, а она под ногами «едет» (потому что мы ж все мокрые, вода с нас течет)… Долго мы там барахтались, потом все же кое-как вылезли. Но пока мы вылезали, катамаран уплыл – волны отогнали его снова в озеро. Поскольку Олег плавать не умеет, нужно было лезть мне. Я снова бултыхнулся в воду, и туда, к катамарану. Вдруг судорога свела ноги. Я взмолился: «Господи, помоги!» – потому что можно потонуть запросто. Если ноги скорченные, то уже плыть не будешь. Слава Богу, судорога отпустила, я вылез на берег, растер ноги – и обратно в воду. Доплыл до катамарана, притолкал его к берегу. Достали мы из него свои рюкзаки, подняли их немножко наверх и спрятали за каким-то корчем, чтобы не нести ночью. Достали фонарики и пошли, но уже не к нам, а в келью к Олегу, потому что после такого «приключения» продолжать путь к нашему балагану было уже безсмысленно, да и невозможно.

По дороге я рассказал Олегу о себе более подробно. Признался ему, что мы с другом пришли сюда из мира насовсем, хотим здесь жить постоянно, и что нам нужна келия. Тогда Олег понял, что нам не Юрий нужен, а нужна просто келия. И часа в три ночи, когда мы поднялись на поляну, он сказал: «Вот здесь есть пустая келия». Мы ее осмотрели и пошли дальше. Дошли до Олега, обогрелись, обсушились, а утром отправились за рюкзаками.

На новом месте

Без сомнения, это был Промысл Божий. Я был настолько рад случившемуся, что уже не понес свои вещи в наш балаган на речку – оставил их у Олега, а сам отправился порожняком. Пришел, рассказал Михаилу, что встретился с монахами, что они мне показали пустую келию, и что можно уже переходить туда жить. «Ну, вот, слава Богу, – ответил Михаил, – я так и думал, что Господь нас как-то устроит». Собрали мы свои пожитки и перешли с речки на новое место.

Пустая келия располагалась на ровной, красивой поляне (раньше в том месте жили приозерные монахини, о которых повествует монах Меркурий). Напротив стояла старая яблоня-дичка, немного в стороне – большая дикая груша. Что касается самой постройки – она находилась в довольно неприглядном состоянии. Но мы и ей были рады, потому что наступала осень, и нужно было как-то определяться на зиму. Давно мы уже задумывались об этом – целлофановый балаган явно не годился для зимовки – ходили по берегам реки, искали место, где можно было бы построить какое-нибудь более подходящее жилье. Но все наши попытки оканчивались неудачами, т.к. берег везде крутой, ровных площадок нет – келии не поставишь. А потому, на фоне всех этих неудач, то, что мы сейчас имели, было для нас просто даром Божиим. Занялись мы ремонтом своего нового жилища. Стекол в окнах не было. В полу зияли такие большие щели, что во время ненастья оттуда просто «сифонило». Печка хоть и была, но без трубы. Сделали мы все, что смогли. Вместо стекол натянули целлофан. Пол, стены, потолок утеплили мхом и промазали глиной. А трубу за неимением железа соорудили деревянную. И слава Богу – сколько мы там прожили, ни разу она не загорелась.

Пустынное братство

Начали мы постепенно знакомиться с тамошней братией. Недалеко жили два иеромонаха и пять послушников по разным келиям. Узнав о прибытии «новеньких», братья заходили, интересовались: кто мы, откуда. Задавали разные вопросы. Помимо всего прочего, они задали нам главный вопрос:
– Вот вы пришли в пустыню. А есть ли у вас на это благословение?
Мы ответили, что имеем благословение от прозорливого старца Иоанна Почаевского, и в том, что есть воля Божия жить нам в пустыне, не сомневаемся.
– Ну, хорошо, – сказали отцы, – живите. Но с одним условием: вам нужно обязательно съездить в Сухуми к схиархимандриту Серафиму (Романцову), нашему старцу, и взять еще и у него благословение, поскольку он – старец всей пустыни. Без его благословения вам жить здесь не положено.

Думаю, не лишним будет пояснить причину такого настойчивого требования. Во-первых, в монашеской жизни ничего не предпринимается по своей воле, а только по благословению. А во-вторых, во всяком деле важна традиция. Если это ценно даже по отношению к делам мирским, то тем паче, по отношению к жизни духовной. Пренебрегающие этим важным моментом могут потерпеть ущерб – порой весьма серьезный. Много скорбных примеров в этом отношении знает история Церкви, немало пришлось видеть их и нам на протяжении нашего жительства в пустыне. А потому вполне понятно, почему братья-монахи, подвизающиеся в тех местах, столь ревностно наблюдали за соблюдением этого важного правила.

Вообще традиция монашеского пустынножительства на Кавказе имеет очень древние корни \* есть сведения, что еще в 655-660 гг. на территории современной Абхазии в урочище под названием Апушта жили ученики прп. Максима Исповедника (прим. автора) *\. Но чтобы не вдаваться в глубокую историю, можно лишь сказать, что основное русло кавказского пустынножительства имеет своим происхождением староафонскую традицию. Именно монахи Старого (греческого) Афона возродили в XIX веке в кавказских горах веками существовавшее там отшельничество – один из разновидностей монашеского подвига. Революция 1917 года и последующие гонения на Церковь не только не ослабили этого направления, но и усилили его. Монахи Ново-Афонской обители (многие – после тюрем и ссылок) окончили дни своей земной жизни в здешней пустыне. Также и многочисленные монастыри Святой Руси, претерпев разрушение от безбожных властей, дали Кавказу немало опытных подвижников, которые, в свою очередь, воспитали несколько новых поколений монахов-отшельников. Наиболее в этом отношении прославились старцы Глинской пустыни. Схиархимандрит Серафим (Романцов) был одним из них. Все благонамеренное пустынное братство объединилось вокруг его старческого руководства, поскольку батюшка был, без сомнения, благодатным старцем и у него имелся большой опыт духовничества. В свое время он был монастырским духовником, а теперь стал «старцем пустыни».

Старец пустыни схиархимандрит Серафим (Романцов)

Нам, конечно, не хотелось ехать в Сухуми – думали, как бы пред Богом это не вменилось нам в «возвращение вспять». Но потом, подумав и рассудив, мы согласились с тем, что съездить за благословением все-таки надо: ведь это будет не возвращением вспять, а только дополнительным утверждением в отречении от мира. Посоветовавшись, решили, что Михаилу можно остаться в келии, а мне одному поехать. Приехал я в город, нашел дом отца Серафима, и меня провели в келию к старцу. Рассказал я вкратце, кто мы и откуда. Сказал, что «вот мы приехали из Киева, я и такой-то брат, мы ровесники, хотим жить здесь в пустыне – как Вы благословите?» Батюшка выслушал и говорит: «Бог благословит, и я благословляю! Бог благословит, и я благословляю! Бог благословит, и я благословляю! Поживите».

Когда я это услышал, то очень обрадовался, что такой известный старец нас тоже благословил на такой образ жизни. Ведь по человеческим соображениям поселиться нам в пустыне было небезопасно. Молодые, неопытные, только что из мира, монастырской практики не имели (искуса не проходили), Святых Отцов читали мало, Священное Писание тоже… И жить в горах, тем более обособленно от остальных братий (до ближних келий было около часа ходьбы) было весьма-таки небезопасно – почти невозможно. Однако мы видели такой чудный Промысл о себе, столько милостей Господних, поэтому не сомневались в воле Божией о нашем жительстве здесь. И благословение старца Серафима еще раз подтвердило это.

С тех пор мы почувствовали, что для нас началась новая жизнь – жизнь ради Бога, ради спасения своей души. Началась переоценка ценностей, формирование нового мировоззрения – уже не в теории, а на практике. Сердце радовалось о Господе, а внешние неудобства переносились легко. Все они казались настолько малозначащими, что, помнится, я долго не мог понять: в чем же состоит скорбность скорбей, если христианин все терпит ради Бога?.. \* Позже я все-таки понял, в чем же состоит «скорбность» скорбей. Просто наше сластолюбие не дает нам нести свой крест со смирением и благодарностью Богу. Как сказал один старый монах: «Сначала мы решаемся идти к Богу кратким, но трудным путем. А потом начинаем изобретать разные варианты, как этот путь пройти более легко, без особого напряга, без терпения чего-то неприятного, без понуждения себя на борьбу со своими страстями». То есть, скорби наши становятся тягостны нам только по причине нашего сластолюбия. Само это расположение, не хотение что-то терпеть, делает наши скорби тягостными. А если мы с радостью желаем потерпеть что-то ради Господа, претерпевшего за нас крестные муки, тогда все неприятное и тягостное переносится легко (прим. автора). *\

«Меня должно бросить где-нибудь как пса»…

Это было в 1985 году на Светлой седмице. После праздничной службы мы с Давидом вышли на улицу и сели около своей келии на скамеечку, начав беседовать на духовные темы. Слово за слово – зашла речь о смерти: ведь 85-й год, по словам Давида, был для него «роковым». Сам я, правда, никогда не любопытствовал, каким образом мой собрат мог заранее знать время своей кончины. Но кое-что из его рассказов мне было известно.

Во-первых, с самого раннего детства Михаил страдал астенией. А астеники, как правило, склонны к заболеванию туберкулезом. И Михаил, еще совсем юный, заболел этой серьезной болезнью. \* Не исключено, что болезнь была спровоцирована тяжелыми условиями жизни семьи. Вот как об этом позже вспоминал сам Михаил: «Отец начал пить… Мать подала на развод. Разошлись. Мы с сестрой остались с матерью. Когда делили имущество, в удел матери выпал недостроенный дом. Доводить стройку до конца пришлось ей одной… Жили на сухарях: ведь кроме того, что нужно было питаться и одеваться, нужно было еще и строиться. И все это на маленькую зарплату матери. Была не жизнь, а мучение…» (прим. ред.). *\ Шли годы – недуг то затихал, то возобновлялся, но окончательно не исчезал. И вот однажды у Михаила произошло очередное обострение (к тому времени он уже обратился к вере и был вполне воцерковленным человеком). Приступ случился на Преображение Господне – праздник, который на Украине празднуется с особой духовной радостью: люди идут в храмы с корзинами самых лучших фруктов, с букетами цветов… «А мне, – говорил Давид, – было очень трудно. Я чувствовал, что могу умереть. И так мне стало горько!.. Заплакала душа… Ведь все люди сейчас в храме… радуются празднику… А я, как безплодная смоковница, вот-вот могу умереть, так и не принеся достойных плодов покаяния…»

Одному только Сердцеведцу-Богу известно, о чем в тот момент взмолился Михаил. Но молитва умирающего была принята. В какой форме проявилась эта милость Божия, сказать не могу – Михаил подробностей не открыл, а сам я допытываться не дерзнул. Он сказал мне лишь о том, что Господь продлил ему время жизни. \* Это похоже на то, как и пророк Езекия вопиял в скорби сердца своего. Об этом повествуется в Библии: когда Езекия разболелся и должен был умереть, то начал слезно молиться Богу, и Господь сказал ему: «Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, Я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет» (Ис. 38, 5) (прим. автора). *\ Но впоследствии он часто говорил, что «1985-й год – роковой». А Пелагее Леонтьевне, крестной матери своего отца, он сказал, что «я умру в ноябре месяце». Какая будет причина смерти, Михаил не знал (по крайней мере, мне никогда об этом не говорил), а я не знал тем паче. Мы ждали каких-то «особых» событий – предполагали, что придут «блюстители порядка»: или убьют на месте, или замучают в тюрьме. Одним словом, готовились к «нападению». Поэтому беседа на тему, что скоро нужно ожидать смерти, была для нас вполне естественной.

