Путь к Богу

«Пока есть время»

Никогда не будем говорить, что у нас нет времени на духовную жизнь!
Пока мы живём на земле - у нас есть время!…

Мы кружимся в вихре, который морочит головы, завлекает, запутывает так, что ничего другого, кроме этого кружения, мы уже не осознаём. Человек становится рабом вихря, не понимая, что у вихря есть своя цель - ему, человеку, непонятная. Эта цель - сделать так, чтобы человек перестал понимать, кто он и зачем существует. Вихрь называется «суета». Как воронка, он поглощает время, отпущенное нам для обретения вечности. Ни уговоры, ни увещевания, ни мольбы не помогут вырвать человека из этого бешеного водоворота. Всё это просто не действует. Потому что воронка, однажды захватив, затягивает всё дальше и дальше в пустоту, в бездну, которая до поры до времени незаметна. И когда бездна обнаружится во всей своей безнадёжности и пустоте, будет поздно.

И вот когда вдруг на голову со всех сторон и без видимых причин начинают валиться несчастья и неудачи, тогда - как-то волей-неволей - человек вспоминает о Боге и идёт в храм. Здесь он встречает священника, который первым долгом пытается выяснить, живёт ли человек в согласии с законом Божиим, старается ли он соблюдать элементарные правила здоровой, а говоря церковным языком - целомудренной, жизни. И вот на вопросы, как давно человек исповедовался, причащался, читает ли он Евангелие, в подавляющем числе случаев слышишь ответ, пугающий своей безсмысленностью:
- У меня нет времени!

Так что же такое время с точки зрения Веры, и для чего оно нам дано?

Каждый из нас с момента зачатия уже живёт вечной жизнью. Отменить или прекратить эту жизнь ни один человек не властен. Но есть в этой вечной человеческой жизни крохотный промежуток, почти точка в самом начале, короткая «взлётная полоса», разбег по которой определяет, какой будет наша вечность. Этот краткий отрезок мы называем земной жизнью. И важнейшее свойство этого промежутка - время.

Взлётная полоса коротка. Но от того, как правильно выберет пилот направление, скорость и насколько верно он учтёт силу ветра и множество других условий, зависит очень многое. Словом, взлёт - это время предельной концентрации внимания, краткое время, от которого зависит, что нас ждёт - достижение высшей цели или страшная катастрофа.

В народе говорят: «Мал золотник, да дорог». Мало время человеческой жизни, но это время нам дано для того, чтобы мы сделали сознательный выбор вечности. Сами избрали для себя будущее. Отличие от земного полёта лишь в том, что «в воздухе» (в вечной жизни за гробом) менять что-либо будет поздно. Так что если «параметры» полёта, заданные на земле, окажутся ошибочными, то нас неизбежно ждёт катастрофа. Вот такая ответственность ложится на нас в этом времени «подготовки к полёту»!

Важно ещё то, что человек не может выдумать для себя какую-то «особую» вечность, но только выбрать из того, что предлагает ему реальность. Выбор этот поистине безграничен: от запредельных высот до зияющих пропастей. И единственной путеводной звездой, спасительным Маяком в этом океане вечности является Бог, Его правда, Его закон, Его Любовь. Это абсолютное и совершенное Благо. Чем более человек стремится к Господу, чем более старается познать Истину и жить в согласии с ней - тем более душа его преображается, освящается, уподобляется своему Творцу. Это случается не сразу, не вдруг, а именно на протяжении земной жизни. По успению происходит лишь развитие того направления, которое избрал человек, - тогда раскрывается в вечности то, к чему человек стремился, чего искал, чем дышал и жил во времени. Словом, время нам дано для освящения, для единения с Богом, и важнее этого нет ничего.

И вот человек как бы говорит мимоходом Богу: «У меня на Тебя нет времени!» Понимает ли это человек или нет, но слова эти страшны. Они страшны катастрофическими последствиями для самого человека, который, конечно, не хочет никаких катастроф, но своё представление о счастье строит не на основе реальности, а на основе собственной замороченности. Всецелая поглощённость житейскими заботами создаёт в душе неправильное, мечтательное представление о счастье, представление, обреченное в конце концов на провал именно потому, что оно не сообразуется с реальностью.

«Бог у меня в душе»

Ещё восклицают иногда: «А я о Боге помню, я в Него верю, просто у меня нет времени на все эти ритуалы: хождение в храм, молитвы, поклоны, посты… Можно ведь обойтись и без этого. Бог у меня в душе - и довольно!» Да нет, не довольно… Хорошо и правильно верить в Бога, но этого мало. Вот что говорит апостол Иаков: «Вера без дел мертва» (Иак. 2: 26), а в другом месте говорит ещё более жёстко: «И бесы веруют… и трепещут» (Иак. 2: 19). Но при том остаются бесами. Словом, кроме веры в Бога нам нужна жизнь в согласии с Ним, образ жизни христианский, который, как мозаика из кусочков смальты, складывается из простых, но важных вещей: изучения основ православной веры, чтения Нового Завета, исполнения Заповедей, молитвы домашней и церковной, соблюдения постов… Всё это помогает человеку так организовать свою жизнь, чтобы он мог хранить и умножать Благодать, возрастать в вере, в смирении, терпении и любви.

Иногда человеку кажется, что он в общем добрый, и этого вполне достаточно. Но проблема в том, что сравнивает себя человек не с тем, каков он должен быть в очах Божиих, к чему призван, а с крайними проявлениями греха, на фоне которых кажется себе вполне «нормальным» и «правильным». И здесь надо сказать о добре в его обычном, житейском понимании - и о том добре, которое служит выражением подлинной веры. Господь в одном месте Евангелия говорит ученикам: «Если праведность ваша не превзойдёт праведности книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царствие Небесное» (Мф. 5: 20). А ведь фарисеи были очень щепетильны в соблюдении не только внешних, но и общепринятых моральных, нравственных норм. Но в том-то и дело, что эта «человеческая» праведность странным образом позволила фарисеям распять Христа... Если кто-то утверждает, что он верует в Бога и Бог «у него в душе», то, конечно, этот человек должен всемерно стремиться узнать волю Бога и стараться эту волю исполнять, как бы это ни было неудобно, трудно или невыгодно.

Вот в чём дело веры - жить в согласии с Богом

Вот в чём дело веры - жить в согласии с Богом. Воспринять во всей возможной полноте духовный, нравственный облик Христа, облечься в Него, по точному определению Церкви. Апостол Павел говорит об этом так: «Если кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим. 8: 9). Но чтобы облечься во Христа, чтобы жить и поступать в подлинном смысле по-христиански, нужно к этому сознательно и настойчиво стремиться: узнавать больше о Христе, о Его учении, начертанном в Евангелии и воплощённом в Церкви. Церковь - это Тело Христово, «столп и утверждение истины». И если человек пренебрегает опытом и правилами церковной жизни, не старается быть сознательной частью Тела Христова - то никакой он не христианин, как бы он себя ни называл.

Основной тренд нашего времени - это жизнь в своё удовольствие, наслаждение греховной жизнью, стремление избегать любыми путями скорби и трудностей. Иной настрой нам предлагает Церковь: не убегать от скорбей, особенно от скорбей, связанных с праведной жизнью в беззаконном мире, а мужественно их переносить, «ибо страдающий плотью перестаёт грешить, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией» (1 Пет. 4: 1-2).

И опять всё сходится на том, что нужно находить время узнавать, читать, вдумываться, расспрашивать о той живой и спасительной Вере, которой нас научил Христос. Чтобы не просто верить, но в полном смысле этого слова жить по-христиански, жить по Заповедям Христа.

С чем бы сравнить духовную жизнь? Это что-то в высшей степени ценное, то, о чём мы знаем, чем хотели бы обладать, но что само собой не даётся. Можно было бы это сравнить с богатством, но не вполне, потому что богатство приобретают зачастую путём неправедным - в отношении же Благодати это немыслимо. Может быть, духовную жизнь можно сравнить с высоким мастерством в доброй области. Это то, что за деньги не купишь и отсутствие чего невозможно долго скрывать. Мастерство любое: в живописи, в музыке, в науке и технике - приобретается любовью к своему делу и упорным трудом, терпеливым приобретением навыков и умножением опыта. Но вот что особенно важно понять: достижение мастерства в науке или искусстве - это, в общем, частное дело и никак не влияет на духовную, вечную жизнь человека. Ты можешь быть талантлив и развивать усердно свой талант, достигая вершин мастерства. А можешь пренебречь им и просто пойти работать на стройку, чтобы кормить семью. С точки зрения духовной, такое «закапывание таланта» вряд ли можно назвать грехом. Напротив - человек пожертвовал своим увлечением, своей земной привязанностью ради семьи, ради близких.

Но в духовной жизни всё иначе. Мы все без исключения призваны к духовной жизни, и все обязательно должны потрудиться в достижении Царства Божиего, в стяжании Благодати. Это вопрос жизни и смерти, причём жизни и смерти в вечном их измерении. И просто отбросить его, пренебречь этим призванием без трагических последствий для себя никто не властен. Вот это важно понять. Залог Благодати, данный нам при крещении, который мы должны усвоить и умножить всей своей доброй жизнью, - это и есть тот самый талант, «закапывание» которого в землю влечёт за собой самые печальные последствия для человека. Послушайте, ведь от нас не требуется каких-то особенных, крайних жертв. Просто находить в круговерти каждого дня немного времени для заботы о своей душе, для живого общения с Богом. Это самое золотое время, время приобретения вечности! И это время, использованное с мудростью, не канет, не пропадёт зря, но обязательно принесёт святой и радостный плод. Но и в повседневном потоке житейских дел - человек может и должен дышать вечностью, жить в осознании присутствия Божиего, непрестанно сверять свои поступки, слова и даже мысли с Божией правдой. Стремиться всем сердцем и всей душой к Богу. Совершать сознательный выбор в пользу евангельской Правды.

Священник Дмитрий Шишкин - «Пока есть время»
27.09.2011 - pravoslavie.ru/jurnal/48876.htm

«Бог кающихся»

Если человек не ищет
реального и ощутимого действия Благодати,
то он сознательно лишает себя духовной жизни,
остаётся духовным мертвецом…

Передо мной растерянный и напуганный человек:

[Батюшка Димитрий Шишкин] - А вот возможно, оказывается, потому, что буквы, слова сами по себе не имеют силы. А силу действительную, живую имеет только Благодать, Дух Святой. И молитва, пост, добрые дела - это только средства по приобретению, стяжанию этого Духа. Об этом единодушно говорят Святые Отцы. Больше того, если человек сосредоточен только на внешнем исполнении тех или иных обрядов и ритуалов, бесы могут его оставить в покое, потому, что главная их задача достигнута - человек не ищет Духа Святого, душа его лишена жизни духовной, мертва, а бесам большего и не нужно… Но каковы же признаки присутствия Духа Святого? Как узнать, что молитва не напрасна, что она действительно услышана Богом?

Признаки присутствия Духа Святого

Главные признаки - это смирение, покаянное чувство, плач о своих грехах. Вот чего нет и не может быть у бесов и что отличает молитву от любой, даже самой искусной подделки. Молитва - связь, соединение человека с Богом, и это единство именно происходит «на территории» покаяния. Бог есть Бог кающихся - говорится в молитве перед исповедью.

Но что же делать, если покаяния истинного, глубокого, со слезами нет? Неужели молитва тогда не имеет смысла? Оказывается, и здесь всё не так просто. Есть молитва «трудовая», когда человек, преодолевая окамененное нечувствие сердца, с усилием устремляет внимание в смысл произносимых молитвенных слов, ища благословения Божьего всем сердцем - при полном осознании собственной немощи.

И, опять же: вот чего не может быть у бесов - покаянного устремления к Богу, искреннего желания соединиться с Ним. И это желание подвластно человеческой воле даже при самых неблагоприятных и мучительных обстоятельствах холодности, нечувствия или наоборот - смуты сердечной или безпокойства, когда молиться бывает особенно мучительно и трудно.

Святые Отцы в таких случаях советуют именно быть внимательным к словам молитвы, вникать в их смысл. Это труд и труд немалый, но он всегда бывает вознаграждён раньше или позже. Дух Святой отвечает на такой смиренный труд живым покаянным чувством, умилением сердечным, которое есть, конечно, в первую очередь Божий Дар, но также и результат наших усилий, направления нашей свободной воли.

Искать Бога, а не «возвышенных переживаний», восторгов

Но так же решительно Святые Отцы запрещают искать каких-то видений, восторгов, особых состояний, которые в широком ассортименте доставляют бесы, вводя человека в состояние прелести. То есть сам корень этого слова - «лесть» - указывает на то, что бесы льстят человеческому самомнению, гордости, напускают на него туман, под видом благодатных состояний, и случается это особенно часто тогда, когда человек ищет не Бога, а именно каких-то «возвышенных переживаний», восторгов, которые позволили бы ему ощутить свою «особенность».

Вот почему один из главных признаков действительной молитвы есть глубокое и ясное осознание своей греховности, соединённое с покаянным чувством, со слезами. Всё тот же преподобный Симеон Новый Богослов сокрушенное умиление называл - царицей добродетелей. Но в этом покаянном чувстве растворено и несказанное утешение, так что покаянный плач никогда не бывает безнадёжным, отчаянным. Напротив, именно в покаянии душа обретает согласие с Богом, исполняется несказанной и милующей Благодати, как бы омывающей и врачующей душу, так что покаянные слёзы доставляют душе утешение и покой.

Конечно, кроме покаянной молитвы бывает и благодарственная молитва и просительная, но и в благодарной радости и в напряжённой просьбе всегда должно присутствовать живое сознание собственного ничтожества; сознание, впрочем, ничуть не уничижающее, а умиротворяющее, возвышающее душу. Достоинство, красота и ликование души - это Дух Святой. Душа, сопричастная Благодати, ничуть не тяготится и не смущается собственной малостью и никчемностью.

Нераскаянный грех

Самым распространённым препятствием для сердечной, покаянной молитвы бывает нераскаянный грех. Очень часто мы оправдываем себя в тех или иных обстоятельствах, выстраиваем в уме сложнейшую систему собственной самообороны, - и лишь каменеем душой. На самом деле всего-то и нужно - признать свою вину, которая, как правило, «лежит на поверхности», совесть подсказывает её, - эту вину непрестанно, - и принять, признать её мешает только гордость, - это опаснейшее качество, которое в соединении с упрямством способно довести душу до страшного омертвения.

Если молитва внимательная, неспешная долгое время остаётся «сухой», то нужно не ослабевать вниманием и усердием, и тогда вина греховная, препятствие станет вполне очевидно. И всё что нужно - эту свою вину признать, назвать её прямо и попросить у Бога прощения с твёрдым желанием исправиться - и Дух Святой приходит тогда моментально, - так любит Господь человека! Он как будто только и ждёт этого признания, этой покаянной сердечной правды от человека, чтобы прийти и утешить и простить, и омыть с Любовью исстрадавшуюся душу.

Священник Димитрий Шишкин - «Бог кающихся»
02.08.11 - pravmir.ru/bog-kayushhixsya

«О доверии Богу»

Я так и не написал ничего «значительного»,
но зато Господь даровал мне счастливейшую возможность говорить о Нем!
А это неизреченная радость и счастье для всякого православного «пишущего» человека…

Как сочетать доверие Богу с тем неоспоримым фактом, что далеко не всё, о чем мы просим у Него, и даже иногда просим с крайним усердием и нуждой, - далеко не всё и не всегда исполняется? Так что кажется иногда, что Бог как будто и не слышит нас даже в каких-то важнейших вопросах и в важнейшие моменты нашей жизни. И тут же на каждом шагу в делах самых, по-видимому, малозначительных и обыденных Господь с какой-то просто потрясающей очевидностью показывает, насколько Он близок к сердцу каждого, и близок неотступно. Так что там, где возникает действительная необходимость, - Господь приходит на помощь даже прежде нашего прошения. И это происходит постоянно, и всякий внимательных христианин расскажет вам о множестве таких «обыкновенных чудес», о множестве подаваемых Богом «знаков» Своего присутствия.

Тут даже можно поставить вопрос: верим ли мы, православные, в какие-то особые «знаки», подаваемые нам Господом? И ответ очевиден: не то что верим, а вполне осознаем их реальность. Это не значит, что мы как-то специально выискиваем эти «знамения» или «выстраиваем» из них «дорожную карту» спасения, - нет, но Сам Господь для вразумления, исправления или утешения нашего в самом деле и на каждом шагу (только будь внимателен) посылает нам эти самые «знаки», причем как в делах великих, и даже во вседержавном и мировом охвате, так и в самых мельчайших, частных, так что эти «крохотные» знаки могут быть посторонним не то чтобы непонятны, а и незаметны даже. Но для самого человека они могут значить очень многое и в самом деле - предупреждать, исправлять и утешать.

К слову, один из примеров таких «знаков» находится у меня всегда перед глазами, над рабочим столом (фото см. выше), так что позволю себе сделать по этому случаю небольшое отступление…

Бог дал мне «знак» на писательство

Давно уже, лет 30 назад, было время, когда я очень хотел писать, но у меня ничего - ровным счетом ничего - не получалось. То есть я исписывал одну за другой общие тетради, но с невыразимой мукой осознавал, что это всё не то, не то… Это было очень тяжело, поверьте. Потому что просто взять и перестать писать я не мог. Не то чтобы я мечтал о славе, нет, говорю это не кривя душой, но мне всенепременно хотелось рассказать о том высоком и лучшем, присутствие чего в жизни я чувствовал интуитивно, но о чём не имел ясного представления и что никак не мог выразить словом.

В общем, ничего у меня не получалось - с одной стороны, но и само желание писать никак не проходило - с другой, так что я пребывал в горьком и мучительном осознании своей немощи и неразрешённости, которая с каждым разом лишь подтверждалась с изнуряющим постоянством. Здесь, думаю, надо ещё сказать вот о чём. Для меня это было время напряжённых внутренних исканий, но я не был ещё крещён и о Православии почти ничего не знал. Я мог часами просиживать в библиотеке, изучая труды китайских или индийских мыслителей древности, мог часами вдохновенно спорить и упиваться беседами «о чём-то ином, высшем», но от Церкви я пока был далёк. И даже позже, когда я уже принял крещение, каюсь, долго ещё не понимал значения православной веры как единственного пути к спасению и познанию истины. И уж конечно, во всех своих попытках писать я никогда не молился, не просил у Господа помощи и вразумления.

В конце концов я дошёл до какого-то нравственного истощения по поводу моего безплодного графоманства и стал всерьёз подумывать о том, чтобы оставить это дело раз и навсегда, отрубить всё единым махом. Почти как известный персонаж, который мечтал «собрать бы книги все и сжечь», только я собирался «сжигать» не чужие книги, а свои, и притом ещё ненаписанные. То есть вынашивал решение выкинуть из головы саму идею о писательстве, а из рук - карандаш или ручку (никаких компьютеров тогда ещё и в помине не было).

И вот, на самом пике таких переживаний и трудных раздумий я отправился в лес за грибами… Эх, благословенное время! Как жаль, что сейчас я почти совсем перестал выбираться в лес, в горы. И даже не скажу, что дело в возрасте, в размеренности и «оседлости» семейной и священнической жизни. Нет, это всё отговорки и не более. Дело, я уверен, во мне самом, и я ещё надеюсь как-нибудь эту свою лень и инерцию с Божией помощью перебороть. Словом, в те времена, о которых идет речь, я любил иногда просто так вот встать пораньше, взять легонький рюкзачишко, побросать туда минимум необходимых вещей и отправиться бродить по лесам и горам, иногда даже на несколько дней. Или взять пластмассовое ведерко и пойти за грибами. Ну, «на несколько дней» - это отдельная тема, а сейчас - о конкретном, грибном походе и о том состоянии, о котором я говорил.

Итак, ранним летним утром я собрался и пошёл за грибами. Проехался на троллейбусе в сторону Алушты до Перевального, перешёл на другую сторону трассы и побрёл себе потихоньку, поднимаясь лесными дорогами и тропами всё выше и выше в сторону Долгоруковской яйлы. Несколько дней назад прошли ливни с грозами, и размытые горные дороги, испещрённые колеями от текших здесь недавно бурных потоков, были сплошь завалены ветками, валежником и разным лесным мусором. Я поднимался по этим дорогам, время от времени отклоняясь в сторону от дороги и рыская по лесным склонам. Но грибов что-то было совсем мало: несколько поддубовиков я нашел, горстку подосиновиков, груздей, да и всё. Зато как хорошо, как мирно было на душе - словами не передать!

Вообще нужно, кажется, быть просто слепым и глухим, чтобы в лесу, на природе, в горах не веровать в Бога. Потому что природа, хоть и повреждена человеческим грехопадением, всё же славит Творца со всей очевидностью и мощью своего неистребимого жизнелюбия. Мы же, особенно в городах, живём в постоянном «шуме» человеческой суеты и мятежности, душой как бы пребываем в океане бурлящих страстей и вынуждены всё время напряжённо приспосабливаться и выживать в этом «бурлящем душевном море»… Ничего этого нет в мире природы, всё здесь просто и хоть не лишено борьбы и скорбей, но чуждо греха, так что душа вкушает отраду и радость всеобщей простоты и доверия Богу.

Я шёл по лесу и всё время продолжал думать о том, чтобы уже оставить окончательно сами попытки что-то писать, - но это уже не было прям так мучительно, а только присутствовало как печальная и скорбная неизбежность, с которой надо просто как-то смириться. И вот я шёл, искал без особого куража, мимоходом, полурассеянно, грибы и сживался потихоньку с этой мыслью о неспособности писать, с мыслью о необходимости оставить это дело раз и навсегда. Шёл по горной дороге, обходя протяжные, наполненные темной водой колеи, и вот в какой-то момент увидел, как что-то мелькнуло в куче веток, намытых ливневыми водами, какая-то необычной формы коряга. Я наклонился, поднял её и стал осматривать со всех сторон.

Это было что-то совершенно необычное даже для лесных причудливых форм, которых немало встречается на горных дорогах, особенно после дождей. И чем больше я эту корягу рассматривал, тем больше исполнялся… как бы вам сказать… благоговейного изумления и даже оторопи. Потому что эта маленькая коряга была не что иное, как совершенно уже готовая к использованию карандашница. Мало того, что она имела естественную и вместе с тем изящную внешнюю форму, так в ней ещё и было каким-то непостижимым природным образом «высверлено» отверстие для карандаша или ручки. Ну что вам сказать… Вот для меня эта находка была самым настоящим чудом. Ответом! Знаком! Милостью Божией, откровением, утешением… Называйте как хотите, но все эти наименования можно применить к моему тогдашнему состоянию безо всяких кавычек. Словом, для меня это был несомненный и очевидный знак благоволения Божиего, ободряющий голос: «Не унывай, Я с тобою… Не бросай любимое дело. Всё будет… всё получится, только в своё время…»

Всё. Не было больше никакой печали, никакого смущения и «неразрешимой» тоски, а была неизреченная тихая радость и окрылённость души, состояние какого-то ликования, которое поймет, конечно, всякий, кто оказывался в подобном положении. День превратился для меня в праздник. Мне уже не было дела до грибов, я просто шёл и шёл лесными дорогами, объятый чувством безконечной благодарности и радости от того, что Господь жив, что Он не оставляет Своим попечением никого. Никого! Даже такую безтолочь и «пылинку», затерявшуюся в просторах вселенной, как я. И это было одно из самых изумительных открытий в моей жизни, открытие, о котором невозможно забыть: Господь любит каждого!..

И неважно, что я так и не написал ничего «значительного», но зато Господь даровал мне счастливейшую возможность говорить о Нем! А это неизреченная радость и счастье для всякого православного «пишущего» человека.

Почему Бог «медлит» с исполнением нашего прошения - две причины

Но для чего я привел этот пример с карандашницей? О чем это говорит? Да вот именно о том, что Господь всё видит и всё знает в отношении каждого из нас и если «медлит» с исполнением того или иного нашего прошения, то вовсе не потому, что «не слышит», а по ряду иных причин. Но что же это за причины?

Во-первых, мы склонны мерить всё мерками земных интересов, и всё, что с этими интересами не согласуется, кажется нам пустым и ненужным. Это, кстати, относится не только к явно греховным и неполезным желаниям, но и к по-видимому благочестивым, но не учитывающим множество факторов, которые мы в силу своей ограниченности просто не можем учитывать. Так что когда мы просим что-либо у Господа, даже по-видимому и очевидно доброе, не будем забывать со всей ответственностью и решимостью добавлять: «Не как я хочу, Господи, но как Ты!»

В этом уже заключено смирение - совершенно необходимое условие всякой молитвы и прошения, а под решимостью мы подразумеваем внутреннюю готовность переносить с благодарностью и терпением все обстоятельства, которые будут попущены Богом после нашей молитвы. И вот это надо твердо запомнить: попущены они могут быть именно потому, что так надо, а не потому, что «Бог не слышит». Господь заботиться о нашем спасении в вечности, а для этого нам надо переживать во времени и трудности, и неудачи, и скорби, научающие нас блаженному и действительному смирению, без которого спасение невозможно.

Цель всякой молитвы - привлечь благость Божию, которая ведёт к покаянию (Рим. 2: 4). То есть безрассудно поступают те, кто думают посредством благости Божией исключительно решать какие-то свои житейские проблемы. Конечно, Господь помогает устраивать правильно, по-доброму и мирские дела, но в первую очередь Он ведёт нас к покаянию. И всякий раз, когда мы молимся Ему, надо помнить об этом и быть готовым принять всякие обстоятельства, приводящие нас к сокрушению и смирению.

По этому поводу вспоминается небольшой эпизод, рассказанный одним знакомым диаконом. Люди, довольно состоятельные и вполне удаленные от Церкви, попросили этого диакона организовать освящение их квартиры, что и было исполнено с большой торжественностью и благочестием. Священник с диаконом приехали, помолились усердно, и в этот же день освященную квартиру… основательно затопили соседи. Хозяева квартиры были смущены и даже возмущены: как же это так, что же это за молебен такой?! Но на самом деле Господь услышал молитву за этих добрых людей и даровал им именно то, что было нужно для их покаяния и исправления. И таких примеров достаточно много.

Другая причина того, что мы «не бываем услышаны», состоит в том, что, прося у Бога помощи, мы сами не хотим «и перстом двинуть», чтобы что-то поменять в своей жизни к лучшему. К лучшему, конечно, не в смысле достатка и комфорта, а в смысле большего тщания в исполнении заповедей Христовых. Потому что именно эта верность «приклоняет к нам милость Божию» и является «ключом» к благорасположению Божию, если можно так сказать.

Бог нелицеприятен, но Он Сам говорит устами пророка: Вот на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим (Ис. 66: 2). Под призрением мы и понимает эту особую близость Бога, Его готовность исполнить просьбу доброго и верного Своего слуги. А тому, что верность и есть главное средство умилостивления Бога, мы находим множество свидетельств и в Священном Писании, и в истории Церкви. И когда о великом чудотворце и пророке Илии говорится, что он был «во всем человек, подобный нам», то этим подчеркивается как раз, что Бог нелицеприятен, и если молитвы пророка были услышаны, то это, прежде всего, потому, что он сам был послушлив Богу. И апостол Иоанн Богослов говорит: Чего ни попросим, получим от Него, потому что соблюдаем заповеди Его и делаем благоугодное пред Ним (1 Ин. 3: 22).

Но и те, кто особенно близки к Богу за свое благочестие и послушание Его святой воле, - и они ведь не избежали многих трудностей в жизни, бед и скорбей. И даже мы знаем, что не все их молитвы были исполнены. А что уж о нас говорить! Так, например, апостол Павел несколько раз просил, чтобы Господь избавил его от загадочного «жала сатанина», данного ему в плоть. Святые отцы по-разному толкуют эту напасть, но сейчас важно другое, а именно: апостол так и не был избавлен от этой напасти, с пояснением, что сила Божия совершается в немощи (2 Кор. 12: 9), то есть человеку необходимо смирение для теснейшего общения с Богом, а смирение иначе не приобретается, как осознанием своей немощи. И действие благодати в человеке - главное, чего нам нужно искать, - не отменяет трудностей и скорбей этой жизни. И апостол, усвоив и восприняв всем сердцем этот урок, восклицает в назидание нам: Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силён (2 Кор. 12: 10). Только бы нам не подвергнуться гонениям и скорбям за собственное безчестие. Но и тогда мы можем приобрести духовную пользу, если станем переносить находящие скорби как заслуженное наказание - с покаянием и смирением.

Но что же такое смирение?

Каждый день православный человек просит о ниспослании ему Господом смирения как необходимого средства спасения. И действительно, ещё в Ветхом Завете о смирении говорится немало. Так, из псалмов Давидовых мы узнаём, что сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50: 19). Да и Сам Господь в Евангелии говорит: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11: 29). И апостол Пётр напоминает нам: Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать (1 Пет. 5: 5).

Но что же такое смирение? Разные святые говорят об этом разными словами. Но общим можно считать мнение, что смирение - это особый дар Бога человеку, особое состояние духа, отличающееся глубоким осознанием человеком своего истинного положения перед Богом и людьми. Кроме того, смирение - это умение с благодарностью принимать неудачи и скорби. Это умение - дар Божий, но подается он тому, кто его ищет. Без смирения же нет спасения - в этом единодушны все святые отцы.

Но что же значит на деле приобретение смирения? Чего нам ждать от Господа, когда мы просим Его о даровании нам смирения? А ждать нам следует таких обстоятельств, которые со всей очевидностью обнаружат нашу несостоятельность в какой бы то ни было области, или таких обстоятельств, когда мы сами перед собой предстанем в уничижённом и безпомощном виде, вопреки недавнему и, казалось бы, вполне основательному о себе мнению, опять же в какой бы то ни было области.

