Путь к Богу

К началу XX века русских монахов на Афоне было примерно столько же, сколько и греческих. Если учесть, что в 20-х годах XIX века на Афоне практически не оставалось русских, то этот феномен требует осмысления. Греческое общество, целиком находившееся под влиянием националистических идей, объясняло это русской экспансией. Ей вторили и европейские политические деятели. Сегодня мы можем дать этому стремительному росту свое и довольно простое объяснение. Простой верующий русский человек получал на Афоне религиозную свободу, которой не имел в своем Отечестве. В России каждый человек, конечно, мог свободно и исповедовать православную веру, и участвовать в богослужениях, и в тонкостях исполнять церковный обряд даже в мелочах повседневного быта. Мог принять постриг и придти в монастырь, но после этого он поступал в церковное ведомство и, занимая там место, должен был жить по его правилам. А это значит, что он должен был жить не только в соответствии с Евангелием и канонами, и даже не только в соответствии со сводом Основных законов, но и в соответствии неписанными правилами империи. А эти правила весьма и весьма ограничивали церковную жизнь, сводили ее фактически лишь к исполнению обряда.
Действующие лица этой книги, если бы они оказались в России должны были бы выполнять указания начальства и следовать неписаным традициям русской жизни. Оказавшись на свободе, они вдруг почувствовали, что над ними нет никакого начальства и они получили возможность самораскрытия в этом мире. Совладать с невиданной свободой было главной трудностью русского человека на Афоне. В то же время они несли русскую традицию, русский опыт за своими плечами, значит и получили возможность полностью реализовать всю силу, всю мощь русского монашества. Свобода кого-то и опьянила, но надо сказать, что в большинстве своем русские монахи сумели удержать себя от пагубных ее последствий.
В первой половине XIX века Россия встречается с православными народами Европы и Востока. Произошло это благодаря победам над Турцией и изменениям международного климата в Европе. Русские келлиоты стали приходить на Святую Гору после очередного запустения Афона в 1821 – 1830 гг. Из-за греческого восстания находиться на Афоне практически было невозможно. Афон был занят турецкими войсками, весьма часты были набеги греческих пиратов, продававших монахов в рабство. Русских на Афоне не было и не могло быть до Адрианопольского мира 1829 года. После этого русские устремляются на европейский Восток. Запад, с его рационализмом, видит в этом стремлении не движение русской души, а некоторые политические мероприятия. По его мнению, интересом русского человека к Святой земле, Афону, Бари движет не народная душа, а какие-то прагматические расчеты государственных мужей. Россия не имела древней христианской истории, которую знали страны Востока, не было у нее такого множества святынь и мощей, как на Востоке. Но Россия жила верой, у ее народа было сильнейшее желание познакомиться с восточной традицией. Постепенно паломничества на Афон и в Святую землю приобрели массовый характер. В 1882 году создается Палестинское общество, одной из задач которого было обеспечение паломничества в Святую землю и на Святую Гору. На Афоне русские даже получили возможность оставаться, принимать постриг и поступать в обители. Впоследствии все это было закреплено в Сан-Стефанском договоре и Берлинском трактате. Знакомство с Востоком для русского человека было новостью и довольно неожиданной. Во-первых, он узнал, какие святыни существуют в мире, и, во-вторых, в каком запустении они находятся. В Святом граде Иерусалиме они мало-помалу захватываются католиками или просто разрушаются. На Афоне просто разрушаются сами по себе. В-третьих, он познакомился с иной монашеской традицией. При этом обнаружилось, что духовная жизнь на Востоке находится в необыкновенном запустении. Например, во многих греческих монастырях царствует идиоритмический устав, который для русского человека был просто неприемлем. Ведь идеалом монашества на Руси стал общежительный киновиальный устав, введенный в своей обители преподобным Сергием Радонежским. На Афоне они встречают и другие формы монашеской жизни: скитскую, келлиотскую и отшельническую. Конечно, на Руси в XIX веке существовали и скиты, и были отшельники, но все это было скорее исключением.