И все-таки разговор в тот день получился «особым» – его я запомнил на всю оставшуюся жизнь… Помнится, Давид часто укорял меня за несерьезность нрава – склонность к веселости. И хотя я пытался исправиться, получалось это у меня откровенно плохо. Вот и в тот раз… При всем осознании важности темы, мне почему-то захотелось немного подшутить над моим серьезным другом – я принялся с легким юмором «описывать» будущую смерть Давида. Говорю: «Вот Давид скоро умрет… его будут хоронить, плакать и говорить: “Какой раб Божий был!.. подвизался…”» При этих словах я взял его за ухо: «А ушко это будут кушать черви… а монаха будут хвалить: “какой раб Божий был!..”» Я, конечно, сказал это полушутя. Но Давид вдруг напрягся и очень серьезно ответил: «Нет, я не хочу никаких человеческих почестей! Не хочу, чтобы меня хоронили как человека! Меня должно бросить где-нибудь как пса – чтобы никто не знал, где я буду валяться!» На фоне моей легкомысленной речи эти слова прозвучали подобно грому. Я был поражен его серьезным ответом. И внутренне почувствовал: да, так оно и будет…

Кончина брата Давида

Поздней осенью 1985 года, когда уже наступили холода, Давида попросили отремонтировать печку в одной старой келии – он ведь был мастером на все руки. Ну, что ж, надо – значит, надо. По пустынным меркам келия располагалась не очень далеко, на расстоянии от нашей всего в четырех часах пути. Перед тем, как расстаться, мы с Давидом договорились встретиться в близлежащем селении, чтобы забрать оставшиеся там ноши (постоянное дело пустынников - поднимать "ноши", т.е. продукты и другое, - к место своего жительства, пока это возможно до зимних снегов). Рассчитав время, мы решили, что в определенный день Давид спустится вниз из той келии, где будет производить ремонт, а я – из своей. Заберем ноши и возвратимся домой вместе. В назначенный день, как и договаривались, я спустился в селение. Но Давида там не оказалось. Немного подождав, я решил пойти назад, подумав, что Давид по какой-то причине задержался, и мы с ним разминулись. Пришел. Келья стояла пустой… Что было думать и что делать?.. Нужно было бы, конечно, сразу бить тревогу. Однако я временил – наверное, потому, что не допускал мысли, что с моим собратом случилось что-то серьезное.

Но воля Божия над Давидом уже совершилась. В те дни собрат дал мне знак, что он уже находится в мире ином, только грубая моя душа этого не поняла. А произошло это следующим образом. Лег я спать. Вдруг под утро вижу сон: заходит в келию Давид – такой веселый, радостный – и спрашивает меня: «А ты что: умирать не собираешься?» – «Да нет, – говорю, – умирать буду, когда Господь смерть пошлет». Давид поворачивается и уходит… А я уже с открытыми глазами смотрю ему в спину. Господи!!! Да что же это?! Вскочил с лежанки, протер глаза, но сразу не понял в чем дело. Подумал: «Какой странный сон!..» – чуть ли не наяву видел Давида. И все-таки я еще не допустил мысли, что мой друг уже умер. С рассветом снова спустился в селение и по дороге увидел чьи-то следы. Мне подумалось, что, может, по какой-то причине Давид пошел к братиям, которые жили от нас на расстоянии двух дней пути. Пока выяснял, прошло несколько суток. В итоге оказалось, что Давида у братьев нет, а виденный мною след был следом одного охотника. Таким образом, снова отсрочились тщательные поиски. Сначала я искал один. Потом – с братьями. День проходил за днем, но все наши усилия были тщетными. И в какой-то момент мы поняли, что нашего собрата уже нет в живых…

Обстоятельства Давидовой смерти так и остались для нас неизвестными. Его могилы мы не нашли. И до сих пор никто не знает, где и как он умер. Господь не благоволил открыть. Не раз вспоминался мне потом наш пасхальный разговор на скамеечке и такие решительные слова моего друга: «Не хочу, чтобы меня хоронили как человека!..» Что ж, Господь принял его желание…

Ну, а если говорить предположительно о причине Давидовой смерти, то можно сказать следующее. Месяца за два до его кончины пошли из Сухуми в горы на охоту два человека. Один из них был приемщик пушнины. На него имели большую злобу многие охотники из-за того, что он принимал от них пушнину, сильно занижая сорт и стоимость. И когда он с другом отправился на охоту, за ним пошел некто, который убил их там. Один монах видел того, кто пошел вслед за ними, и узнал кто это. Когда сыновьям погибших стало известно, что тот монах видел предполагаемого убийцу, пришли с милицией и арестовали его в надежде на то, что он укажет убийцу. Монах оказался в тяжелейшем положении: назвать имя того человека – значит, обвинить его в убийстве двух охотников. А вдруг он их не убивал?.. (Ведь монах только видел, как тот человек пошел вслед за ними по тропе). К тому же, если он укажет на предполагаемого убийцу, то его родственники обязательно убьют его за предательство по кровной мести. А не назвать – сыновья убитых замучают до смерти, обвинив в соучастии. И монах, помолившись, сбежал от милиции и этих сыновей по дороге, пока те не успели довести его до селения, и скрылся в неизвестном месте. Группы родственников с милицией и без нее начали в великой ярости везде искать этого сбежавшего монаха. Более месяца продолжался поиск… \* В книге монаха Меркурия «В горах Кавказа» этот случай подробно описан в главе 52. В начале 53-й главы имеется упоминание о гибели монаха Давида, который обозначен автором как «молодой монах, живший вблизи Георгиевского перевала» (прим.ред.) *\ Искали его и в районе, где жили мы с Давидом. Я тоже с ними чуть было не встретился, но, услышав их разговор на расстоянии, спрятался за камень. Они прошли в трех шагах от меня, но меня не заметили. А через несколько дней Давид пошел в селение и исчез безследно…

Примерно около сорокового дня пропавший друг приснился мне вновь. «Я умер в пятницу», – сказал он. Мне очень хотелось его спросить: «А при каких обстоятельствах? Тебя убили или ты заблудился?» – в то время стояли туманные дни, а у Давида было слабое зрение. Но я, как ни напрягался, так и не смог этого сделать, проснувшись, в конце концов, от напряжения. Открыл календарь – в пятницу, последовавшую за днем нашего расставания, было первое ноября. Так исполнилась воля Божия о Давиде. Отошел он в мир иной, как и было ему сказано, в ноябре 1985 года. Прими, Господи, душу его с миром!

Вот об этой-то милости Божией и хотелось бы ныне начать рассказ – о том, как Господь устраивал спасение семьи моего брата по духу раба Божиего Михаила, в монашестве Давида. И думаю, что если хотя бы одна душа из тысячи, прочитав это повествование, ощутит Животворную Росу на своем жаждущем и иссыхающем от маловерия сердце, то и тому я буду рад, ибо и одна душа дороже всех сокровищ мира. Эту историю можно было бы передать и устно – пересказать со слов собрата. Но по воле Божией она оказалась записанной самим монахом Давидом за два года до его смерти. А случилось это так.

Как-то раз приехал к нам из Краснодара один молодой человек, раб Божий Иоанн – он был нашим другом и благодетелем. У них с Давидом завязался разговор на тему спасения, и Давид поделился, каким нелегким был его путь к Богу. Также рассказал и о той большой роли, которую сыграла в выборе его жизненного пути его родная сестра, отроковица Нина. По неисповедимым судьбам Божиим она обратилась к вере через некое Божественное видение. Произошло это в 1969 году – девочке в то время не исполнилось еще и 14-ти лет. Далее Давид вкратце рассказал нашему другу о видении своей сестры, а также о том, каким образом через это событие он пришел «в разум истины». Вернувшись домой, Иоанн передал, что запомнил из рассказа Давида, своей матери Нине Григорьевне, которая незадолго до того обратилась к вере через серьезную болезнь. Заинтересовавшись, Нина Григорьевна попросила Давида описать в письме эту историю более полно. Давид согласился. «Письмо» заняло тетрадку в 48 листов. Несколько позже, отвечая на вопросы женщины, Давид написал еще почти столько же. А Нина Григорьевна перепечатала эти два «письма» в виде отдельной книжечки в нескольких экземплярах, один из которых передала нам в пустыньку. Без сомнения, это было Промыслом Господним. Вскоре после того монах Давид отошел в мир иной…

Что и говорить, после гибели друга мне было очень нелегко. Вот тогда-то «Письмо» и сослужило добрую службу. Перечитывая его, я укреплялся мыслью, что в жизни моего собрата очевидно прослеживалось водительство Божие, и что несмотря на жестокую брань со стороны духов злобы, монах Давид все-таки до конца устоял в верности Богу и обрел милость пред лицем Его.

Вскоре я передал Давидову рукопись Святейшему Патриарху Грузии Илии II, а также своему духовному отцу схиархимандриту Виталию (Сидоренко), желая более точно удостовериться в истинности этого свидетельства. Они, прочитав «Письмо», отозвались о нем весьма одобрительно, а отец Виталий даже укорил меня за маловерие. Слава Богу – душа моя постепенно умиротворилась.

Шли годы. Иногда в беседах с людьми приходилось вспоминать о монахе Давиде, о его духовном пути, о его испытаниях, о духовном мужестве и верности Господу. По возможности я давал собеседникам почитать Давидово «Письмо». И зачастую бывало так. Прочтя рукопись, люди убеждали меня не держать ее под спудом, а отдать на пользу многим – издать типографским способом. На что я, признаться честно, не решался. Ведь для того чтобы все то огромное письмо, в котором Давид описал свое с сестрой Ниной обращение к вере, было понятно читателям, требовались дополнения. Нужно было написать комментарии, а также, – по совету одного известного батюшки, – повествование о нашем с Давидом уходе из мира. То есть, неминуемо пришлось бы говорить о себе. А это дело весьма нескромное – что, собственно, и было основной причиной моего нежелания браться за сей труд, который раз за разом откладывался на «потом»…

Однако время не ждет. Вот уж более двадцати лет прошло со дня смерти моего друга. Приближается час и моей кончины. Как предстану пред судом Божиим? Сознавая это, боюсь уподобиться неключимому евангельскому рабу, скрывшему дарованный ему талант в земле забвения и нерадения и быть осужденным вместе с ним. Посему ныне с Божией помощью, по старческому и архиерейскому благословению, попытаюсь передать то сокровище, которое незаслуженно досталось мне после смерти монаха Давида, духовным купцам – смиренным труженикам, приобретающим себе прибыток в духовной жизни.