Чаще всего ответом на нашу просьбу о смирении бывают обстоятельства, слова или поступки других людей, идущие вразрез с нашими планами, пожеланиями и надеждами. Вот когда что-то внезапно случается совершенно не так, как нам хотелось бы, и в сердце появляется острая горечь разочарования, досада и пустота, так и будем знать: это момент посещения Божиего, и вместо досады, ропота, тоски и раздражения, скрепя сердце, пусть даже через силу, станем благодарить Господа за преподаваемый нам урок, терпеливо и благодушно испивая его горечь до дна.

Нам всем надо иногда быть неказистыми, нелепыми и неудачливыми. Нам необходим этот опыт как горькое лекарство от гордости. И если мы искренне и по совести старались сделать что-то хорошо, а вышло не так, как нам хотелось, - это не значит ещё, что вышло плохо. Просто Господь помогает нам приобрести смирение, а оно иначе, как познанием собственной немощи, не приобретается.

Итак, будем внимательны к обстоятельствам, и если они складываются так, что мы выступаем в униженном, безпомощном состоянии, - будем принимать эти обстоятельства с кротостью и без ропота как ответ Бога на нашу просьбу научить нас смирению. Потому что, по-видимому, иначе, как посредством уничижения (добровольного ли или невольного), нам научиться смирению невозможно. Только не будем роптать и жаловаться и возмущаться. Потому что тогда мы урок, преподаваемый нам по нашей же просьбе Богом, не хотим принять и, значит, только на словах, а не на деле хотим научиться от Господа кротости и смирению.

Богооставленность нужна для испытания нашей воли, веры и верности

Особо хочется сказать о «долгосрочном доверии Богу» в периоды, которые можно назвать хоть и не в полной мере, но отчасти периодами «богооставленности». Наверняка каждый православный христианин припомнит в своей жизни такой более или менее трудный период. Когда и молитва не идет, и умиления со слезами нет, и в душе смута и хаос, и уныние наваливается, и пустота, и проблемы какие-то, скорбь и туга душевная. Так вот что хочется сказать: такие периоды бывают в жизни каждого христианина; больше того - они должны быть, и к этому нужно быть готовым. Для чего они нужны? - Для того, чтобы испытывалась наша воля, ведь без этого испытания не может быть подлинной веры и верности. Когда Господь не то чтобы оставляет нас совершенно, а как бы ослабевает Свою благодатную поддержку, чтобы мы являли доброе своё произволение в трудных обстоятельствах внутренней и внешней жизни.

Эти периоды благословенны - вот что надо сказать, - хоть и трудны, конечно. И наша главная задача в эти периоды - оставаться верными Богу в своих помышлениях, словах и поступках, несмотря ни на что. Вот в этом и есть наша вера, в этом и состоит наше «малое» участие в страданиях Христовых, сораспинание Ему, без которого не может быть и совоскресения. Так что будем внимательны к себе и при наступлении такого трудного периода будем всё своё внимание и силы обращать на то, чтобы, несмотря ни на что, мыслить, говорить и действовать по-христиански. А во всём, что не будет у нас получаться (потому что многое не получается в эти периоды и «валится из рук»), будем сокрушаться и каяться и таким образом опять же будем приобретать несомненную пользу смирения.

После богоосталенности - великая и преестественная радость богообщения!

И вот что хочется сказать напоследок. Не было никогда и не может такого быть, чтобы после трудного и тягостного периода Господь не даровал бы человеку великой и преестественной радости богообщения. Только бы мы во время всех неудач, уничижений и расстроенностей вопреки всему сохраняли доверие Богу и старались не отступать от Него душой и сердцем, хранить верность Ему в словах и поступках. Вот об этом будем иметь главное своё попечение и будем помнить твердо, что Господь всегда рядом и никогда нас не оставит, только бы мы сами всем сердцем «прилеплялись к Нему» во всех обстоятельствах жизни с полным доверием и простотой.

Священник Димитрий Шишкин - «О доверии Богу»
15.06.2016 - pravoslavie.ru/94276.html

«Благословенные возможности»

На всякий день и час предоставляет нам Господь благословенные возможности.
И если мы будем стараться сознательно их использовать,
то Господь не оставит нас своей благодатью, укрепит и вразумит,
и введёт нас в Царствие Небесное!..

Как часто в своем нежелании жить сознательной духовной жизнью мы оправдываемся недостатком времени, занятостью, бытовыми заботами. Но ведь духовная жизнь не исчерпывается только обрядовой стороной. Да, безусловно, важно ходить в храм, исповедоваться и причащаться, молиться дома и в церкви, читать Евангелие, соблюдать посты… Однако за всеми требованиями церковной жизни обязательно должна биться жилка жизни иной, подспудной, не противной всему названному, а связанной с ним теснейшим образом.

Эта непременная, внутренняя жизнь не ограничивается только временем исполнения всех необходимых и перечисленных правил и предписаний. Больше того, - эта жизнь не должна прекращаться никогда, независимо от того, где мы находимся и чем занимаемся.

Оставим на время в стороне внешние признаки и атрибуты «церковной жизни» и поговорим обо всём, что осталось за её «скобками». Но поговорим именно с точки зрения этой подспудной жизни, которая всей нашей обыденной внешней деятельности может и должна придавать особенный, сокровенный смысл.

В самых повседневных и «не выдающихся» обстоятельствах нашей жизни Господь непрестанно подает нам возможности для исполнения Его заповедей. И всё дело только в том, чтобы нам об этом помнить и эти благословенные возможности не упускать.

    Как просыпаться и начинать утро

Вот, пропикал будильник утром. Вы пришли в сознание, но ещё не вполне проснулись, сонливость ещё владеет вами, никак не хочет отпускать… И всё, что маячит впереди в перспективе дня, кажется таким неподъемным, свинцовым, что просто невозможно поднять этот груз и куда-то потащить.

Но вы осените себя крестным знамением, исповедуя перед Богом решимость понести то, что приготовил вам наступающий день, выдохните от всего сердца: «Господи, благослови!», и - вставайте. Вот скажите мне - трудно это? Да не трудно! Или не слишком трудно, но польза от этого молитвенного воздыхания большая, потому что день начнется с обращения к Богу, без Которого мы не можем творить ничего, но Который в помощники никому не навязывается, а только ждёт нас, откликается на первый сердечный призыв.

Ну ладно… понудили себя, переломили лень, встали с Божьей помощью и стали собираться, куда собираетесь обычно. Сколько у нас с самого утра дел, которые можно смело назвать «автоматическими» и… сколько же дури мы успеваем передумать в своей голове, пока занимаемся этими безотчетными делами! Ужас. Можно целую книгу написать о том, что думают, чувствуют и переживают люди за какой-нибудь час, собираясь на работу. Только вот нужна ли такая книга? Потому что, боюсь, она не будет образчиком благопристойности.

А ведь каждое утро у нас есть возможность вместо привычного бреда наполнить свой ум и сердце молитвой, живым общением с Богом. Пусть даже повторяя самые простые, но исполненные непостижимой глубины и смысла слова:
- Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!
Скажете - это трудно: повторять про себя или вслух эту молитву, с памятованием о Боге, с сокрушенным обращением к Нему, пока мы умываемся, чистим зубы, готовим завтрак, одеваемся?.. Да не трудно, - опять же, в том смысле, что это милостью Божьей подвластно нам, и мы можем это делать, и это делание наполняет нашу, совершенно обыкновенную с внешней стороны, жизнь иным, особенным содержанием.

Но вот тут как раз и начинается самое интересное - путешествие с приключением, не выходя из ванной и кухни, не выбираясь из тапочек и халата. Потому что, как только вы начнете со вниманием и настойчивостью, с осознанием предстояния своего перед Богом, повторять те самые простые слова молитвы, тут же увидите, как со всех сторон полезут в душу, быть может, не замечаемые раньше, но «свои», домашние монстры: помыслы гордыни… блуда…. сребролюбия… зависти… гнева… Полезут настырно, с внутренними яркими образами, воспоминаниями и ощущениями. Непременно полезут, возмущаясь и ополчаясь на душу за то, что их привычное место заняла нежданная гостья - молитва.

И вот из этого «нашествия иноплеменников» каждый может узнать, кто является его действительными, а не мнимыми врагами. С какими именно страстями ему предстоит бороться. А узнав, может посредством всё той же молитвы противостоять им, обращаясь за помощью к Господу. И вот это будет уже начало действительно духовной жизни. Потому что содержание её именно в том и состоит, чтобы противостоять злу в себе, не принимать, не соглашаться с ним и, напротив, всеми силами души стремится соединиться, сочетаться с Господом - единственным подателем добра и света, и радости.

Здесь только важно одно, но принципиальное условие. Эта молитва, о которой мы говорили, имеет смысл только тогда, когда произносится пусть даже и беззвучно, но со вниманием и с сокрушенным смирением. То есть это не как какая-то «православная мантра», а именно средство покаянного, смиренного обращения к Богу. Вот это условие - сердечного сокрушения, покаяния - обязательное: мы знаем из Писания, что "сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит" (Пс. 50).

    Как извлекать пользу в вынужденных остановках дневных дел

Дальше - больше. Как бы мы ни были заняты на работе, какие бы у нас ни были «горячие дни», всегда и неизбежно случаются неожиданные остановки, которые вызывают обыкновенно у человека досаду, но с которыми он решительно ничего не может поделать. Словом, бывают моменты в течение дня, когда вы просто вынуждены ждать: в очереди… в транспорте… в пробках… пока собеседник ваш отлучился на минуту, но исчез на полчаса…

И вот у каждого из нас есть шанс за этой «досадной случайностью» и «недоразумением» разглядеть дарованную нам благословенную возможность остановиться. Не только внешне, но и внутренне. Перестать бежать, лететь куда-то в своем внутреннем устремлении, ложно представляющем нам, что цель находится где-то там - впереди. Потому что если в житейском смысле это может быть действительно так, то в духовном смысле наша главная цель всегда с нами, она всегда здесь и сейчас. Эта цель - освящение нашей жизни, стяжание, приобретение благодати Святого Духа и главные средства к этому: молитва, живое предстояние перед Богом и исполнение Его заповедей.

Ну, в самом деле, что мешает нам во время вынужденного ожидания внимательно и кротко молиться Богу. Молиться о том, чтобы Господь просветил нас, чтобы направил наши пути ко благу, чтобы даровал терпение, смирение и любовь, без которых христианская жизнь невозможна. И обо всем этом можно молиться, повторяя про себя всё те же простые слова: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!»

    Как духовно прокачивать Заповедь смирения

А сколько возможностей предоставляет нам повседневная жизнь для исполнения Христовых заповедей?! «Вы друзья мои, если исполняете то, что Я заповедую вам» (Ин. 15, 14), говорит Господь. И только от нас зависит, как мы используем тот или иной момент, то или иное обстоятельство: с пользой для своей души или во вред. И всё, что нужно для того, чтобы приобрести духовную пользу, - это быть внимательным именно с точки зрения духовной, оценивать всё происходящее с нами с точки зрения православной веры.

Одна из главных заповедей Господа - это заповедь смирения. Сам Господь говорит, обращаясь к нам: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф.11, 29). Без смирения, говорят святые отцы, любая добродетель теряет смысл. Но как же этому смирению научиться?

Сколько раз и даже в течение одного дня мы оказываемся в таких обстоятельствах, когда сами перед собой или другими людьми предстаем в уничиженном и безпомощном виде, вопреки недавнему и, казалось бы, вполне основательному о себе мнению… когда слова или поступки других людей идут вразрез с нашими планами, пожеланиями и надеждами…

Будем знать, что когда что-то случается не так, как нам хотелось бы, и в сердце появляется острая горечь разочарования, досада и пустота, это и есть момент посещения Божьего. И вместо досады, ропота, тоски и раздражения, - пусть даже через силу, скрепя сердце, - но станем благодарить Господа за преподаваемый нам урок, терпеливо испивая его горечь до дна.

Будем внимательны к обстоятельствам, и если они складываются так, что мы оказываемся в униженном, безпомощном состоянии, будем принимать эти обстоятельства с кротостью и без ропота, как преподаваемую от Бога возможность к приобретению смирения. Потому что, по-видимому, иначе как посредством уничижения (добровольного ли или невольного) нам научиться смирению невозможно.

Почему же смирение, часто связанное со многими неприятными для нас переживаниями, мы считаем великим даром Божиим? Да именно потому, что в смиряющих нас обстоятельствах мы видим свое действительное положение перед Богом и людьми, подлинно осознаём, что без Бога мы не можем творить ничего.

И видим не умственно только, а всем своим существом познаём эту истину глубоко и опытно. Как бы все дороги открыты, все пути - бери и делай, будь, стань, создай… А человек видит отчётливо, что ничего он сделать не может… Или то, что он делает, получается неказисто и худо, не так, как планировалось и хотелось. И вот это состояние собственной немощи очень и очень важно и ценно, - потому что научает человека искренне, а не по привычке только просить Господа о помощи… о вразумлении… о посещении, без которого жизнь становится пустой и безсмысленной.

И Господь по милости Своей не замедляет явиться. Иногда это бывает сразу, а иногда не вдруг, но не потому, что Господь не слышит отчаянных просьб безпомощного человека, а только потому, что хочет, чтобы урок действительного смирения запечатлелся в его душе основательно и твёрдо.

На самом деле всякие уничижающие нас обстоятельства, начиная с грубого слова и заканчивая крушением великих надежд, могут принести нам величайшую пользу, - если только мы научимся не отвергать их, а принимать с благодарностью, как великий дар Божественной благодати, как уроки, обнаруживающие истинное наше положение и развеивающие всякие прелестные мнения о себе.

Но если мы на резкое слово отвечаем резкостью, если в случае неудачи гневаемся и негодуем, если, ощутив свою безпомощность, впадаем в уныние - это значит, мы что отвергаем благословляющую десницу Господа. И тогда и горечь уничижения никуда не уходит, и плодов смирения, великой радости и утешения мы не найдем, потому что собственно смирения - нашего личного приятия уничижающих обстоятельств - мы не проявили. А без участия человека, без сознательного приятия благодати спасение невозможно.

Не случайно говорится, что "сила Божия в немощи совершается". Это истинно так, и каждому из нас Господь ежедневно предоставляет возможность испытать действие этой истины на себе. Только бы мы не отвергали эти благословенные уроки, только бы мы принимали добровольно и с радостью горькие, но полезные лекарства, необходимые для нашего духовного исцеления.

    Как духовно прокачивать Заповедь любви

Но не будем забывать, что высшая заповедь, с которой неразрывно связаны и все остальные - это заповедь любви, во-первых к Богу, а затем и к человеку. Не к человеку «вообще», потому что, как точно когда-то заметил Ф.М.Достоевский, «любить общечеловека - значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека», а человека конкретного, настоящего и живого, того, кого послал нам Господь в тот или иной момент жизни.

И началом любви, несомненно, может служить стремление смиренно и кротко переносить странности, нелепости, досадные черты чужого характера. Переносить именно ради Христа, ради исполнения Его заповеди. Переносить терпеливо, но и с горячей, пусть и трудно рождаемой просьбой о даровании любви к «неудобному», «вредному» и «невозможному» человеку. А ведь только это и есть путь христианский - путь терпения и любви, приобретение которой связано с крайними подчас усилиями воли, с крайним понуждением себя на добро и с крайне напряженной, горячей молитвой к Богу.

Священник Димитрий Шишкин - «Благословенные возможности»
21.01.2013 - pravoslavie.ru/58869.html

«Клин клином» - Как противостоять бесовским помыслам?

Райская сладость и неизреченная радость - это дар Божественной благодати,
но и от нашего произволения зависит сама возможность такого благодатного «одержания»…

Всем, так или иначе, досаждают помыслы, а точнее: через помыслы - сами бесы, духи злобы поднебесные. Но и воздействия эти бывают разными. Другой раз просто вдруг, что называется «на ровном месте», ни с того ни с чего поднимется в душе и сердце, а чаще всего в голове - буря каких-то совершенно безсмысленных, жестоких, хульных и блудных мыслей. Таких, что человек только подумает с расстройством и изумлением: да что за напасть, что за гадость такая?! я ведь ничего такого и не думаю и не хочу думать… откуда всё это?

Ну, откуда - мы уже поняли: это бесы, духи, и действуют они на душу именно в духовной сфере: через помыслы, ощущения, молниеносно возникающие греховные образы… Но всё это еще полбеды, а на самом деле и не беда даже, а только горестная и неизбежная часть нашего повседневного существования, потому что со времен грехопадения человека и до нынешнего дня бесы не перестают досаждать людям и решительно никто этих досаждений не избежал. И отцы святые утверждают единодушно, что сами эти «бури» вредить человеку не могут и не являются даже грехом, потому что совершенно не зависят от нашей власти. А нам только нужно быть внимательными к себе и, отвергая всю эту бесовскую околесицу, прибегать с теплой и крепкой молитвой к Богу - вот тогда на нас никакого греха не будет и никакого вреда не случится.

Но, увы, бывает и так, что человек замедлит вниманием, запутается «руками и ногами» своих размышлений и переживаний (пусть даже и не сочувствующих вовсе), и всё - пропал человек. То есть не то чтобы совсем пропал, но попался в бесовскую сеть, не может уже из нее выпутаться и только чем больше барахтается, тем больше запутывается, как муха в паутине. И тогда человек начинает страдать от каких-то греховных, тягостных и мучительных состояний. И даже если он начинает молиться, вопиять ко Господу - облегчение не всегда получает сразу или получает, но только на время, а потом опять страдает от этого плена. Почему так бывает?

Именно и только потому, что человек уделяет бесам внимание, и они этим вниманием овладевают настолько, что удерживают человека как бы насильно во власти той или ной греховной мысли, тех или иных греховных состояний и чувств. Состояния эти бывают мучительны и тяжелы для человека. И вот приходят к священнику люди и спрашивают: как же освободиться от этого одержания, от этих находящих мучительных и навязчивых состояний и мыслей?

Одержание бесовское лечится Бого-одержанием

Ответ здесь может быть только один: подобное лечится подобным. И одержание тягостными навязчивыми мыслями и чувствами лечится другим одержанием. Звучит это, я понимаю, странно, но это действительно так. И здесь надо сделать некоторое пояснение.

Слово «одержание» большинство православных христиан привыкло воспринимать только в негативном смысле, а между тем в Священных книгах во многих местах говорится об одержании человека Духом Святым, и радостью, и веселием, и любовью Божественной. Вот, например, отрывок из Акафиста Покрову Божией Матери: «Ужасом и радостию одеpжими, вси глаголахy: Радyйся, нерукотворенный омофоp, аки облак, над всем миром pаспpостеpшая». То есть речь идет о таком всецелом погружении человека в духовную жизнь, в общение с Богом, Пресвятой Богородицей и святыми, что душа точно забывает обо всем остальном и вкушает уже здесь, на земле, - путь даже только отчасти - райскую сладость и ничего больше не желает знать, видеть и понимать. Конечно, такая радость - это неизреченный дар Божественной благодати, но и от нашего произволения зависит сама возможность такого благодатного «одержания», потому что Отец Небесный дает Духа Святаго просящим у Него (см.: Лк. 11: 13). И непременное условие избавления от разных тягостных обстояний - это всецелое погружение в неизреченную радость общения с Богом.

Но, спрашивается, как же войти в эту радость?

Если говорить о большинстве из нас, то состояния мучительных «одержаний» бывают следствием нашей прежней греховной жизни: помышлений, слов и поступков и настоящей расслабленности и нерадения. И поскольку мы и вниманием своим, и сочувствием, а иногда уже и самими делами втянулись в греховный навык, «пленились» бесам, то и избавление от этого плена требует от нас в первую очередь глубокого и искреннего покаяния.

Но и само покаяние возможно только при соблюдении одного обязательного условия - при всецелом устремлении внимания к Богу, при предании себя в Его руки, при сознательном искании единства с Ним. И чем большее усердие и настойчивость мы проявляем в этом нашем устремлении, тем более обретаем надежды на освобождение из «рабского плена», на утешение и долгожданную встречу с Богом. Словом, внимание - это чрезвычайно важный и действенный инструмент нашей духовной жизни.

И чтобы было понятнее, о чем идет речь, расскажу небольшую притчу:

Вот так и нам нужно быть увлеченными Христом, и тогда никакие бесовские козни нам не будут страшны. Будем отвращать наше внимание от зла и устремлять к благу, всецело предавая себя в руки Божии. Такой должна быть наша молитва, и таким должен быть главный «метод» нашей борьбы со злом.

Святитель Феодор Едесский говорит об этом так: «Мучимые и в плену держимые страстьми, нередко в недоумении вопрошаем мы в себе самих, от чего претерпеваем мы это? - Ведать надлежит, что такие пленения бывают с нами по причине отступления нашего от созерцания Бога. Если же кто прилепится умом своим к Богу нашему и Владыке, то - верен Бог - Сам Спаситель всех избавит такую душу от всякого пленения… Но сподобиться сего от нас зависит» (Добротолюбие. Т. 3. Гл. 90).

Бог открывает Себя взыскующим Его

В течение даже одного дня душа наша меняет духовные состояния, как одежды, по многу раз. И даже, бывает, это происходит вовсе без нашего желания и участия, так что мы удивляемся и противимся и мучаемся даже, потому что одежда иная нам совсем не по душе, но как бы против нашей воли продолжает некоторое время нас облекать. Что же делать? Да очень просто: противиться одежде греховной и взывать ко Господу, жаловаться на насилие бесовское, и оно вскоре отойдет, будучи отогнано милостью и силой Божией.

Многажды в течение даже одного дня бесы как бы примеряют на нас свои бесовские одежды в виде тех или иных страстных обстояний, чувствований и помыслов. Но нам надлежит всем сердцем, всей душой, всем помышлением с крайним усердием искать облачения в единственно истинную нашу одежду - в «брачную» одежду благодати Божией. И единственно в этой одежде душа чувствует себя по-настоящему хорошо, радуется тому, что она такова, какова и должна быть в очах Божиих. Какая же это неизреченная радость!

Как говорит святитель Григорий Палама: «Даже зло способствует добру при доброте воли», имея в виду, что насилие бесовское при нашем непреклонном стоянии в добре и усиленном устремлении к Богу содействует нашему спасению.

И даже если не удается нам пребывать в счастливом и постоянном общении с Богом, то можно уж точно сказать, что стремиться к этому нам надо всемерно и сама возможность такого благодатного «одержания» во многом зависит от нашего устремления. Будем помнить, что Бог открывает Себя взыскующим Его и чем более усердно и настойчиво это взыскание, тем более отрадным и утешительным будет ответ. Таков закон духовной жизни, потому что Бог «взыскающим Его мздовоздаятель бывает» (Евр. 11: 6).

Священник Димитрий Шишкин - «Клин клином»
25.04.2016 - pravoslavie.ru/92762.html

«Добро пожаловаться»

Пока нет блаженной простоты - будем стремиться к стяжанию её,
внимательно наблюдая за внутренней нашей духовной жизнью,
решительно отвергая от себя всякий греховный прилог
и всецело обращаясь к Богу, прося у него со смирением защиты и помощи…

Помню, сетовал своему духовнику, ныне уже покойному, схиархимандриту Ионе на то, что помыслы бесовские одолевают порою так, что просто сил нет. И понимаю, что главным образом происходит это по моей же вине, потому что где-то когда-то раньше допустил в свою душу те или иные греховные помыслы, согласился с ними, усладился, побеседовал с расположением, а там уже пошло-поехало… И неважно, что далек был тогда от веры и толком не понимал, что происходит. Просто законы духовной жизни неумолимы, и действуют они, уж поверьте, куда точнее и неотвратимее, чем законы человеческие. И посеянные врагом при нашем добровольном содействии плевелы, увы, рано или поздно дают свои всходы, бороться с которыми бывает ох как не просто. Словом, плакался я батюшке на бурю помыслов, а он так горестно руки воздел и говорит: «А ты жалуйся на них Богу!» И всё. Вот так просто. И как-то все вопросы сразу отпали…

Потому что главная причина нашего омрачения от нашествия помыслов зачастую состоит в том, что мы сознательно или безсознательно вступаем в связь с ними. Безсознательно - те, кто не следит за своей духовной жизнью, за состоянием своего сердца, по рассеянности, а сознательно - те, кто уже одержим страстью, и служит ей самозабвенно и добровольно. Но есть и ещё один вид общения с бесами, по виду «благочестивый», а на деле опасный - это когда мы начинаем с бесами неистово бороться.

Противоречие бесам и борьба с ними - дело лишь духовно опытных

Вот здесь нам надо задержаться на минутку, чтобы разобраться, о чем идёт речь. А речь идет о том, что мы, иногда полагая, что противостоим бесам и боремся с ними, на самом деле делаем ровно то, что им нужно, то есть отдаем им всецело и без остатка всё своё внимание, пусть даже и с «отрицательным», как нам кажется, зарядом. Послушаем, что говорит о такой опасности преподобный Исаак Сирин: «Не прекословь помыслам, всеваемым в тебя врагом, но лучше молитвою к Богу прерывай беседу с ними» (Добротолюбие, т. 2, стр. 661; §55).

Более того, бесы, оказывается, ищут брани с нами именно потому, что главная их задача - отвлечь нас от Бога и запутать ложным представлением «благочестивой борьбы», в которой они на самом деле попросту потешаются, издеваются над нами, играют как кошка с мышкой. Потому что человек, самочинно выступающий на брань с бесами, становится в их руках игрушкой и легкой добычей.

Да ещё и в борьбе этой может незаметно выпестоваться в нас такая тонкая гордыня и тщеславие: вот, мол, какой я всё-таки борец несокрушимый и стойкий, помоги мне, Господи!.. Но Господь помогает (и это важно понять) только тем, кто подвизается законно, а самочинное и безрассудное воительство может очень даже легко оставить нас вовсе без Божьего благословения. Больше того, человек так втягивается в эту «благочестивую брань», что во всём и везде видит одни только происки бесовские, становится суров и жесток, склонен к гневу и осуждению, объясняя и оправдывая это тем, что «мир во зле лежит» и он, добрый воин Христов, пребывает в лютой и праведной брани.

Вот почему святые отцы единодушно говорят, что противоречие бесам и сознательная борьба с ними есть дело духовно опытных. А уж мы с вами вряд ли можем себя причислить к числу этих благословенных людей. К тому же, бесы ищут брани именно для того, чтобы отвлечь человека от молитвы, от Господа и под «благим» предлогом сделать его подозрительным, жестоким и злым. Впрочем, это утверждение вовсе не отвергает необходимости обличать и искоренять зло, но только призывает нас более пещись о прилежании Богу, нежели о самостийной борьбе со злом. Потому что и сама молитва тогда становится безплодною, а точнее сказать, и вовсе перестаёт быть таковой, потому что цель молитвы - это приобщение свету, а без смирения это невозможно. И если человек одержим мраком по причине гордости, то и молитва его не является больше в полном смысле молитвой, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать.

А ты помолись, жалуйся на них Богу, повергая пред Ним немощь свою

Поэтому особенно важно нам уметь переключать внимание от общения с бесами, пусть даже неприязненного, к общению с Богом. Потому что именно «освящение наше» есть воля Божия, а не противоречие и борьба с чем бы то ни было. А освящение происходит только тогда, когда мы, отвращаясь от бесовских воздействий с презрением, всем умом, сердцем и душою, всем своим существом обращаемся к Богу. И молитвенное воздеяние рук в этом смысле очень символично, потому что означает оно исповедание совершенной своей безпомощности и всецелого предания себя в руки Божии.

Вот почему и другой святой, преподобный Варсонофий Великий говорит: «Не прекословь борющему тебя помыслу, потому что враги сего желают и (видя прекословия) не перестают нападать; но помолись на них Господу, повергая пред Ним немощь свою и Он может не только отгнать, но и совершенно упразднить их». (Добротолюбие, т. 2. стр. 567, §32)

Другое дело, что греховный прилог действует, как правило, не только через мысль, но и через некое духовное обстояние. Даже оторвавшись мыслью и обратившись ко Господу, бывает трудно оторваться от состояния некоего духовного одержания, которое особенно мучительно и которое более всего влечет к себе внимание человека, настолько, что он всё остальное престает замечать и осознавать.

Вот здесь и важна та самая воля и твердость (о которой так много говорят всевозможные светские психологи, не то чтобы преувеличивая значение этих качеств, но зачастую придавая им неправильное значение и направление). Потому что назначение воли и твердости намерения состоит именно (и прежде всего) в том, чтобы предавать себя в руки Божии, несмотря ни на что и вопреки всему. И тогда уже, получив от Господа благословение, освященная воля и разум, все способности нашей души и тела начинают действовать правильно. То есть и воля, и твердость нашего намерения, будучи освящены Господом, помогают нам правильно служить Ему. Так и только так. (А психология светская, оторвав эти наши способности от Бога, предлагает нам их каким-то образом воспитывать и укреплять, не понимая, что, укрепляя волю и то, что принято называть характером, без Бога человек сознательно и сам, по доброй воле пестует и укрепляет в себе гордыню и упрямство, способное не созидать, а разрушать полноту человеческой жизни).

При нападении помыслов, любых, греховных, сообразных восьми основным страстям с их подразделениями, человека обуревает зачастую совершенное смущение и растерянность. И к этому надо быть всегда готовым. То есть знать, что именно так действует враг рода человеческого. И первым долгом не теряться, не впадать в панику. Потому что паника - это как раз именно то, чего более всего хочет от нас враг. Но как бы ни было смутно, безпокойно и страшно, станем приводить себе на ум простые слова из Священного Писания и даже повторять их как молитву. Например, апостол Павел говорит в одном месте: «Дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия» (2 Тим. 1: 7). Какие простые и вместе с тем исполненные духовной силы слова, способные утвердить человека в минуту духовной растерянности и страха! Или вот ещё замечательные слова: «Покоритесь Богу; противостаньте дьяволу и убежит от вас» (Иак. 4: 7). Заметим, что противостояние здесь именно предполагается в единении с Богом, поборающим всякую нечисть. Приведение на ум таких простых и сильных высказываний в трудные моменты нападения бесовского, помогают человеку укрепиться духовно и как бы установиться на твердом фундаменте для предстоящей молитвы.