Еще в древности явилась разница в монастырском устройстве. Согласно исследованию И.К. Смолича при зарождении на Руси монашества возникали монастыри двух типов: собственно монастыри, где братия выбирала игуменов, и монастыри ктиторские, где игумена назначал ктитор монастыря, чаще всего князь или же архиерей. Ктиторский монастырь находился в зависимости от князя, и там заметнее было обмирщение. Источником существования были вклады ктитора или других богатых людей. Такие монастыри были богаче, что ориентировало их на некоторую социальную миссию, которую они успешнее, чем простые монастыри могли выполнять. Значение монашества на Руси было очень велико: например, исповедовать могли только монахи. Завещание делалось после совещания с духовным отцом и в его присутствии. То есть духовник часто исполнял роль нотариуса. Духовник князя и других влиятельных людей мог использовать свое положение в интересах монастыря. Одним словом власть стала играть все большую роль в жизни монастырей. Со временем она еще более усиливалась. На Руси власть была православной, и естественно было сделать опору на монастырь. Монастырь при этом должен ориентироваться на социальную работу, духовно-нравственное просвещение и идеологическую поддержку власти. Естественно, для этого более подходит общежительный монастырь, где слово игумена закон, где нет размышлений, а одно единомыслие. Причем такой монастырь, задаренный землями и пожертвованиями, в своей повседневной жизни может быть более аскетичен, чем скит, где все заботятся о пропитании. В последствии это оформилось в иосифлянское направление в монастырской жизни. Была и другая форма монашества, которая пыталась укорениться на русской почве, – это традиция скитской жизни или нестяжательство. Главой этого движения был прп. Нил Сорский. Нестяжательство проповедовало максимально допустимый разрыв с общественной жизнью. Монахи должны целиком предаваться молитве, добывать же пищу должны собственным трудом. Это был строгий аскетизм, максимально отрывающий подвижника от любых внешних забот. При этом труд был частью этой аскетической программы – подвижник должен был зарабатывать себе на жизнь, а милостыню принимать в крайнем случае. Соответственно, в этой обители ни культивировалась ни забота о процветании отечества, ни даже попечение об общецерковных нуждах. Если иосифлянский монастырь был кузницей архиерейских кадров, то выйти из скита архиерею было бы абсурдом. Соловьев писал: «Нил смотрел на монастырь как на общество людей, отказавшихся от мира; это общество, в глазах его, было тем совершеннее, чем менее имело столкновением с миром; Иосиф же, кроме этого значения монастыря, предполагал еще другое: он смотрел на монастырь также, как на рассадник властей церковных; Нил имел в виду отшельника, желающего укрыться от мира, от всех его отношений, в болотах и лесах белозерских; Иосиф имел в виду также и владыку, епископа, который будет взят из монастыря: «Если у монастырей сел не будет, говорил Иосиф, то как честному и благородному человеку постричься? Если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию, или архиепископа, или епископа? Если не будет честных старцев и благородных, то вера поколеблется»» . Так русская мысль и осталась между этими монашескими движениями. С одной стороны было очевидно, что без больших монастырей ни церковная, ни государственная жизнь обойтись не сможет. С другой стороны отшельническая жизнь была более привлекательна для стремящихся к подвижничеству, к идеалам древнего монашества. Но она никак не относилась к государству, никак не участвовало в общественных движениях.
Соответственно, государство было совершенно не заинтересованно в создании скитов. Кроме того, мысль в подобной обители не была ограниченна никакими рамками и не факт, что богословие нестяжателей согласовалось бы с религиозной политикой русского государства. Особенно в последующие эпохи. Скитский устав, привезенный с Афона, обречен был на умирание в Российской империи. И даже пустынь Нила Сорского вскоре заглохла, а потом через некоторое время возродилась в виде общежительного монастыря. Скиты стали придатками монастырей, полностью подчиненные ему. Там жили на покое отдельные любители безмолвия. Вынужденный путь от пустынничества к монастырю с большим количеством насельников проделал прп. Сергий. Вынуждено было проделать его и все русское монашество. Поэтому все достоинства и недостатки русского монашества на Афоне были предопределены обычаями русских иноков.