Но прежде чем перейти к повествованию, хотелось бы остановиться на одном моменте. Монах Давид, описывая видения своей сестры, зачастую называл их «откровениями». У некоторых читателей может возникнуть вопрос: а справедливо ли это называть «откровением»? Мое мнение, что вполне основательно и верно. Во-первых, потому что Давид, услышав его один раз, полностью переменил свою жизнь, всю ее посвятив на служение Богу. К тому же рассказ сей неизгладимо врезался в его память – явно по действию благодати Святого Духа. А кому вверено сокровище, тому, естественно, дано и правильное наименование этого сокровища. А во-вторых, меня убедили слова апостола Павла: «Непрестанно благодарю за вас Бога, вспоминая о вас в молитвах моих, чтобы Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, дал вам Духа премудрости и откровения к познанию Его» (Еф. 1, 16). И вот, по великой Своей любви и по предстательству Царицы Небесной, Михаилу (будущему монаху Давиду) и Нине Господь дал эту милость – духа откровения в познании Бога, истинности величества Его и силы веры нашей Православной. Слава милосердию Твоему, Господи! Итак, «Боже в помощь мою вонми, Господи помощи ми потщися» (Пс.69:2) передать сей небесный талант духовным торжникам во спасение душ их и во славу Святаго Имени Твоего.

Одним из заслуживающих особого внимания лиц, о котором будет вспоминаться в откровениях, является наша духовная воспитательница и наставница – наша бабушка Иулиания. Она была какой-то особенной. У нее были редчайшие качества человеческой души. Сколько я ее знаю, не помнится случая, чтобы она когда-нибудь поставила себя выше другого или настояла на своем. Но это касалось только житейского – в духовных вещах и пониманиях она стояла очень крепко, так как ее муж (мой дедушка), будучи противоположного с ней устроения, не повлиял на нее. За всю свою жизнь она не усвоила себе ничего душевредного от него.

О благополучии других бабушка всегда думала более, нежели о своем собственном. Несмотря на то, что она имела большие дарования – никогда не превозносилась ими перед ближними. (Одним из ее дарований был замечательный голос – настолько красивый и сильный, что все, слушавшие бабушкино пение, пленялись им). Своим смирением и кротостью бабушка обращала на себя всеобщее внимание. Когда умер ее муж, все жившие одиноко старики изо всей округи начали ее сватать. Но, несмотря на то, что у нее был большой выбор, и можно было бы выйти замуж очень удачно, она всем отказала, сказав: «Буду уж доживать одна, какое мне еще замужество?»

Все ее слова и дела были чужды какого бы то ни было лицемерия и притворства. Она делала все искренне, от души. Много мне приходилось видеть благочестивых женщин – и в миру живущих, и в пустыне, но похожей на мою бабушку встретить не пришлось. Это была мирянка, имевшая ангельскую душу. Когда я уезжал из дома в пустынь, то семья об этом ничего не знала. Все шло обычным порядком. Но когда я зашел на кухню, чтобы проститься с бабушкой (как это делал всегда), то на сей раз она заплакала и, поцеловав меня, сказала: «Больше в этом мире мы с тобой не увидимся…» Откуда она это знала?..

Дедушка (его звали Михаил) по своим душевным качествам был совершенно противоположного с ней устроения. В нем сильно господствовали страсти, особенно гордость и самолюбие. Был он требовательным и настойчивым (что, правда, не мешало ему сильно любить своих внуков). Вера у дедушки была слабая, так как он в юности очень сильно соблазнился священниками.

Несколько слов скажу о нашей маме. Она была женщиной красивой и способной во всяком житейском деле, но чуждой всякой духовности. Ее отец не имел ни малейшего намерения воспитывать свою дочь в религиозном духе. Все ее помышления и действия были только о плотском и земном. Будучи красивой и талантливой, она обращала на себя внимание многих, часто изменяла моему отцу. Из-за этого дома у нас были частые скандалы. Отец начал пить. Жизнь стала несносной. Мать подала на развод. Разошлись. Мы с сестрой остались с матерью. Когда делили имущество, в удел матери выпал недостроенный дом – только стены и крыша. Доводить стройку до конца пришлось ей одной… Жили на сухарях: ведь кроме того, что нужно было питаться и одеваться, нужно было еще и строиться. И все это на маленькую зарплату матери. Была не жизнь, а мучение. Когда стройка с горем пополам окончилась, стало немного легче.

И вот отец, который жил в нашем же селении, женившись на другой женщине, увидел, что его сын Миша «выбивается в люди»… тогда из-за своих отцовских чувств к оставленным и повзрослевшим детям, невзирая на прежние проделки матери, он идет к ней с просьбой принять его обратно. После восьмилетней жизни в одиночестве, отведав досыта вдовиной доли, мать с радостью приняла его. После этого жизнь в доме пошла по-другому. Но мы уже настолько отвыкли от отца, что он казался нам чужим. Когда, будучи студентом, я приезжал по воскресеньям домой, то бывал рад, если не заставал его дома. Много нужно было делать над собой усилий для того, чтобы преодолеть развившееся за восемь лет чувство отчужденности. Поскольку об отце (который тогда был еще не крещен) в откровениях ничего не сказано, то на нем останавливаться не буду. Скажу только, что он относился к жизни более серьезно, чем мать. Когда я был еще маленьким, он всячески старался поддержать во мне религиозные чувства, заложенные ранее бабушкой (его тещей).

Особенным чувством любви и уважения я проникнут к своей родной сестре Нине. Ей вместе со мной пришлось испытать все горести сиротства с самого раннего детства. Оно не даровало ей радостей, присущих ее возрасту: голод, холод и полунагота были его уделом…

По необходимости напишу кое-что и о себе. Несмотря на то, что жизнь моя не многолетняя, она богата разными интересными случаями. Однако же подробное описание моей биографии отвлечет Ваше внимание от главной темы, потому постараюсь рассказать о себе по возможности короче. Остановлюсь только на отдельных моментах, которые имеют прямое отношение к откровениям, дарованным моей сестре для ее обращения к Богу.

Раннее мое детство прошло вдали от родителей, у дедушки с бабушкой. Бабушка водила меня в храм, причащала. Когда я подрос, родители забрали меня к себе. Перед тем, как идти в школу, отец велел мне снять крестик, который я постоянно носил, – чтобы не увидели ученики. В первые же дни занятий в школе произошло повреждение моей веры атеистическим уроком. С тех пор началось мое духовное охлаждение… За охлаждением последовал период отступления. А по прошествии нескольких лет постигла меня внезапная болезнь. На этом последнем остановлюсь подробнее. Когда я был в девятом классе, то совершенно уклонился от пути истины – сделался годным только на все худое. Заложенные с детства стремления к Богу полностью угасли.

И вот в один прекрасный день со мной произошел непонятный случай. Вдруг ни с того ни с сего мне сделалось тошно. Появилось отвращение от всякого рода пищи. Началась зевота и возникла сильная жажда. Почти целый день я то зевал, то пил воду. Вечером открылась рвота, после которой мне сделалось очень плохо. На следующий день все повторилось точно таким же образом. Я заставлял себя есть через силу, но после этого меня все равно рвало и в желудке почти ничего не оставалось. Недели через две мать сказала: «Так дело дальше не пойдет, нужно идти в больницу». У меня было предчувствие, что больница мне не поможет, но для спокойствия матери я согласился на обследование. И, действительно, никакого диагноза поставить мне не смогли. Единственное, что обнаружили – весьма незначительное опущение желудка, которое не должно было сопровождаться такими симптомами, как у меня. Мне делалось все хуже и хуже. Ежедневно после каждого приема пищи (примерно через час-полтора после еды) у меня начиналась неудержимая рвота, после которой чувствовались разбитость и слабость. Но, как ни странно, все это не сказывалось на моем внешнем виде. Для постороннего глаза я казался цветущим…

В таких мучениях прошли девятый и десятый классы. Но вот школа окончена – нужно куда-то поступать. Раньше у меня были намерения поступать или в политехнический, или в институт иностранных языков, но теперь свои планы пришлось изменить. Теперь мне захотелось постичь врачебную мудрость, чтобы узнать причину и способ лечения хотя бы своей невыносимо тяжелой болезни. Однако когда это мое желание осуществилось, и я сблизился с так называемыми «светилами» медицины, то понял, что даже и они при помощи современной аппаратуры не смогут мне ничем помочь… В то время я случайно узнал, что в одном из близлежащих селений живет некая старуха, которая каким-то образом лечит различные болезни, что врачам не под силу… Конечно, мне, будучи молодым студентом, ехать лечиться к какой-то старухе было неудобно и стыдно. Но тяжелое душевное и физическое состояние заставило меня решиться испытать это последнее, как мне казалось, средство избавления от недуга.

…Много можно писать о моем путешествии к старухе, но не буду отвлекать Вашего внимания от основного повествования – скажу только самое главное. Когда я приехал, бабка посадила меня на стул и сама села рядом. Потом, как будто обращаясь к кому-то невидимому, спросила: «Не я ли ему сделала?» И вдруг как зазевает, как зазевает, да и говорит: «Не я, не я!» «Ох-ох, – промелькнула у меня мысль, – куда я попал?.. Она говорит: “Не я ли ему сделала?”, значит, она тоже делает такие порчи людям, а я приехал к ней лечиться! Еще, чего доброго, так “вылечит”, что и скончаешься!.. Что же мне делать?.. Сидеть и ждать, что будет дальше или убежать, пока не поздно?.. Нет, посижу, послушаю, что она будет еще говорить».

Вдруг старуха начала перечислять все мои болезни, хотя перед этим она меня ни о чем не расспрашивала (даже не спросила, зачем я к ней приехал). Это меня очень удивило и вызвало интерес. Потом она начала молиться: «Царица Небесная, Ты всем помогаешь, помоги и ему… помоги и ему. Он крещеный и молится». Когда старуха сказала «он молится», меня начала обличать совесть – ведь я уже давным-давно перестал молиться. И тогда в уме своем я подумал: «Если к этой старухе ездит лечиться столько народа, и если она, обращаясь к Царице Небесной, помогает нуждающимся, значит, есть в самом деле Царица Небесная, Которая, по словам старухи, “всем помогает”». И тогда я подумал: «Царица Небесная, теперь я верю, что Ты есть. Прости меня и помоги мне. Ты ведь знаешь, как мне тяжело. Помоги мне…» Когда я так помолился в уме, то сразу почувствовал, как внутри у меня (в области желудка) начало происходить какое-то перемещение. Это перемещение было настолько ощутимым, что казалось, будто чья-то невидимая рука что-то во мне переставляет…

Провожая меня, старуха сказала: «Что-то очень трудно отходит. Помогло только наполовину. Приедешь еще раз, желательно вечером. Езжай, пускай Бог помогает». После этого визита моя болезнь была как рукой снята. Но вместо нее приключилось другое горе – для тела и для души. (В чем выражалось горе для души, описывать не буду, скажу только, что это страшное душевное состояние преследовало меня долгие годы и отошло только после принятия монашеского пострига). Горе же для тела заключалось в следующем: мне казалось, будто я проглотил горящие угли – так сильно жгло в желудке. К тому же напала непреодолимая сонливость. Несмотря на то, что я спал по двенадцать часов в сутки, едва мог удерживаться, чтобы не спать на лекциях. Кроме того, начались перебои в сердечном ритме. Несколько раз, на непродолжительное время, сердце останавливалось вообще… Это очень страшно…

По прошествии некоторого времени пришлось ехать к старухе во второй раз, после чего я понял, что лучше вообще не ездить ни к каким «старухам». Ее слова и поведение меня насторожили. Впоследствии я узнал, что хоть эти разные бабки и читают иногда церковные молитвы и призывают святые имена, но это еще вовсе не значит, что они – угодницы Божии, и что к ним можно обращаться за помощью… После вторичной поездки нашли на меня тоска и уныние. Я понял, что живу не так, как должно; понял, что реально существует сверхъестественная сила. Мои взгляды на жизнь и земное назначение человека в корне изменились – я понял, что первична не материя, как о том непрестанно нам вдалбливали в головы во время учебы, а сознание. О, горький обман!.. Теперь вся моя прежняя жизнь показалась мне пустой и безсмысленной. Все нужно было пересматривать и перестраивать заново…

Мне очень запомнились слова той старухи: «Царица Небесная, Ты всем помогаешь, помоги и ему… помоги и ему» и «что-то очень трудно отходит». Я подумал: «Если трудно отходит, значит, Царица Небесная не с охотой помогает мне. Следовательно, я чем-то прогневал Ее. Чем бы мне искупить свою вину? Где тот путь, которым можно сблизиться с Ней?»