А дальше уж нужно предавать себя всецело в Божии руки и крепко «жаловаться» ему на досаждающих нам бесов. И Господь, любящий нас, обязательно оградит, заступит, очистит и освятит нашу душу и тело. Только нужно помнить, что освобождение это от обстояния бесовского случается не всегда сразу. Иногда нужно нам в этом своем обращении и жалобе Богу, в предстоянии Ему побыть, помучиться и потерпеть какое-то время от злобы бесовской. И даже зачастую именно так и бывает потому, что велика роль искушения, скорби и терпения. В искушении и скорби укрепляется наша вера и добрая воля, а значение терпения столь велико, что Сам Господь призывает нас к тому, чтобы мы «терпением нашим спасали души наши» (См. Лк. 21: 19). То есть даже если нападают на нас бесы, как волки мысленные, и мучают, и терзают человека в безчисленных страстных помыслах, главное - отвергая их со всей решимостью в первый момент, в следующий миг отвращаться от них с презрением и всё внимание своей души, все силы обращать ко Господу, предстоять к Нему в крайнем напряжении и смирении.

Искоренять причины - наше превозношение, тщеславие и гордость

Ещё одна очевидная причина усиления брани и нападения на нас тех или иных греховных помыслов, сообразных с одолевающими нас страстями - это наше превозношение, тщеславие и гордость. Так что можно даже сказать, что всякой почти буре греховных помыслов предшествует тайное или явное превозношение. Святые отцы так и говорят: «Благодати предшествует смирение, а наказанию предшествует самомнение» (Добротолюбие, т.2, стр. 732; §229). Таким образом - через нападения злых духов - Господь смиряет человека и напоминает ему об истинном его безпомощном и падшем состоянии.

Поэтому первое, что нужно сделать, когда после молитвы и обращения к Богу брань немного поутихнет или совсем упразднится, - привести себе на память, где и когда мы превознеслись, хоть в малом чем, погордились или испытали надмение, осудили кого, а припомнив - от души исповедовать свой грех перед Господом и попросить от сердца прощения, не дожидаясь исповеди, потому что до исповеди, возможно, мы просто забудем то, в чём хотели покаяться. Поступая таким образом, мы не лишим себя и прощения, подаваемого в Таинстве исповеди, когда священник во время разрешительной молитвы говорит: «Господь и Бог наш Иисус Христос… да простит вся согрешения твоя», подразумевая и те прегрешения, которые хоть и не были названы на исповеди по забвению, но были покаянно исповеданы в сердце ранее.

Может подуматься кому-нибудь, что всё, о чём идет речь - это какое-то сугубо специфическое занятие, что называется, для «посвященных», в то время как простому человеку, христианину вовсе не надо об этом знать, а просто «жить - не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем - мое почтение», как говаривал блаженной памяти преподобный старец Амвросий Оптинский. Но вот в том-то и дело, что, призывая нас к такой простоте, батюшка предлагает нам всем сердцем, и всей душой, и всеми помышлениями своими приближаться и устремляться к Богу. И только от такого всецелого устремления и может объять нас, да и то не сразу, эта блаженная простота. А пока её нет - будем стремиться к стяжанию, приобретению её, внимательно наблюдая за внутренней нашей духовной жизнью, решительно отвергая от себя всякий греховный прилог и всецело обращаясь к Богу, прося у него со смирением защиты и помощи.

Священник Димитрий Шишкин - «Добро пожаловаться»
10.03.2015 - pravoslavie.ru/77757.html

«Вечный покой сердце вряд ли обрадует?»

(Строка из песни Леонида Дербенёва «Есть только миг»)

Всё самое возвышенное, что переживает человек в своей жизни,
есть слабый отсвет той высшей небесной радости,
к полноте познания которой призван каждый человек…

Хочется несколько слов сказать об одном распространенном, но превратном суждении. А именно о том, что христианское безстрастие - это-де простое безчувствие, так что непонятно вообще, зачем к нему нужно стремиться и почему оно считается добродетелью. Больше того, само неправильное понимание слова «безстрастие», его значения отталкивает многих от истинной веры и заставляет говорить о какой-то «скучности» и «пустоте» Православия. Говорят еще при этом, что жизнь, саму ее соль, энергию и движущую силу составляют как раз сильнейшие страсти: гордости, тщеславия, блуда, чревоугодия, гнева, ревности, зависти и т.д. А без этого всего жизнь представляется некоторым пресной и безсмысленной.

К этому же превратному пониманию безстрастия относится и представление о «вечном покое», который (как мы слышали) «сердце вряд ли обрадует». То есть предполагается, что это какой-то покой человека, пребывающего в вечно вегетативном состоянии. И даже многие, уверен, воскликнут с удивлением: а что, разве не так? И вот тут необходимо со всей решимостью ответить: да, конечно, не так! И «вечный покой» означает не что иное, как свободу человека от зла и его последствий - мучительной мятежности и страданий.

Вообще превратное суждение о безстрастии происходит от того, что человек, будучи одержимым злыми страстями, совершенно не представляет себе жизни вне их действия. Он находится как бы в мрачном облаке, окружен им, не видит света и другой жизни, кроме жизни в сумраке, себе не представляет. А между тем эта иная жизнь не только возможна, но только ее и следует назвать в полном смысле жизнью. И жизнь эта не только не скучна и не пуста, но исполнена такой полноты, красоты и святости, что всякий, кто, отрешившись от плотских страстей и похотей, познал бы радость этой - безстрастной - жизни, изумился бы и возликовал и не захотел бы уже ни за что возвратиться к прежней жизни, которая показалась бы ему теперь и скучной, и мрачной сверх всякой меры.

Да ведь так оно и есть на самом деле. Кому приносят плотские страсти настоящую радость? Никому! Они доставляют только краткосрочное и притом болезненное наслаждение, а потом остаются от этих наслаждений в душе саднящее сожаление, пустота, тоска, мрак и страх, которые только увеличиваются от одного «приступа» страсти к другому, так что ни о какой радости и полноте жизни говорить не приходится, и это известно всякому пусть даже страстному, но внимательному и честному перед собой человеку.

Вся борьба христианина, вся его жизнь нацелена на то, чтобы с Божией помощью освободиться от рабства этим мрачным страстям. Но за этой свободой вовсе не следует и не наступает пустота безчувствия, а шаг за шагом, постепенно, милостью Божией, но и посредством наших трудов открывается красота и богатство иного, горнего мира.

Сама борьба со страстями вводит нас в неведомую высшую жизнь

Но откуда же берут начало страсти в человеке? Святые отцы говорят о неотъемлемой «страстной способности души», главные свойства которой - желание и воля. Так что человеку свойственно желать и волею стремиться к достижению желаемого. Весь вопрос только в том, чего именно человек желает и к достижению чего он стремится. Призвание наше в том, чтобы страстную силу души подчинить духу и, возлюбив Господа «всем сердцем, всею душею и всем помышлением», а также «ближнего, как самого себя», терпением и постоянством в доброделании достичь Царствия Божиего.

Но мы вместо света возлюбили тьму, вместо правды - ложь, вместо красоты - безобразие и так постепенно достигли мрачного состояния нечувствия. А это самое страшное, что может быть, потому что душа, омертвев, уже не понимает своего призвания и не стремится к его достижению. То есть зло есть не что иное, как извращение добрых свойств души и отступление от их действительного предназначения. И безстрастный, по свидетельству святых отцов, это тот, для кого «так же привычны добродетели, как для страстно одержимых - безобразные наслаждения» [Григорий Палама, святитель. Триады в защиту священнобезмолствующих. 5:19; ср.: Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. 29:9].

Но не только совершенное отсечение страстей (что свойственно немногим), но и само начало прекословия им, начало борьбы со страстьми - вводит человека в новую, ранее ему неизвестную жизнь. И насколько человек противится страстям - не своими силами только, но обращаясь за помощью к Богу, - настолько начинает открываться в нем та самая иная - высшая - жизнь, исполненная освящающих душу состояний, переживаний и чувств.

Святые отцы напоминают нам, что одними только словами эту полноту не передать и одним желанием не усвоить. Более того, само представление о духовной жизни открывается человеку не иначе, как в многотрудном опыте преодоления страстей и похотей. Святитель Григорий Палама говорит об этом так: «Живущие в миру должны принуждать себя делать мирские дела по Божиим заповедям; поэтому страстная часть души, вместе со всеми другими подвергаясь принуждению, тоже должна действовать по ним. Принуждение, укоренившись со временем в привычку, производит устойчивую наклонность к исполнению заповедей и превращает эту наклонность в постоянное свойство; то, в свою очередь, дарит душе прочную ненависть к дурным свойствам и состояниям, а такая ненависть к злу приносит плод безстрастия, от которого рождается любовь к единому Доброму» [Григорий Палама, святитель. Триады в защиту священнобезмолствующих. 5:20].

Таким образом, безстрастие есть не умерщвление своей страстной природы, но ее очищение, преображение и устроение в согласии с Божиим замыслом о человеке. Цель этого делания заключается в том, чтобы «ненависть к злу и любовь к Богу и ближнему» стали естественным содержанием нашей страстной природы. Сознательное, с самопонуждением, настойчивое и постоянное устремление человека к Богу постепенно содействует преображению, изменению человека, так что он начинает уже жить в большей степени не земными интересами и заботами, а желанием соединения с Богом. Самим этим словом - «безстрастие» - святые отцы обозначают как бы границу, перешагнув через которую человек вступает в иной мир, совершенство которого, именуемое «благом будущего века», по святителю Григорию, «выше всех наших чувственных и умственных способностей» [Григорий Палама, святитель. Триады в защиту священнобезмолствующих. 6:39].

Иногда Бог сам показывает сияющую красоту благодатной жизни

Но без труда, без упорства и постоянства в доброделании никто не способен познать даже начатков этой подлинной и радостной жизни. Исключение составляют только те случаи, когда Господь, желая перемены человека к лучшему, силою Своей извлекает его из мрачной тины страстей и на время показывает сияющую чистоту и красоту жизни в согласии с Богом. И человек, будучи восхищен этой красотой, светом и радостью, даже если и ниспадает по немощи в прежнюю тину страстей, уже не радуется пребыванию в ней, как прежде, а томится по высшему и лучшему и плачет и сетует, так что становится непонятен и чужд недавним своим соучастникам в мрачном греховном пиршестве.

Но и для этих людей, а точнее сказать - для всех нас (потому что все мы в той или иной степени живем во грехе) есть возможность узнать о той - иной - жизни не из книг только, но и опытно, на самом деле. Так же явно, как мы знаем нашу повседневную страстную и, увы, привычную жизнь. Для этого нужно только довериться Христу, взыскать от всего сердца Того, Кто единственный имеет власть извлечь нас из тины греха, почему и именуется Спасителем.

А довериться Ему - это значит не относиться к Евангелию и Церкви как к какому-то мрачному пристанищу странных людей. Говорю так, потому что именно так многие и относятся к Церкви, и само это отношение есть внушение духа тьмы, который не хочет человека упускать из своих сетей и потому омрачает его настолько, что сам свет видится ему тьмою и сама радость представляется воплощением тоски и скуки.

Здесь именно первый шаг - понять и поверить, что Церковь и Евангелие и Сам Христос - это нечто совсем иное, чем пытаются представить в нашем воображении лукавые бесы. Понять это и начать делать пусть маленькие шаги, но шаги доверия навстречу Тому, Кто неложно обещает нам «радость неизреченную» и притом не временную, а вечную.

От чистоты духовного ока зависит степень освящения

Здесь надо сказать еще вот о чем. Весь наш обыденный и привычный мир относится, если можно так сказать, к сфере душевно-плотской. И хоть говорят, что у животных нет души, но это - душевно-плотская жизнь - все-таки то, что объединяет нас с животным миром. Что и дает некоторым повод утверждать, что мы хоть и высшие в своем роде, но всё же животные и не более того. Но так говорят те, кто не знает, а часто и не хочет знать о высшей части человеческой личности - о духовном уме, или о духовном оке, как его именует Сам Господь, об неотторжимой части, дарованной человеку Богом.

Значение этого дара столь высоко, что именно зримое духовным оком и преподаваемое посредством его душе и телу определяет подлинную ценность и содержание человеческой жизни. Именно посредством духовного ока человек зрит Божественные тайны и посредством духовного ума воспринимает от Господа освящение. И это освящение распространяется затем на душу и даже на само тело, так что весь человек, целиком становится уже духовным. Могут быть разные степени этой духовности, и степени эти именно зависят от степени просвещения, а само просвещение напрямую зависит от чистоты духовного ока, от чистоты духовного ума. Чем более он чист, тем более ясно человек осознает присутствие Божие и тем полнее он воспринимает от Бога освящающую и преображающую благодать. И чем более затемнено это око, тем менее человек освящен, так что может быть и вовсе плотским, то есть ущербным по сравнению с тем, кем он призван быть. Потому что к полноте жизни в Боге призваны не отдельные люди, но все и каждый, и всем и каждому Господь дарует эту святую возможность - приобщиться Его свету, Его благодати и жизни.

Всё дело в перемене человеческой воли, всё в наших руках!

Но мы мало ценим этот дар и волей своей, как мы сказали уже, отвращаемся от Бога и обращаем взгляд с небес на землю, умом погружаемся исключительно в земные дела и так, постепенно омрачаясь, становимся настолько земными, что, не замечая своего омрачения, уже не мыслим другой жизни, кроме жизни мрачно-плотской. В таком состоянии мы совершенно не хотим уже и слышать о какой-то иной, высшей, духовной жизни, а если и говорим о ней, то совершенно не понимаем, о чем говорим, потому что суждения и представления имеем только плотские. И происходит это ни по какой иной причине, кроме как нежелания нашего устремляться к Богу всем сердцем и всей душой и принимать от Него просвещение и освящение.

Итак, всё дело в человеческой воле. Но это и радостно, потому что перемена воли, подвластная человеку, может содействовать его преображению и освящению, и Сам Бог желает нашего просвещения и освящения, только без нашей воли и без нашего желания с понуждением это освящение невозможно.

О «страсти безстрастной» - страдании, очищающем душу

Отдельно надо сказать о страсти в значении страдания - и именно о «страсти безстрастной», то есть о страдании, очищающем и преображающем душу. Это всякое страдание, переносимое, во-первых, с осознанием своей греховности и, во-вторых, с терпением и смирением. А также страдание истинного покаяния и очистительный плач о своих грехах. Эти и подобные им страдания благословенны и помогают человеку избавиться от греховных страстей. Так, апостол Павел говорит: «Радуюсь… что вы опечалились к покаянию» (2 Кор. 7: 9). То есть такая печаль полезна. А апостол Петр учит, что «страдающий плотью перестает грешить» (1 Пет. 4: 1). То есть страдание полезно для души, но, опять же, при том условии, что человек переносит страдания с верой, терпением и смирением. Потому что безверие и ропот с отчаянием не только не облегчают страдания, но еще и усугубляют их, лишая душу, как строптивую и злую, божественного утешения и помощи.

Итак, будем помнить, что истинное безстрастие, по слову святых отцов, есть «мирное состояние души, в котором она неудободвижна на зло», и именно в этом состоянии открывается человеку дверь в Царствие Божие, в высшую радость, которую у нас никто не отнимет.

Священник Димитрий Шишкин - «Вечный покой сердце вряд ли обрадует?»
25.08.2015 - pravoslavie.ru/81572.html

«Два возрождения»

Сам Господь, пострадавший и умерший на кресте,
воскресший и вознесшийся на Небеса, даровал нам возможность
достижения благодатной полноты человеческой жизни…

Во вторую неделю Великого поста Святая Церковь чтит память святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского. Это событие даёт нам повод поговорить о кризисе так называемого Западного Возрождения, питающегося от аристотелевской философии, платоновской теологии и птолемеевской астрологии, смешавшихся с поврежденной на Западе христианской верой. Поговорить, с одной стороны, об этом, а с другой, - о подлинном Возрождении человека. О Возрождении в Духе Святом, о Преображении, к которому и призывает, согласно со Святыми отцами, Божественный Григорий Палама.

Итак, немного истории - ровно столько, чтобы мы могли понимать, о чем идет речь. В первой половине XIV века в Константинополе появился молодой образованный и ученый монах, эстет и ритор по имени Варлаам Калабрийский. Прибыл он из Южной Италии и в считанные месяцы обворожил тех, кого сегодня назвали бы «правящими элитами». А дальше произошло следующее.

Варлаам узнал о распространенной в православных монастырях практике «умного делания», когда посредством сосредоточенной Иисусовой молитвы некоторые монахи достигают видения так называемого Нетварного света. И вот тут образованный монах стал насмехаться над самой возможностью такого видения и даже более того - отвергать саму мысль, что свет, явленный Господом на горе Фавор - свет нетварный, то есть несотворенный подлинный свет Божества. Варлаам утверждал, что человек, как тварное существо, в принципе не может воспринимать ничего, что относится к нетварной области Божества. Собственно, на этом суждении и основано всё западное богословие - на мнении о том, что между вечным несотворенным Богом и всем тварным миром не может быть никакой сопричастности, никакого духовного сообщения. Отрицая возможность приобщения человека нетварному Божеству, Варлаам фактически отрицает саму возможность духовной жизни для человека, оставляя его наедине с собой и с бесовскими энергиями этого падшего мира. Святитель же Григорий Палама в согласии с Церковью различает непостижимую безначальную сущность Бога и Его силы, энергии, которые «допускают приобщение себе» человека.

Свои насмешки и «обличения» Варлаам Калабрийский облек в форму рукописей, которые вскоре стали иметь хождения в образованных слоях византийской элиты, а затем стали распространяться и в остальных слоях православного народа.

И вот тогда Господь явил миру воистину светильника веры - образованнейшего человека своего времени, воспитанника Святой Горы и апологета «умного делания», тогда ещё иеромонаха Григория Паламу. Ему в руки попались сочинения Варлаама Калабрийского, и будущий святитель, заметив в них явные погрешности против чистоты истиной веры и осознав, какое смущение эти погрешности могут внести в жизнь Церкви, также письменно, аргументировано и по существу ответил на все ошибки в суждениях новоявленного «учителя». Так началась заочная полемика, растянувшаяся на несколько десятилетий и названная впоследствии «эпохой паламистских споров».

Итак, во вступительном слове к своим полемическим богословским заметкам, объединенным впоследствии под названием «Триады в защиту священнобезмолствующих», Григорий Палама противостоит мнению, что познание Бога возможно только посредством образования и науки, то есть через познание преимущественно рассудочное. В то время как путь приобретения «знания истины» - это путь отвержения греха и исполнения Заповедей, путь молитвы и всецелого устремления к Богу. Можно сказать, что квинтэссенция всего этого полемического трактата заключена в следующих словах Святителя: «Благодать и энергия обожения - другое, чем добродетель и мудрость». Здесь заложен главный конфликт между Западом и Востоком, между душевностью и духовностью, между латинско-протестантским миром и Православием. Здесь обозначены два взгляда на саму природу человека, на его призвание и пути достижения высшей цели человеческой жизни.

У нас часто путают понятия душевности и духовности. Считается, что ученость, образованность, доброжелательность и культурность - уже признак высокой духовности. Но на самом деле это ещё только признаки душевности, и именно таким - образованным, интеллигентным, мягким и предупредительным - человеком может быть даже убежденный атеист и безбожник. О принципиальной разнице между душевностью и духовностью говорил и апостол Павел. Более того, он утверждал, что «душевный человек не принимает того, что от Духа Божия» (1Кор. 2:14), то есть уже тогда, на заре Христианства, Апостол Павел предупреждал об опасности автономного, безблагодатного суждения об устройстве этого мира и самого человека. Именно по этому - увы, безблагодатному - пути и стала развиваться богословская, а затем и научная, культурная мысль Запада. И в основании всей западной модели мировоззрения лежит мысль о невозможности благодатного общения и единения человека с Богом, то есть безблагодатность.

В противопоставление этой ложной идее святитель Григорий Палама с возможной полнотой раскрыл православное святоотеческое учение о благодатном единении человека с Богом, как о главной цели человеческой жизни. Суть этого учения заключается в том, что Бог непознаваем в Своем существе, но общение и единение с Ним для человека необходимо и возможно посредством нетварных Божественных энергий.

Иначе говоря, западное богословие, отвергающее учение о несотворенных Божественных энергиях, фактически отсекло от себя Бога и положило «великое и непроходимое зияние» между Богом и человеком. Последствием этого стало постепенное, но неотступное разложение духовной и нравственной жизни на Западе, что мы и наблюдаем сейчас во всей очевидной и удручающей полноте. Фактически святитель Григорий говорит о том, что западные философы придумали себе какого-то иного «неприобщаемого бога», так что (добавляет он с горькой иронией) «надо, видно, искать нам другого Бога, не только самодостаточного, но еще и благого, как-то приобщимого, чтобы, приобщаясь Ему, мы существовали, жили и обоживались». То есть речь идет не о каких-то частных и второстепенных вопросах, а о важнейшем вопросе отношений человека с Богом.

Не отвергая в принципе полезность знаний, святитель Григорий крайнюю увлеченность идеями научного прогресса сравнивает с одержимостью другими пагубными страстями. Все они удаляют человека от Бога и обрекают его на пустоту и страдание. Вообще если занятия внешней мудростью и полезны, то лишь на время, для развития инструмента общения с веком сим, а затем должно быть оставляемо. «Близок к Богу не многоученый, а добродетелями очистившийся от страстей и в неотступной и чистой молитве прилепившийся к Богу», - напоминает Святитель.

Влияние исихазма (учения о приобщении человека Божественной благодати) на духовное, культурное и политическое развитие Православного Востока XIV-XV веков было чрезвычайным. Именно это позволяет говорить нам о феномене «Восточного возрождения», которое оказало свое благодатное воздействие и на Русь. Но последовавшая затем турецкая экспансия на Востоке и усиление влияния западной культуры на Севере во многом искусственно сдержали энергию этого возрождения. Западное же Возрождение явило себя во всей полноте и далее - в периодах всё большего угасания и вырождения, вплоть до сегодняшней псевдокультуры секулярного либерализма и постмодерна.

Но потенциал того, что мы назвали «Восточным возрождением», не может быть исчерпан, ибо его основанием является Сам Господь Иисус Христос, истинный Бог и истинный Человек. Образ Преображения, Фаворского света стал ключевым в богословии святителя Григория Паламы. Господь на Горе Фавор явил нам не только Свою Божественную славу, но и показал то, к чему призван каждый человек и достижение чего возможно при участии нашей доброй воли, - преображение собственной жизни в соработничестве с Богом и достижение единства с Ним в Горнем свете.

Потенциал действительного (восточного) Возрождения заложен в понимании природы человека и его призвания. Святитель Григорий показал, что «полноту исполнения возраста Христова», то есть полного раскрытия своего потенциала, человек достигает только в единстве с Богом. И в этом принципиальное отличие подлинного человеколюбия от гуманизма, который высшей ценностью этого мира полагает человека греха со всеми его «страстьми и похотьми», отрицая саму необходимость борьбы с грехом и трудного, в единстве с Богом, пути благодатного преображения.

Главный труд христианина, по слову святителя Григория Паламы, - «возделывать и хранить свое сердце». Знание же, неутомимо и усердно приобретаемое Западом на протяжении веков, привело его "западное" сердце в такое надмение, что только самого себя он мнит высшим мудрецом и судией мира. Спорить с этим мнением безполезно - гораздо важнее отстаивать своё понимание правды, пусть даже это будет чревато возмущением «мирового судьи» и законника - гордого Запада.

Сегодня мы можем говорить о России как о полноправной восприемнице идей Восточного возрождения. Только бы мы сами вполне осознали это своё призвание и стремились к его осуществлению. Высокомерие Запада, его неистребимая вера в силу учёности и прогресса, заставляет многих представителей западного мира смотреть со снисхождением на «примитивный Восток» и «посконную» Русь. Но за её простотой Запад не в состоянии разглядеть красоту и силу, которую невозможно не только понять и приобрести, но и увидеть посредством одних только человеческих усилий и средств.

Главная же энергия того, что мы называем сегодня возрождением «Русского мира», заключается не в национальной гордости, а в ясном понимании действительного призвания человека и путей достижения полноты его жизни. И в этом смысле Возрождение это, несомненно уже начавшееся, имеет не узконациональное, а мировое значение. Потому что основоположником этого Возрождения является Сам Господь, пострадавший и умерший на кресте во искупление наших грехов, воскресший и вознесшийся на Небеса, чтобы даровать нам возможность достижения благодатной полноты человеческой жизни в единстве с Богом.

Священник Димитрий Шишкин - «Два возрождения»
25.03.2016 - pravoslavie.ru/91844.html

«Что такое воцерковленность?»

Словом, прибегая к актуальной терминологии, «переаттестацию» прошли бы не многие…

Но в чём же причины такой безпечности?

В житейском плане мы все понимаем, что нужно соответствовать своему званию, доказывать состоятельность. Не случайно при приёме на ответственную работу требуют резюме. И всякий трезвомыслящий человек старается это резюме наполнить реальным, выигрышным для себя содержанием, особенно важным в условиях рыночной экономики и конкуренции. Цена вопроса высока - жизнь земная, достаток и благополучие семьи, стабильность и благоденствие. А теперь представьте, что приходит устраиваться, ну, скажем, архитектором этакий разболтай в помятом костюме, небритый и на вопрос о его резюме отвечает с ухмылкой: «Да на что оно вам? Какая разница… Просто я когда-то в детстве любил складывать кубики и у меня получалось… вот я и подумал: может мне в архитекторы податься?» Комментарии, как говорится, излишни...

Если так важно соответствовать профессиональным требованиям, если мы столько уделяем внимания своей работе, понимая, что от этого зависит наша земная жизнь, то как же истово мы должны стараться соответствовать своему званию христианина, если цена этого вопроса - вечная жизнь!

Существует особая духовная жизнь, путь сознательного и постепенного восхождения к Богу

Почему-то многим кажется, что духовная жизнь это только метафора, что-то само собой разумеющееся и туманное, некое естественное продолжение обычной, земной жизни. Что нет в этой духовной жизни ни особых задач, ни правил, ни требований. Однако это не так. Для безпечности, для мнения о том, что спасение происходит само собой, естественным образом у нас нет никаких оснований. Более того, апостол Павел говорит: «Если праведник едва спасается, то нечестивый и грешный где явится?» (1 Пет. 4, 18).

Духовная жизнь созидается в нас благодатью Духа Святого при нашем добром расположении и усердии в соблюдении Божьих Заповедей. Конечно, Дух дышит где хочет (Ин. 3, 8). И в людях далёких от Церкви действует Дух Божий, призывая человека к покаянию и святости. Но кроме этой «предваряющей» Благодати существует особая духовная жизнь, путь сознательного и постепенного восхождения к Богу, и этот путь возможен только в Церкви. Больше того, Церковь и создана Господом для нас - людей, для нашего спасения.

Пренебрежение благодатным опытом Церкви это не только грех, но и роковая ошибка, гибельная для самого человека. Господь говорит, что «если кто Церкви не послушает, да будет он тебе «как язычник и мытарь» (Мф. 18, 17). Так условно названы люди, находящееся в крайней духовной опасности. Не отверженные, но сами отвергающие истину, не проклятые, но проклинающие себя своим пренебрежением к Церкви Божьей.

Воцерковляться, вслушиваться в дыхание Духа Святого, животворящего Церковь

Вот почему с понятием духовной жизни неразрывно связано понятие воцерковлённости, то есть соответствие тем внешним и внутренним требованиям, которые позволяют нам не только называться, но и быть христианами.

Церковь - это Тело Христово, непостижимое и таинственное продолжение, распространение Господа во времени, пространстве и в вечности… Тут великая тайна! Мы все, православные, хотя и части от целого, но части полновластные, разумные и свободные, вот почему ещё Церковь в целокупности своей именуют Невестой Христовой! Что может быть теснее и вместе с тем свободнее, чем единство жениха и невесты, связанных взаимной Любовью. Но в обычном, житейском смысле, между женихом и невестой ещё присутствует чувственность, то, что греки именуют эросом.

Больше того, Тело Христово (Церковь) созидается и по сей день обретением, приобщением к высшей жизни новых и новых душ. Такова теснота общения, единство нерасторжимое в Духе, которое Бог благоволил нам даровать… и если бы мы только понимали величие и высоту этого единства!

Ту Благодать, ту святость, которая даётся человеку при крещении как талант, нам всем надлежит умножить, подвизаясь законно, то есть не так, как нам кажется правильно и хорошо, а как учит Церковь. Апостол Павел так и говорит: «Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться» (2 Тим. 2, 5). Святитель Иннокентий (Борисов) поясняет: «Подвизается незаконно тот, кто не хочет подвизаться, как велит Господь. Как узаконила Святая Церковь, как определили и показали своим примером Святые Отцы». То есть нам нужно не доверять своим представлениям и фантазиям о духовной жизни, а сердцем, душой вникать, вслушиваться в дыхание Духа Святого, животворящего Церковь, действовать в полном согласии и единстве с ней.

Но мы строим иную, «ветхую» церковь - по образу ветхого, падшего человека

Да, можно посещать храм, исповедоваться и причащаться формально и не жить духовной жизнью. Это так. Больше того, можно за внешним соблюдением церковных обрядов утратить живое общение с Богом и перестать быть членом Церкви. Но также верно и то, что нельзя пренебрегать исполнением Заповедей, посещением храма, исповедью, причастием и думать, что ты живёшь духовной жизнью, потому, что церковная жизнь - это единственно возможный путь воссоединения человека с Богом.