В петровскую эпоху к подобным уединениям в пустынях относились с большой строгостью. Петр начал строить сильное государство в значительной степени противоречившее духовным идеалам православия. Эпоха Петра Великого с ее сомнительными нововведениями, в том числе и в церковной мысли, требовала еще большей дисциплины и единомыслия. Поэтому все другие формы монашества были просто обречены: неизвестно какие мысли будет распространять какой-нибудь старец, живущий в далеком скиту. XVIII век был жутким временем для Православной Церкви. Вспомним дядю святого праведного воина Феодора Ушакова, уединившегося в лесу. Он был схвачен как простой бродяга. Боязнь сектантства и раскола была так велика, что можно было из пустыни запросто попасть на каторгу, об этом можно прочитать в воспоминаниях инока Парфения (Аггева). Монастыри утратили духовные традиции, и понятия о духовной жизни были весьма слабы. Вообще тогда уже стало бытовать мнение, что монастыри существуют для простолюдинов и благородному человеку там делать нечего. Вспомним тяжелый путь в монашество свт. Игнатия Брянчанинова. В XIX веке в России никто и не мог подумать о другой форме монашеской жизни кроме киновиальной. Иосифлянство одержало полную победу. Русские, вообще склонные к коллективизму не могли представить свою жизнь иначе как в общежитии. Соответственно, они несли с собою основные достоинства и недостатки русского монашества. Стремления к стройкам и расширению, неустанная работа, миссия в далекие страны была предопределена, когда на Афоне стали собираться русские монахи.
Приезжая на Афон русские люди видели совершенно свободную жизнь лишенную всякой государственной опеки. Естественно, власть была турецкая, и это допускало некоторое религиозное свободомыслие в монашеской среде. Достаточно было платить налоги и не выступать против власти и ислама.
Жили на Святой Горе бедно, у самих паломников денег немного, но у приходивших на Афон, оставались в России зажиточные родственники. А духовном смысле можно было выбирать образ жизни, который тебе нравился: купить келлию, жить просто в пещере или на улице, или отправиться в большой монастырь с давними традициями. И конечно, не малую роль играло и то, что афонская земля была в полном смысле этого слова святая. Не только из-за множества святынь, но и из-за того, что по ней в разные времена жили тысячи святых, имена которых, быть может, не попали в святцы, но которые своими трудами и молитвами подняли себя на небо.
Жизнь на Афоне начала налаживаться. На Афон возвращается старец Арсений, пустынник, ставший духовной главой афонской братии. Это был истинный монах, молитвенник, перенесший много скорбей. Вокруг него стало собираться русское братство, которое дало православию несколько выдающихся подвижников: иеросхимонах Павел, иеросхимонах Иероним, игумен Макарий, о.о. Виссарион и Варсонофий, инок Парфений, ставший игуменом Гуслицкого монастыря и многих других. Русское монашество тогда находилось в критическом состоянии. Неудача с Пантелеймоновым монастырем, откуда было изгнано русское братство вместе с иеромонахом Аникитой, дикая распря между малороссами и великороссами в Ильинском скиту – все это ставило под вопрос пребывание русских на Афоне. У русских не было хоть малой обители, где бы они могли бы подвизаться сообща. Тогда появляется Андреевский скит – первая русская обитель в то время. А поток паломников и новых монахов из России не ослабевает, а только усиливается и усиливается.