У меня возникло непреодолимое желание как можно больше узнать о Царице Небесной, Которая избавила меня от такой тяжкой болезни…

Мне очень захотелось найти человека, который просветил бы меня светом Истины, но где найти такового, я не знал. У меня возникло твердое желание пойти в храм помолиться Богу, однако, к большому прискорбию, я не знал ни одного храма в Киеве, а спросить у кого-то было стыдно… В таком томлении прошло некоторое время. Но вот к моей хозяйке, у которой я жил на квартире, однажды пришла соседка, да и говорит:
– Вы знаете, Мария Сергеевна, мы с Володей в прошлое воскресенье были во Владимирском соборе. Так нам понравилось!
– Я тоже бывала в соборе, – ответила хозяйка. – Но с тех пор, как получила эту квартиру, ни разу там не была. И даже не знаю, как отсюда туда ехать.
– Очень просто, – сказала соседка. – Нужно сесть на трамвай № 29 и доехать до метро «Дарница». На метро доехать до станции «Университет», и там уже рядом.
Я был безконечно рад, что так неожиданно представилась возможность узнать, как попасть в собор. Этот разговор был в субботу, а на следующий день, в воскресенье, я собрался и, ничего не сказав хозяйке, отправился по указанному маршруту.

Когда я вышел на станции «Университет», то, посмотрев по сторонам, нигде не увидел никакого храма. Тогда я решил смотреть на людей, чтобы по направлению стариков и старух попытаться определить место расположения собора. Но, к большому моему сожалению, на глаза не попадался ни один старик, ни одна старуха – везде была молодежь. Осмотревшись, я стал решать: что же мне делать дальше? И вдруг… ударили в колокола!.. Чуть ли не бегом я направился в сторону, откуда доносился тот вожделенный звон. И вот я, наконец, у собора. Парадный вход был открыт – через него как раз заходил митрополит. Вслед за митрополитом двинулись стоявшие у дверей люди. Я быстро присоединился к ним. Когда я вошел в собор, мною овладел какой-то страх. Я уставился в пол, боясь оглядеться по сторонам. Казалось, что все взгляды обращены на меня, и непременно должно случиться что-то страшное: меня увидит здесь кто-то из преподавателей или студентов. Наклонив от смущения голову вниз и пытаясь остаться незамеченным, я начал медленно продвигаться вперед.

Я достиг уже почти середины храма, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. «Ну, все!.. – промелькнула мысль. – Это уже точно кто-то знакомый!..» От этого мне стало еще страшнее. Я не решался глянуть в ту сторону, откуда на меня кто-то смотрел. Но взгляд был настолько сильным, что я не выдержал… На меня кто-то смотрел откуда-то сверху. Я поднял голову, и мои глаза встретились с глазами какой-то Женщины, Которая с иконы смотрела прямо на меня. Я ясно увидел, как Она повернулась в мою сторону. Вид Ее изменился… Она смотрела именно на меня… Потом улыбнулась… \* Здесь и в дальнейшем повествовании Пресвятая Дева названа словом «Женщина», поскольку Михаил (будущий монах Давид) и его сестра Нина в начале своего обращения к вере именно так воспринимали Матерь Божию и так называли Ее в своих рассказах. В этом не видится ничего предосудительного – ведь сколько известно случаев из Житий Святых, когда даже святые люди не узнавали сначала Царицу Небесную, а воспринимали Ее просто как Женщину. Таково, например, явление Матери Божией прп. Досифею (См. Жития Святых, 19 февраля по ст.ст.) (прим. ред.) *\ Этим событием, совершенно неожиданным, я был очень поражен. Во мне промелькнула мысль: «Да! Это Она!.. Это Та Царица Небесная, Которая всем помогает (по словам той старухи), и мне помогла тоже. Это Та, Которая избавила меня от невыносимо тяжкой болезни!» Мои глаза заполнили слезы. Хотелось кричать: «Люди, я нашел Истину! Вот она!.. Я нашел ее сегодня, сейчас!.. Вчера, подобно вам, я безцельно бродил по улицам, а сегодня нашел то, что ценнее всего!.. Не суетитесь же попусту, идите сюда, только здесь Истина!» Слезы катились градом и застилали мне глаза. Я ничего уже не видел вокруг – наклонив голову вниз, стоял и беззвучно плакал. Внезапно обнаружилось все безумие моей «мудрости». Моя голова, постоянно гордо поднятая вверх, на сей раз опустилась. Я почувствовал себя несчастным и жалким. Мне стало стыдно, что в безумии своем я начал было отрицать бытие Божие. Прежде прожитые годы показались пустыми и безцельными. Захотелось начать жить совершенно по-иному. Я понял, что еще не все потеряно, и еще можно все исправить. Меня утешала и подавала надежду на спасение приветливая улыбка Царицы Небесной… Когда через некоторое время я снова посмотрел на этот образ, он был уже таким, как обычно. (Это тот образ, который находится в центральной апсиде, прямо над алтарем). Пройдя вперед, я внимательно следил за ходом службы. Мне все очень нравилось. Казалось, что я попал как раз туда, где мне нужно было быть уже давно…

Следующий раз в храм удалось попасть нескоро, т.к. подоспели каникулы, и я уехал домой. Ни на квартире, ни дома я никому ничего не говорил: ни о том, что ездил к старухе, ни о том, что ходил в собор на службу. Семья, увидев, что у меня исчезла болезнь, удивилась, но не очень. Все думали, что как она началась без причины, так и ушла…

Я тайно от всех ежедневно стал молиться. Молился своими словами, так как те молитвы, которые знал с детства, были короткие и не могли выразить всех моих чувств. Для этих занятий мне представилась неограниченная возможность – родители ничего не давали мне делать, чтобы я хорошенько отдохнул за время каникул.

Сестра тоже была на каникулах, и я, пользуясь возможностью, решил просвещать духовно и ее. Правда, я сам почти ничего не знал, а потому и ей сказать толком особо ничего не мог. Мои беседы были построены на том, что когда-то приходилось от кого-то слышать, и на разных наблюдениях.

Сестра охотно со всем согласилась и начала вспоминать разных литературных героев, которые ярко свидетельствовали о своей вере в Бога. Она обратила мое внимание на такие вещи, которые я раньше пропускал, как говорится, «мимо ушей». Было очень радостно, что моя сестра так легко приняла мое предложение: «Давай будем верить, от этого мы хуже не станем». Теперь у меня была единомышленница….

Однажды я сидел у открытого окна, расположенного против сада, и, глядя в него, думал о своем прошлом. День уже клонился к вечеру. Перед этим как раз прошла гроза. Омывшись дождем, все зазеленело по-другому, приобрело особую свежесть. Едва уловимое дыхание ветра слегка качало ветки деревьев, на которых еще не успели высохнуть дождевые капельки. Под воздействием последних лучей заходящего солнца эти капельки играли всеми цветами радуги. Их было очень много – казалось, будто чья-то невидимая рука рассыпала их по всему саду… В комнату проникал аромат душистых цветов. Мое внимание привлек куст георгинов, росший у самого окна. Эти чудные цветы как будто сами просились в комнату… А небо? Какое красивое небо перед закатом!.. Посмотрел я на эти искрившиеся капли воды, на куст дивных георгинов, на необычайно красивое небо и подумал: «Бог безконечно Добр и безконечно Мудр. Если бы не так, то Он не смог бы сотворить все таким прекрасным. И если Он так Добр и так Мудр, то Он непременно меня помилует». Посидев еще немного, я лег спать.

В ту ночь мне приснился удивительный сон…

Через некоторое время, когда был престольный праздник в соседнем селе, моя бабушка решила сходить в храм на службу и заодно посетить свою родственницу. Нина, узнав об этом, загорелась желанием пойти вместе с ней, чтобы побывать в храме, так как с тех пор, как ее крестили, она ни разу не была в церкви. Бабушка согласилась ее взять. Сестра попросила у меня денег для того, чтобы купить нам крестики (мы не имели на себе крестиков). И вот они собрались и пошли. К моему большому удивлению, под вечер Нина с бабушкой были уже дома. Еще от самой калитки сестра закричала: «Миша, какую мы красивую икону видели! Если бы ты только знал! Правда, бабушка?!!» «Да», – ответила та.

По возвращении Нина пошла в дом, где живем мы, а бабушка – в свой. (У нас два дома в одном дворе. Хотели было забрать бабушку к себе в новый дом, но она сказала: «Я буду вам помехой, так как то стону, то кашляю», – и осталась в своем). Родители пошли вслед за бабушкой, чтобы послушать разные новости о родственниках, а я пошел следом за сестрой с тем, чтобы узнать, купила ли она крестики. «Купила», – радостным голосом сказала Нина и добавила: «Вот если бы ты видел ту икону, которую мы видели!..» Достав крестики, один она дала мне, а второй взяла себе. Потом достала шкатулку с собственными принадлежностями, взяла из нее какую-то тесемку, нанизала на нее крестик и надела себе на шею. Меня очень удивило то, что, надев крестик, она сразу, не сказав ни слова, пошла спать…

Через некоторое время пришли отец и мать. Они удивленно посмотрели на Нину, которая, даже не раздевшись, во всем том, в чем ходила, легла на диван. На ней была даже обувь. Трогать ее уже никто не стал – все думали, что это у нее от сильной усталости, так как подобного маршрута она никогда не проделывала. Утром отец и мать пошли на работу. Бабушка, как обычно, занималась кухонными делами. А я, проснувшись, сидел и ждал, пока проснется сестра – мне хотелось ее кое о чем расспросить. Долго ждать не пришлось. Нина поднялась, как-то удивленно посмотрела вокруг и, наклонив голову вниз, молчала. На ее лице была заметна какая-то печаль. Увидев это, я не стал ничего спрашивать, а решил понаблюдать, что будет дальше. Видно было, что она избегала всякого разговора. На любой вопрос отвечала коротко и неохотно. Периодически посматривала то на солнце, то на часы. Когда приблизился вечер, Нина, не ужинав, улеглась спать раньше всех. Причем также как вчера – не раздевшись. И на сей раз ее никто не стал трогать. Таким же образом все повторилось и на третьи сутки…

Прошел примерно месяц. Однажды вечером мы сидели с сестрой в комнате вдвоем. Пользуясь тем, что нет посторонних слушателей, я рассказал ей то сновидение, которое мне было месяц тому назад. Сестра внимательно выслушала и говорит: «Да, мне тоже было… только не знаю, рассказывать тебе или нет». Я ответил: «Если от того мне будет польза, то, конечно, расскажи». И она начала рассказывать…
– Когда мы с бабушкой зашли в церковь, то у самых дверей увидели старушку, которая сидела и продавала крестики. Подойдя к ней, я купила два. Она сказала мне: «Они освященные, поэтому их освящать не нужно, а одевать и носить».
Взяв крестики, я пошла за бабушкой к середине храма.