Но почему же то, что мы обыкновенно называем Церковью столь очевидно несовершенно?!

Вот что об этом говорит владыка Антоний Сурожский: «Мы исповедуем Церковь одну, а создаём и живём в другой. Эмпирическая церковь, церковь в которой мы фактически живём и действуем, страшно не похожа на ту Церковь, которую мы исповедуем».

Церковь подлинная, святая скрыта за внешней деятельностью несчастных и грешных людей, недостатки и немощи которых так очевидны. Но та же Церковь пребывает в тех же несчастных людях, в тайниках их страдающих и кающихся душ, в тайниках, освящённых милующим светом. И каждому, хотящему быть членом Церкви, раньше или позже предстоит осознать в себе эту антиномию - очевидное греховное несовершенство и покаянную причастность Божественной Благодати. В этой сокровенности, если угодно, одна из тайн Церкви.

Вспомните, именно святость, сияние славы Господней, Его любовь несказанную, Тишину - мы находим изначально в Церкви, потому и тянемся к ней, но потом это сияние как бы отступает, и вот тогда-то мы видим всю ту грязь и ужас, которые сами-то и создали страстями своими, греховной жизнью. И вот здесь самое главное не забыть ту Церковь, а точнее сказать, ту Любовь живую, которую мы в Церкви вначале обрели Духом.

Дело всё только в нас, в слепоте нашей, в неумении вспомнить и рассмотреть то, что видели мы вначале. А увидеть надо! И не только увидеть, а отыскать, обрести, сродниться. И пусть это мучительно и больно порой, но без труда, без опыта преодоления своей слепоты, не может быть единения с Богом, без которого жизнь безсмысленна и пуста.

Пока не поверим в святость других, - не станем причастниками Благодати

Воцерковление c необъяснимым чувством радости о Духе Святом !

Воцерковление - это труд преодоления препятствий, путешествие к Богу, совершаемое зачастую не благодаря, а вопреки обстоятельствам. Это сознательная и мучительная борьба со своими грехами, терпеливое восхождение к высшей Цели, достойной всех трудов и усилий.

Господь учит нас искать Царствие Божие, то есть оно не явлено, скрыто от нас и нужно приложить немало терпения и труда, чтобы это сокровище обрести, открыть для себя и усвоить. Но Царствие Божье - это не что-то, что будет потом, когда-нибудь, после смерти. Царствие Божие - это состояние духа, которое делает человека причастником жизни Бога уже здесь, в земной жизни.

«Царствие Божье не пища и не питие», - говорит Апостол Павел. То есть не то, что относится к плотской, чувственной жизни. - «Но праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14, 17). Это очень важные слова!

Священник Димитрий Шишкин - «Что такое воцерковленность?»
24.06.11 - pravmir.ru/vocerkovlennost

«Таинство, протяженное во времени»

Только умирая ежедневно для греха,
распиная плоть со страстьми и похотьми,
мы обретаем надежду на воскресение со Христом…

Меня всегда интересовало: какая связь существует между таинством крещения и смертью Иисуса Христа. А связь эта очевидна хотя бы из слов апостола Павла: «Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились» (Рим. 6, 3). Господь говорит: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет» (Мк. 16, 16). Но если мы предполагаем протяжённость веры во времени земной жизни, то о крещении обычно говорим в «одномоментном» понимании, то есть, в том смысле, что человек должен взять и окреститься. Это конечно так, и момент крещения являет собой духовное рождение, но есть у понятия крещения и другой, «протяжённый» во времени смысл.

«Крещением, которым Я крещусь, будете креститься»

Апостол Павел говорит что «вера есть осуществление ожидаемого» (Евр. 11, 1), не только в том смысле, что верующий получит, в конце концов, то, что ожидал, но и в том смысле, что Царствие Божие мы должны осуществлять, воплощать в своей жизни. То есть вера - это именно делание, исполнение правды Божией.

Вот то же можно сказать и о крещении. Крещение - это таинство распространённое, протянувшееся во времени человеческой жизни, таинство, тесно связанное с верой и образом нашей жизни. В 20-й главе Евангелия от Матфея рассказывается о том, как мать братьев Зеведеевых просит Господа, чтобы им сеть по правую и левую руку от Него в Царствии Небесном. И вот Господь, между прочим, спрашивает у братьев: «Можете ли креститься крещением, которым Я крещусь»? И на согласие последних отвечает: «Крещением, которым Я крещусь, будете креститься».

И мир гедонизма претерпевает страдания, но не ради Истины

Как же нам важно об этом помнить особенно сейчас, когда главной «религией» мира стала религия гедонизма; когда наслаждение, удовольствие и комфорт считаются главными критериями полноценной жизни. Но вот в чём главная беда этой «общемировой религии»: стремление избежать, избавиться любыми путями от страданий, трудностей и проблем, достичь «лёгкой жизни», приводит к тому, что «лёгкость» эта, возведённая в принцип, оказывается как раз причиной многих безысходных страданий и мук. И скорби эти, в отличие от скорбей «по правде», не спасительны, а невыносимы, губительны для души, именно потому, что связаны со стремлением уклониться от Заповеди Божьей.

Терпеливое перенесение скорбей даёт отраду и вовлекает в жизнь Самого Бога!

Господь говорит: «иго Моё благо, и бремя Моё легко есть» (Мф. 11, 30). И действительно, христианская жизнь, терпеливое перенесение связанных с ней скорбей, доставляет душе неизреченную отраду, даёт почувствовать хоть отдалённо причастность жизни Самого Бога. Это и есть отголосок той «совершенной радости», ради которой Господь пришёл в мир, и которая способна дать человеку силы в преодолении тягот земного существования. «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» - восклицает апостол Павел (Флп. 4, 13). Какие ликующие, победные слова! Но силу и глубину этих слов может понять только тот, кто день за днём, преодолевая трудности, продолжает креститься - тем крещением, о котором говорит Господь. Только умирая ежедневно для греха, распиная плоть со страстьми и похотьми, мы обретаем надежду на воскресение со Христом. И эта надежда есть средостение нашей веры!

Священник Димитрий Шишкин - «Таинство, протяженное во времени»
08.04.11 - pravmir.ru/tainstvo-protyazhennoe-vo-vremeni

«Господи! Как хорошо, что Ты есть!»

Вера в Бога - это высшее проявление человеческой свободы…

Иногда на вопрос о вере человек отвечает: «Да я хотел бы верить, но…» - и тут наступает замешательство, пауза. Человек подыскивает оправдание своему неверию, так что можно подумать, что вера - это что-то, что не зависит от нашего желания. Вот хочется человеку верить, да не можется. Ну что тут поделаешь… на нет, как известно, и суда нет. Но, оказывается, есть суд на это «нет», и даже именно говорит Господь, что, «кто не будет веровать, осужден будет» (Мк. 16: 16). Это очень важные слова для понимания того, что такое вера. Оказывается, она зависит от нашего желания, от нашей свободной воли. Иначе отсутствие веры никак не могло бы вменяться человеку в грех.

Больше того, можно сказать, что вера в Бога - это высшее проявление человеческой свободы, потому что заставить верить не могут никакие самые дивные чудеса, и примеров тому более чем достаточно и в истории, и в современности. Если человек не хочет верить, если ему не нужна Истина, он самому невероятному событию найдет пусть не слишком глубокое, но прагматическое, рассудочное объяснение. Просто потому, что ему так хочется.

Человек же, ищущий доказательства существования Божиего, изначально занимает безвыходную позицию. Он пытается измерить Бога категориями ограниченного рассудка. Но любое доказательство - вещь ненадежная, зыбкая, именно если нет веры, потому что на одни доказательства всегда можно найти противоположные им и такие же убедительные. Всегда! Так что все равно человек должен будет выбирать, во что ему верить… Даже ученые пришли к мнению, что по поводу любого предмета возможны как минимум две взаимоисключающие теории, равно оправданные и с точки зрения «чистой логики», и с точки зрения опыта. То есть это значит, что в этом мире ничего нельзя доказать с абсолютной точностью, и в конечном итоге все будет зависеть от желания человека взглянуть на то или иное событие или явление так или иначе.

Вера теснейшим образом связана с нашей свободой, с тем, чего мы по-настоящему хотим, и если наша свободная воля устремлена к добру, то мы обязательно придем к осознанию реальности добра, придем к вере в Бога. Но что же нужно делать, чтобы начать верить? Слово «делать» здесь ключевое. Когда ученики попросили Господа умножить в них веру, Христос неожиданно рассказал притчу о слуге, который, даже исполнив все необходимое, должен считать себя «рабом неключимым» (Лк. 17: 10). Из этой притчи можно сделать два важных вывода.

Первый: вера человека заключается в его делах, больше того - в словах и помышлениях, согласных с Божией правдой. От такого настроя, от стремления жить по-божески и зарождается, возрастает в человеке правая вера. Нашим же современникам зачастую кажется, что, наоборот, сначала должно возникнуть в душе какое-то особое чувство, называемое верой, а затем уже жизнь начинает меняться в соответствии с этим чувством. Но ждать этого «чувства веры» можно до конца своих дней. Нужно именно действовать, и главное - начать в повседневной своей жизни, везде: дома, на улице, на работе - руководствоваться в своем поведении Евангелием. Не «естественными» движениями души и тела, омраченных грехом, а именно Евангелием. Такое поведение точно не покажется легким и принесет немало сюрпризов, но главное - обязательно откроет человеку путь веры, а это и есть начало пути к Богу, потому что «без веры угодить Богу невозможно», как говорит Писание (Евр. 11: 6).

Второй важный вывод - это то, что как бы ни был старателен человек в исполнении Божиих заповедей, он не «зарабатывает себе дивиденды», а только делает то, к чему призван, то есть живет нормальной, человеческой жизнью и не более того. Это тоже важно понять, потому что иногда человеку кажется, что, веря в Бога, он делает Творцу «одолжение». Нелепое заблуждение. Господь не нуждается в нас - это мы нуждаемся в Нем, и нуждаемся до крайности, и нужда эта до поры до времени бывает незаметна (пока наши житейские дела идут неплохо), но как только начинаются в жизни человека серьезные проблемы, как легко человек оказывается совершенно беспомощен перед скорбными обстоятельствами. Так что лучше не дожидаться этого опыта крайней своей беспомощности, а просто поверить Господу, рекшему: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5), и прислушиваться чутко к Его мнению о цели нашей жизни и путях ее достижения.

И еще: никогда не следует смущаться помыслами сомнения. Вера до конца наших дней обречена соседствовать с сомнением, и до конца дней мы сознательно должны с этим духом сомнения в себе бороться, выбирая веру… поступки веры. Больше того, неверие часто развивается в душе человека именно вследствие… неправильной веры. Объяснюсь.

С одной стороны, из-за ложных, искаженных представлений о вере человек не принимает веру истинную. Атеизм, безбожие начинается именно там, где человек доверяет своим или чужим «представлениям» о Боге, о душе, о вечности. Представления эти в конечном итоге оказываются настолько грубы и примитивны, что человек отказывается от них, не понимая, что к познанию истины он даже еще и не приступал.
Истинная вера - это откровение Божие, воспринятое смиренной душой в Церкви. Вообще для правильной духовной жизни важна не только вера в Бога как необходимый фундамент, но и доверие всему, что составляет содержание церковной жизни. Очень многое непонятно, но мы не можем проверить - истина это или нет, если не доверимся, если опытно не пройдем путь во-церковления. Это доверие помогает нам правильно организовать духовную жизнь и приводит в конце концов к познанию Истины.
Один убежденный материалист как-то рассказывал мне, почему он не верит в Бога. И он этого своего бога, в которого он не верит, описал достаточно полно. Я слушал его и все маялся, не мог понять, кого мне этот бог напоминает, и наконец понял - Карла Маркса. Вот такой парадокс. Честное слово! Бородатый… суровый… умный, непререкаемый авторитет, с аналитическими морщинами на высоком лбу - но это «придуманный» бог атеистов, а не наш, христианский Бог.
Наша вера вообще не есть какое-то самоубеждение, но напротив - отказ от всего придуманного ради действительной жизни и действительной истины.

Но, с другой стороны, существует еще и бес, дух неверия, который пытается внушить, навязать себя человеку. Этот дух не просто активен, но напорист, агрессивен даже - и в чем же? В требовании веры в него! Получается парадоксальная на первый взгляд вещь. Приходится исповедовать (пусть даже внутренне, потому что молитва - это всегда исповедь) отвержение, неприятие этого духа, чтобы затем засвидетельствовать свою веру в Бога.
Иногда это приходится делать с усилием и даже с усилием крайним, потому что как бы туман неверия окутывает плотно душу. Это и есть действие духа (беса) неверия, и мы должны ему с гневом и решимостью противиться. Здесь не место для размышлений и углублений в свои переживания, потому что ими действие этого духа не упраздняется, а усугубляется. В такие моменты нужно сознательно и твердо проявить свое «безумие» ради Христа, просто довериться Богу безо всяких аргументов и доказательств. Сказать: «Господи, я верю только Тебе!»

Для возрастания в вере совершенно необходимы искушения. И чем сильнее они, тем более надо благодарить Господа уже только за то одно, что Он по неизреченной Своей милости дает нам возможность развиваться, расти, преодолевая всевозможные испытания, и в конце концов приносить духовные плоды во славу Его Пресвятого Имени!

Вера немыслима без терпения, но не какого-то временного, как компромисс, а терпения безусловного - несмотря ни на что. Моя любимая история в этом смысле - рассказ о подвижнике, который достиг крайнего изнеможения в пустынной жизни и укреплял себя надеждой на скорый переход в жизнь иную. И вот бесы, смекнув, каково его состояние, решили ввергнуть отшельника в отчаяние.
- Ты думаешь, что тебе осталось немного?! - воскликнули они. - А знаешь ли ты, что Богом тебе определено пребывать в этой пустыне еще 30 лет?!
Бесы думали, что они сразили этим «откровением» подвижника. Но не тут-то было.
- Да? - воскликнул воин Христов. - А я-то думал прожить здесь еще лет 50!
И бесы, посрамленные его решимостью и терпением, исчезли.

Вера - это добрая воля, стремящаяся к своему Создателю, и ответом на проявления этой воли, на постоянство в добре бывает духовное познание Бога. Не рассудочное, а именно духовное, которое дарует Господь «взыскивающим Его» с терпением и усердием. И только тогда человек, забывая себя, может воскликнуть в неизреченной и несомненной радости:
- Господи, как хорошо, что Ты есть!
И эта радость не сравнима ни с чем!

Священник Димитрий Шишкин - «Как хорошо, что Ты есть!»
24.11.2011 - pravoslavie.ru/50066.html

«Тихий Апокалипсис»

Высшее счастье - это согласие с Богом,
и "Царство Его внутри нас есть".
Только нужно его найти…

Год начался тревожно, как по Писанию: ужасные явления, землетрясения по местам, смятения и войны… и море «восшумело и возмутилось»… Словом, налицо «начало болезней». И мы с тревогой следим за последними новостями, обсуждаем их, ужасаемся, но не замечаем, как чужая беда, боль становятся частью глобального шоу.

Тема Апокалипсиса давно стала ходовым брендом в индустрии развлечений, чем-то отличным от подлинного содержания этого важного слова. Ведь слово «Апокалипсис» переводится как «Откровение» - это то, что открыто Богом для нашего вразумления, для того, чтобы мы трезвились, помня об истинной цели земной жизни, о необходимости достижении единства с Богом. Понятие Апокалипсиса у нас стойко ассоциируется со страшными, катастрофическими событиями мирового масштаба. И все мы знаем о внешних признаках приближения вселенской катастрофы. Много о них говорим, обсуждаем это. Но есть и другие, куда более важные, сокровенные признаки. Господь говорит, что в последние времена «по причине умножения беззакония во многих охладеет Любовь». А апостол Павел добавляет - точно про нас, - что люди будут: самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы… Вот на что нам надо обращать внимание, вот чего страшиться больше землетрясений, цунами и радиации…

Мы живем в эпоху глобального изменения климата. Я говорю не о погоде - пусть этим занимаются метеорологи. Речь идет о катастрофическом изменении человеческой природы. Кто-то возразит, что со времен грехопадения как раз ничего не изменилось ни в человеке, ни в человечестве в целом. Но это, увы, не так. Иначе не было бы Вселенского потопа и гибели Содома и Гоморры - этих горьких примеров массовой и катастрофической деградации со всеми вытекающими последствиями. Природа человека и общества в целом «удобопреклонна ко греху», по слову Святых Отцов, и в наше время это особенно очевидно. И подлинный Апокалипсис тихо и незаметно происходит в наших сердцах, только масштаб его не достиг той критической точки, когда стихии, разгоревшись, разрушатся, и земля и все дела на ней сгорят. Дух Христов уходит из нашей жизни, а водворяется прочно иной, страшный, сатанинский дух корысти, прагматизма, распущенности, равнодушия и безпредельного самолюбия. Вот живые примеры из недавних встреч.

Два страшных примера

А вот другая история, тоже из недавних:

И опять же кто-то скажет: так было всегда! Да, всегда пребывали в мире и подлость, и равнодушие, и корысть. Но если использовать актуальную терминологию, то «уровень радиации» был иной. Не критический. А сейчас он не то чтобы «предельно допустимый», а уже давно «смертельно опасный». Мы так боимся радиации, столько говорим о ней, особенно сейчас, но не замечаем, что концентрация «частиц греха» в воздухе давно превышает допустимые нормы. Но опасности мы не чувствуем, потому что перестали слышать голос собственной совести, этот «счетчик Гейгера», заботливо вложенный Богом в душу каждого человека. А все потому, что совесть, постоянно и сознательно попираемая, перестает быть слышима, она заглушается привычкой греха и беззаконной жизнью.

Мы страшимся всевозможных катастроф, но Господь говорит: «Не бойтесь убивающих тело». Страдания и даже сама смерть могут стать горнилом для доброй души, так что она, подобно очищенному золоту, достигнет Царствия Божиего. Но когда утрачен Дух Христов, когда душа обнажена от Благодати - тогда она еще здесь, на земле, живет в преддверии вечной смерти, и нужно быть тугим на сердце, чтобы этого не чувствовать. Вот в этом-то и состоит главная беда, предвестие Апокалипсиса - в нашем безчувствии. В утрате понимания того, что на самом деле есть добро и благо. В самозабвенном упоении страстями, в поиске наслаждений, комфорта, довольства и успеха во что бы то ни стало, вопреки духовным и нравственным нормам. В тотальной порабощенности греху, в страстных зависимостях.

Диагноз общества

Вообще зависимость в наше время не узко психиатрический термин, а диагноз общества, не то чтобы потерявшего Веру, а отрекшегося от Ее силы - образом жизни, утратой традиций и нравственных норм. Верят сейчас почти все, но эта вера туманная, ни к чему не обязывающая, вера «на всякий случай». И, самое печальное, эта вера не только не противостоит множеству зависимостей, а и подстраивается под них так, чтобы не нужно было ничего менять в своей жизни. Так возникает безконечное множество «страстных» вер: вер, содействующих бизнесу, льстящих похоти, властолюбию, самолюбию и гордыни… Кроме зависимостей, очевидно губительных и социально опасных, таких как алкоголизм, наркомания, лихоимство, есть зависимости менее маргинальные, если можно так выразиться, но от того не менее опасные как для самого человека, так и для общества… Это прежде всего блуд, который распространяется со скоростью губительного поветрия. Говорю «губительного» совсем не метафорически. Сколько семей рушится, оставляя детей если не круглыми, то полусиротами, калеча их души, формируя с детства больное, искаженное представление о семье, об отношениях мужчины и женщины. Молодежь, не зная пределов, развращает, калечит в каком-то неистовстве собственные души, не понимая, что со временем придется пожинать горькие плоды собственного безумия. Потому что «возмездие за грех - смерть», разложение души, и изменить действие этого закона может только глубокое и искреннее покаяние. И к покаянию этому еще нужно прийти.

К этим «незаметным» страстям можно отнести страсть успеха, благополучия, когда человек во главу своей жизни ставит достижение статуса в обществе, карьерный рост, достаток и успех. Все эти одержимости, именуемые порой «здоровой амбициозностью», на самом деле уводят человека от понимания подлинной цели и ценности человеческой жизни, делают его рабом одной из опаснейших страстей - гордости - и ее производных - самолюбия и честолюбия (тщеславия). Самый «успешный» человек может быть в то же время в полном смысле духовным мертвецом, именно в силу ослепления собственной благополучностью и самодостаточностью; он может погибнуть для Царствия Божиего, всю жизнь прослужив собственной самости. Такой человек часто становится не способен увидеть свой грех, покаяться в нем - а это и есть верный признак духовной смерти.

Заботы житейские

Я приводил примеры поразительного бездушия в отношении близких людей. Но есть и противоположная, «душевная» страсть, которая губит миллионы людей, незаметно для них самих. Я говорю о «заботах житейских», которыми абсолютное большинство крещеных людей оправдывают отсутствие сознательной христианской жизни.

Господь говорит: «Смотрите за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и пьянством и заботами житейскими» (Лк. 21: 34). Вот как удивительно получается: Христос такое, казалось бы, естественное и даже положительное дело, как заботы житейские, приравнивает к смертным грехам чревоугодия и пьянства. Почему так? А потому, что в безконечных житейских заботах человеку как раз и легче всего забыть о Боге, о душе и даже о совести, прикрывая самые постыдные грехи: хищничество, обман, воровство, корысть, безбожие - «благими» заботами о своей семье и о своих близких. Вот в этом и состоит главная опасность этой «тихой страсти». В том, что она губит души незаметно, но совершенно несомненно. Более того, горькому пьянице или обжоре легче осознать свой грех, покаяться в нем, чем «заботливому семьянину», который будет оправдывать самые страшные грехи «высокими целями». Вспомните фильм «Крестный отец» - ведь там именно все и было изначально построено на этой «доброй» идее семейственности. Страшно сказать, но и семья, и заботы житейские могут стать идолом, влекущим человека в погибель. Вот почему Господь говорит: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин меня» (Мф. 10: 37).

Любовь к семье, заботы о ней, труд и карьера, зарабатывание денег - все это хорошо и правильно, но только в том случае, если человек не забывает о главном своем призвании - жить в согласии с Богом. Если все свои помышления, слова и поступки добрый семьянин сверяет не с мнением этого больного мира, а с законом Божиим. Это единственное основание для полноценной, радостной, здоровой и свободной жизни. В Писании говорится: «Господь есть Дух; а где Дух Господень - там свобода» (2 Кор. 3: 17). Вот формула истиной свободы, которая должна быть начертана у нас в сердцах, так чтобы во всей многосложности жизни мы, прежде всего, заботились о том, чтобы оставаться причастниками Духа Христова, поступали бы по-христиански. И хотя такое поведение, такой образ жизни обычно противоречит принятым в современном обществе нормам и добавляет проблем в жизни человека, но в конечном итоге сам человек останется в высшем выигрыше - в выигрыше подлинной, высшей свободы, свободы сопричастности Божией Правде, Красоте и Любви. И это вовсе не абстрактные понятия, а высшая реальность, по отношению к которой мы и должны строить всю свою жизнь.

Бодрствуйте и молитесь

Когда случается катастрофа, в обществе начинаются всевозможные проверки, мониторинги, тестирования… Люди стремятся обезопасить себя, предупредить беду. И это вполне естественно. Но почему же мы игнорируем совет Того, Кто знает, как на самом деле избежать всех этих бедствий?!

Тревожные новости приходят из Японии, "Страны восходящего солнца", и как тут не вспомнить, что Фукусима переводится с японского как "Остров счастья". И, может быть, страшная трагедия последних недель - это еще одно напоминание всем нам, живущим на земле, что счастье без Веры - как дом, построенный на песке. Что технологический рай может легко обернуться техногенным адом. Просто потому, что высшее счастье - это согласие с Богом, и "Царство Его внутри нас есть".
Только нужно его найти...

Священник Дмитрий Шишкин «Тихий Апокалипсис»
29.03.11 - pravoslavie.ru/jurnal/45629.htm

«Сокровище нищеты»

А ты меня не уговаривай, не надо! Я всё это понял…
И во Христа верую, и от православия не отказываюсь.
Просто я сделал дома святой уголок и молюсь там со слезами…
А в храме ноги моей больше не будет!..

Чем может привлечь современного человека Церковь и в чём принципиальная разница между прошлым опытом и нынешним?

Мы знаем, что «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13, 8). Но разница между жизнью прошлых веков и нынешней жизнью всё-таки существует. И эта разница в пресловутой «свободе», как бы мы к ней не относились. Наше время примечательно тем, что власть больше не играет решающей роли в жизни абсолютного большинства людей и невозможно их просто заставить поступать так или иначе. Власть действует на своих граждан большей частью не силой принуждения, но силой пропаганды, убеждения, порой хитростью, манипуляцией сознания…

Но Церковь, к счастью лишённая властных механизмов прошлого, имеет только одну, но главную возможность привлекать людей. Это нравственная, духовная красота. То, что покорило некогда послов князя Владимира. Всё возвращается на круги своя, и других путей у нас, слава Богу, нет. Церковь - мистическое Тело Христово. Мы все об этом помним, но почему-то забываем вглядываться в нравственный облик своего Главы, учиться у Него, подражать своему Спасителю. А ведь это обязательное условие христианской жизни, по слову святых отцов.

Платы за «требы» и участь Иуды

У нас принято благоукрашать внешнюю жизнь Церкви. Это правильно и хорошо, но всё-таки до известных пределов… Люди и во времена земной жизни Христа несли Спасителю деньги, но мы нигде не находим свидетельство того, что на эти деньги приобреталась дорогая одежда для Господа и Его учеников, комфортные колесницы или снимались роскошные апартаменты… Нет, ничего этого мы не найдём в Новом Завете. Не найдём мы и следа того, что за «услуги Христа» взималась по «тарифной сетке» мзда. Да это и звучит кощунственно.

Но разве менее кощунственно звучит наше привычное и вошедшее уже в обиход требование платы за «требы». Это очень серьезный вопрос. Не проходной и не «дежурный». Мы знаем, что апостолы носили с собой денежный ящик для сбора пожертвований, но мы знаем также, что случилось с тем, для кого этот ящик стал предметом особого вожделения. Это страшный урок, и совсем не отвлечённый, а насущный и актуальный. Зато мы знаем о доброй традиции первых христиан заботиться об убогих и нищих. И заботиться не тогда, когда сами благотворители станут состоятельными людьми (как их так принято сейчас называть), - а всегда: с начала и до конца своего земного служения Господу. И мы именно нигде не найдём этого «прогресса» статусности в учениках Христовых, хотя доверие народа и добровольные приношения вне всякого сомнения предоставляли им такую возможность. Ну, неужели это не пример для нас? Почему мы не хотим замечать очевидных истин?!

Мы слишком привыкли к расчёту и слишком отвыкли по-настоящему полагаться на Господа. Когда тысячи людей шли за Христом в пустыню, апостолы не суетились, организуя розничную торговлю лепёшками, и Господь не благословлял какой-то «особенный сбор» для организации массовой проповеди. Но Слово Божие Само предоставило всё нужное, ещё раз напомнив, что весь мир в деснице Всевышнего, а не в наших расторопных руках.

Понятно, что и разум Господь даровал человеку, и организаторские способности, и предприимчивость. Но в христианине эти качества должны занимать, условно говоря, треть сознания, в то время, как остальные две трети должны быть всецело преданы Богу. А, правильней сказать, все наши способности, таланты и умения должны растворяться в воле Божьей, служить её выражением. И это, опять же, не проходная тема, а очень важный вопрос. Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины. И всё чем мы можем содействовать исполнению этой воли - это наше богоподобие, служение, а не господство.

Власть Христа - раздавать несметные сокровища

Христос обладает подлинной, высшей властью, но давайте посмотрим, как Он ей пользуется. Мы нигде не находим примеров принуждения, и даже известное изгнание продающих из храма - это скорее прекращение явного беззакония, отсечение чуждого, чем пример властного обладания своим. Напротив - Господь многажды говорит, обращаясь не только к апостолам, но и к нам: «Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф. 20, 26-27). Господь говорит, и Сам поступает так. Но мы порой точно не видим этих живых примеров, как будто нас они не касаются и «сановная надменность» прочно входит в повседневный церковный обиход.

Страшно сказать, но порой мы живём и действуем так, словно Христа нет и мы от Его имени можем реализовывать самые выгодные и масштабные наши проекты и планы. Но Христос есть! Здесь и сейчас. И наша задача быть Его слугами, учитывая обстоятельства места и времени, но не оправдывая ими свои пороки.

Сейчас время, когда единственной альтернативой рынку может быть только подлинная нравственность: христианская, а значит бескорыстная во всех отношениях. Нравственность, отдающая не для того, чтобы приобрести, а чтобы поделиться, утешить. Нищета богача, которому дана власть раздавать несметные, неиссякаемые сокровища. Счастье не обладания, а со-дарения. Вот наше призвание, призвание Церкви и то, чем мы не только можем, но и обязаны воспользоваться. Как неключимые рабы.

Читаешь Писание и просто прозреваешь порой: ведь как ясно всё сказано, только исполняй: «Пастыри, - говорит Апостол Пётр, - пасите Божие стадо не господствуя над ним, но подавая пример» (1 Петр. 5, 1-3). Ну, какие могут быть ещё отговорки и оправдания собственной «значимости»?!