Турки совершенно не вмешивались в монашескую жизнь. Афон на первый взгляд представлял эдакую монашескую вольницу наподобие запорожской сечи. Русские, когда оказывались в этой турецкой вольницы и оставались без опеки императорской России, сходили с ума от нахлынувшей свободы, хотели занять все пустующие обители, купить все святыни которые можно купить. Большие средства потоком, шедшие на Святую землю и Афон приводили к соблазнам. Русские иной раз так широко размахивались, что забывали об истинных целях монашеской жизни. Русские обители: Пантелеймонов монастырь, Андреевский и Ильинский скит были переполнены. А из России с помощью Русского пароходства и палестинского общества ехали все новые и новые паломники сначала во Святый град, а затем на Афон. Многие солдаты, отслужив срок, не имея семьи, шли не в обители в России, а сюда в удел Богородицы. И вот они видели чудесную землю, где власть принадлежит монахам и вся жизнь движется согласно монастырскому укладу, где множество мощей и святынь, где нередки чудеса, и где всем управляет Божья Матерь. Это было первое впечатление. В действительности все оказывалось гораздо сложнее, но о реалиях афонской жизни они догадывались уже позже. Они прикладывали все усилия, чтобы остаться в этой дивной стране: некоторым удавалось устроиться в монастырь. Паломники принимали постриг, и скоро узнавали о необычных обычаях этого места и, уплатив солидную сумму, накопленную ими за долгие годы, приобретали небольшую обитель. Это казалось им несколько диким: платить немалые деньги за монашескую келлию, но они утешали себя мыслью, что это обычай, идущий из глубины веков. Да и самое главное теперь они имели обитель, где можно спокойно подвизаться да еще пригласить своих земляков, не имеющих достаточных средств, но имеющих горячее желание жить в этой святой земле. Таким образом увеличивался русский Афон. Через некоторое время он стал расти в основном за счет русских келлиотов. Скоро на Афоне уже было русских афонитов, столько же сколько греческих. И это не могло не вызвать раздражения у греков. Сначала греки, измученные нищетой, было потянулись к богатым родственникам и стали продавать им кельи. По сравнению с греками, не одну сотню лет жившими в Османской империи и неплохо устраивавшимися благодаря хитрости и оборотистости, русские были простофилями: им легко было дать келлию, а затем отнять, потребовать лишних денег, отобрать омологию, обложить непомерной данью за дрова, пользование водой и так далее. Скоро появились яркие примеры: изгнание русских из Пантелеймонова монастыря, затем захваты келлий Космы и Дамиана Есфигменского монастыря, Василия Великого. Русские были не готовы к такому «братскому» подходу. Они были не готовы к дипломатии, бумагам, судам и длинным делам. Внешними делами в России всегда занималось государство, была, конечно, сильна бюрократия, но никто не знал давления внешней враждебной силы. Когда они шли на Афон и ситуация казалась им предельно простой: Византия находится под властью агарян, бедные народы томятся под гнетом иноверцев и им радостно будет видеть православного брата. Но турецкий гнет обострил у греков национальные чувства до невероятной болезненности. В отличие от русских у многих они порой совершено затмевали осознание религиозной идентичности. То же самое происходило и с другими угнетенными народами сербами, болгарами. Афон состоял из множества национальных конфликтов греко-грузинского, греко-русского, греко-славянского и гораздо более слабых болгарско-сербского, русско-сербского и даже великороссо-малоросского.
Русские вызывали раздражение еще и тем, что ломали непонятные для них традиции. Если раздел Афона на 20 частей с непонятными феодальными правами монастырей не мог не вызвать у них удивление, то русской колонизации Афона привела к фактической ликвидации келлиотского образа жизни, что нельзя считать положительным результатом. Раздел Афона на 20 частей по числу крупных монастырей и ликвидация власти прота. Трудно обосновать с церковной точки зрения. С какой радости земля в жребии Богородицы должна принадлежать монастырю? Почему он может сдавать ее в аренду? Если монастырь, как серьезная православная организация осуществляет духовный контроль на определенной территории еще понять можно. Но когда сдача келий становится статьей дохода, это трудно согласуется с нашими представлениями о христианстве. Если общежительный устав был абсолютно понятен русским, если идиоритмический неприятен, но тоже понятен, то никак нельзя им было понять, кто такие келлиоты. Они восприняли эту форму монашеской жизни как продукт извращения киновии. Точно так же как идиоритмический устав, но если он был явной пародией на монашескую жизнь, продуктом ее деградации, то в келлии этой деградации видно не было.