Вдруг мой взгляд упал на икону, которая стояла на столе, расположенном около стены. На ней была изображена Женщина. Эта Женщина была настолько красива, что я от удивления и восторга на всю церковь крикнула: «О, Царевна!!!» Когда я крикнула, то все обернулись в мою сторону. Я смутилась, наклонила голову вниз и так молча стояла. Постояв некоторое время, осторожно подняла голову и посмотрела вокруг. На меня уже никто не обращал внимания. Тогда я тихонько подошла к бабушке и сказала: «Посмотри, какая красивая икона!.. Вот если бы эту икону да забрать к себе домой!» Мои слова услышала бабушкина сестра – та самая родственница, у которой мы должны были быть в гостях после службы. Услышав, она сказала: «Когда служба окончится, мы подойдем к священнику и попросим у него эту икону. Я с ним в очень хороших отношениях, – может быть, он подарит ее».

С большим нетерпением ждала я окончания службы. Когда она закончилась, и почти все люди разошлись, мы подошли к священнику, и бабушкина сестра сказала ему: «Эта девочка – моя родственница. Она у меня впервые. Мне хочется сделать ей что-то приятное, но я не знаю что. Ей, вот, понравилась эта икона. Вы или подарите ее, или продайте, или обменяйте на какую-нибудь мою, ведь у меня много разных икон». Священник выслушал и сказал:

С того времени, видать, прошло много лет, потому что священник тот был уже очень старым. Услышав, что он не подарит икону, я стояла и чуть не плакала. Мне не хотелось уже быть у родственницы, и я начала упрашивать бабушку, чтобы сегодня же возвратиться обратно. У родственницы ели, пили, веселились, но меня все это обходило стороной. Когда мы возвратились домой, и я надела на себя крестик, то меня сразу начало клонить в сон. Я легла и сразу же уснула.

Первое видение Нины

И вот снится мне, что я снова в том же храме, перед той же иконой… Вдруг вижу, что Женщина, изображенная на иконе, сделалась живой, и, обратившись ко мне, сказала: «Подойди ко Мне». С несказанной радостью я бросилась к Ней!.. «Иди сюда», – сказала Она. Я взялась за Ее руку и внезапно очутилась по ту сторону рамки…

Прежде всего Она взяла в Свою руку тот крестик, который я одела на шею, когда ложилась спать, и сказала: «За то, что ты надела его, Я дарю тебе вот этот». И я увидела в Ее руке крест. Он был не такой, как тот, что у меня на шее. Он отличался размерами и видом… Взяв его, я спросила: «А Ты только мне подарила такой крест?» Она ответила: «Такие кресты Я дарю достойным» (т.е. тем, кто их способен понести). Сказав это, Она повернулась в противоположную от рамки сторону и сказала: «Пойдем со Мной».

Шла Она очень быстро – я едва успевала за Ней. Будучи позади, я внимательно стала Ее рассматривать… А потом стала смотреть по сторонам… Вокруг были такие красоты, что ничего подобного я никогда не видела и не могла себе вообразить, что такое вообще может существовать… Я попросила свою Спутницу:
– Расскажи мне, как это у вас здесь все так прекрасно устроено?
– Слушай, – ответила Она.
И начала рассказывать… Рассказывала долго. Что-то указывала руками. А я смотрела на Нее и ничего не слышала – видела только, как Она шевелила губами. Мне пришлось услышать только последние два слова: «Вот так».
– Когда Ты говорила, я ничего не слышала! – с горечью воскликнула я.
На это Она ответила:
– Ну, тогда услышишь, когда придешь из гостей домой навсегда…

Я спросила:
– А можно, чтобы все эти красоты увидела моя мама? Чтобы она сейчас была здесь с нами?
– Нет, – ответила Она, – твоя мать попасть сюда недостойна. Из вашей семьи сюда достойны попасть только ты, твоя бабушка и брат. \* Это вовсе не значит, что остальные члены семьи оказались как бы «лишенными» надежды на спасение или, по крайней мере, на облегчение своей загробной участи – что и явствует из дальнейшего повествования. Но «сюда» (в то место, которое было показано Нине) они по состоянию своей души попасть попросту не способны (прим. ред.) *\
– А откуда Ты знаешь, что у меня еще есть бабушка и брат?
– Я все обо всех знаю.
– Если Ты все обо всех знаешь, то расскажи мне про мою бабушку. Мне ничего неизвестно о ее жизни.
И Она начала рассказывать:
– Иулиания в молодости была очень верующей. Но в (таком-то) году она пошла в церковь освящать пасху. И случилось так, что по освящении пасхи, когда она возвращалась домой мимо открытых дверей церкви, то услышала, как церковный причет ругается между собой разными непристойными словами. Они не могли мирно поделить то, что насобирали. Услышав такую брань церковных служителей, Иулиания подумала: «Куда мы ходим и чему мы верим?..» ¹
С этого времени ее вера начала угасать. Но кому мало дано, с того мало и взыщется… ²
…Всю свою жизнь она не прожила, а промучилась… Она полностью сохранила верность своему мужу. За всю свою жизнь она никого не осудила и ни с кем не поругалась. И за это ей будут прощены ее грехи… ³
Но для того, чтобы ей простились те грехи, которые она делает в неведении, перед кончиной ей будет послана болезнь. И в гроб Иулиания ляжет с чистой душой. ⁴

– А расскажи мне про моего дедушку. Куда он попал: в рай или ад? Он уже умер.
– Михаил?
– Да.
– О нем Я пока не скажу ничего, потому что его будут судить еще люди. Незадолго перед своей кончиной он ходил в храм молиться, но об этом ваша семья ничего не знает, так как он этого дома никому не говорил.

– А расскажи мне про моего брата.
– Твой брат в детстве был верующим, и Я любила его. Но после он отошел от веры, и Я на него рассердилась. \* «Рассердилась», разумеется, не в нашем общепринятом смысле. Речь Царицы Небесной предельно проста по понятным причинам – ведь Она разговаривает с ребенком (прим. ред.) *\ И когда одна женщина из Заречья (наше селение разделено на две части: на центральную часть и на Заречье; мы живем в центральной части) просила Меня послать ему болезнь, которая у него была, Я долго не хотела…

…Но для того, чтобы оправдать его перед Сыном Своим на Страшном Суде, Я согласилась… От этой болезни твой брат сильно страдал и никто не мог ему помочь. И тогда он поехал к одной женщине, которая просила Меня, чтобы Я избавила его от этой болезни. (О том, что я ездил лечиться к той старухе, никто не знал. В том числе, об этом абсолютно ничего не знала и сестра). Я не хотела ему помочь, чтобы болезнью он искупал те грехи, которые делал. (Теперь я понял, почему та старуха сказала: «что-то очень трудно отходит»). Но потом увидела, что он поверит, и помогла ему…

…Обращаясь ко мне, Женщина продолжила:
– Теперь твой брат будет очень верующим… Когда он пришел в собор, то Я Сама встретила его. (Я сразу вспомнил ту улыбку Богородицы, с которой Она меня встретила, когда я впервые пришел в собор).
– А можно увидеть ту женщину, которая просила ему болезнь?
– Можно.
Моя Спутница провела в воздухе рукой, и я увидела яблоню, под которой была лавочка, а на ней, на этой лавочке, сидела женщина и ела яблоко. ⁵
– Эта женщина хочет, чтобы Я попустила твоему брату ………, но Я никогда не позволю, чтобы с ним это произошло. \* По учению святых отцов, без воли Божией с человеком ничего не может произойти. Никакая колдунья, никакой колдун, ни все бесы с сатаной во главе ничего не могут сделать человеку, если им не будет попущено свыше. Опять же-таки, свыше нам попускается только то, что служит нам во спасение. Эту истину нужно запомнить крепко-накрепко, на всю жизнь, т.к. без этого понятия мы будем вовсе не искусны в вере (прим. монаха Давида) *\
…У твоего брата будет однажды очень трудное обстоятельство. Он не будет знать, как выйти из него. И тогда Я приду ему на помощь, и от этого он будет так рад, как еще не был, сколько живет…
…Однажды сложится такая обстановка, что у брата твоего потребуют дать отчет о жизни своей. Среди тех людей, которые будут это требовать, не будет ни одного достойного твоего брата. Эти люди не поймут его… И тогда он сядет с молитвой на устах и больше не встанет… ⁶

– А расскажи мне про мою маму.
– Твоя мать верующей никогда не была, да искренне верующей никогда и не будет. Но, в конце концов, она поверит, и в церковь пойдет…\¹
Твоя мать уже бы умерла, она должна была попасть в аварию, но Я спасла ее от смерти…\²
…Вдруг я увидела, что к нам навстречу идешь ты. У тебя была очень красивая спортивная фигура, совсем не такая, как сейчас. Волосы были зачесаны назад, концы их опускались чуть ниже ушей. На тебе был черный костюм и ботинки. У тебя были усы, бакенбарды. Ты был в очках. На руке были часы, а на безымянном пальце левой руки – кольцо. Но что меня удивило больше всего, так это то, что в левом ухе у тебя была сережка. (Как после выяснилось, сережка обозначает рабство греху). Ты подошел к нам. Увидев в моей руке крест, который эта Женщина дала мне в самом начале, ты захотел его у меня забрать. Я же начала прятать его за себя и убегать от тебя. Но Она, обратившись ко мне, сказала: «Отдай ему этот крест. Он его достоин». Я отдала с большой неохотой. Ты же взял его с великой радостью.\³
Потом эта Женщина подошла к тебе и указала рукой на какое-то здание, сказав: «Иди туда»…\⁴
Ты пошел в то здание, а мы стояли и ждали. Я знала, что мне туда идти нельзя. Ты что-то делал в том здании, но что именно, я не видела. Обратившись ко мне, Женщина спросила:
– Ты видела сережку в его ухе?
– Да, – ответила я.
– Я разобью ее. Я хотела одеть ему второе кольцо на ту же руку. Он сразу не хотел, но поскольку его жмет первое, то он согласился, чтобы Я одела ему и второе на тот же палец, на ту же руку.\⁵
…И вот я увидела, что из этого здания идешь ты снова к нам. Если бы я не знала, что это ты, то теперь бы никогда не узнала…\⁶
Ты был совершенно не похож на прежнего… У тебя были длинные волосы, которые лежали на плечах. Посреди головы был пробор. На тебе была интересная одежда, которая доставала до самой земли. Она была голубая, или, точнее сказать, цвета небесной лазури…\⁷
Усов и бакенбард не было совсем. Не было также ни сережки, ни очков, ни часов, ни ботинок. У тебя был очень красивый, умный лоб и большие пронзительные глаза. Когда я увидела твои глаза, то подумала: «Очи пророчи». Но больше всего меня поразило то, что у тебя были крылья…\⁸
Ты был настолько красивым, что я поймала себя на том, что у меня от поражения твоей красотой сам собой открылся рот… На сей раз я стояла перед тобой не так, как вначале. Теперь я стояла со страхом и трепетом. Когда ты посмотрел на меня, то я затрепетала еще больше, так как почувствовала, что своими глазами ты видишь меня насквозь.
Женщина подошла к тебе и сказала:
– Теперь лети.
Ты поднялся и полетел, а мы стояли и смотрели. Когда тебя уже не стало видно, Она сказала: «Ну, теперь пошли дальше».
И мы пошли…

Я все больше и больше восхищалась красотами, которые нас окружали. Мое внимание привлекла одна яблоня, на которой было много плодов. Подойдя к ней, я сорвала одно яблоко и начала есть. Меня удивило то, что это яблоко было совершенно не такое, как у нас на земле. В нем было очень много сока. Но самое удивительное то, что из него бежал сок такой, какого я хотела – сладкий, кислый, холодный, теплый… Съев это яблоко, я сорвала второе. Потом третье… Мне не хотелось отходить от яблони, но в то же время хотелось идти с той Женщиной дальше, чтобы больше увидеть. Она поняла мое желание, и, указав на одно из яблок, сказала: «Сорви вот это и съешь, и больше не захочешь». Я сорвала то, на которое Она мне указала, и съела его. И, действительно, больше мне не захотелось.