Вертикаль власти церкви и Христова Церковь

Об этом горько говорить, но властолюбие и стяжательство - две главные проблемы в жизни современной Церкви, два препятствия на пути людей, приходящих в храм, так что многие из них соблазняются и уходят, не находя сил двигаться дальше. И властолюбие, и стяжательство, пусть даже «во благо» глубоко проникли в систему церковных отношений, в структуру управления, в то время как названные свойства по сути своей не имеют к Церкви никакого отношения. Но люди приходящие в храм этого не знают и принимают за Церковь то, что они видят. Мы можем деликатно молчать об этом, смиренно опускать глаза, воздыхать «о своих грехах», но люди будут уходить и уходить из храмов сотнями… тысячами… и, в конце концов, какой мы дадим ответ за этот «великий исход» Богу?!

Есть у меня старый знакомый из бывших коммунистов. Он и в Советское время обличал, трубил, искал правду и искренне страдал от её отсутствия… Потому и вышел из партии одним из первых и принял крещение. Несколько лет назад я его встретил в храме. Он стоял и обливался слезами. Я подошёл и спросил, что случилось. Он ответил: «Не знаю, что происходит, но я не могу сдержать слёз, когда захожу в храм!»

На днях я встретил его на улице. И он с решимостью человека, смотрящего прямо и называющего вещи своими именами, сказал: «Я больше не хожу в храм… Понимаешь, я думал в Церкви найти честь и совесть, за которые страдал, которые искал всю жизнь и которые так и не нашёл в коммунизме… Но оказалось и в церкви нет ни чести, ни совести!»

Страшные слова, согласитесь. Но ещё страшнее, что они справедливы в отношении той церкви, которую мы, люди, создаём, облачая Христа в непроницаемую броню властолюбия и стяжательства. И эта порочная «самодеятельность» тяжким грузом лежит на нашей ответственности.

Я пытался объяснить этому человеку, что Господь сотворил Церковь, что Она на самом деле иная… но он меня прервал:
- А ты меня не уговаривай, не надо! Я всё это понял… и во Христа верую, и от православия не отказываюсь. Просто я сделал дома святой уголок и молюсь там со слезами… А в храме ноги моей больше не будет!

Соприкоснувшись с реальной, внутрицерковной жизнью, этот человек увидел несправедливость, стяжательство и надменность и это оттолкнуло его от храма. Дай Бог, чтобы не навсегда! Но таких людей много, - вот в чём беда, - много, давайте себе в этом признаемся! И, может быть тогда, мы начнём хоть немного меняться, чтобы своими амбициями не загораживать Христа от входящих в храм.

Священник Димитрий Шишкин - «Сокровище нищеты»
31 марта 2011 - pravmir.ru/sokrovishhe-nishhety

02.04.11   Все сказанное верно и правильно, но церковь с точки зрения закона еще и самоуправляющаяся общественная организация. Надо задать неудобные вопросы и патриарху. Спросить его например о том, почему его охраняет ФСО, про часы и кадиллаки смешно и говорить.
Скажите нет стяжателям в своих рядах! Информации о них - великое множество.
И не надо бояться возможного раскола церкви - в данный момент опасней ничего не менять...
Мирянин:   об охране Патриарха - это злые люди и глупые говорят об охране патриарха. Не думаю, что они не знают о террористах, пусирает или просто сумасшедших на свободе. Глупо было бы и церковь от пожара или воров не охранять. Больно слушать осудительные высказывания в адрес Патриарха из уст такого образованного и грамотного о. Андрея Кураева, это тонкая атеистическая пропаганда. Сатана ведь тонко работает и применительно к условиям.

«Плач на горах»

Может быть всё дело в этой растерзанной горной стране,
с её городами и храмами, лежащими ныне в руинах,
в её безымянных святых, в их молитвах за нас - безтолковых?

И как же отчётливо эта отрада противостоит усталости душевной, нравственной, которая накапливается от нашей человеческой повседневной искусственности…

Сердце не выдерживает иногда, отпускает груз самых «обязательных», «всенепременных», «утверждённых» и «узаконенных» правил, от соблюдения которых почему-то становится с каждым днём не легче, а только труднее и труднее дышать…

Почему в повседневной и, вроде бы, правильной нашей «церковной» жизни
так мало подлинной, чистой радости,
так мало настоящего вдохновения и Любви?

 
Я не о каких-то восторгах говорю пиитических, а о том, что привело меня, да, думаю и многих, в Церковь, о реальном и потрясающем опыте встречи человека с любящим Богом. О том, без чего, наверное, не пришёл бы в храм никто и чего, увы, так не хватает в размеренной повседневной нашей «христианской» жизни.

 
Я хочу понять, как эту радость вернуть, как наполнить этой подлинной радостью жизнь!
Личным трудом, подвигом?
Да, конечно.

Это тема сокровенная, глубинная, но и важная, может быть, не для меня одного.

Да, я понимаю, что жизнь не может состоять из одних только радостей, что нужно трудиться, нести свой Крест. Я всё это понимаю и принимаю, конечно. Но я так же понимаю отчётливо, что без этой вот самой встречи-прозрения, без встречи живой, радостной, без слёз Фомы, прикоснувшегося к Господу, без его подломившихся коленей с возгласом ликующим: «Господь мой и Бог мой!» - без этого невозможно жить! Ну пусть не видя, веруя только, но душа должна прикасаться к Господу постоянно… действительно, явно! Как это важно!

И это именно то, чего так страшно, мучительно не хватает в нашей повседневной «церковной» жизни…

Нет, не подумайте, я не ропщу и не призываю к каким-то ещё «самым правильным правилам» и реформам, я просто понять хочу: что со мной происходит, да и со многими другими, как мне кажется, тоже: почему мы тлеем, а не горим, почему существуем, а не живём, почему томимся, а не пламенеем духом?!

Стыдно сказать, но ведь и в Причастии Святом не всегда так живо, так ясно и остро чувствуется это единство с Богом, как это должно быть. Не хочу обманываться, к чему?! Да - не так, как должно быть! Не так! Горе мне…

И молитву «Отче наш», я не так читаю, как должно её читать, а, точнее, именно, что читаю и ловлю себя на мысли, на чувстве непривычно живом: а где же моё сыновство, где непосредственное, дерзновенное чувство Любви к моему Отцу!? Да - и к нашему тоже… но ведь и к моему же… родному… близкому… самому дорогому и любящему! Разве можно без этого чувства живого молиться или, по крайней мере, разве можно довольствоваться этим меньшим, как нормой? Да какие же мы дети тогда?! Пасынки какие-то, чужаки.

1. Я чувствую, конечно, что дело во мне, и даже прежде всего во мне, что не дал я, может быть, «кровь», чтобы принять Дух, но всё же чувствую, что не только в этом дело, не в подвиге только?
2. Но ещё в какой-то общей нашей привычке, в тягостной инертности, которая с годами становится всё ощутимее и привычнее и ложится на сердце, увы, не Господним, а человеческим, искусственным бременем.
3. В том, что мы стремимся внешние формы менять и совершенствовать, не меняясь внутренне. Господи! Мы хотим кого-то увлечь, научить, наставить, но в чём, в чём?!

 
Сердце чувствует, что путь наш Церковный, путь соединения с Богом - он в каких-то иных измерениях пролегает, не всегда в тех плоскостях и направлениях, в которых обустраивается наша повседневная «церковная» жизнь.

Да, я понимаю, это эмоции, но это эмоции, копившиеся годами, это - то невысказанное, что составляет саму сердцевину Жизни и остаётся невысказанным. Но если не говорить о главном, тогда о чём?.. и зачем?!

И если бы я видел только то, что вижу в современной: активной, социальной, общественной, громогласной, но почему-то всё менее пронзительной, именно пронзительной, внешней "церковной" жизни - я, наверное, никогда не стал бы священником…

 
Я не знаю, почему Господь ссудил мне встретиться с Ним там - на горах, среди порушенных древних святынь, в тишине и потрясающей красоте, но я понимаю, что эта красота, эта тишина и радость… радость, обретаемая в сокрушении и слезах - она по праву принадлежит Церкви и это средоточие, Жизнь Её.

И может быть оттого, что я этой реальности в себе не нахожу - и заставляет так страдать. Страдать молча, подспудно, делая вид, что ничего не происходит в то время, как происходит, и ещё как!

Идёт война, увы, не народная, - по неразумию нашему, - но с народом Божиим - это точно…
Не на жизнь а на смерть!
Война, в которой сторона противная именно и хочет скрыть от людей
потрясающую красоту и чистоту Церкви,
сделать её чем-то обыденным и рутинным,
чтобы никого она не могла ни зажечь, не увлечь, ни подвигнуть…

 
Но Церковь не такая, Церковь иная, я это знаю точно и только прошу у Господа сил не забывать об этом никогда, не терять живую, трепетную связь с безмолвием далёких гор, освящённых молитвами безвестных, но не канувших в вечность святых, не лишаться радости живого общения с Господом!

19.07.11   me-friar.жж: быть может все дело в нас самих, которых Господь призвал и показал всю горнюю красоту и сокрыл «до века», как обетование, как надежду, как огонек там вдали, к которому мы должны идти через пустыню и тьму и ветер, голодные и оборванные, нищие и бездомные, не имеющие ничего в этой жизни, зачастую и Его Самого в сердце своем не имеющие, Его, призвавшего нас к Себе. и это не данность - это путь Христа, распятого, заплеванного, несущего свой крест по пыльной дороге, падающего от бессилия и испытавшего тот же ужас богооставленности: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?». И нет в нас другого пути кроме пути Христова. Это Via Dolorosa - путь страданий. И только так душа отрезвляется от опьянения греха, только так видит пределы временного и переносится в Вечность.

Священник Дмитрий Шишкин - «Плач на горах»
15 июля 2011 - pravmir.ru/plach-na-gorax

«Разомкнуть круг!»

Наше время напоминает начало ХХ века - по всеобщей какой-то
одержимости, увлеченности очередной мечтой о безбожном рае…

Виток спирали в сто лет

Мне в руки попала подписка журнала «Церковные ведомости» за 1905 год. Надо ли говорить, что это был за год и какие предчувствия переполняли тогда сердца православных христиан? Вот только небольшой отрывок из статьи Томского епископа Макария (Парвицкого):

В другом месте епископ Серпуховский Никон (Рождественский) пишет:

Читаешь - и действительно жуть берет от осознания того, насколько то время похоже на наше… не по историческим и политическим реалиям даже, а по всеобщей какой-то одержимости, увлеченности очередной мечтой о безбожном рае.

Такое ощущение, что мы стоим на рубеже, и если не соберемся, если не обратимся, то замкнувшийся вековой круг заставит снова повторить непо́нятый урок: без Бога добрая жизнь невозможна! И доброй она становится не от веры только, но и от исполнения Божиего Закона - закона доброй жизни, заменить который не способны никакие человеческие фантазии и прожекты. И именно понимаешь, что кровавое месиво революций, голода, гражданской междоусобицы, сталинских лагерей, великой страшной войны - все это во многом было последствием выбора, сделанного народом в своем обольщении призрачной и ложной мечтой...

Оживление приходской жизни как главное дело

Но я вернусь к подписке «Церковных ведомостей» за 1905 год. Жизнь Церкви, как и жизнь человека, сложна и многообразна, но в периоды крайних потрясений, опасности становится особенно ясно, что в жизни второстепенно, а что по-настоящему важно.

Весь 1905 год на страницах церковной периодики живо обсуждалось реальное положение дел в обществе и в Церкви и необходимость преобразований. И вот - в обстоятельствах крайней тревоги, смуты - главным вопросом, требующим немедленного разрешения, Церковь признала вопрос оживления приходской жизни. В специальном определении Святейшего Синода говорится:

Главной же причиной, препятствующей духовному возрождению, была названа следующая: «С глубокой скорбью следует признать, что в мирянах нашей Русской Церкви омертвела церковность вследствие давнего отстранения их от дел церковных; да и в самом клире оскудела она - вследствие того же разделения».

Разве не о нашем времени это сказано? Разве не очевидно, что этот больной, важнейший вопрос православной жизни снова стоит перед нами, и нужно - обязательно нужно - его разрешить, чтобы разомкнуть заколдованный круг.

«Оживление церковно-приходской жизни» - вот в чем Церковь усмотрела главную надежду на грядущее возрождение России. Церковь заглянула в себя, в свое сердце и призвала чад своих сплотиться вокруг Христа, начать с утверждения «малого стада», прежде чем «спасать» остальной мир.

Маммона торжествует в мире и в христианах

Именно постепенное и неотступное оскудение христианской, приходской жизни привело Россию к катастрофе 100 лет назад, и то же равнодушие, пренебрежение «малой Церковью» - под которой можно разуметь как семью, так и приход - снова уверенно подталкивает нас туда же сейчас.

Сменились лишь внешние обстоятельства. Раньше было время гонений, когда сатана старался погубить Церковь физически. Не получилось. Больше того - Церковь засияла ярче, прославился сонм новомучеников и исповедников. Но сатана не отступил, он лишь поменял тактику, и время страшных, безчеловечных гонений сменилось временем чудовищного обольщения и соблазна… временем не менее страшным по своим последствиям, чем явное гонение.

Страшное сейчас время! Время отчаянной и напряженной борьбы духов тьмы с Церковью. Имена этих духов известны: нажива, жадность, похоть, эгоизм, самолюбие, гордость… Повсюду, со всех сторон: с экранов телевизоров, с билбордов, со страниц газет и журналов, в разговорах - в полный голос, открыто, в крик зазывают бесы человека в бездну...

И что же мы - ополчились? Ничуть. Напротив, стремление к достатку, роскоши, греховным наслаждениям… стремление, вопреки всем духовным и нравственным нормам, достичь преуспеяния… стремление к тому, что называется в Церкви маммоной, стало определяющим стилем жизни современного человека. И поклонение этому духу, поклонение всеобъемлющее, страстное, всепоглощающее все очевиднее принимает масштаб национальной духовной болезни, страсти. Страсть же всегда, рано или поздно, приводит к страданиям, и страдания эти обещают быть тем более масштабными, чем большее наш народ проявил упрямство, не желая замечать горьких уроков недавней истории.

Повержен дух, скрепляющий людей в народ

Всякое слово правды, звучащее как набат, высмеивается, подвергается остракизму. Общество наше похоже на человека, идущего с завязанными глазами к обрыву и не желающего слушать тех, кто об этом обрыве знает. Больше того, этих - предупреждающих - не любят, их ругают, злобно насмехаются над ними, как будто не понимая, что эти предупреждения исполнены не ненависти, а заботы и сострадания.

Главная опасная черта нашего времени - это духовная разобщенность. Нет духа, скрепляющего людей в народ. Точнее, дух этот есть, но им пренебрегают, выбирая другой дух - дух алчности, наживы и обособленности. Дух расслабляющий, разлагающий человека и общество, лишающий подлинной, созидающей силы.

Мир заблудился, а мы из кожи вон лезем, чтобы оказаться на «высоте» этого всебезумия. Не видим сокровища, данного нам, - сокровища чистой веры; не ценим его, не хотим принять и умножить! Лукавые рабы, закапывающие талант в землю и забывающие, что рано или поздно придет Господин, Которому придется дать ответ за погубленный дар.

Человек - это всего лишь кусок говорящего мяса

Горько именно то, что опять назревает какая-то катастрофа, встряска, необходимая для того, чтобы народ наш опомнился, увидел ясно: что на самом деле важно, что нужно хранить и чтить, что нужно лелеять как зеницу ока. Но ведь не хочется этих встрясок! И плачет, и молит, и просит Церковь: люди, ну опомнитесь, пожалуйста! ну не надо опять загонять себя в тупик! ну почему нужно обязательно через муку невыносимую и боль и ужас приходить к осознанию истины?! Неужели нельзя иначе - с благоговением, постепенно, разумно и ответственно возрастать в добре, восходить к духовным высотам, утверждаться в «благоденственном и мирном житии»?! Неужели нас нужно лупить как скотов несмысленных? Нет? Так докажем себе и миру, что мы не скоты, а люди…

Скажут: это эмоции, обобщения… Ну так и что же, разве обобщения не могут быть верны? Разве они не способны выражать, пусть даже с крайней прямотой, больную и накипевшую правду?

Кто еще не утратил остатки духовного чутья, кто еще способен прислушаться к голосу совести, сознайтесь себе: без Православия нам страну не поднять и народом не остаться. Мы пренебрегаем основанием, на котором веками строилась русская жизнь. И если мы этот «отвергнутый камень» не поставим во главу угла, то все наше очередное строительство будет обречено на провал.

Так и будем вымирать: спиваясь, скалываясь, губя миллионами во чреве детей в угоду своему самолюбию, погибая душой в упрямой самонадеянности, а на наше место будут приходить другие - более хищные, жадные и агрессивные, исполненные иной, дикой, необузданной силы… силы саранчи… или пожара… или потопа. И тут никакими «химикатами» и «брандспойтами» не поможешь. Потому что наша сила в единстве с Богом, и возрождение духовной, нравственной, а в конечном итоге и физической жизни народа без этой - духовной - силы невозможно.

Пугает именно то, как похоже все происходило тогда - на заре минувшего века: как постепенно стало казаться обществу, что Церковью можно пренебречь, что есть еще другие какие-то пути и формы устройства жизни, на каких-то иных, не христианских началах, что вера - это что-то необязательное и туманное…

И как в советское время, прежде чем с легкостью губить миллионы, нужно было убедить палачей, что человек - это всего лишь кусок говорящего мяса, так и теперь хотящие погибели Церкви пытаются убедить всех, что это просто «коммерческая организация», «отсталая и теневая» и мешающая мировому прогрессу.

Иссякла отвага русского духа - ибо Вера иссякла

Посмотрите на карту: тонким ломтиком обозначена там Япония и огромным караваем - Россия. И вот - в Японии живет 127 миллионов человек, а в России - 142. Несоизмеримо! Возьмите карту, не поленитесь, посмотрите, сравните, вдумайтесь - это впечатляет… Соседний Китай в два раза меньше по территории, чем Россия, а живет там 1,3 миллиарда человек… Мы вымираем, мы становимся вялым, никчемным… не народом даже, а людским поголовьем, как это ни страшно звучит. Мы утратили отвагу и дерзновение, решимость и бодрость - эти незаменимые и необходимые качества русского духа.

Эта отвага, а не преференции и субсидии, побуждала рожать в семье по десять детей; эта отвага, а не надбавки к жалованию, помогала осваивать новые земли, эта отвага, а не обещание льгот, помогала побеждать нам в страшных войнах. И единственный источник этой отваги - православная Вера.

Говорите что хотите, выстраивайте какие угодно теории, но и в XX веке действовала в народе та же самая, не иная, святая отвага… отголосок многовековой духовной жизни Руси… только эту отвагу использовали подло, по-хамски для достижения своих - политических, идеологических, экономических - целей… Пытались использовать святой огонь для построения очередной вавилонской башни. В результате и башня рухнула, и огонь иссяк...

Иссякла в народе отвага - вот о чем трубить надо.
И ничем ее не восстановишь теперь, кроме Веры.

Истинная проповедь из опыта «малой» любви

Но Веру невозможно насадить «широким фронтом». Нужно и хорошо проводить «образцово-показательные» социальные, благотворительные программы, заниматься миссионерством, возвышать свой голос, отвечая на «вызовы времени», но нельзя притом забывать о малом. Именно о малом-то и нельзя забывать, потому что «верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16: 10).

У нас и в церковной, и в гражданской жизни принято много правильных и мудрых документов. Но реальная жизнь совершенно этим правилам и документам не соответствует. Все идет по инерции, и эта инерция далека - не то чтобы от образца, - а вообще от норм, от начатков христианской жизни. И если говорить о насущной необходимости реформ в Церкви, то эта необходимость состоит в устроении приходской жизни на началах подлинно христианской Любви. И из этого внутреннего опыта, реального, действительно семейного, из опыта «малой» любви и может вырасти истинная проповедь, проповедь, которая может быть услышана и принята миром.

Русская Церковь ставит перед собой глобальные задачи, строит масштабные проекты и планы, и это, наверное, правильно и хорошо, но если эти масштабные проекты будут реализовываться так же «успешно», как «малый» проект организации приходской жизни, то лучше бы об этих проектах и не заводить речь, чтобы не вышло по известной евангельской притче о человеке, который собрался строить башню, но не рассчитал свои силы и сделался для всех посмешищем (см.: Лк. 14: 28-29).

Церковь превращается в феодальную систему

Об этом больно и горько говорить, но для «стороннего наблюдателя» наша Церковь превращается в какую-то феодальную систему, оторванную от реальной жизни и пугающую многих своей мрачной, монументальной властностью. Здесь именно не идет речь о догматических и канонических основах, но о самом подходе, об отношении к людям, лишенным большей частью подлинной Любви, внимания, участия и милосердия.

Это грустно, но наша Церковь скупа - именно скупа - в отношении людей. Значительные усилия и средства идут на что угодно, только не на помощь прихожанам, многие из которых пребывают в крайней нужде, не на лечение больных, не на заботу о людях преклонного возраста, не на поддержание малоимущих семейств и сирот, не на воспитание подрастающего поколения, не на поддержку одиноких, уставших от бед людей… Не на достойную оплату труда всех тех «малых», кто беззаветно служит Церкви и обезпечивает ее благосостояние: певчих, уборщиц, регистраторов, свечниц, поварих, учителей воскресных школ, соцработников, молодежных активистов… Все это кажется нам чем-то второстепенным и скучным.

Зато мы с чувством чрезвычайной значимости вкладываем деньги в камень, бронзу, дерево, краски и позолоту… (о банковских счетах я боюсь и говорить), словно забывая, что главная ценность Церкви - это люди, именно люди, какими бы они ни казались ничтожными и маловажными… Никто не говорит, что не нужно строить и реставрировать храмы, но люди не меньше храмов нуждаются в Любви и заботе и во «вложении средств», как это ни банально звучит.

Демократическая структура церковного прихода

Основные направления полноценной приходской жизни: богослужение, благотворительность, просвещение, миссионерство, организация религиозно-нравственных бесед - все это не может и не должно держаться на «голом» энтузиазме. Все это требует разумного и планомерного распределения средств. Вот почему в программе приходского возрождения, выработанной церковной печатью в 1905 году, одним из важнейших условий возрождения приходской жизни был признан «доступ прихожан к участию не только в заведовании, но и в распоряжении имуществами и капиталами приходского храма».

Церковная реформа начала прошлого века предполагала широкое участие прихожан в управлении жизнью прихода. Главный руководящий орган - приходское собрание - предоставлял возможность свободного обсуждения насущных проблем приходской жизни. Приходской совет - высший распорядительный орган - кроме настоятеля, старосты и казначея, включал в себя еще 9 представителей от мирян. Такому составу приходского собрания было удобно организовывать реальную благотворительную, попечительную, просветительскую, миссионерскую работу в пределах своей общины.

Нацеленность на «выкачивание» денег

Теперь же мы неведомыми путями пришли к жесткой авторитарной системе управления приходом, где вся полнота власти сосредоточена в руках архиерея и двух-трех доверенных лиц, основные усилия которых направлены на «выкачивание» из прихода денег в пользу глобальных и грандиозных проектов, перед «важностью» которых должны померкнуть такие «мелочи», как забота о стариках, больных, убогих, сиротах и малоимущих прихожанах.

Больше того - в современной приходской реальности не бывает общих собраний, нет живого и непосредственного обсуждения приходских нужд, так что вместо реализации общинных интересов реализуются лишь субъективные интересы настоятеля (архиерея) и административной элиты.

Нацеленность на «выкачивание» денег из прихожан отрицательно влияет на духовную, богослужебную жизнь прихода, вмешивается в нее. Горько говорить об этом, но в повседневной жизни храма все большее значение приобретает служение не Христу, а маммоне, какими бы «высокими» мотивами это служение ни оправдывалось. Все в храме должно «приносить копейку», а все, что не приносит доход, негласно считается чем-то второстепенным и маловажным.

«Рядовой» священник под властью Администратора

И вот как-то так сложилось, что священник приобрел в Церкви как бы вспомогательную функцию, был поставлен (именно поставлен, я это подчеркиваю) в положение наемника, прислужника администратора. И в наше время бурного роста, восстановления «внешней» церковности это положение - увы! - только утверждается и как бы узаконивается. Вообще вмешательство административной и хозяйствующей власти в богослужебную жизнь - это серьезная и больная проблема, требующая серьезного осмысления. Жизнь «рядового» священства для наделенного властью администратора зачастую непонятна и в общем чужда. Да он и не слишком старается вникать в подробности этой жизни. «Простой» священник в его глазах предстает чем-то вроде наемника по служебной части, которого можно осадить, одернуть, а при необходимости и сместить или заменить другим, более покладистым и расторопным. Главная задача «рядового» духовенства, по мнению администратора, заключается в своевременном исполнении богослужений и треб, приносящих доход в епархиальную казну. В обстоятельства общинной, духовной жизни прихода администратор не вникает, не считая для себя это возможным и первостепенно важным. Но зато он наделен реальной властью, и потому все, что он считает правильным, нужным и первостепенным, приобретает значение «генеральной линии» со всеми вытекающими последствиями.

Люди массово из Церкви уходят - в сутолоку будней

70 лет Церковь выживала в условиях жестких гонений, и формы приходской жизни во многом сложились под влиянием разрушительных сил. И вот, когда перед нами встала реальная возможность осуществить действительно важную, «внутреннюю» реформу, осуществить на деле, не на бумаге только, мы снова возвращаемся к образцу конца позапрошлого века, к образцу, от которого так решительно, хоть и запоздало стремилась избавиться Церковь. И вот, говоря о важнейших проблемах Церкви, решая глобальные вопросы, отвечая на «вызовы», выходя в «мир», мы опять «перешагиваем» через проблему прихода как через очередную, но не главную… и снова все остается на уровне создания очередных памятников канцелярской письменности.

Люди ждут от Церкви внимания к своим проблемам, духовного утешения и любви - всего, чего так катастрофически не хватает в нашем безумном мире, а находят зачастую неприкрытую корысть, грубость и отчуждение. И не у всякого достанет веры и сил, чтобы пробиваться через эти «кордоны человеческих страстей» ко Христу. И люди уходят, уходят десятками, если не сотнями, в сутолоку будней. И думается, что не за капитальный ремонт мы ответим в первую очередь перед Господом, а вот за эти самые души!

Деятельная, напряженная забота Церкви о возрождении церковно-приходской жизни в преддверии грозных событий вылилась в постановления Поместного Собора 1917-1918 годов, где, между прочим, говорится:

Звучит как предупреждение, набат, как послание к нам, потомкам, с горячей мольбой: не повторяйте наших ошибок… пока еще не поздно… приложите усилия… разомкните круг!

Священник Димитрий Шишкин - «Разомкнуть круг!»
25.07.11 - pravoslavie.ru/put/47744.htm

«Больше, чем можно представить»

- Вы уж слишком много о себе говорите!
- На самом деле я стараюсь говорить не о себе,
а о Господе, которого посчастливилось встретить в жизни.
И как же об этом молчать?! Ведь большей радости нет!…

В юности, когда я только ещё начинал приходить к вере, меня всё занимал вопрос. Ну хорошо, Царство Небесное… А что там будут люди делать? Чем они будут заниматься, чем будет наполнена их реальная жизнь, ведь Царство Небесное - это не абстракция какая-то, а реальность, хоть и высшего, неземного порядка… И я всё не мог себе это представить, как ни старался, и загробная жизнь, даже жизнь праведников, каюсь, представлялась мне пресной и скучной. Да и не один я, подозреваю, так думал.

Примерно в то же время «юношеских исканий» попались мне стихи известного поэта Серебряного века - Саши Чёрного. Есть у него такие строки, обращённые к Богу… просьба о посмертной участи:

Думается, поэт, как это часто бывает, стал выразителем мыслей и чувств многих и многих его современников. Да и не только его современников, и не один он…

Сейчас уже маленько поутихли баталии вокруг «главного» романа Булгакова «Мастер и Маргарита», а в своё время (и тоже примерно тогда же - во время «юношеских вопросов») выдвигалось множество толкований и вариантов осмыслений этого действительно великого произведения. Я безумно любил, да и сейчас люблю, хоть и не «безумно» уже, Михаила Булгакова. Я буквально упивался, зачитывался им, забравшись с ногами в кресло и теряя представление о пространстве и времени. Но, вот странное дело, никогда я «Мастера и Маргариту» не воспринимал как лучший булгаковский роман. Самый «ищущий», «мятежный», может быть, даже самый важный для писателя - да! - но не лучший, это уж точно. В личном рейтинге булгаковской прозы я несомненную фору всегда давал «Белой гвардии». Вот это, в моём понимании, - действительно вершина Булгаковской прозы. А «Мастер и Маргарита»…

Булгаков, несомненно, был человек верующий, но не сохранивший церковность. Это очень важно понять. Он родился и вырос в семье профессора Киевской Духовной Академии, был воспитан во «внешних» традициях православия, но отец рано умер и, может быть, в силу своей исключительной занятости, не успел привить Михаилу живую, искреннюю и вместе с тем церковную веру. Может быть, отчасти из-за этого, отчасти из-за тех многочисленных сугубо внешне-церковных соблазнов, которые мы видим и сейчас, Булгаков отошёл от Церкви. Но вера в нём осталась - только своя, особенная, и он пытался эту веру оформить в какие-то индивидуальные, «самобытные» черты, в черты «личной религии». Вот эта попытка в высшей степени трагическая, но и искренняя, определяет, как мне кажется, суть романа. Так вот, красной линией - и, кажется, именно от лица Булгакова, - прорисована в романе всё же тема усталости, непонимания содержания, сути духовной жизни, того, что именуется Царствием Небесным.