Действительно, как и в монастыре во главе келлии стоит игумен старец, которому должны безоговорочно подчиняться все члены братства. Также они не должны иметь собственности, значит эта та же киновия только из-за предрассудков деления Афона на 20 частей лишенная всяких прав. Тут было вспомнили и об мониндрах маленьких монастырях бывших ранее на Афоне до реформы. Но в действительности это не совсем так: в киновиях центр монастыря не столько игумен, сколько общежитие, устав, а в келлии центр старец. Это собственно наиболее эффективное воспитание будущих монахов. Ученик живет рядом со старцем, ежечасно сталкиваясь с ним, делая все по благословению старца. Здесь вполне реально все делать по благословению старца, так как живешь бок о бок с ним. Здесь реально истинное послушание, которое «не рассуждает». В монастыре же, монах, зная, что совершает глупость, все равно, будет следовать ради послушания приказу. Здесь реально попасть не к какому-то человеку, который руководит в данных стенах, а выбрать старца, а стены будут уже приложением к нему. Главное – старец, опытный, облеченный безусловным доверием послушников, а не сам устав, который повелевает повиноваться. В Григориат, Дионисиат, Пантелеймонов монастырь послушники приходят именно в монастыри с определенным уставом и традициями, а в келлию, к определенному старцу и только к нему. Монастырь, какую бы строгую жизнь он не вел, все равно, становится иосифлянским, он имеет определенный долг перед православием, перед миром. В монастыре жизнь может быть строже, чем у нестяжателей, чем в скиту в келлии, но все равно он не может не иметь обязанностей перед православным миром. Помогать страждущим от голода и холода, просвещать заблудших, миссионерствовать вот обязанность монаха общежительного монастыря. В келлии старец фокусирует жизнь послушника исключительно на внутренней жизни. Зато внешние жизненные требования в келлии минимальны: пропитание. Нет ни существенных земель, ни кораблей, ни метохов, ни промыслов и духовный мир не ускользает от зоркого взгляда старца. Собственно кроме духовной жизни тут и нет и иных забот. Русские же монахи были воспитаны на строгом иосифлянстве: работа, работа… Молитва – средство, но цель созидание. Молитва – дело индивидуальное, которое решается вместе с духовником, но главное – работа. Русские монахи выросли в Российской империи, в которой государство защищало православие. А в ответ монастыри должны были заботиться о государстве. Для них всегда стояли конкретная цель работать на благосостояние родины. Поддерживать международное православие, еще и потому что это нужно для Родины. И даже на чужбине они обращались за помощью к своим властям, и даже здесь слушались их. Для них мощь России обеспечивала и распространение христианства. Это не значит, что духовная жизнь была для них вовсе чужда, но нет, но она была средством для внешней работы. Мы молимся для совершения успешных дел, чтобы снискать благорасположение Бога. Наши же дела идут на укрепление России, а крепкая Россия освободит угнетенных православных и будет способствовать распространению православия. Ведь именно так и создавалась Империя, она включала в себя новые народы, которые уже постепенно довольно за долгое время без всякого насилия становились православными. Мордва, марийцы, чуваши, вогулы, остяки… Хороший порядок возможен только в киновии. Вот и русские монахи, приходя на Афон, через какое-то время искали келлии, собирали там соотечественников и затем начинали бороться за права киновии. Если обитель была скитом, то все равно она была киновией. Вот и получались такие удивительные явления, как общежительные скиты. Чем же такой скит отличается от монастыря? Размерами? Оказывается скит положено считать скитом по некоторым афонским законам, которые регламентируют афонское устройство. Русские фактически стали изменять афонский уклад, который включал разные формы монашества. Не только киновия, но и скит, идиоритм и специфический келлиотский образ жизни – были продуктами многовекового развития, и без них монашеская жизнь Афона становилась неполной. Кто-то начинал свою иноческую жизнь с киновии, кто-то с келлии, а кому-то по духовному устройству, возрасту или иным причинам более подходил скит или даже идиоритм. Можно считать сиромашество, только результатом неудачи монашеской жизни. Но реально многие сиромахи ни за что бы не променяли свою жизнь, на жизнь в киновии или скиту. У многих она была наполнена реальным аскетизмом и молитвою. Пожалуй русское монашество и несло только одну реальную угрозу афонской традиции: полного торжества последователей прп. Афанасия над исихастами. Но киновия и сама придавила и идиоритм, и скит уже в послевоенные годы безо всякой помощи русских. Это результат не той или иной национальной традиции, а скорее определенных изменений церковного устройства, когда на место индивидуальности и благодати, приходит организация и дисциплина. С последними, конечно, легче достигаются внешние цели, но, разумеется, все это в ущерб молитве, духовной жизни и в итоге спасению.