Мы пошли дальше. У меня возникало много вопросов, но моя Спутница была настолько красива, что всякий раз, когда я обращала свой взгляд на Нее, чтобы спросить о чем-либо, сразу обо всем забывала… В какой-то момент мне подумалось: «Какая безконечно Добрая и Умная Женщина… Интересно, что Она будет делать, если я устрою Ей какую-нибудь пакость? Как Она прореагирует на это?» И я хотела было начать делать Ей какую-то пакость – сейчас, правда, не помню, какую именно. Но меня очень удивило то, что, несмотря на все мои усилия, у меня ничего не получилось. Тогда Она посмотрела на меня, и, улыбнувшись, сказала: «Здесь у нас зла сделать нельзя».

Потом, обратившись ко мне, Она задала мне один вопрос. Он был очень сложный. Я знала, что Она знает ответ на этот вопрос, но задала мне его для того, чтобы испытать, правильно ли я на него отвечу. Я подумала и ответила. Ответила правильно, и тогда Она сказала: «Ты умная». Потом добавила: «Когда ты в храме, увидев Мою икону, крикнула “О, Царевна!”, Я очень смеялась…

Тебе понравилась та икона… вот, Я дарю тебе такую же». И я увидела в Ее руках точно такую икону, как та, которая была в храме. Я с большой радостью взяла ее в руки. Но, к моему большому изумлению, изображение на этой иконе начало удаляться. Вскорости оно удалилось настолько, что стало едва заметно. Тогда, испугавшись, я закричала:
– Ты так далеко, что я Тебя уже не вижу!
И услышала в ответ дальний голос: «А ты смотри – и увидишь». Я начала смотреть и заметила, что изображение продолжает удаляться. Тогда я вновь закричала:
– Ты так далеко, что Тебя почти совсем не видно!
И снова услышала в ответ еще более отдаленный голос: «А ты смотри внимательнее – и увидишь». Я стала усиленно всматриваться и заметила, что изображения почти нет. Тогда я с большой горечью и страданием воскликнула:
– Ты так далеко, что я уже не в состоянии видеть Тебя!
И снова, в третий раз, услышала едва слышимый голос: «А ты смотри, внимательно смотри, и придет время – увидишь».
Вдруг я увидела, что икона сделалась такой, какой была вначале, а эта Женщина стояла рядом со мной.

Обратившись ко мне, Она сказала: «Если ты будешь ставить эту икону у себя над головой, то все, что Я сказала о тебе, совершится. Если ты будешь ставить ее у себя сбоку, то совершится наполовину. А если поставишь у ног, то ничего из сказанного Мной о тебе не совершится». Я с большой радостью взяла эту икону и прижала к себе…

Мы подошли с Ней к какой-то как бы границе, и Она сказала: «Ну, теперь тебе уже пора». Я поняла, что это мне уже пора возвращаться на землю. А мне так не хотелось!!! И я сказала:
– Я не хочу уходить отсюда. Я буду здесь всегда.
– Да, – ответила Она, – ты будешь здесь всегда, но тебе еще рано.
Мне стало очень скорбно, что нужно возвращаться на землю. Я уже успела забыть о том, что у меня есть мама, папа, бабушка и ты. Я вообще забыла обо всем земном. Но все-таки поняла, что мне еще нужно непременно возвращаться.

Я увидела, что от того места, где мы стоим, идет дорога прямо к нашему дому. Это меня очень удивило. Неохотно я вступила на эту дорогу, и, сделав по ней несколько шагов, решила посмотреть, где та Женщина и что Она делает. Когда я оглянулась, то увидела, что Она стоит и смотрит мне вслед. Ее вид был сочувственный и скорбный. И я поняла, что Она тоже не хочет со мной расставаться. Но мне быть с Ней еще рано…
Я спросила Ее:
– А мы с Тобой еще встретимся?
– Обязательно встретимся, – ответила Она и перекрестила меня вслед.
Медленными шагами я пошла по указанной мне дороге. Но, несмотря на то, что двигалась я очень медленно, за один шаг преодолевала огромные расстояния – дорога как бы сама подкатывалась под ноги. Интересно, что при этом я видела всю свою улицу, знала, кто что делает, кого что ожидает, кто сколько лет проживет…

Вскоре я очутилась возле своего дома. Когда подошла к дверям, они сами собой передо мной отворились. После того, как я переступила одной ногой через порог, то забыла половину того, что видела и слышала, а когда переступила второй – забыла почти все. Помню только то, что рассказала. Да и то, рассказала далеко не все из того, что знаю, так как о многом мне велено не говорить. Будучи там, я заметила одну очень существенную особенность: за одно мгновение там можно увидеть и услышать столько, сколько не сможешь воспринять здесь за тысячу лет. А потому, если бы я и могла рассказать все, что видела и слышала, то не хватило бы всей моей жизни.

…Когда я вошла в дом, то не знала, где мне поставить подаренную той Женщиной икону. Подумав, решила спрятать ее на кухне за иконы, которые отец и мать хранили, как родительское благословение, данное им в день свадьбы. Но для того, чтобы это сделать, нужно было встать на край кровати, где спали папа с мамой, на что я не решалась, боясь разбудить их. Тогда я каким-то образом поднялась в воздух и приблизилась к образам. Очень бережно положила за них свой подарок и плавно опустилась на пол. Подойдя к своему дивану, я легла спать. Не помню, сколько я пролежала, как наступило утро, и нужно было вставать…

Второе видение Нины

Поднявшись, я с большим нетерпением ждала наступления следующей ночи, чтобы снова встретиться с той Женщиной. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Ничто земное меня не интересовало. Всё и все мне казались какими-то чужими. Всецело я стремилась к Ней. Дождавшись вечера, я раньше всех легла спать. Перед сном я не ужинала и не раздевалась. Не знаю, сколько я спала, как вдруг проснулась. Сев на диване, посмотрела по сторонам. Мне было понятно, что сейчас ночь, но в нашем доме было светло как днем. Меня удивило то, что в комнате был большой безпорядок, вещи находились не на месте – все было вверх дном… Посмотрела я на все это и подумала: «Нужно мне собираться и отправляться к той Женщине».

Я встала с дивана и пошла на кухню, чтобы взять подаренную мне икону. Когда я вошла, то увидела, что отец и мать спят – они, наверняка, не слышали моего прихода. Я стояла и недоумевала: как бы мне достать икону так, чтобы не разбудить родителей?.. Вдруг каким-то чудным образом я поднялась в воздух. Очутившись возле образов, бережно взяла свой подарок и снова опустилась на пол. Войдя к себе в комнату, я открыла шкаф и достала оттуда самый красивый платок матери. Разостлала его на столе, положила на него икону, завернула, и, взяв под мышку, отправилась в дорогу.

Как только я переступила второй ногой через порог своего дома, то увидела, что переступила через порог какого-то несказанно красивого зала. Этот зал был огромных размеров. В нем были красивые, непостижимо высокие колонны. Весь он был сделан из каких-то драгоценных камней, красоту которых невозможно передать словами. Причем, все эти камни и колонны были украшены резными узорами чрезвычайно тонкой работы. Разноцветные лучи, исходившие от камней, образовывали различные цветосочетания, которые все время менялись. Много можно говорить об этом зале – так много, что ты себе не представляешь. Но вся беда в том, что сейчас я не могу даже воспроизвести в памяти, какой он! Это выше наших земных понятий, и я просто боюсь, что своими словами опорочу ту красоту, которая ему присуща. Словами передать это невозможно при всем моем желании. Можно сказать только одно, что когда его увидишь, то не сможешь оторвать от него глаз.

Вдруг я заметила, что вдали, в глубине зала, сидит та Женщина. Увидев Ее, я бросилась к Ней, потому что Она милее всех зданий и созданий. Подбежав к Ней, я поздоровалась. Она ответила на мое приветствие, но было видно, что Она чем-то опечалена. Вдруг я поняла, что виной Ее печали являюсь я… Мне стало очень неудобно и скорбно. Я стояла в растерянности и не знала, что мне делать… Она сидела за столом. Перед ней горела свеча и была раскрыта книга, которую Она читала. Потом Она взяла из этой книги какую-то бумажку и начала читать ее мне. Я не слышала ни одного слова, а только видела, как шевелились Ее губы. Но совершенно ясно было то, что на этой бумажке были написаны мои грехи, которые и являлись виной печали этой Женщины.Мне стало очень скорбно, что Она так добра и так мила, а я опечалила Ее своими грехами. Я очень скорбела о том, что у меня нашлись такие дела, которые Ее огорчили. Я стояла сокрушенная и поникшая и чуть не плакала…

Увидев мое состояние, Она поднесла ту бумажку, которую читала, к горящей свече и бумажка загорелась. По мере того, как этот свиток сгорал, Женщина делалась все веселее и веселее. И когда он сгорел совсем, Она стала совсем веселой. Обратившись ко мне, Она сказала: «Ты видишь, где Я сижу?» Я посмотрела и увидела прекрасный царский престол… Потом Она обратилась ко мне вновь: «Смотри». Я посмотрела и увидела прямо над Ней еще одно место. Это место было на самом верху. С обеих сторон от него находились еще два места. Характерно то, что те места, которые были по бокам, располагались ниже этого самого верхнего места. Причем, те два места были тоже не на одном уровне, а то место, которое было справа от самого верхнего, было несколько выше того, которое было расположено слева. Обратившись к Ней, я спросила: «Кто занимает эти места?» И Она начала рассказывать. Только сейчас я не помню всего дословно, потому что мы с Ней разговаривали на каком-то другом языке…