Известный приговор: «Он не заслужил свет, он заслужил покой» - Булгаков выносит себе сам, как ответ на глубинные запросы души, ответ на свою веру, на свою сокровенную просьбу. Но просьба эта не следствие самоуничижения и осознания собственного недостоинства, а именно следствие того, что Мастер так и не познал при жизни, не уловил святую нить живой любви к Богу, живого и пламенного устремления к Нему. Мастер, как и многие его современники, не утратившие веры, но мятущиеся от собственной сложности и гордости, так и не сумел довериться Богу с детской непосредственностью и простотой. Не прозрел уже здесь, в земной жизни, отсветы того, что «не видело око»… Размышления Булгакова о добре и зле, о Боге и дьяволе предельно, до крайности честны и серьёзны, и роман - это, несомненно, попытка самому разобраться во всём и расставить точки над «i». Но вот в этом именно и состоит главная мука - в невозможности своим умом, пусть даже гениальным, познать истину, готовую открыться только в Церкви и только для «нищих духом».

Словом, я так понял, что не один я мучился непониманием: в чём же именно состоит суть духовной жизни, к чему нам нужно стремиться и чего ожидать «там». И как многие, и не только писатели, но и «рядовые обыватели» вроде меня, не мог, как ни старался, представить себе загробную участь праведников.

Между тем наступили в моей жизни времена столь тяжкие в духовном, нравственном отношении, что я однажды удрал, именно удрал в Оптину Пустынь. Там я стал жить, трудиться по мере сил, бывать на службах… Словом, «оттаивать» потихоньку душой. И вот - я очень хорошо помню этот момент, хоть и не смогу его, конечно, описать как надо - я шёл из скита в монастырь через осенний лес. Купола сияли на солнце, осыпалась листва, небо сквозило в кронах дубов и вдруг…

И ещё я понял, что этот опыт открыт всегда, для всех и каждого, но принимаем мы его только тогда, когда готовы по-настоящему смириться. Не только понудить себя, но смириться по-настоящему, довериться, предаться без остатка, всей душой Богу в Его Церкви… Да, я понимаю, что мой опыт - это только частный случай. Но с тех самых пор я никогда не задавался вопросом: как оно будет - «там»? И если мне бывает плохо, и я снова «не понимаю» что такое Небесное Царствие, я, по крайней мере, знаю, что не понимаю я именно оттого, что омрачился опять, изменился сам, стал иным, и никакими потугами мне прежнее понимание не вернуть…

Но когда становится совсем худо и душа вопиет о помощи - всегда неожиданно приходит Господь! И всё пропадает тогда: суета, мятежность и смута и остаётся только горькая, но и светлая боль о своих грехах… Светлая, потому что в ней всегда бывает прощение Того, Кто любит нас больше, чем можно себе представить!

Священник Димитрий Шишкин - «Больше, чем можно представить»
28.10.11 - pravmir.ru/bolshe-chem-mozhno-predstavit

«Инок Ферапонт» (новомученик оптинский)

Отец Ферапонт был молчалив, собран и строг.
Теперь он редко смотрел в глаза, всё больше под ноги - в землю…
Душевное уже было ему в муку. Он хотел духовного…

На вечерней службе я с каждением обхожу храм и вдруг за стеклом свечного ящика вижу книгу. На ее обложке изображение оптинских новомучеников: иеромонаха Василия, иноков Ферапонта и Трофима. Я им кажу благоговейно, а в памяти - оптинская сторожка, внимательный, молчаливый послушник и «исповедующийся» ему - мальчишка растерянный, больная душа… Когда же это было? Кажется, тысячу лет назад. Но вот - повеяло, дохнуло родным, позабытым и времени нет. Только вечность живая, сокровенная до срока и неизменная…

Был переломный, трудный момент в жизни моей семьи. Брата всё более затягивала трясина, из которой - я знал - не многим удаётся выбраться. И хотя я сам, что называется, «баловался» наркотиками, но всё зарекался: сам брошу и брату смогу помочь. Однако самонадеянность моя неизменно терпела крах, и раз за разом я всё глубже погружался в болото греховной жизни.

Однажды, почти случайно, я увидел по телевизору отрывок передачи про Оптину Пустынь. Позже я узнал, что это было интервью с ныне покойным игуменом Феодором. Ничего особенного он, вроде бы, не рассказывал, но меня поразила та неподдельная, чистая радость, которой светилось его лицо. Не знаю почему, но это произвело на меня сильное впечатление. Я сидел у экрана, затаив дыхание, и чувствовал, что в жизни моей случилось то самое НАСТОЯЩЕЕ, которое я искал всегда, с самого детства. Под впечатлением увиденного я решил, во что бы то ни стало побывать в Оптиной пустыни.

Но время прошло, эмоции улеглись, и я никуда не поехал, безпечно полагая, что жизнь моя устроится как-нибудь сама по себе.

Однако к лету 1992-го года тучи над нашей семьей сгустились и прозвучали первые раскаты приближающейся грозы. Агрономический талант брата нашел применение в производстве наркотического сырья такого качества, что им немедленно заинтересовались бандиты, которых тогда было великое множество. Начались угрозы, безцеремонные вторжения, «наезды», повергающие всех нас в состояние гнетущей, возрастающей с каждым днем безысходности. Казалось, вот-вот разразится ужасная катастрофа.

В один из таких дней я, употребив «запрещенный продукт», приготовился уже погрузиться в привычно-бредовый мир, как вдруг перед моим внутренним взором предстала… икона Божьей Матери с Предвечным Младенцем на руках. Это не была галлюцинация или плод расстроенного воображения, но именно мгновенное и полное отрезвление, совершенно неожиданное для меня и тем более потрясающее.Икона была дерев янная, без оклада и я успел рассмотреть и запомнить ее основные черты. А в следующий миг сердце мое как бы рухнуло перед нахлынувшей благодатной волной, и я неожиданно для себя разрыдался в болезненном и горьком безсилии. Я как будто предстал перед Светом во всем своем непотребстве, и мне хотелось остаться со Светом, но за спиной стоял мир, и я знал, что никак не могу с этим миром справиться.

Случай этот, опять же, произвел на меня сильное впечатление и подействовал вот каким образом: Все последнее время я мучительно выбирал свой путь. Меня манил и увлекал Восток с его очарованием, тайной, мечтой, но и Россия стояла перед глазами - такая расхлябанная и убогая, но РОДНАЯ и от этого уж никак не возможно было отделаться. В отчаянии я пытался соединить все в одно, но в результате чуть не свихнулся и лишь осознал с безпощадной очевидностью, что выбора мне не избежать. Явление иконы Божьей Матери - покровительницы Руси - я воспринял, как ясное указание на то, что путь мой лежит в отечественной - ПРАВОСЛАВНОЙ традиции. Так в душе совершился перелом, сказавшийся на всей моей последующей жизни.

Прошло еще немного времени, наступил сентябрь и вот однажды вечером, после тягостной сцены, о которой я сейчас не буду рассказывать, решимость моя созрела. В маленький рюкзак я собрал всё самое необходимое, купил на утро билет и как был - в летней одежде, - не задумываясь о сроках, отправился в Оптину Пустынь.

Россия встретила меня по-осеннему сурово. Дул холодный, пронизывающий ветер; пускался по временам дождик, но не надолго. Свинцовые тучи проносились низко, меняя свои очертания, расползаясь, как ветхая холстина, но и тогда проглядывала не небесная синева, а унылая серая стынь. Автобус разболтанный, гремящий всеми составами, остановился посреди трассы, прошипел неисправной пневматикой и выпустил меня на обочину. Ни указателя, ни намека на то, что поблизости, где-то, одна из прославленных обителей России. Выручили старушки, сошедшие с автобуса вместе со мной. Согбенные, сухонькие, постукивая дробно своими посошками, они гурьбой зашагали бойко… и я уже знал - куда.

Кругом сосны, настоящий корабельный лес. Стройные, прямые стволы устремлены вверх и там - высоко шумит, не переставая на ветру, зеленый прибой. Земля и не земля даже, а сплошной песок и оттого, что нет грязи, кажется, что сухо даже в сырую погоду. Сухо и чисто.

Ну, вот и монастырь! Ворота в непреступной, точно крепостной, стене распахнуты настежь. Я, сотворив молитву, осенил себя крестным знамением, поклонился и… - с Богом! - шагнул на монастырский двор.

Друг в монастыре - послушник Владимир

И первое, что я увидел - это идущий в мою сторону от храма, облаченный во все черное - монах. В руке у него были длинные шерстяные четки, которые он перебирал неспешно, по-видимому, молясь. Голова его была как-то склонена вбок, а от всей фигуры веяло отрешенностью и глубоким покоем. Я пошел навстречу. Мне хотелось расспросить монаха о том, как мне устроиться, но он не замечал ничего вокруг и конечно прошел бы мимо, если бы я не обратился к нему с довольно нелепым вопросом - первым, который пришел мне в голову:
- Простите, Вы монах? - спросил я.
Он остановился, посмотрел на меня внимательно и спокойно, и ответил с едва заметной добродушной улыбкой:
- Нет, я послушник.

Он был в низко надвинутой на глаза черной скуфье. Лицо его широкое, щедро осыпанное веснушками, было обрамлено рыжей густой бородой. Глаза - я это помню отчетливо, - были светлые; может быть серые или даже голубые и смотрели с проникновенной, глубокой серьезностью. Вообще, с первой встречи меня поразила в нем одна особенность: он мог во время разговора смотреть собеседнику прямо в глаза, и это ничуть не смущало, потому что во взгляде его чувствовалось искреннее сострадание и любовь. Говорил он неторопливо и сдержанно, но в то же время с располагающей простотой. Вряд ли он был старше меня более чем на пять лет (позже я узнал, что ошибся ровно на десять лет - это только подтверждает старую истину: люди духовной жизни часто выглядят моложе своего «земного» возраста), но от самой его внешности веяло какой-то суровой древностью, словно он успел уже насквозь пропитаться вековым монастырским духом.

Я приступил к обычным для путника расспросам, но вскоре беседа наша приобрела такой задушевный характер, что я, увлекшись, неожиданно высказал своему случайному собеседнику все самое больное и жгучее, что было у меня на сердце. Он слушал внимательно, не перебивая, потом посмотрел на часы и объяснил, что мне следует дождаться коменданта паломнического общежития, но поскольку тот появится только вечером, то пока… И послушник пригласил меня обогреться в предвратной сторожевой каморке, где он, по-видимому нес послушание. Надо ли и говорить, что у меня к тому времени зуб на зуб не попадал от холода.

Здесь, в дальней комнате, заваленной какими-то чемоданами, посылками и тюками мы продолжили нашу беседу. Кстати, позже я узнал, что по инструкции Володя (так звали послушника) ни в коем случае не должен был меня запускать в сторожку, где хранились ценные вещи и документы паломников. Но вот ведь в чем дело: не всегда инструкции, даже самые выверенные и точные, совпадают с велением живого, боголюбивого сердца. И здесь, забегая вперед, я хотел бы сказать о том, что в поведении Ферапонта (такое имя получил Владимир в постриге) меня подкупало, прежде всего, полное отсутствие нарочитости. Он говорил и действовал действительно от избытка сердца, которое, вместе с тем, умел как бы и сдерживать. Однако, эффект от этой сдержанности получался обратный: душа покорялась богатству сокровенной, глубинной жизни, незримой и от того еще более притягательной и явной.

Удивительно то, что, будучи знакомы с Владимиром всего полчаса, мы сошлись в сердечной беседе о самом сокровенном монашеском делании - об «умном делании» Иисусовой молитвы. И вот что странно - то горение сердца, ту особенную пламенную любовь к молитве, которые переполняли меня тогда, я ищу и не могу обрести до сих пор. Может быть, это была та «благодать призывающая», которая дается новоначальным, что бы они знали потом - чего искать, и не отчаивались в трудные минуты жизни?.. После нашей беседы - очень искренней и простой - мне было странно узнать, что Ферапонт слывёт в монастыре молчуном, нелюдимым и замкнутым человеком. Но если он и казался таким, то по сути своей был не молчуном, а безмолвником; убегал человеческого общения, - но только потому, что не желал лишиться общения с Богом; замыкался, - но не «в себе», а в клети сердца, чтобы обрести то Царствие Божие, которое мы все должны искать прежде всего на свете.

Что рассказывал Володя о себе в ту нашу первую встречу? Насколько я понял, путь его в монастырь был не легким. Об этом свидетельствовало даже то, что на руке его были наколки, но тем более удивительно было слышать речь, наблюдать за поведением, в котором ничуть не проступали черты минувшей мятежности. Все было просто, открыто в нем, не смотря на сдержанность, и исполнено какого-то особого, духовного мужества. Именно эти качества его: мужество и простота - запомнились мне, прежде всего, а так же пронзительная устремленность к Богу…Помню, со слов Владимира, что он увлекался «в миру» восточными единоборствами и даже достиг в этом деле значительных результатов. Это не раз вспоминалось мне после его мученической кончины. Может быть, он мог хоть что-нибудь предпринять для своей защиты, ну, хоть попробовать?.. Не предпринял… И вот именно в этом проявилось, я думаю, в высшей степени то самое мужество, о котором я говорил.

Поразило меня и другое обстоятельство, свидетельствующее о решимости Владимира. Когда один из старцев Троице-Сергиевой Лавры благословил его отправиться в Оптину Пустынь, Владимир не только исполнил послушание, но за два последующих года пребывания в монастыре ни разу не отлучился из него, даже по необходимости, скажем, в соседний Козельск, как это делали многие. Позже мы даже спорили с ним по этому поводу. Я с тоской о Крыме говорил, что в Оптиной хорошо зажигать свечу веры с тем, чтобы потом нести ее свет в родные края. Володя же был решительно со мной не согласен и с удивительной для меня твердостью ответил так: «Оптина - мой дом. Я отсюда никуда не уйду!» А ведь он был тогда всего лишь послушником и можно только догадываться, как тяжело было ему противостоять соблазнам мира, который он так внезапно оставил.

К примеру, девушка, с которой его связывали глубокие и серьезные чувства, шокированная его поступком, приезжала несколько раз в монастырь с мольбою о возвращении в мир. И страшно подумать, что должен был испытывать этот крепкий, здоровый мужчина, какой должна была быть его вера, чтобы устоять в своем непреклонном намерении, послужить всей жизнью Единому Богу!..

Когда я пытаюсь понять, почему мы так легко нашли с ним общий язык, - мне кажется, что Владимир угадал во мне ту напряженную, больную мятежность души, которая была когда-то свойственна и ему. Он видел мое душевное состояние и пытался поддержать, как мог, зная, что именно мне необходимо в этот решающий, трудный момент жизни…Из сторожки я отправился в центральный - Введенский храм, и здесь меня ждала нечаянная радость. Справа от алтаря я обнаружил большую деревянную икону без оклада, в которой, несомненно, узнал Ту, что явилась мне дома.

Направляясь после вечерней службы в паломническую трапезную, я издали увидел Володю, который стоял возле сторожки, и, как оказалось, поджидал меня. В руках у него была теплая кофта и книга «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Как я ни отнекивался, но он настоял на том, чтобы я принял эти вещи в дар. Впрочем, надо ли говорить, что кофта была как нельзя более кстати, а книга об «умном делании» явилась прямым продолжением нашего недавнего разговора.

Оптинская жизнь

Началась моя Оптинская жизнь. До самого Покрова, когда уже лежал снег, кофта Владимира оставалась единственной моей теплой вещью. Стояли уже морозы градусов до десяти, и я не скажу, чтобы совсем не мерз, но холод как-то не проникал внутрь: я его чувствовал кожей, но не более того. Наконец, о. Никон, бывший тогда просфорником, рассердился на меня: «Зима на дворе, что ты ходишь в одной кофте! Хватит юродствовать». Я объяснил, что «юродствование» мое вынужденное и тогда батюшка подыскал для меня старенький ватник, в котором я и проходил до самой весны.

С Владимиром я теперь встречался редко, и больше мы с ним не беседовали так обстоятельно, как в первый раз. Я стал трудиться на «послушаниях», в свободное время, вытачивая вручную шарики для четок из привезенных с Крыма можжевеловых и кипарисовых веточек. Это кропотливое и трудное занятие преследовало несколько целей. Во-первых, я действительно хотел сделать себе четки и взять благословение молиться по ним. Во-вторых, во время работы я пытался приучать себя к Иисусовой молитве и, наконец, - навыкал в терпении, которое я, как я понимал, для всякого человека весьма и весьма полезно.

Первые свои четки я хотел непременно успеть освятить на праздник Крестовоздвижения. И вот, уже идет праздничная служба, а я у себя в общежитии тороплюсь закончить работу. Прилаживаю крест, «голгофу» и бегу из скита в монастырь, чтобы успеть передать через послушника свои четки в алтарь для освящения. На проходной, в окошке вижу Владимира.
- Смотри, - говорю, - сделал четки, иду освящать!
- А ну, покажи. - Владимир рассматривает внимательно, крутит неторопливо четки в руках, а я про себя думаю: Ну, давай же… скорее.
Наконец, он возвращает мне четки и говорит:
- Да, хорошая работа… Только крест у тебя «вверх ногами» подвешен. Так не пойдет.
- Как так?!
- А вот так, - и он объясняет мне, как правильно должен крепиться крест: - как рукоять у меча. Ведь четки - это меч духовный…Словом, я хоть и огорченный, но благодарный Владимиру за совет, отправился переделывать свою работу с той мыслью, что в праздник, конечно, лучше стоять на службе, чем суетиться по какому бы то ни было «благочестивому» поводу.

На Покров в монастыре постригали в иноки трех послушников. От келаря паломнической трапезной о. Феодосия я узнал, что среди них был и Владимир, которого с наречением нового имени стали звать Ферапонтом.

Встретил я его вскоре после этого события на монастырском дворе. Все было понятно без слов и вместо обычных в таких случаях поздравлений, мы просто обнялись крепко, по-братски. Это был миг ни с чем не сравнимой радости, торжества какой-то особенной, высшей Правды, не нуждавшейся в доказательствах и объяснениях, и я буду помнить этот миг всю свою жизнь!

Почему-то во всех книгах, посвященных оптинским новомученикам, дату пострига инока Ферапонта переносят в 1991-й год. Но я могу засвидетельствовать, что случилось это именно в 92-м году и никак не раньше.

После того, как Владимир стал о. Ферапонтом, он стал еще более молчалив, собран и строг. Теперь он редко смотрел в глаза, всё больше под ноги - в землю. Я понимал, что он непрестанно творит молитву и все же, когда он раз или два не ответил на мое приветствие - скорее всего не желая «рассеиваться» и рассчитывая на понимание, - это, каюсь, задело мое самолюбие. Мне кажется, он страдал в этот период от того, что вынужден был подчиняться неизбежным душевным правилам общежития. Душевное уже было ему в муку. Он хотел духовного, и это было очевидно… Жаль только, что я тогда - осознавая умом, - не был готов принять это сердцем.

Между тем, случилось мне откопать несколько старинных крестов из Пафнутиевского колодца. История этого колодца такова. Он был заброшен при советской власти и летом 1992-го года приведен в порядок. Причем, в то время как его чистили экскаватором, оказалось, что в иле скопилось безчисленное множество крестов, образков и монет, брошенных в колодец паломниками за всю историю существования монастыря. Ил вывозили «КАМАЗами» в поле и сваливали в одном месте, а потом все желающие просеивали ил и горстями уносили домой все, что сумели найти. Я услышал всю эту историю уже зимой, когда ажиотаж давно схлынул. Нашелся «старожил», который показал мне место, где был высыпан ил и, помолившись, мы откопали за несколько часов два образочка, пять или шесть старинных крестов и несколько монет.

Я знал, что у Ферапонта хранится целая коллекция «пафнутиевских» крестов и потому, когда у одного крестика отломалось ушко, я решил обратиться к иноку за помощью. В северо-западной угловой башне у него было оборудовано что-то вроде крохотной мастерской, и я попросил его припаять ушко. Он согласился. Прошла неделя, другая,… а крестик всё оставался у Ферапонта. Я дал себе зарок не напоминать ему об этом, и всё же в душе у меня копошилось неприятное чувство. Я не поддавался ему, но всё же, присутствие его в известной мере отравляло существование. Наконец, однажды, выходя из храма, я встретился с Ферапонтом, который молча протянул мне завернутый в бумажку крест. Мне стало как-то грустно и совестно за свои суетные, мелочные переживания, а главное из-за того, что они не дают общаться с Ферапонтом по-прежнему сердечно и просто. В то же время я понимал, что по сути ничего не изменилось, что находящие искушения временны и нужно только уметь их перетерпеть, возлагая всё упование на Бога…

После Рождества неожиданно началось повальное выселение паломников. Объяснялось это намечающимся ремонтом скитского храма Льва Катанского, в котором располагалось паломническое общежитие. Настало время и мне отправляться домой. Быстро были собраны нехитрые пожитки, получено в канцелярии рекомендательное письмо, деньги на дорогу…Вечер 12-го января был сырой и тихий. Наступившая оттепель скрадывала белизну снегов, и тьма вокруг казалась безпробудной и давней. Тарахтел, прогревая на холостых оборотах двигатель, грузовичок, который должен был отвести нас в Козельск на станцию. Была минута - и я почти побежал прощаться с Ферапонтом, но потом вдруг осекся; мне подумалось: а кто я такой - друг, брат? Да не монах даже… И я остался. Не побежал… А вскоре уже покачивался, подпрыгивал на ухабах наш грузовичок и я с щемящей, светлой тоской смотрел на удаляющиеся во тьму, ставшие такими родными огоньки Оптиной Пустыни. Успеется ещё… - думал я - Увидимся непременно. Увидимся. Вот только когда?..

Священник Димитрий Шишкин - «Инок Ферапонт»
16.09.2008 - pravmir.ru/inok-ferapont + pravoslavie.ru/37004.html

16.12.11   Да... А имеет ли право батюшки в СМИ сообщать, что был наркоманом? Если такой человек и может стать священником, то после очень солидной епитимьи...
23.12.11:   Наркомания, алкоголизм вообще не поддаются лечению. Вообще это чудо, когда наркоман исцеляется, ведь это не происходит в светских лечебницах! А о делах Божиих нужно рассказывать (тайну же царёву хранить подобает). Священник Сергий Бельков, почти 20 лет занимающийся реабилитацией наркоманов (через созданный им центр реабилитации под Питером прошло несколько сотен наркоманов) свидетельствует: "Если говорить сухим языком статистики, то около 80 процентов этих людей находятся в состоянии стойкой ремиссии. Не все они стали постоянными прихожанами того или иного храма, но, так или иначе, все при Церкви, кто ближе, кто дальше". Владимир Григорян: "Я слышал от петербургского врача Николая Федоровича Жаркова о жалобах светских наркологов. Они утверждают, что наркомания, алкоголизм вообще не поддаются лечению". Священник Сергий Бельков: "Правильно говорят: Излечение невозможно. А исцеление возможно, потому что исцеляет Бог".
06.08.13:   Алексей: Имеет. Потому что наркоманом был не он. А тот парень, который потом покаялся.

«Простая история»

Она была одна из всей «просящей братии»,
кого без зазрения совести можно было назвать прихожанкой.
Она исповедовалась проникновенно, с сокрушением и как причащалась!..

Я ещё во время исповеди заметил среди людей - как сказать? - прихожанку, не прихожанку… Женщину из того храма, где я служил раньше, два года назад. Почему я замешкался?.. Просто не знал, как точнее обозначить моё знакомство с ней.

Татьяна всегда стояла кротко, не выпрашивала копеечку

Женщина эта - Татьяна - просит милостыню возле церковных ворот. Вот в чём дело. Но я никогда не видел её выпившей, не слышал, чтобы она ругалась матерно или вела себя развязно и безобразно. Всегда она была в платочке, стояла кротко, не заискивала, не выпрашивала копеечку, как это бывает, а довольствовалась тем, что дают. В храме я её, правда, видел редко, но всё-таки видел несколько раз… Ну, вот такое знакомство.

А, надо сказать, с тамошними «просителями» у меня отношения сложились добрые, я их любил, да и они ко мне относились неплохо. Одна беда, я стал забывать имена. Вот прям беда, честное слово. Вижу человека знакомого, знаю, что у меня с ним добрые, задушевные отношения, киваю приветливо, здороваясь, а имя вспомнить не могу, хоть убей. Или наоборот: имя услышу, а кто это - припомнить не могу, пока не увижу. Стыдно, честное слово. Но что поделаешь…

Вот так и с Татьяной. Я в лицо её сразу узнал, только имя никак не мог припомнить. А тут она ещё дождалась окончания молебна, подходит и говорит:
- Здравствуйте, отец Дмитрий. Я Татьяна, дочка Веры. Помните, на костыликах такая была?
И опять беда - не могу я вспомнить её маму. Стыд, да и только, но не могу. Соображаю лихорадочно, но - никак.
- Вот, умерла моя мамочка, - продолжает Татьяна. - Как бы нам её отпеть?
- Ну, - соображаю на ходу, - я не против. Только определитесь, где отпевать будем. В морге, дома, на кладбище?
- Да в том-то и дело, отец Дмитрий, что мы мамочку хотели бы в храме отпеть.

Тут я несколько озадачился. Неправильно это, конечно, но как-то мы отвыкли от такого отпевания. Разве что в исключительных случаях, в ответ на сугубую просьбу, либо состоятельным господам организуют такие проводы обычно. Либо особо благочестивым прихожанам. В некотором замешательстве я даже намекнул осторожно, что не обязательно непременно в храме отпевать, что большинство прихожан отпевают дома или на кладбище.
- Да дело-то вот в чём, - воодушевилась Татьяна, - мамочка моя перед смертью всё в храм просилась. «Пойдём, - говорит, - доченька, в храм. Отведи меня…» А я думала, она бредит, и говорила: «Мамочка, ты поправишься, вот мы и сходим». Вот и сходили… и Татьяна заплакала.

Санька был по жизни жиган - руки у него синие от наколок

Минут за двадцать до назначенного времени я увидел во дворе Сашку. И, вот опять… Ну, как сказать… Не поворачивается у меня язык называть этих людей бомжами. Да, они просят милостыню, живут невесть где и невесть как, но они люди, такие же как мы, только в особенных обстоятельствах… Другие, но не хуже, чем «приличное» большинство. Это точно.

Санька, надо понимать, был по жизни жиган - руки у него синие от наколок, но потом что-то случилось, прикрутило Саню, и вот все те восемь лет, что я его знаю, он передвигается на инвалидной коляске. Бывает и куняет носом - спит пьяненький где-нибудь у входа в гастроном. Но большей частью, как и все мои знакомые бедолаги, околачивается возле ворот храма.

Я Саньку давно не видел, обрадовался встрече, он тоже. Догадавшись, что он прибыл на отпевание, я опять удивился. Сколько мне приходилось хоронить «положительных» людей, к которым даже родственники не нашли нужным явиться на похороны, а тут пришкандыбал бродяга на своей коляске неуклюжей невесть откуда.
- Ты на отпевание? - спросил я на всякий случай.
- Да, вот Веру Фёдоровну пришёл проводить, - ответил Сашка.
И это «Вера Фёдоровна» сразило меня окончательно.

В брутальной среде, где не слишком привечают всякую вежливость, просто так по имени-отчеству не называют. Значит, заслужил уважение человек. И я с удвоенным усердием стал вспоминать, кто же такая Вера Фёдоровна?

Отпевание. И вдруг в памяти всплывает картинка…

Между тем в храме закончились последние приготовления. Табуретки возле тетрапода накрыли ковром, так что получился настоящий траурный лафет.
Я стал готовиться к отпеванию. Поставил аналойчик, вынес из алтаря крест, Евангелие, требник и пошёл разжигать кадило. Почему-то я сильно нервничал, как бывает перед особенно торжественными событиями, хоть для священника отпевание - это, при всей сакраментальности, треба вполне обыденная.

Наконец я услышал в храме оживлённую речь, топотание и понял, что принесли гроб. Я облачился, взял кадило, ладан и вышел из алтаря.
Людей было немного. Из «старой гвардии» Татьяна, Сашка на коляске и ещё несколько человек. Я заглянул в гроб. Там лежала худая, высохшая старушка с напряжённым, точно вглядывающимся куда-то, лицом. Я её не узнал.
То есть не то, чтобы совсем не узнал. Что-то шевельнулось в душе далёкое, позабытое, но не больше того.
Татьяна, наблюдавшая за моей реакцией, заметила горестно:
- Совсем не узнать… Что смерть делает с человеком… - И она опять заплакала.

Я начал отпевание. Не знаю, как другим священникам, а мне бывает трудно отрешиться от внешней обстановки, от осознания присутствия сосредоточенно молчащих людей, слушающих тебя и наблюдающих за твоими движениями. Тьма посторонних мыслей приходит в голову по этому поводу, и от этих мыслей трудно бывает отстраниться. И всё-таки я пытался молиться, как мог.
И вдруг, в какой-то момент в памяти моей начали всплывать картинки…

Худая женщина на костылях с измождённым, но добрым лицом

Но, главное - все эти обыкновенные в общем факты представали вдруг в каком-то особенном, сокровенном свете, точно только сейчас, после смерти открылось их истинное значение…

Вера… Она была, да и есть… Человек Божий!

Потом я стоял возле гроба с дочкой Татьяной и она всё говорила, говорила.

Я стоял и чувствовал словно… словно я стал свидетелем Евангелия, вы понимаете…
Это очень трудно объяснить, но это так явственно было…
Как будто на моих глазах неприметно вершится история.
Та самая, о которой написана эта Великая Книга -
История любви между Богом и человеком!
Это было похоже на прозрение.
И это было так потрясающе, что душа замерла в благоговении.
 