В принципе такое направление монастырской жизни вызывало недовольство не только у русских, но и у греческих келлиотов. Монастыри обладают уникальной историей, своими традициями, но частенько у руководства оказываются далеко не самые духовные люди. Подвижников уже XIX веке скорее надо было искать в келлиях, чем в общежитиях. Но греческие келлиоты по закону крови поддерживают свои монастыри – уж лучше терпеть несправедливости и поборы, чем запустить на Афон русских. Немного расширившись русские келлиоты начинали действовать в духе иосифлянства, занимать другие пустующие обители, создавать издательства, производства, писать иконы, налаживать образование у монахов, даже посылать миссионеров к другим народам. Конечно, это нарушало афонский уклад и вызывало негодование у подвизающихся афонских монахов, и тем более уж у неподвизающихся, борцов за освобождение, за возрождение величия греков, эллинистов.
Греческая печать разворачивает настоящую кампанию, нагнетает панику: русские захватывают Афон. Для чего ни идут на Афон? Это благочестивое стремление русского народа к святыне, не вызывало никакого понимания в некоторых высших кругах России. Афонского пострига чаще всего не признавали, простых крестьян подозревали в том, что они спасаются на Афоне от крепостной зависимости.
Развернута целая кампания против русских иноков келлиотов, которы м пересылали и жертвовали значительные суммы на построение келий. Ранее на сбор средств в России требовалось специальное разрешение. Если обитель получала такое разрешение, то должна была фиксировать все пожертвования в специальном журнале, а журнал после окончания сбора предъявлять в Синод. Очевидно, чиновников весьма раздражали подобные сборы келлиотов, на которые они не брали никаких разрешений. И еще, конечно же, у чиновников вызывало раздражение известность, которую приобретали простые мужики, которые приезжали на Афон и принимали там «незаконный» постриг.
Профессор А.А. Дмитриевский разразился пространными и очень гневными статьями по поводу жуликов-келлиотов . Первый секретаря посольства Николая Николаевича Дьяченко говорил руководителю экспедиции на афонской экспедиции С.В. Смоленскому: ««Дело ведь, попросту сказать, у Афона с нами только рублевое, и потому всякие письма Патриарха на Афон не умножат русского туда золотого дождя, который только и надобен святым отцам. Хорошо еще, что теперь удалось сколько-нибудь сократить так называемых «монахов-разбойников», которые страшно богаты пожертвованиями из России» (им принадлежит предприятие по приглашению письмами в Россию высылать деньги за поминовение умерших ежедневно, раз в неделю, в месяц, раз в год и тому подобное)» .
Такие настроения настолько были сильны в русском обществе, что и митрополит Московский Филарет (Дроздов) неодобрительно смотрел на массовое увлечение в России Афоном: «О поддержании афонских монастырей забота едва ли нужна, и не обещает пользы. Сии монастыри много выносят из России денег посредством своих сборщиков. И то, что русские идут на Афон иногда не по правильным побуждениям (как, например, потому, что там скорее можно получить монашество и священство) и влекут туда русские капиталы на покупку келлий и скитов и на своё содержание, не заслуживает поощрения» .
Конечно, среди русских келлиотов попадались и люди нечестные. Но в основном это были подвижники, выходцы из простого народа, положившие немало сил для укрепления позиций русского монашества на территории Османской Империи
Лишь потом политические круги поняли значение русского афонского монашества для политической жизни, но это потом, а сколько пришлось монахам вынести, чтобы получить признание у собственных чиновников. Сколько прошло времени перед тем, как высшее духовенство осознало роль русских келлиотов и афонского монашества для Русской Церкви.
Вот уже отправляются на Афон люди не старшего возраста, а совсем юноши, для которых Афон становится родиной. Такими были иеросхимонах Кирилл Златоустовский, иеросхимонах Петр Белозерский , схимонах Парфений Благовещенский и, наконец, совершенно необыкновенная личность иеросхимонах Пантелеймон (Важенко), создавший уникальную обитель Честного Креста. Их уже не назовешь пришлыми людьми, не знающими афонских традиций. Жизнь о. Пантелеймона стала иллюстрацией всех сложностей взаимоотношения русского и греческого мира не только на Афоне, но и вне его пределов. И если личности некоторых келлиотов не вызывали доверия у Русского Посольства в Константинополе, то о. Пантелеймон завоевал его полностью и русские дипломаты и в Константинополе, и в Иерусалиме и в Ливане поднялись на его защиту от произвола греческой духовной власти, переживавшей в духовном и нравственном смысле не лучшие свои годы.