Тогда я все прекрасно понимала, а сейчас дословно передать не могу. Помню только, что Она сказала, что на самом верхнем месте находится то ли Вершина всех вершин, то ли Начало всех начал. С полной уверенностью я могу лишь сказать, что выше Того, Кто занимает верхнее место, нет и быть не может. А что Она сказала о Занимающих другие два места, я сейчас не помню. Под этими местами были еще другие места, которые расположены рядами. Но о том, кто занимает эти места, я Ее не спросила, а Сама Она не сказала. Я еще раз посмотрела на те места: их было четыре. Одно сверху, одно снизу, которое занимала Она, и двое по бокам от верхнего, одно из которых немного выше второго…

Обратившись ко мне, Женщина сказала: «Пойдем со Мной». Она встала, и мы с Ней вышли из того зала. Она шла первая, а я следовала за Ней. Мое внимание привлекла Ее одежда. Мне очень захотелось иметь такую одежду, как на Ней, и я сказала:
– Подари мне такую одежду, как у Тебя.
Она мне ответила:
– Такая одежда, как на Мне, для тебя будет очень длинная, ты в ней запутаешься и упадешь. Но когда упадешь, тогда подымать Я уже больше не буду тебя, и ты пойдешь туда… туда…
Вид Ее стал строгим. Ее волосы наклонились вперед. Я посмотрела туда, куда Она указала рукой и увидела, что прямо от нас куда-то вниз шла тропинка, вьющаяся змейкой. А оттуда, куда она вела, доносился какой-то страшный смрад, угар, какие-то ужасные стоны и отчаянные крики… Мне стало очень страшно, и я начала прятаться за Нее. Увидев, что я испугалась, Она провела рукой в воздухе, и этого ничего не стало. Успокоившись, я подняла руку, чтобы прикоснуться к Ее одежде, но оказалось, что даже не могу достать до нее рукой. Мою руку обдуло ветром…

Обратившись ко мне, Она сказала:
– Проси себе другую одежду.
– Ну, тогда, – сказала я, – подари мне такую одежду, чтобы она была короткая и без рукавов, и чтобы вокруг шеи был большой вырез с зубцами.
– У нас в такой одежде не ходят. Проси другую.
– Ну, тогда подари мне такую, чтобы она была длинная до самой земли, и чтобы у нее был рукав такой широкий, что когда поднимешь руку вверх, то чтобы он сползал по руке до плеча.
– Да, тебе будет такая одежда. Я ее тебе уже заказала.
Посмотрела я на свою Спутницу, на Ее одежду, и подумала: «Кто кроме Нее сможет понести такое одеяние? Если так одеть какую-то другую женщину, то она непременно запутается и упадет, к тому же будет выглядеть очень смешно и нелепо». И я поняла, что такой одежды, какую имеет эта Женщина, никто никогда не имел и не будет иметь…

Мы приблизились к какому-то зданию. Над дверью этого здания стояла цифра 2000. Рядом с цифрой стоял знак, то ли «плюс», то ли «минус». Стоял знак один из двух, но какой именно, я сейчас не помню. Еще тогда, когда я на него смотрела, то знала, что когда возвращусь на землю, то буду помнить только цифру 2000, а какой стоял знак, забуду. Я очень старалась запомнить его, но вот сейчас не могу сказать…

Когда мы зашли в здание, то я увидела огромную стену, на которой было множество крестов. Эти кресты были разнообразны. Обратившись ко мне, Женщина сказала:
– Выбирай себе крест.
Я посмотрела, и мне понравился один очень красивый крест.
– Вот этот будет мой!
– А ты посмотри на него внимательнее.
Я посмотрела и заметила, что с него вдруг начала осыпаться краска. Она осыпалась все больше и больше. Вскорости своей красотой крест перестал выделяться из среды других, он стал невзрачным… Увидев это, я сказала:
– Нет, я не хочу этого креста.
– Это крест твоей бабушки, – сказала Женщина. – Пока она крепко верила, то он был таким, каким ты видела его вначале. Но после того, как она поколебалась и стала охладевать в вере, с ее крестом произошло то, что ты видела… Выбирай себе другой.

Я посмотрела и мое внимание привлек еще один крест. Он был небольшим, но очень красивым. Потом он начал увеличиваться в размерах. И по мере того, как он увеличивался, с него начала осыпаться краска – чем он делался больше, тем краски становилось все меньше и меньше. Но потом вдруг вся осыпавшаяся краска покрыла его снова, и он стал несравненно красивее, чем был вначале. Он весь засиял, и от него начали исходить лучи во все стороны. Будучи поражена красотой этого креста, я воскликнула:
– Вот! Вот! Этот будет мой!
– Нет, – ответила Она, – это крест твоего брата. Но у тебя будет такой же. Выбирай себе еще.

Я посмотрела и увидела крест, который не привлекал к себе особого внимания. Он был маленьким и невзрачным. Посмотрев на него, я сказала:
– Вот этот будет мой.
– Да, это твой крест… А ты хочешь увидеть Мой Крест?
Я очень обрадовалась, что Она меня об этом спросила, и сказала:
– Да, я очень бы хотела увидеть Твой Крест.
И вот передо мной явился Крест!!! Этот Крест был несказанной красоты и огромных размеров. Я стояла и с удивлением на него смотрела, пораженная его красотой и сиянием…

Она сказала мне: «Посмотри на эти кресты внимательно». Я посмотрела и заметила такую особенность: каждый крест на той стене вначале – маленький, а потом все увеличивается в размерах, т.е. растет. И почти с каждого креста, по мере его увеличения, осыпается краска. Только на весьма редких она удерживается до конца. С некоторых крестов краска осыпается, но потом возвращается на них снова.

Я посмотрела на все множество этих крестов с тем, чтобы увидеть, есть ли крест у кого-нибудь, похожий на Ее Крест. И, несмотря на то, что здесь было очень много крестов, разных по размерам и красоте, но такого, как у Нее, или хотя бы подобного, не было. Я еще раз посмотрела на Ее Крест и подумала: «Такого Креста, как у Нее, ни у кого нет, не было и не будет». А той стене с крестами и конца не было видно.

Обратившись ко мне, Она сказала: «В (таком-то) году на этой стене останется всего (столько-то) крестов». Сейчас я точно не помню, в каком именно году. Не помню также, и сколько их останется, хотя Она говорила точно и год, и количество. Помню только, что их останется очень мало. Я сильно удивилась, что в (таком-то) году их останется так мало – ведь сейчас их так много!.. Но о том, какая будет причина исчезновения крестов, я Ее не спросила, а Сама Она не сказала.

Мы с Нею вышли из того здания. Обратившись ко мне, Она спросила:
– Хочешь знать свою судьбу наперед?
– Да, – обрадовавшись, ответила я.
И вот передо мной появился текст, где была описана моя будущая жизнь. Первая буква этого текста была «Б». И эту букву, написанную очень красивым узором, держал в своих руках мальчик, у которого были крылья. Я восхищалась тем искусством и той красотой, с которыми была написана эта буква. О мальчике же я подумала, что это – мой Ангел хранитель. Но как только я стала читать текст дальше, Женщина закрыла его Своим рукавом. Из этого я поняла, что моя судьба – в Ее руках, с моим участием.
Потом Она сказала мне:
– Я надену тебе кольцо с камушком, а потом сниму его…

Незаметно мы дошли с Ней до какой-то как бы границы, и Она сказала мне: «Ну, теперь тебе пора». Я поняла, что это мне пора возвращаться на землю. Мне стало очень скорбно, но я понимала, что идти нужно, так как оставаться здесь навсегда для меня еще рано. Я снова увидела, что дорога идет с неба прямо к нашему дому. Эта дорога начиналась у моих ног. Я встала на нее, и, сделав несколько шагов, посмотрела назад, чтобы увидеть, что делает та Женщина. Она стояла и скорбными глазами смотрела мне вслед. Я поняла, что Ей скорбно от того, что я ухожу. Но идти нужно… Я спросила Ее и на сей раз:
– А мы с Тобой еще встретимся?
– Обязательно встретимся, – ответила Она, перекрестив меня вслед.
И я пошла. Шла очень медленно, но дорога сама с неимоверной скоростью подкатывалась мне под ноги – так, что за очень короткий промежуток времени я была уже в своем дворе.

Когда я подошла к дому, то все двери передо мной сами собой открылись. Зайдя на кухню, я снова поднялась в воздух. Поставила свою икону за наши домашние образа, и, не разбудив ни отца, ни матери, вернулась на свое место. Интересно то, что в нашем доме по-прежнему было светло как днем, несмотря на то, что еще была ночь. Но теперь, после моего возвращения, в доме не было уже того безпорядка, который был до моего ухода. Все вещи стояли на своих местах. Не помню, спала я или нет, как уже наступило утро, и нужно было вставать.

Третье видение Нины

Не помню, спала я или нет, как уже наступило утро, и нужно было вставать. С большим нетерпением ждала я наступления следующей ночи, чтобы вновь встретиться с той Женщиной. Мне ни с кем не хотелось говорить. Все здешнее, земное, было каким-то чужим и далеким. Казалось, что никакая земная радость не могла бы развеять тоски по Ней. День мне казался очень длинным и трудным… И вот приблизился долгожданный вечер. Я снова, не ужинав, легла раньше всех и уснула…\¹ И снова я иду куда-то вверх. Но уже не одна, а вместе с тобой. Сначала вел ты меня, а потом стала вести тебя я…\² Подошли мы к каким-то большим воротам. Эти ворота были железные и массивные. Они были заперты. И для того, чтобы их отворить, необходимо было, чтобы оттуда, изнутри, дал кто-то приказание на это. Мы стояли и ждали. Ворота отворились, мы вошли внутрь и очутились в саду несказанной красоты. Здесь был пенек, на который ты сел, а я стояла возле тебя и рассматривала все вокруг. Кругом были такие красоты, что я сейчас не могу передать.

Мое внимание остановилось на мальчике, который стоял в этом саду. У него были какие-то необыкновенные глаза… эти глаза были такими, что мимо них никто не мог пройти незамеченным. Мальчик все вокруг видел и все запоминал. Он был маленький, совершенно голенький и очень красивый. У него были крылья. Я стояла, глядела на него и не могла оторвать глаз.