Лазарь на Господа не роптал, благодарно переносил скорби

Вера умерла в пятницу, а в третий - воскресный - день во всех храмах читали Евангельское повествование о богаче и Лазаре. И вот, ещё не зная ничего о случившемся, готовясь к проповеди, я в Патерике нашёл удивительные слова:

Бывают в жизни особенные события. События, которые, случившись однажды, озаряют душу святым негасимым светом. И чем дальше - тем этот свет разгорается ярче и ярче. Чтобы мы не сбились с пути, чтобы видели ясно дорогу…

Священник Димитрий Шишкин - «Простая история»
29.11.11 - pravmir.ru/prostaya-istoriya

«Так получилось»

Они не станут трудиться, чтобы хоть что-то изменить в своей судьбе,
и не примут - именно сознательно не примут - вашу помощь. Я не деньги, конечно, имею в виду,
а сам посыл к нормальной, полноценной, «человеческой» жизни…

Я до сих пор молюсь о его здравии, хоть почти наверняка знаю, что он умер. И всё же. Иногда мне кажется, что где-нибудь в церковном дворе я снова увижу его небритую физиономию, и мы будем идти по улице и разговаривать о жизни, а перед расставанием обнимемся крепко… И я буду чувствовать, что для него это очень важно: знать, что в жизни у него ещё есть брат…

Всё не так просто, как кажется… совсем не так

Он навсегда останется для меня загадкой. Не только потому, что всякий человек загадка, но потому, что всей своей жизнью на вопрос «каким должен быть человек?» он ответил: «Всё не так просто, как кажется… совсем не так».

Я познакомился с ним лет семь назад. Он попросил денег, я, как водится, что-то дал, мы разговорились… Тогда еще он не производил впечатления «потерянного». Ну, обычный мужик, неудачник, жизнь потрепала… Мало ли таких? Он всё вспоминал, как счастливое, светлейшее что-то, свою жизнь в Куйбышево, с женой, в собственном доме. А там горы вокруг, леса… красота… благословенный край… С женой ходили осенью по горам, поднимались на плато, собирали фундук, кизил… поднявшись, лежали на траве лицом к небу… Это жило в нём как лучшее, как воспоминание о подлинной жизни.

Что там произошло на самом деле - никогда уже не узнаю, но, с его слов, жена пошла как-то на местный базарчик, и там её кто-то оскорбил, вернулась домой в слезах, Коля пошёл и отметелил обидчика. Так он попал в тюрьму на пять лет. А когда освободился, оказалось, что жена продала дом и уехала в неизвестном направлении. И он стал бомжом. Паспорт где-то потерял по пьяной лавочке…

Мы с ним подружились. Он всё вспоминал, что до тюрьмы работал охранником - с правом ношения оружия, между прочим, что должно было свидетельствовать о степени внушаемой им надёжности… Вполне ответственный человек… Единственное, что меня напрягало в нём, - это то, что он всё время просил денег. И дело не в деньгах даже, а в том, что вот нормальный с виду, в силах ещё мужик - пусть даже без паспорта… но ведь в силах же - постоянно просит деньги. Как-то мне за него было обидно, как будто он именно сам себя не уважает и не видит, кто он на самом деле и каким может быть. Ну да ладно… Тогда я ещё не знал о его слабости и вот - дал ему однажды маленько деньжат, чтобы он решил наконец вопрос с паспортом…

Коля пропал… А когда появился через две недели, то пьяный, что называется, в дрезину сидел под моей дверью в подъезде на ступенях, плакал, жалея себя и прося прощения. И мне было его жалко, честно… по настоящему, без брезгливой снисходительности… по-человечески…

Потом он побрился, постригся, достал где-то новую рубаху и снова появился в нормальном, пристойном и бодром виде… И снова мы общались с ним после службы, шли по улице, разговаривая о вере, о музыке, о природе, мечтая как-нибудь вместе сходить в горы. И он оживал, обещал провести заветными тропами, показать изумительные места…

Добрый, боголюбивый, честный - в мороз, без еды и тёплой одежды

Но ничего не менялось в его жизни. Ни-че-го. Месяцы сливались в годы, а он всё так же оставался бомжом, и вот именно это было непонятно, странно… какая-то необъяснимая пробуксовка: день за днём, месяц за месяцем. Ну да, думал я, трудно, даже очень трудно одинокому, бездомному человеку в жизни, да ещё и без документов. Но ведь не может же быть, чтобы Господь не помог! Нужно только очень сильно захотеть и приложить хоть чуточку усердия и постоянства в добром деле. Наверняка можно выбить себе документы… найти работу, угол… По крайней мере, не голодать и не мёрзнуть зимой по подворотням. Это же мучительно, тяжело, невыносимо сверх всякой меры!..

Был «добрым малым», не озлобился из-за всех перипетий жизни

Коля верил в Бога, твёрдо знал основы православной веры и часто задавал серьёзные вопросы о духовной жизни. Вообще он не был простофилей, многое понимал глубоко, правильно, старался сознательно жить по-христиански… и исповедовался он искренне, от души… И ещё меня привлекало в нём то, что он был, что называется, «добрым малым». Понимаете, он не озлобился из-за всех перипетий жизни. То есть он бывал резок в суждениях, гневался иногда, но это всегда был именно порыв, вспышка, но главным фоном было братолюбие и незлобие. Он был добрым человеком… да, хитрым иногда… лукавым по случаю… но всё равно добрым в своей основе, а это, я думаю, очень важно.

Как-то моя жена вышла из храма после вечерней службы и вдруг вспомнила, что дома нет хлеба. Коля, как обычно, околачивался у ворот. «Коляня, дай на хлебушек!» - пошутила жена. Коля выгреб из кармана все, что там было, и протянул жене…

Да, у него случались запои, и запои эти были страшные… когда он появлялся после них, то едва был похож на человека: страшный, опухший, чёрный, грязный, точно вывалялся в помоях… Но всё же запои у Коли случались относительно редко, примерно раз в полгода, а в остальное время… Почему он в остальное время не предпринимал шагов, чтобы выбраться из своего бедственного положения? Особенно летом я постоянно говорил ему:

Мы никого не выгоняем на улицу. Но если палату баламутит…

В конце декабря, когда недели две стояли жестокие морозы, его подобрали на улице и привезли в больницу. Пальцы на ногах пришлось отрезать, и стал Николай инвалидом. Но зато он месяца два прожил в тепле и в относительном уюте. Я приходил к нему иногда, приносил продукты, деньги давал, правда, уже не ему, а санитаркам… Через два месяца он позвонил и сказал: «Я на выходе с вещами, меня выгоняют». Я приехал, меня пригласили к заведующей отделением, и она объяснила, что выгоняют Колю за нарушение больничного режима, за пьянство, за брань в отношении медперсонала… Заведующая говорила с болью:

Я согласился… Это был один из самых тяжёлых дней. Забрать Колю к себе я не мог: сам с женой и детьми снимал квартиру, да жена бы и не позволила мне забрать его домой. Я взял такси и стал возить его по промёрзшему, в бурой снежной каше городу от ЛТП до наркологического диспансера. Нигде его не хотели принимать. Я должен был в этот день служить вечернюю, и до службы оставалось совсем немного. Наконец я повёз его на окраину города в Центр учета и социальной защиты бездомных граждан. Поднялся наверх. Врача, санитара нет, за «смотрящего» - постоялец. Стал просить принять Колю, старшой наотрез отказывается, я требую, он отвечает грубо, мы с ним разговариваем на повышенных тонах - всё напрасно. Спускаюсь расстроенный с лестницы и вижу, как Коля на скамеечке хлещет из горла припрятанное пойло. Я не выдержал. Оставил его в фойе этого приёмника и уехал на службу, к которой едва поспел… Тяжело…

Был уже вдрызг разбитый инвалид, старик-доходяга в свои 50 лет

Много ещё было всего. Потом мы опять «мирились» с Колей… я его исповедовал, причащал в больничном отделении, где его приютили на несколько месяцев и где он заживлял свои культи.

В конце концов у Коли обнаружился рак челюсти… Он изумлялся, шаркающей стариковской походкой приходил в храм, всё так же просил копеечку, но это был уже не мужик, а вдрызг разбитый жизнью инвалид, старик-доходяга, хотя ему едва исполнилось пятьдесят. Я понимал, что он уходит, и у меня была одна мечта: поисповедовать его, причастить перед смертью и похоронить достойно, по-человечески. Я даже записал его данные - данные человека, которого вроде как и нет. Но Коля так и ушёл из жизни загадкой, оставив меня в недоумении…

Коля умирал, но не захотел лечь в больницу - «Ну, так получилось…»

Была зима, промозглая и сырая, с морозами по ночам и с неизбывной унылой слякотью днём. Я понимал уже, что Коля умирает, и мне хотелось, чтобы хотя бы эти последние его дни прошли в человеческих условиях. Добрые люди договорились с начальником областного онкологического диспансера, Колю согласились принять бесплатно в хоспис. Это была большая удача в его отчаянном положении. Он уже не мог пьянствовать, я дал ему деньги и сказал, глядя прямо в глаза: «Коля, завтра я тебя в восемь часов жду возле больницы. Всё, что тебе нужно, - это прийти, и ты будешь в тепле, в чистоте, под присмотром, сыт и одет. Только приди…»

На следующий день в условленное время я прождал полчаса. Коля не пришёл… И это в то время, как ему почти наверняка приходилось, больному, беспомощному, ночевать неизвестно где в промёрзшем городе. Через несколько дней я его встретил. Он уже совсем доходил, но реагировал адекватно. И всё же он не сумел, не смог объяснить, почему он не пришёл, только ответил медленно, едва ворочая языком: «Ну, так получилось…» - и отвёл глаза.

Я понимал только одно: он не пришёл, потому что не захотел. И опять я созвонился с людьми, и опять назначил на следующий день встречу с Колей. Назначил встречу, потому что никак нельзя было его просто взять и привести, а именно нужно было встретиться утром, когда начальник больницы ещё не занят и может отдать необходимые распоряжения. И снова я прождал полчаса. И снова Коля не пришёл. Больше я его не видел…

И м.б. будет этот «никчемный» человек ходатаем за нас пред Богом

Скорее всего, вернее - даже очевидно, что он не пережил эту зиму, и мне грустно думать, что он лежал в каком-нибудь замызганном морге как безымянное тело несколько дней, а потом его в каком-нибудь пакете свалили в казённую яму с табличкой под номером - и всё. Грустно… И навсегда для меня останется тайной, почему он не захотел хотя бы умереть по-человечески.

У него был приёмный сын, которого он воспитывал с женой в самые светлые годы своей жизни, там - в Куйбышево. Мальчик оказался чистый, чуткий к вере, он ушёл на Кавказ и поселился в Ново-Афонском монастыре. Коля пасынка своего любил, вспоминал, радовался за него и всё мечтал повидаться… Не довелось.

Священник Димитрий Шишкин - «Так получилось»
16.09.11 - pravoslavie.ru/jurnal/48674.htm

«Русское сердце»

Да, надо, надо учить людей, конечно… но…
ведь не наши слова учат, вернее - не они только…
И не так всё «грамотно» в жизни бывает, как в книжках прописано…

Во внешней нашей жизни всё бывает иногда неприглядно и неказисто. Но вот за этой самой убогостью и неприглядностью скрывается очень часто это самое загадочное, но чуткое к добру и правде русское сердце. Вот вам недавний пример.

Я иду довольно уже поздним утром из нашей поселковой больницы, где причащал больных. Иду в епитрахили и с дароносицей на груди. В руке несу свой требный чемодан. И вот вижу, что впереди меня маячит фигура. Тощий мужичок, уже, видимо, преклонного возраста, в простой светлой рубахе. Как-то спина его искривлена то ли от болезни, то ли от многих лет и усталости жизни, а в руке он несет и покуривает время от времени сигарету. По нетвердости его походки я понимаю, что мужичонка этот с утра уже малёха «поддал». И я напрягаюсь невольно, потому что тягостно бывает общение трезвого с пьяным, а особенно если этот пьяный сердит и озлоблен. И если встречается ему священник, то эта встреча становится поводом для сугубого «выяснения отношений с Богом», да еще с пьяных глаз, так что это действительно бывает трудно всё слушать и переносить. Вот почему я сжимаюсь внутренне всякий раз, когда угадываю неизбежное сближение с пьяным или даже просто с подвыпившим человеком. Вот так и сейчас. Мужичок идет впереди меня по сельской дороге, а я искусственно замедляю шаг в надежде, что не успею его обогнать до школы и мы с ним как-нибудь разминемся, не встретившись. Он идет, заметно петляя, впрочем, не слишком, не так, как петляет человек, совсем уже пьяный вдрызг, но всё-таки прокладывает свой маршрут несколько витиевато.

Но у меня сегодня такое редкостно-благостное расположение духа, что я напрягаюсь не сильно. Я только что общался с больными, причащал их, а в такие моменты как-то особенно явственно чувствуешь близость Божию, благодать, изливающуюся обильно на всех «страждущих и озлобленных». И вот я под впечатлением этой встречи иду, замедляя шаг за вихлеватой спиной в светлой рубахе, и молюсь, как могу, об этом незнакомом человеке, повторяя одно и то же: «Приведи его, Господи, к познанию истины! Приведи его, Господи, к познанию истины!..»

Вот уже за деревьями, за зеленью листвы маячит здание школы и знакомая развилка, как вдруг появляется из проулка группа селян, и этот человек останавливается перекинуться с ними парой слов, а я хоть и медленно, но иду и понимаю, что так или иначе, но встречи с ним не избежать. Но он не долго говорит о чем-то обще-приветственном. А потом вдруг что-то совсем простое такое на прощание добавляет: мол, здоровья нет уже и… Ивану привет передавай… И как-то так просто, задушевно он это сказал и еще поклонился в конце слегка, что стало сразу понятно: он и не пьян вовсе, а так, может быть, только слегка подшофе. И идет он неровно, скорее всего, от болезни, даже, может быть, после инсульта… И еще - я понял вдруг по интонации, по этому полупоклону смиренному, что мужичок этот на самом деле человек добрый. И как-то мне так радостно стало и отрадно на сердце, как будто я нашел очень нужную, но давно потерянную вещь.

И вот я на развилке его обогнал, прошел несколько шагов и слышу:
- Батюшка, погодите…
Я остановился и повернулся к нему.
- Можно вам вопрос задать?
- Да, можно, конечно.
- А вот яблоки - к чему снятся?
Я хотел что-то «умное» сказать про рай, про грехопадение Адама, но потом воздержался и… ничего не придумал.
- Да не знаю, - ответил, - может быть, и ни к чему… Просто снятся и снятся…
Он засмеялся простодушно и облегченно и подытожил:
- Ага, значит, нейтральное это… Ни то, ни то… Ну, это хорошо… А вот еще: мамочка мне снится постоянно… и сестра. Это к чему?
- А мамочка ваша жива? - спрашиваю.
- Нет, покойница. И сестра… Сначала мамочка умерла, а потом и сестра. И вот они всё снятся и снятся. Мамочка всё здоровья желает, добрых лет жизни…
- А вот здесь я вам уже прямо скажу, - встрепенулся я, обнаружив «знакомую тему», - раз покойные снятся, значит, просят молитв о них. Об этом многие духовные люди говорят. Так что надо о близких своих молиться…
- А я вот… батюшка… даже не знаю, как это - молиться. Но вот по утрам я всегда им Царствия Божиего желаю и водочки еще обязательно выпью за них… грамм по сто.

Он это говорит совершенно искренне и серьезно, как так и надо, безо всякой подначки и в простоте.
- Ну, то, что Царствие Небесное желаете, - это очень хорошо и правильно, - отвечаю я, - вот только выпивать при этом не надо. Не правильно это. Потому что молитва - это дело Божие, а выпивка… ну чего тут хорошего. Это страсть, грех, а Царствие Божие с пьянством, с грехом несовместимо.

Тут мой собеседник оживляется.
- Отец, а научи меня, как это вот… молиться… ну вот как это, я просто понять хочу…
- Да как… - отвечаю я, понимая, что невозможно сейчас начать диктовать ему какие-то молитвы. - Ты, отец, просто Богу воздыхай от сердца, как можешь… Вот всё время: дома, в пути, где угодно… самыми простыми словами, вроде: «Господи, научи меня жить по-доброму!..» Или: «Господи, помилуй мя, грешного!» Вот и повторяй так, когда хочешь: и дома, и в пути, вслух или про себя, только от самого сердца, от самой души, и Господь тебя не оставит, обязательно поможет… А помолившись - возьми и перекрестись хоть иногда.
- А ты, отец, научи меня. Как это… перекреститься. Научи, я не знаю.

Мы остановились, и я стал ему рассказывать, как правильно осенять себя крестным знамением.
- Возьми вот так три пальца вместе собери, в щепоть. Это в знак того, что мы в Святую Троицу верим. Нет, нет, на правой руке. Сигарету сейчас в левую возьми, а лучше выбрось. Да, вот так. Эти три пальца вместе собери, а эти два к ладони прижми. Это значит, что Господь наш Иисус Христос - истинный Бог и истинный Человек.
Он внимательно смотрит на мои руки и старается повторить за мной - неуверенно, едва ли не первый раз в жизни пытается сложить в троеперстие слегка подрагивающие от волнения большие, заскорузлые пальцы с крупными, увенчанными черным полумесячьем ногтями.
- Вот, а теперь вот так. На лоб накладываем пальцы… на живот… потом на правое плечо… - он старается повторять за мною, но по «зеркальному обману» его тянет влево.
- Нет, нет - вправо, на правое плечо накладывай пальцы. Теперь на живот. Да, вот так, а теперь поклонись так слегка, голову склони. Вот хорошо. Ну, и еще раз вместе.

Мы с ним крестимся неторопливо еще раз. На лице его отображается сосредоточенное благоговение.
- Так что за мамочку и сестру надо молиться. Самыми простыми словами: «Прости им, Господи, грехи! Даруй им Царствие Небесное!» Вот и всё. Мамочка-то крещена была?
- Да, конечно.
- А сестра?
- И сестра тоже.
- А как их звали?
- Мамочку - Нина, а сестру Натальей.
- Вот и молись за них, и им радостно будет, что ты за них молишься. А… вас-то как зовут? - спрашиваю я, почему-то снова переходя на «вы».
- Николай.
- Ну вот и добро… А еще хорошо бы вам в храм прийти. Потому что в храме особенно хорошо родных поминать. У нас в субботу и служба будет специальная - заупокойная, как раз утром. К восьми. Приходите. Да хоть на минутку: постоите, свечечку поставите, за маму и сестру помолитесь, а я помяну их в алтаре, и хорошо будет…. А в воскресенье - Троица Святая. Так что приходите - будем рады…
- Ну, добро, батюшка, добро, - и Николай радостно, крепко тискает мне ладонь своей болезненно-бледной рукой с какой-то нечитаемой уже и размытой стародавней наколкой.

Я прощаюсь с ним - с простым сельским, подвыпившим слегка, но добрым мужиком, каких миллионы на Руси, и понимаю… что я ничего не понимаю. Я иду дальше, здороваюсь с щебетливыми детишками на школьном дворе и всё думаю, думаю: да, надо, надо учить людей, конечно… но… ведь не наши слова учат, вернее - не они только… И не так всё «грамотно» в жизни бывает, как в книжках прописано. Но и в этой неправильности присутствуют непостижимым образом (только приглядись) и правда, и святость, и красота. Может, потому, что «Дух дышит, где хочет»… Уж не знаю, как и объяснить это. Но мне почему-то верится, что Господь и этого мужичка не оставит, даже если он не засядет завтра за изучение катехизиса… не оставит, потому что душа его тянется к свету, ищет правды, и за одно это расположение сердца Господь не оставит его, не отвратит Лица Своего. А уж с меня, грешного, - спрос иной.

Священник Димитрий Шишкин - «Русское сердце»
28.06.2016 - pravoslavie.ru/94730.html

«Чуткость»

Господи, приведи всех нас к познанию истины!
И тех, кто не родился еще духовно во святом Крещении,
и тех, кто родившись, отчуждает себя от жизни равнодушием и безпечностью.
Имиже веси судьбами спаси нас, Господи!…

Господь говорит о безчувственных иудеях, что на суд с ними восстанет царица Южная, то есть душа, чуждая истинной веры и традиции, но желавшая и чаявшая прикоснуться к Истине. Вот так же кажется иногда, что на суд с нами, нерадивыми христианами, восстанут некоторые иноверцы, больше нас явившие чуткость и благоговение к красоте и высоте Православия.

В четверг первой седмицы Великого поста довелось мне в больнице исповедовать и причастить четырех бабушек. Они готовились как могли, читали накануне молитвы, и вот утром перед завтраком мы все собрались в одной палате. Побеседовали о жизни христианской, помолились и - с Богом. Благо что персонал больничный относится к нашим встречам с пониманием, и сестрички, нянечки, заглядывая время от времени в палату - кто с таблетками, кто со сменой белья, кто с тарелками, - ойкали и спешили ретироваться, хотя не они, а я был у них в гостях. Мне даже немного было неловко. Ну да ладно…

Исповедовались бабушки наши, причастились все - радостные такие, сияющие; я с ними раскланялся и "веселыми ногами" совсем уж собрался двигаться дальше, как Володя, мой безсменный помощник по больничным делам, а по совместительству штатный электрик, попросил меня подойти с ним к нашей часовенке, чтобы решить один текущий вопрос.

Эта часовенка (или молельная комната), которую нам любезно выделила администрация пару лет назад, располагалась здесь же на этаже. Володя установил там кушетку, стол, я принес иконы, подсвечник, на стену водрузили полку, книжек туда наставили православных, и теперь время от времени мы собираемся здесь и служим молебен о здравии и заупокойную литию. Участвуют в этих молебнах и больные, кто может ходить или передвигаться на коляске, и персонал, кто свободен. А поскольку первый молебен, который мы отслужили в Почтовской больнице, выпал у нас на день памяти преподобного Сергия Радонежского, то мы решили часовенку нашу назвать в честь этого великого угодника Божия.

Итак, Володя подвел меня к двери нашей часовенки, чтобы показать распятие, которое он поместил на двери, и посоветоваться насчет таблички: как лучше написать - молельная комната или часовня, и добавлять ли имя преподобного. И вот когда мы еще шли по коридору, встретился нам почтенного вида согбенный старик с палочкой, в простой домашней одежде - видимо, один из больных. Я ему кивнул приветственно, потому что и он как-то так доброжелательно посмотрел, что нельзя было не кивнуть. И он поприветствовал меня легким почтительным полупоклоном, хоть мы и не были с ним знакомы.

Итак, мы с Володей обсуждаем возможную надпись на табличке, а дедушка этот подошел ближе и стоит в сторонке, очевидно желая что-то спросить. И действительно, когда мы закончили разговор с Володей, дедушка обратился ко мне.
- Батюшка, я сам мусульманин, но у меня были друзья… - он помолчал немного, - настоящие, добрые друзья. И все они были христиане. А сейчас уже умерли… И вот я хочу спросить: могу ли я за них помолиться? В храме я могу поставить за них свечку или нет?.. Понимаете, я уже почти никуда не хожу, а когда обращаюсь к соседям - вроде бы христианам, прошу, чтобы они помолились за них, помянули в храме, они отнекиваются, говорят, что в храм не ходят. Вот и получается, что некому за моих друзей помолиться как положено, в церкви.

Мне подумалось, что люди эти усопшие крещены, а стало быть, можно за них помолиться в храме, а если некому это сделать, кроме мусульманина, и если это для него так важно - почему нет? И я сказал, что он может заходить в храм и возжигать свечи о своих почивших друзьях.

Для старика татарина очень важна была эта возможность церковно помянуть усопших друзей-христиан

- Да? Вот как хорошо! - обрадовался старик. Было видно, как для него важен этот ответ. Как драгоценна сама возможность церковно, «по чину» поминать усопших друзей.
Но тут у меня появилась еще одна мысль. Я предложил:
- А давайте я сейчас их имена запишу и тоже буду за них молиться. Они ведь православные, точно?
- Точно-точно, батюшка!
Мы подошли к столику в фойе, и я записал имена усопших: Анатолий, Василий, Михаил и Владимир.

Старик был заметно растроган и всё благодарил, а мне хотелось еще поговорить с ним, но меня уже ждали другие дела, а главное… знаете, самонадеянно думать, что ты вот так сразу сможешь «переубедить» человека, и, может быть, иногда бывает полезнее и своевременнее благое молчание.

Я, правда, стал предлагать встретиться еще, но старик ответил:
- Да нет, батюшка, я сегодня уже выписываюсь… Спасибо вам за всё. Да благословит вас Господь!
- А как ваше имя? - спросил я у него напоследок.
- Узер, - ответил старик.
С тем мы и расстались, необъяснимо за несколько минут ставшие ближе общей памятью об ушедших в иной мир и неведомых мне, но уже не чужих православных братьях…

Я шел и молился за этого татарина, чтобы Господь привел его к истинной вере. И вместе с тем, изумляясь его духовному благородству и чуткости, я огорчался и скорбел душой о равнодушии к собственной вере многих моих соплеменников.

Русский завещал отпеть его татарину Ахмету, не надеясь на родню

И тут мне припомнилась другая история, похожая на первую, произошедшая год назад. Я даже записал ее тогда, но так и забросил «в черновике», пока она уж явственно сама не попросилась «на люди». Итак, прошлой зимой мне позвонили, как это обычно бывает, и попросили отпеть раба Божиего Виктора - крещенного, пожилого, умершего после долгой болезни. Ну, добро. Договорились встретиться возле храма в поселке. Но живу я в Симферополе, и мне до храма еще добраться надо. А зима у нас в прошлом году выдалась не по-крымски суровая и снежная. И я на машине не смог даже выехать со двора - пробуксовал, «проюзил» минут двадцать, но только время потратил и на автобус опоздал, так что пришлось созваниваться, извиняться и как-то согласовывать свои действия. Словом, я добрался до автостанции пешком, доехал на автобусе до поселка, а возле храма меня уже ждали.

И вот сажусь я в машину и вдруг понимаю, что за мной приехал татарин. Зовут его Ахмет, молодой парень.
- Мы в принципе не спешим, - говорит он мне, - так что не переживайте. Но у вас ведь как… до заката надо успеть похоронить?
Я насторожился. Отвечаю:
- У нас такого правила нет.
А потом уточняю осторожно:
- Но Виктор-то православный был?
- Да, православный. Очень хороший, добрый дедушка, он мне как родной был… Я ведь почему это всё и делаю, ну, вас вот вызвал, прошу отпеть? Потому что он сам перед смертью меня об этом просил, и я хочу всё сделать как надо, чтобы душа его там спокойна была.
- А других родственников у него нет? - спрашиваю я.
- Как нет! Есть. И жена, и дочка… вот сын был, но он умер лет шесть назад.
- А жена и дочка русские?
- Да, русские.
- Так почему же они не озаботились дедушку отпеть?..
- Не знаю, - пожимает плечами Ахмет, - да я и не спрашивал, если честно. Он меня лично попросил перед смертью, вот я и хочу всё, что нужно, сделать. Из мужчин в его кружении вроде как я только один и остался…
Ладно, думаю, дивны дела Твои, Господи!

Приехали в Приятное Свидание. Всё как обычно: сельская улица, ворота нараспашку, возле ворот несколько машин, мужички стоят, курят, разговаривают…

Захожу в дом. Комната, гроб с покойным посередине, несколько старушек вокруг… И на общем фоне выделяется один человек - а именно благодушный и умиленный… татарин старик. Что татарин, видно сразу: и по говору, и по возгласам некоторым - как можно догадаться, «божественным» - на своем языке. И вот этот старик как-то так душевно и просто, сердечно заговаривает то с одним, то с другим из присутствующих, что становится понятно: человек он простой и добрый. И говорит он немного, в меру… в общем, видно, что не какой-нибудь местный балагур и пустомеля. Нет. Но вот такой задушевный человек.

Начинаю готовиться к отпеванию, а старик не уходит. Напротив, он со всей серьезностью и вниманием собрался участвовать в обряде отпевания. И именно эта серьезность и это внимание особенно выделяли его на фоне привычно-унылого и рассеянного отношения всех остальных. Прямо вот в глаза бросалось это отличие, честное слово.

Я всё приготовил и несколько слов сказал о том, что мы, христиане, надеемся на милость Божию, знаем, что человек, умирая, не прекращает своего существования, а переходит в иную жизнь, где должны мы встретиться с Богом и дать Ему ответ о своей земной жизни.

И старик этот внимательно слушает, а в конце громко говорит «Аминь!» и добавляет:
- Спасибо тебе, добрый человек… от души спасибо: так ты хорошо всё сказал!

Я удивился опять же, потому что, в общем-то, я говорил о самых обычных и очевидных для христианина вещах, но больше всего эти простые слова, по-видимому, задели и коснулись сердца старика татарина.

Потом я попросил всех молиться о прощении грехов новопреставленного Виктора и о даровании ему Царствия Небесного. Сказал: «Я буду молиться словами церковных молитв, а вы уж как можете, в сердце своем, от души». И начал отпевание.

И этот старик, вероятно, совершенно не понимая, что такое отпевание, сам обряд, этика церковная… как надо себя вести в присутствии священника… ничего этого не зная, но сердцем желая как-то поучаствовать в «божественном деле», всю службу стоял и время от времени повторял громко: «Аминь!» - или даже какие-то восклицания на татарском произносил, но главное, он восклицал это всё сознательно - слушая то, что я произношу, и отвечая на содержание сказанных или пропетых слов… так что и я сам невольно должен был еще более внимательно вслушиваться в смысл произносимого.

А после заупокойной «разрешительной молитвы», во время последней ектении этот старик татарин вдруг и вовсе пришел в такое умиление, что, повторяя это свое неизменное «аминь!» и что-то еще бормоча на своем татарском, вдруг расплакался, и видно было, что плачет он от любви к покойному, и от умиления, и еще от чего-то такого, что, может быть, ему и самому до конца непонятно. Плачет не так, как плачут вообще все сентиментальные люди, а как-то особенно, сдержанно и - сердечно… Да что там! Меня самого его плач умилил и заставил проникнуться к покойному, которого я совсем не знал, уважением, состраданием и любовью…

Вот и вся история. И добавить тут, в общем, нечего. Разве что изумиться в который раз, что иноверцы порой проявляют к Православию большую чуткость и благоговение, чем наши крещенные братья-славяне. Как будто Господь через иноверцев стремится «открыть нам глаза», подвигает к покаянию и изменению жизни. Напоминает, что пока мы, христиане, не станем более человечными, более благоговейными и чуткими к нашей вере и духовной жизни, все наши разговоры о вере останутся разговорами и не больше того…

Господи, приведи всех нас к познанию истины! И тех, кто не родился еще духовно во святом Крещении, и тех, кто родившись, отчуждает себя от жизни равнодушием и безпечностью. Имиже веси судьбами спаси нас, Господи! Так хочется, чтобы все мы познали радость общения с Тобой в вечности!