Вдруг я заметила, что из глубины сада к нам идет та Женщина. Увидев Ее, ты встал. Она подошла к тебе и сказала: «Живя на земле, ты все время хотел видеть, какая Я на самом деле, и не видел, а теперь вот видишь». В этот момент я увидела, что в воздухе прямо к Ней летит маленький мальчик. В его руках была бумага, свернутая в трубку. Я поняла, что этот мальчик, подобно как и первый, – твой Ангел Хранитель. Мне только было непонятно: почему у меня один Ангел Хранитель, а у тебя будет два?..\³

И еще я поняла, что в том свитке, который он нес, была описана вся твоя жизнь. Этот мальчик подлетел к Ней и дал Ей в руки свиток. Она развернула его и стала читать. Я стояла и смотрела… Вначале Ее лицо было радостным, а затем на нем появилась печаль. Потом снова появилась радость, которая изредка прерывалась тенью печали, сожаления или сочувствия. Но чем дальше Она читала, тем делалась все веселее и веселее и, наконец, сделалась совсем веселой.\⁴

Потом Она спрятала эту бумажку в складках Своей одежды и сказала: «Подождем, сейчас прилетит ……». Не помню того слова, которое Она сказала. И вот к нам откуда-то сверху стало спускаться что-то наподобие облака. Оно было круглой формы и имело выступ. Подлетев к нам, оно приземлилось. Ты сел на него. Тот мальчик, который принес свиток, сел рядом с тобой, а тот, который стоял и внимательно наблюдал за всем, взялся руками за край выступа. «Облако» поднялось и полетело… Обратившись ко мне, Женщина сказала: «Когда будет лететь это “облако”, то оно будет создавать звук, чтобы все слышали и видели, потому что это будет у нас праздник».\⁵

Потом Она сказала: «Пойдем». И мы пошли. На нашем пути встречались юноши. Они стояли группами и о чем-то говорили между собой. Их разговоров я не слышала, а только видела, как они шевелили губами. На них были длинные одежды, достававшие до самой земли. Одежды были разных цветов, и эти цвета были не одинаковой насыщенности: у одних светлее, у других – темнее. Волосы также были не одинакового цвета и не одной длины: у одних они были длиннее, а у других – короче. Но все эти юноши имели одно общее – у них у всех были крылья. Мое внимание привлек один юноша, который отличался от остальных своим видом. На нем была одежда только до колен. Причем эта одежда была как будто из железных галстуков. В руке у этого юноши был меч, горевший огнем. Всякий, кто нас встречал на пути, кланялся нам. Причем это делали не так, как у нас на земле…

Мы шли с Ней среди неописуемых красот. Мое внимание привлекли столы. На них была самая разнообразная пища, причем такая, какая мне никогда и на ум не приходила, и о которой я не имела никакого понятия. Было удивительное изобилие всего. Но характерно то, что нигде я не видела сала и мяса. Эти столы были своеобразны тем, что вся пища была разложена прямо на земле. И посредине каждого такого стола лежал большой круглый хлеб, а на нем – соль.

Когда мы с Ней шли, я посмотрела вверх. И увидела, что высоко в воздухе летает множество детей. Эти дети имеют крылья, и среди них находишься ты. Все вы взялись за руки и как будто совершали какой-то хоровод. Это было несказанно прекрасное зрелище! Я стояла и очень долго смотрела. Я не могла налюбоваться теми чудными узорами, которые вы образовывали своим воздушным хороводом…

Когда мы проходили, то очень многие обращались к Ней с различными просьбами. Если Ее кто-то о чем-то просил, Она останавливалась, внимательно выслушивала и говорила: «Пусть будет по-твоему», «Пусть будет так, как ты хочешь». Никому ни в чем Она не отказала. Я смотрела на Нее и думала: «Какая прекрасная Женщина! На Нее будешь смотреть вечно и не насмотришься, так как Она все время изменяется и один Ее вид красивее другого. Ее невозможно постичь… В какой Она славе! Кто Ей уподобится? Такой, какой Она, не было, нет и не будет… О, если бы такая женщина была у нас на земле, то она бы и смотреть ни на кого не захотела! А эта всем так служит…» Когда я так думала, мы с Ней встретились глазами, и я почувствовала, что все то, что я о Ней думаю, Она знает. И мне стало как-то неудобно перед Ней.

Мы подошли к какой-то как бы границе, и Она сказала: «Тебе пора». А мне хотелось быть с Ней неразлучно. Печаль охватила меня, когда я вспомнила землю и все, что на ней. Но делать было нечего. Оставаться здесь навсегда я была еще неготова. Меня, по Ее словам, ожидали еще долгие годы земной жизни, преисполненные скорбями и болезнями… Снова я очутилась перед дорогой, которая вела с неба прямо к нашему дому. Сделав несколько шагов, я решила посмотреть: где та Женщина и что Она делает?.. Она стояла и смотрела мне вслед. По Ней было заметно, что Ей тоже скорбно, что мы разлучаемся. Я спросила Ее:
– Встретимся ли мы с Тобой еще?
– Обязательно встретимся, – ответила Она и перекрестила меня вслед.
На сей раз я уже не шла, а, поднявшись в воздух, летела над этой дорогой, причем очень быстро. Когда подлетела к своему дому, то все двери передо мной сами собой открылись. Поставив на кухне икону, я полетела в комнату на свое место. Но как только я стала приземляться на диван, в комнату вошел отец, так как было уже утро, и, подойдя ко мне, растерянно и испуганно спросил:
– Нина, откуда ты падала?!
Я, недолго думая, ответила на его вопрос вопросом:
– Как откуда? С потолка, что ли?
– Не знаю. Но я ясно видел, как ты падала откуда-то сверху!..\* Об этом случае я уже знал где-то за месяц до Нининого рассказа, так как отец, крайне изумленный непонятным происшествием, в тот же день рассказал об этом всей семье. Но тогда никто ничего не понял. А для меня это стало ясным только сейчас.*\

* * *

Будучи поражен ее рассказом, я сидел и безгласно плакал. За слезами я уже не видел своей 14-летней собеседницы, которая прервала свой рассказ и о чем-то думала. Потом посмотрела на меня и спокойным повествовательным тоном сказала: «Ты плачешь…» Я не мог ничего говорить. Мне казалось, что обо всем этом рассказывала не она, а Кто-то через нее. Казалось, будто Кто-то невидимый говорил ей, а она только повторяла. Лишь некую малую часть моих чувств могли выразить в тот момент слова праведной Елисаветы: «И откуда мне сие, да прииде Мати Господа моего ко мне». Мне захотелось в ту же минуту оставить все. Уйти из мира вообще и до конца дней своих простоять перед Ней на коленях – так меня поразили Ее величество и власть. Я подумал о Ней как раз то, о чем писал апостолу Павлу его друг: «Если бы я не знал Бога, которого ты проповедуешь, то принял бы Ее за Истинного Бога». (Из письма священномученика Дионисия Ареопагита апостолу Павлу).

Со временем, успокоившись, я задал сестре некоторые вопросы, часть которых пишу Вам:
– Какого возраста была эта Женщина? Сколько, приблизительно, было Ей лет?
– Она была такого возраста, как наша мама. (Нашей маме в то время было 40 лет).
– Был ли у Нее на голове какой-нибудь головной убор?
– Нет, у Нее на голове не было никакого головного убора и не было никакой прически. Ее волосы были свободны и все время находились в движении, играли волнами; они были у Нее как бы живыми. \* Но это не дает права Вам, Нина Григорьевна, быть с непокрытой головой. Ибо, как пишет Апостол: «Всякая жена, молящаяся с открытой головой, постыжает свою голову. Ибо это – как если бы она была обрита». Если Вы будете более внимательны к Писанию, то узнаете, что: «Жена должна иметь на голове знак власти над нею, для Ангелов» (см. 1 Кор. 11, 5 и 10), а Эта, с непокрытой головой – есть Владычица Ангелов, Честнейшая Херувим и Славнейшая Серафим. (Прим. монаха Давида) *\
– А какого цвета были Ее волосы?
– Темно-русого.
– Какой был у Нее нос? Был ли он загнут книзу, как это обычно бывает у евреев?
– Нет. У Нее нос не был загнут ни книзу, ни кверху. Он был маленький и прямой.
– Какого цвета были Ее глаза?
– Не могу сказать. Для того чтобы знать их цвет, нужно в них смотреть.
– Не спрашивала ли ты Ее, сколько лет ты проживешь на земле?
– Спрашивала. (Но об этом писать не буду).
– Те юноши, которые стояли группами и о чем-то беседовали, были одного возраста или нет?
– Нет, не одного. Одни из них были старше, а другие моложе. Им было где-то по 16-18 лет, но были старше и моложе…
– Была ли какая-то взаимосвязь между возрастом этих юношей и их внешним видом?
– Нет, не было. Внешний вид каждого из них говорил о его внутренней сущности, то есть о его близости к Богу.
– Ты говоришь, что не слышала их бесед, а только видела, как они шевелили губами. Хоть приблизительно ты догадывалась, о чем они говорили?
– Нет.
– Слышала ли ты те просьбы, с которыми к Ней обращались?
– Я слышала только, как к Ней обращались со словом (здесь на земле этого слова нет в употреблении). Этим словом Ее там называли.
– Помнишь ли ты сейчас это слово?
– Да, помню.
– Как Она относилась к просящему?
– Останавливалась, внимательно выслушивала просящего и говорила: «Пусть будет по-твоему», «Пусть будет так, как ты хочешь».
– Почему Она не выполнила твоей просьбы, когда ты просила у Нее одежду короткую, без рукавов, с большим вырезом вокруг шеи и с зубцами?
– После я поняла, что эта моя просьба была мне не в пользу спасения, а потому Она и не послушала меня.
– А кто к Ней обращался с просьбами, только эти юноши или и еще кто-то?
– Нет, не только юноши. К Ней обращались и многие другие, но кто именно, я не видела, а только слышала откуда-то доносившиеся обращения к Ней, на которые Она отвечала.
– Слышала ли ты просьбы, с которыми обращались к Ней?
– Нет. Я слышала только Ее ответы.
– Ты говорила, что, видя Ее безграничную мудрость и доброту, решила сделать Ей какую-то пакость, затем, чтобы посмотреть, как Она на это прореагирует. Не скажешь ли ты, какую именно пакость хотела ты сделать?
– Нет, не помню, какую именно. Помню только, что при всем моем желании у меня ничего не получалось. Я была очень удивлена: «Как это так, что нельзя сделать пакость?!» Мое недоумение Она разрешила, посмотрев на меня с улыбкой и сказав: «Здесь у нас зла сделать нельзя».
– Ты говоришь, что видела мальчиков, которые были совсем голенькие. Что ты подумала, глядя на них?
– То, что они совсем голенькие, мне и в голову не приходило и ничуть не удивляло, поэтому я не придавала этому совершенно никакого значения. Я смотрела на них, голеньких, точно с такими мыслями, с какими бы смотрела на одетых. А им было абсолютно не стыдно, что на них нет никакой одежды. Это так и должно быть. Там понятия другие, не такие, как на земле.
– Ты говоришь, что когда возвращалась на землю, то видела всю нашу улицу. Знала, кто что делает, кто что думает, кого что ожидает, кто сколько лет проживет… Можешь ли ты вспомнить что-то о ком-то?
– Нет, не могу. Как только я вошла в дом, сразу все это забыла.
– Все ли ты мне рассказала из того, что видела и слышала?
– Нет. О многом из того, что я видела и слышала, Она повелела никому не говорить. Кроме того, когда я вошла в свой дом, то сразу все забыла, а помню только то, что рассказала, за исключением того, о чем Она повелела никому не говорить. Да и вообще, там идет все совершенно по-другому; там за одно мгновение услышишь и увидишь столько, сколько здесь не увидишь и не услышишь за тысячу лет. Кроме того, многих вещей и событий я не в состоянии воспроизвести в памяти, по-видимому, по той причине, что их сущность выше всякого земного понимания.
– Все-таки мне не совсем понятно, как это ты рассказала, какой у Нее был возраст, волосы, нос, и в то же время говоришь, что Она все время изменяется, и что на Нее будешь смотреть вечно и не насмотришься. Как это понять?
– Да. Совершенно верно. На Нее будешь смотреть вечно и не насмотришься, это я поняла, когда была там. Она все время изменяется, и один Ее вид красивее другого. Всякий раз, когда я на Нее смотрела, то обо всем забывала, будучи поражена Ее красотой.