Священник Димитрий Шишкин - «Чуткость»
20.03.2018 - pravoslavie.ru/111575.html

«Неслучайное совпадение»

Радость какая-то особенная, тихая сопровождала это отпевание,
как это бывает, когда человек действительно «упокоился во Господе»…

Ну вот, скажут, батюшка опять о смерти заговорил… Но послушайте! Это же на самом деле не о смерти совсем, а о жизни, но только о жизни иной, о той, которая не знает пределов и границ, а только обозначает себя здесь, на земле, как художник-мастер несколькими штрихами обозначает приметы будущего полотна, и уже этих нескольких штрихов достаточно, чтобы узнать руку Мастера. Вот так и по тем немногим событиям самой обыкновенной и ничем не примечательной вроде бы жизни самых простых людей, на протяжении совсем небольшого времени - если только приглядеться, можно увидеть отчетливые штрихи той, высшей, иной жизни...

С Людмилой я впервые увиделся… вот не помню точно, когда, но точно знаю, что в один из первых моих приходов в местную нашу поселковую больницу… То есть не так сказал. Я приходил и раньше, но так… эпизодически. А тут мы решили организовать ежемесячный молебен, и вот в числе самых первых его посетителей − весьма немногочисленных, надо сказать - непременно присутствовала эта самая Людмила. Я всегда заранее, перед тем как прийти в больницу, «бросал клич», чтобы желающие принять участие в молитве подтягивались в фойе к такому-то времени. Санитарочки обходили палаты и опрашивали всех, кто так или иначе способен передвигаться, зазывали их на молитву. И вот, собиралось… когда три, когда пять человек поначалу, но всегда в числе их была Людмила. Так что она была одна из первых наших молитвенников, если можно так сказать.

Её привозили всякий раз на коляске, у неё было что-то вроде рассеянного склероза, как я понимаю. И вследствие болезни ей было трудно распознавать смысл речи, и она, бедненькая, напрягалась, морщила лоб, не в силах понять, что ей говорят, но если говорящий был терпелив и настойчив - она понимала, о чем идет речь, радовалась этому и отвечала по существу, только память подводила её, и она через какое-то совсем короткое время могла начать переспрашивать о том, на что получила ответ минуту назад. Но всякий раз, с любой темы, с любого вопроса она непременно переходила на один: «Батюшка, у меня там сыночек в палате лежит… Вы подойдите к нему, подойдите, пожалуйста!»

И таким это всегда говорилось голосом, взволнованным и обезпокоенным, что отказать было просто никак невозможно, хоть и бывали дни, когда мне сразу после молебна нужно было спешить на отпевание или по другим делам. Но приходилось идти в палату.

А там был Толик. Это был уже лет около шестидесяти, очень бледный и болезненного вида, лысый мужчина, худощавый, с впалой болезненной грудью, по виду − пожилой и послушный мальчик. И как-то без лишних вопросов было понятно сразу, что он чуть ли не всю свою жизнь проболел, и не было у него ни семьи, ни детей, ни многих обычных мужских и человеческих радостей… В отличие от мамы, у которой были затруднения с восприятием речи, Толик понимал всё ясно, схватывал на лету и ум имел живой и подвижный. Он как-то сразу и быстро понял, что такое исповедь, и согласился на предложение его поисповедовать и причастить. И Людмила тоже с радостью откликнулась на такое предложение. К счастью, оба они оказались людьми крещеными, и хоть мало что знали о церковной жизни, но как-то очень радушно и просто, с радостью воспринимали всё, что говорил священник, и потому общаться с ними было, в общем, легко.

Примечательно, что палаты, как известно, разделяются у нас на мужские и женские, но Людмила с Толиком находились в одной, и это воспринималось как должное. Настолько они были неразлучны - мама и сын. Неразлучны в любви, заботе и всегдашней взаимной поддержке…

− А мы тут молимся, молимся, батюшка всё время, - отзывалась Людмила на мои слова о том, что надо, мол, молиться. − И утром молимся с Толиком… вот «Отче наш» читаем и ещё это… «Богородице Дево»… И вечером… Мы всё вместе делаем… помогаем друг другу… И иконки у нас тут есть, - кивала она на простые ламинированные иконки на тумбочке у окна.

Людмила рассказывала о своей жизни, совсем-совсем простой и безыскусной, о том, что муж был жестокий и бил её страшно, особенно когда бывал пьян, а пьян он бывал регулярно, и вот этот-то - кивала она на Толика - всегда заступался за меня, за штаны его хватал пьяного, кричал: папа, не надо, не надо, не бей маму!.. Ну, и ему доставалось… А что делать… Терпели. Жаловаться? Кому? У всех своя жизнь и свои проблемы… Да и как на селе бывает: жалуйся − не жалуйся, а тяни свою лямку. Деваться некуда… Но было, батюшка, признаюсь, так невмоготу, что я уже подумывала руки на себя наложить и совсем уж было решилась на это, а тут вдруг однажды муж мой домой не пришел, и всё закончилось. Замерз пьяный. Ну, и больше я уже замуж не выходила, так и жила, сама детей воспитывала…

Как потом оказалось, у неё был ещё один сын, немногим младше Толика и очень на него похожий. Он жил в Николаеве, и, может быть, именно по этой причине, из-за известных событий на Украине, не смог забрать маму и брата к себе, ну и по своим каким-то причинам не мог перебраться в Почтовое… не стану судить, жизнь сложна и всякие бывают обстоятельства. Знаю только, что Людмила с Толиком заканчивали свои дни хоть и в больнице, но не в полной заброшенности, а кто-то из близких за ними присматривал. Так что им здесь было… ну вот как сказать? Хорошо? Ведь нет же. Плохо, конечно. Но, может быть, лучше, чем некоторым, у кого совсем уж родственников никаких и кому совсем никто не помогал, и к кому совсем никто не приходил и не интересовался их здоровьем и самочувствием…

Толик в первый же мой приход попросил новый крестик (у прежнего отломилась дужка), и когда я ему крестик принес - самый простой, деревянный, на веревочке - он был рад, как ребенок, и сиял от счастья. Крестик этот я сам надел ему на шею, и он больше его уже не снимал. Толик был лежачий больной, у него было какое-то тяжелое и запущенное заболевание ног, а на лице отобразилось и приняло уже вид обычного - выражение непреходящего страдания. Мне ещё потом рассказывали, что Толик всё переживал за маму: «Как она будет без меня, если я раньше умру?», а Людмила переживала за Толика: «Если я раньше умру, как он без меня будет?». Даже в таких вопросах они думали не о себе, а о благе друг друга.

Не скажу, чтобы прямо вот уж часто, но иногда и я думал о них… о маме с сыном. Об их жизни, совершенно отдельной, далекой и непонятной для большинства из нас… Ведь это же в самом деле очень трудно, - думал я, - день за днем, месяц за месяцем болеть, догадываться, вероятно, что − безнадежно, и не выходить из палаты, и лежать и мучиться, думать, думать непрестанно… о чём? понимая, что, в общем, мало кому до тебя по-настоящему есть дело… Нести этот крест, понимая, что там - за стенами больницы − идет другая, настоящая, как кажется, кипучая жизнь… Но уж во всяком случае, посещение больницы и особенно общение с Людмилой и Толиком заставляло меня иначе взглянуть и на собственную жизнь с её (порой сильно преувеличиваемыми) трудностями и скорбями, которая по выходе из больничной «юдоли печали и плача» в самом деле виделась мне и легкой и радостной.

Умерли они вместе, как и хотели, и радость была на сердце

Два раза я успел и маму и сына исповедовать и причастить, да и особоровать. Но вот в один из последних приходов в больницу (уже не на молебен, а в другую палату − для причащения) раб Божий Володя − добрый человек, наш прихожанин, который работает в больнице электриком, а заодно переживает за больных и многое старается сделать для них и делает доброго − вот он шепнул мне, чтобы я заглянул к Людмиле с Толиком хоть на минуту, потому что «Людмила-то уж очень плоха». Я действительно заглянул, и как-то первое, что бросилось в глаза - это то, что оба они - и Толик и Людмила − как-то резко и заметно сдали. Это даже странно было, потому что всё-таки люди хоть и родные, но болезни-то у них разные, а тут как будто одна болезнь, и «угасание» общее на двоих. Удивительно… В палате были медсестры, врач, что-то они возле Толика обсуждали, так что я не стал задерживаться, а только поприветствовал Людмилу и Толика − пожал ему сочувственно локоть. Он ещё посмотрел так − страдальчески и просительно, как смотрят все, кому уже трудно что-то объяснять, но кто просит молитв, поддержки, помощи…

И я ушел. Молился, как мог. А через несколько дней Володя сказал мне, что Толик неожиданно умер.
− Мы все думали, что Людмила первая умрет, − рассказывал он, − и всё переживали, как же Толик без неё будет. Они ведь так привязаны друг ко другу, а вот оказалось, что Толик первым ушел… Что-то ему резко поплохело… Говорят, вроде тромб оторвался… Бедный, только всё звал, кричал: Лена, Лена…
− А кто это - Лена?
− Да сестричка там одна молодая, всё присматривала за ним… Но и Лена уже помочь ничем не смогла… словом, умер Толик. Вот в Бахчисарай, в морг отвезли… А Людмила… вот ведь удивительно, батюшка, она, понимаете, ещё перед самым тем, как Толик умер, в безпамятство впала, ну, вроде комы. То есть она иногда в сознание как бы приходит, но ничего не осознаёт толком. Так что она даже и не поняла, кажется, что сын её умер. И это ведь тоже промысл Божий… Каково бы ей было это всё понять… И так страдает, а тут ещё такое…

На следующий день мы договорились Людмилу особоровать, а если получится − и причастить. В эту же палату пришла ещё одна больная, наша прихожанка Анастасия, лежавшая тогда в больнице. И вот я пришел. Людмила уже была действительно как будто в коме. Так что мы решили её, как исповедавшуюся и причащавшуюся ранее, особоровать. Но когда я ей «на всякий случай» стал задавать вопросы об исповеди, о причастии - она неожиданно открыла глаза и стала отвечать связно и четко, только пожаловалась, что ничего уже не видит. Так что удивительным образом её удалось не только особоровать, но и поисповедовать и причастить… Я понимал, конечно, что эта наша встреча − прощальная. Напоследок погладил её по голове, а она снова открыла невидящие глаза и как-то так посмотрела иным уже, неотмирным и ясным взглядом, как будто видела то, что всем нам раньше или позже предстоит увидеть… На том и расстались. А я всё думал о Толике, о том, что он в морге… и хорошо бы его отпеть…

Но размышлять мне особенно было некогда. Это был насыщенный событиями день, канун Рождества святого пророка Иоанна Предтечи. И вскоре после причащения я отпевал школьную учительницу прямо в фойе школы, и много народу пришло, и всё утопало в цветах… а потом я вернулся в храм и думал ещё успеть до вечерней службы почитать правило. Но тут неожиданно оказалось, что возле храма меня уже ждет машина, чтобы отпеть какого-то мужчину в Заветном. И я поехал.

Приехали. Очень простой сельский дом, крохотный дворик с обычным виноградом и прочей зеленью, с абрикосовым деревом посередине, а под ним в тенечке - гроб. А в гробу - Толик. Вот те раз! Как же я обрадовался! Так мне хотелось его отпеть, и вот - Господь всё устроил. Отпел я Толика тихо, неприметно, как он и жил, в присутствии буквально двух-трех человек, но и радость какая-то особенная, тихая сопровождала это отпевание, как это бывает, когда человек действительно «упокоился во Господе».

Потом я вернулся в храм, отслужил вечернюю службу, а уже после службы мне сообщили, что в больнице умерла мама Толика - Людмила. И на следующий день я в том же дворике, где вчера отпевал Толика, отпевал его маму. И снова мне было радостно той особенной радостью, которую, наверное, неверующему трудно понять и которая уж точно никакого отношения не имеет к смерти, а именно что к жизни, к тому, что Господь так очевидно и просто дарует самым простым и неприметным, убогим, но добрым людям… Тем, о которых Он Сам сказал: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное… (Мф 5,3)

Священник Димитрий Шишкин - «Неслучайное совпадение»
27.07.2016 - pravoslavie.ru/95662.html

«Верность»

И дай нам Бог поучиться этой простой и безхитростной мудрости,
не книжной, а опытной, неразрывно связанной с верностью Богу,
с повседневным усердием в исполнении Его святых заповедей,
с крепким намерением всю свою жизнь связать с Ним навечно.
В этом и есть глубинное основание русской жизни,
а другого не было никогда, нет и не будет.…

Верными у нас называют всех тех, кто крещен и живет православно. Но во всегда ли мы осознаём, что значит это звание, и всегда ли мы стремимся ему соответствовать? Господь говорит: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16: 10). И мне почему-то думается, что верность «в малом» как раз и выражается в исполнении каких-то простых, повседневных правил православной церковной жизни. В знании своей веры, в чтении Слова Божиего, в посильном исполнении заповедей Христовых, в добром отношении к ближним, в посещении храма, в исповеди и причастии, в молитве, в соблюдении постов… Я даже так скажу: их, верных, и видно-то, прежде всего, в храме. То есть они элементарно ходят на службы. Одни чаще, другие реже, судя по обстоятельствам, но ходят. Стоят себе смиренно, молятся… исповедуются, причащаются… под благословение подходят… советуются… просят молитв...

И, напротив, по словам преподобного Варсонофия Оптинского, «верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб». Так что в какие-то «спящие ячейки» верных, которых в храме никто никогда не видел, я, простите, не верю. И сильно подозреваю, что эти «ячейки» в самый важный и нужный момент так и проспят с богатырским храпом, по нашей стародавней и не лучшей русской традиции. А вернее, не проспят, а просыпают уже, потому что моментов этих, когда пора бы уже «проснуться», более чем достаточно. То есть совесть в ответ на всякое зло, беззаконие, нечестие и неправду, всеваемые в русскую землю, просто набатом должна звучать: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой!» Но нам всё кажется, что ничего еще не происходит и вставать нам еще рановато. Всё почесываемся, позевываем и ждем, пока «грянет гром». Не понимаем, несчастные, что для того, чтобы нам не пришлось браться в очередной раз за «дубину», нужно сейчас уже «хвататься» за храм, за молитву, за исповедь и причастие. Хвататься за жизнь христианскую и таким образом утверждать свою верность - в надежде, что Господь покроет нас от многих бед и напастей. И «повседневная верность» - это то, что мы почти утратили и чему нам надо со всей серьезностью поучиться у тех немногих, кто еще остался в живых, кто хранит об этой верности ясное представление от истоков доброго христианского воспитания, «от младых ногтей».

С Клавдией - бабой Клавой - я познакомился, когда впервые ехал на службу в сельский храм, куда меня только что назначили. Мы с ней оказались на соседних сидениях в автобусе и разговорились. Я узнал, что баба Клавдия родом из Владимиро-Суздальских краев, и приокивала она не по-крымскому, но всё равно родно и близко, по-русски. А потом, под впечатлением этой встречи, я стал думать, что вот ведь храм-то у нас Покрова Божией Матери, а праздник этот учрежден на Руси во времена благоверного князя Андрея Боголюбского, и первый самый красивый наш храм - Покрова на Нерли - образец Владимиро-Суздальского стиля. И когда мы позже задумались о проекте нового храма, я вспомнил обо всём этом и попросил архитектора, чтобы эта преемственность, эта связь наша молитвенная, духовная и культурная с Владимиро-Суздальской Русью была как-то отражена в архитектурном решении. Не знаю, насколько это получилось, но замысел такой был, и возник он во многом благодаря встрече и беседе с бабой Клавой.

На вид она самая распростецкая русская бабушка: суховатая, очень уже преклонного возраста, но подвижная, с добрым лицом и приветливым ясным взглядом. И вот еще интересная черта: она очень целеустремленная, не скажу, что деятельная, а именно целеустремленная. Не случайно я отделил одно от другого. Потому что можно быть деятельным, но безтолково, суетно, а можно быть целеустремленным и немногими действиями добиваться многого.

А баба Клава под этим «многим» именно и понимает, по заповеди Спасителя, «Царство Небесное», и все ее силы направлены на церковное, на молитву, на участие в службе. И одна из главных ее черт - это какое-то неистребимое и упорное стремление в храм. Честное слово, я просто изумляюсь иногда. Вот уж, кажется, кто бы мог пропустить воскресную службу по немощи, по множеству лет, так нет же - ее-то я чаще всего и встречаю идущей в храм в какой-то внутренней собранности и непреклонной решимости дошагать от земли на небо. В любую погоду, в любое время года, в стужу, в мороз, в слякоть, в распутицу, в зимнюю предрассветную темень, в летний зной - она всё идет и идет, опираясь на свою неизменную палочку, в храм, чтобы там помолиться… Забавно, но я, набирая этот текст, допустил «очепятку» и вместо слова «помолиться» написал «посолиться»… Вот тот случай, когда случайность уж действительно не случайна, потому что достаточно убрать букву «п» - и останется именно то, что нужно, ибо баба Клава за тем и стремится в храм, чтобы, помолившись, осолиться Духом Святым.

Живет она от храма километрах в пяти, в Новопавловке. Иногда, когда мне лень ждать автобуса после службы, я иду пешком до остановки этого села, откуда легче доехать до Симферополя. Так вот у меня при ходьбе довольно быстрым шагом эта дорога занимает минут сорок. А теперь представьте, сколько нужно времени, чтобы добраться до храма немощной, ветхой старушке. А в зимнюю стужу?.. А впотьмах и в гололед?.. Ужас! Но она всё идет и идет, как нарочный со срочным донесением из штаба фронта. Василий, наш добрый таксист, как-то рассказывал: «Еду я в город ранним утром, зимой, еще затемно, в гололед и лютую стужу, и вдруг фары выхватывают из темноты странную картину: на ветру, ухватившись за какой-то куст, стоит баба Клава и с деловитой серьезностью неспешно елозит ногами, точно паркет натирает…» Оказалось, под кустом - заледеневшая горка, и баба Клава, дойдя до нее, поняла, что никак не может эту преграду преодолеть. Но не сдалась, ухватилась за куст и принялась воевать со льдом, отстаивая свое законное право добраться-таки до храма.

И таких препятствий на пути бабы Клавы встречается немало, но она ими ничуть не смущается - просто делает то, в необходимости чего совершенно уверена, а именно: идет с молитвою в храм, потому что так нужно… и она знает точно, что Господь ей поможет. И не было такого, чтобы не помог. Вот так всё просто, не на показ и по-настоящему. Верно. И сколько раз мы зимним темным и вьюжным утром, когда ехали с Василием из Симферополя на службу, подбирали бабу Клаву - когда в начале пути, на остановке, когда на полпути, если, не дождавшись автобуса, она отправлялась пешком, а когда и у самого уже храма.

Однажды по пути в храм мы с бабой Клавой разговорились.
- Ермолаевы мы… - рассказывала она. - Семья у нас верующая была. Мама главным образом нас воспитывала. Труженица великая была. Честность и трудолюбие - вот ее главные качества. Ну и верующая, конечно… Еще до войны в колхозе ее за трудолюбие, за порядочность и честность депутатом избрали. И нужно было на всякие собрания ходить коммунистические, а она не ходила, естественно. Стали возмущаться партийцы местные. А председатель колхоза тогдашний - ее одноклассник был. Вот он и говорит им: «Слушайте, я Таню с детства знаю… не трогайте вы ее. Ничего вы с ней не сделаете… только хуже будет». Так и оставили в покое.

Вообще знаете, батюшка… нам как-то повезло. У нас село-то особенное… Вот говорят: если храм есть, то - село, а если нет, то - деревня. Так у нас в Санино храм стоял и стоит, слава Богу, и даже не закрывался никогда, можете себе представить. Даже и в 1930-е годы, и в 1960-е, при Хрущеве… Только колокола поснимали… И нас всех в храме крестили, и на службы мы ходили сызмальства. А всё потому, что народ у нас такой, люди… Верные. Вот как-то сохранили благочестие и молитву в большинстве своем… и храм отстоять сумели. С Божией помощью, конечно, но именно потому, я думаю, что большинство православными оставались и от веры своей не отступали даже в самое трудное время.

А как мы хорошо жили, батюшка, до войны, если б вы знали! Пятеро детей было, бедненько, просто, матрасы соломой набиты, щи да каша, но хорошо жили, дружно, и любовь была настоящая… Сейчас такого мало совсем, каждый только о своем печется, забором спешит отгородиться от всех, чтобы не видеть и не знать никого…

Мама, помню, всё говорила: в храм лучше пешком ходить, даже если далеко, - потрудиться надо, не искать специально транспорт попутный. И мы ходили… Причем не гурьбой, а по одиночке, то есть чтобы не болтать попусту. Так мама приучила… Но это когда подросли, а маленькими, помню, отец лошадку запрягал и на санях нас возил в храм на службу. Папа у нас тоже верующий был…

Тут я сделаю маленькое отступление. Отца Клавдии звали Евграфом. Простое русское имя. Но я запомнил его только с третьего раза и снова подумал: дожили! русские имена у нас уже в диковинку стали! всё больше Саши да Сережи… Что ж, тоже имена хорошие, только остальные-то чем провинились? Совершенно непонятно. Вот и уходят, исчезают потихоньку с лица земли Русской Евграфы, Пафнутии, Савелии, Панкраты и Трифоны… Но дам опять слово бабе Клаве.

- Папа, - продолжала она, - в 45 лет заболел тяжело ревматизмом. Поболел да и помер… А перед смертью, когда лежал уже, всё просил, чтобы мама ему Псалтирь читала. Очень любил слушать. Мама пойдет сенца коровкам подсыпать, а папа: «Ну что же она так долго ходит?!» То есть прервала чтение. Понимаете, он с интересом слушал, как книжку какую художественную, с пониманием, разумно… Вот так… Да и потом, когда уже папа помер, мама Псалтирь читала постоянно и нас приучала молиться, чтобы стояли смирно, не баловались… Да, окно, вот помню, одеялом занавешивали, чтобы с улицы не видно было. Всё-таки, как ни крути, времена-то были безбожные и соглядатаев хватало…

- А сейчас как, - вторгаюсь я в рассказ бабы Клавы, - живет село? Или поразъехались все, поумирали?..
И как-то уже внутренне ожидаю горькое подтверждение, что да, мол… позаброшено село… Но слышу неожиданное:
- Нет, батюшка, живет село, даже больше дворов стало. А знаете, за счет чего? С Москвы едут… устали люди-то уже от сутолоки городской, вот и едут поближе к земле, к природе… Санино-то от Москвы недалече стоит… километрах в двухстах всего…

- Ну, о жизни чего сказать… - продолжает баба Клава. - Я, когда подросла, на торфяные разработки пошла работать. У нас там места равнинные, но красивые, и леса есть… с торфяниками. Вот там и работали, а потом война… Так что я всем говорю, что три жизни прожила… Первая, самая счастливая - это довоенная, потом война, ну и после войны… вот живу до сих пор. Вышла замуж за военного, переехали в Крым. Муж в невысоком чине был - сержант, но верующий… Может, потому и карьеру не сделал, что в коммунисты не пошел. Ну, да мы и не сильно страдали от этого, жили себе скромно, но ладно. Хоть не часто, но муж в храм ходил. И исповедовался, причащался… А когда храм Свято-Троицкий в Симферополе ремонтировали, он даже работал там.

А на родине сестра осталась… вот в нашем доме так и живет. Деревянный дом, до сих пор стоит. Хороший дом, крепкий… Давно я там уже не была… Скучаю ли?.. Да знаете, странно сказать - не очень. Привыкла уже, у меня ведь тут всё… То есть на кладбище большей частью. Муж Алексей, сыночек Валерий и дочь Людмила…

Я не спрашиваю, почему дети так рано умерли: не хочу бередить раны. Баба Клава молчит, вспоминая свое, давнее… Видно, что с могилами у нее уже родина связана… А я думаю: вот и суздальская жизнь перетекла в нашу землю Крымскую, и стала эта земля родной для суздальцев, а где-нибудь в тех краях и наши, крымские, обитают наверняка и тоже уже не хотят возвращаться… и косточками лягут в землю, и дай Бог, чтобы освятили ее… В этом-то и есть простое наше предназначение, земное: пожить по-божески и землю доброй жизнью своей украсить. И так - по всем необъятным просторам нашей великой Родины: в Игарке - волынские, в Чернигове - псковские, в Москве - краснодарские, в Крыму - суздальские… Кто трудами, а кто костями уже. А души - уж все пред Богом. Так перемешивается, творится Русская земля, созидается Русский мир, особый состав, неразделимый, осоленный Духом единым. Вот только бы нам самим не забывать об этом, не лишать себя этого святого единства своей безпечностью и неверностью…

Тем более что враг не дремлет. Вот и у бабы Клавы сын последний, с которым она живет, далек от Церкви, а внук и вовсе оторвался от корней, мается в своей неприкаянности: в 38 лет ни жены, ни детей, выпивает, на бабушку покрикивает… Не знаю, каковы были дети умершие, но, судя по тому, что баба Клава так привязана к ним, судя по тому, что могилки их сделали для нее родной и нашу, крымскую землю, хорошие были дети… Да и об оставшемся сыне и о внуке, хоть и признаем, каково есть положение их, не станем делать выводы преждевременные. Всё переменчиво в этом мире, и для нас, «мнящих себя стоящими», пусть это будет поводом для особого трезвения, а для тех, кто не поднялся еще, - источником чаяния и надежды. Всё еще может измениться, пока мы живы. Только бы к лучшему, только бы не пренебрегать нам сокровищем веры, быть внимательными к безценному опыту живой и действительно русской жизни.

Однажды баба Клава буднично, мимоходом объявила мне после исповеди: «Батюшка, вы благословите меня… у меня-то ведь это… 90 годочков сегодня стукнуло…» Я обнял ее, поздравил сердечно, но и удивился, признаться. Вот уж никак не мог подумать! Как-то всё казалось: ну старушечка, да, но бойкая такая, подвижная… просто не думалось о ее годах… а что ей 90 уже - даже в голову не приходило. Теперь я ее всегда привожу в пример нашим крещеным молодым ленивцам, которые, почесываясь, оправдываются тем, что, мол, трудноватенько это - на службу ходить и в храме стоять… каждую-то неделю. Вот я им и привожу в пример бабу Клаву, которая в храм спешит с настойчивостью первостепенной, «аки елень на источник вод».

И дай нам Бог поучиться этой простой и безхитростной мудрости, не книжной, а опытной, неразрывно связанной с верностью Богу, с повседневным усердием в исполнении Его святых заповедей, с крепким намерением всю свою жизнь связать с Ним навечно. В этом и есть основание русской жизни, а другого не было никогда, нет и не будет.

Священник Димитрий Шишкин - «Верность»
09.08.2016 - pravoslavie.ru/96012.html

«О черных котятах и старом сундуке»

Недоверие к некоторым формам и методам организации церковной жизни РПЦ
вовсе не противоречит любви и приятию Русской Церкви как таковой,
и Русская Церковь в её душевно-культурном обрамлении
ближе должна быть русскому человеку, чем, скажем, Константинопольская…

На страницах портала «Православие и мир» с новой силой разгорелась дискуссия о Свято-Никольском храме в Ницце, который судебным решением был отчуждён в собственность РФ, что вызвало резкое недовольство в «определенных кругах» эмиграции. По большому счёту это разговор о горьком и безсмысленном отчуждении между русскими людьми. Особенно грустно слышать о недоверии Церкви…

Да, Церковь едина: и Константинопольский Патриархат, и Московский - всё та же Единая, Святая, Соборная и Апостольская Церковь, и Глава её - Христос - «вчера и сегодня и во веки Тот же». Но есть же та особенная ткань народной, культурной жизни, которую созидает Господь, и созидает даже из праха. Эмигранты много могли бы сделать в этом возрождении, если бы они в него поверили, если бы они его увидели, если бы они не побоялись отдавать, а говоря христианским языком - если бы они не побоялись умереть для своих безплодных мечтаний, чтобы родиться для новой реальности. Но часто они стараются «сохранить» своё, как будто не замечая, что «сохраняемое» ими зерно нуждается не в фамильном ларце, а в почве, умерев в которой, оно может принести сторицей и в подлинной радости святой плод.

Это даже не проблема различного понимания русской культуры, а проблема недоверия и несогласия в путях её возрождения. Своим опытом, своей памятью, духом своим эмиграция могла бы значительно обогатить современную культурную жизнь России. Да она и делает это, вне всякого сомнения. Но мысль о том, что духовная жизнь эмиграции более «высоко» организована, чем духовная жизнь в современной России - это, конечно, заблуждение, хотя бы уже потому, что как жизнь эмиграции, так и жизнь собственно российских граждан, очень неоднородна. Учиться и обогащать друг друга однозначно есть чему и чем у обеих сторон. Вот на это взаимообогащение, кажется, и должно быть направлено всё наше внимание, должна быть устремлена вся наша добрая воля.

Так получилось, что моя семья долгое время жила в одном доме с семьей эмигрантов. Это были вдова и дочь бывшего помещика, кадета, председателя ялтинской земской управы и участника Белого движения - Николая Николаевича Богданова. Они в 1919 году всей семьей выехали заграницу и провели в эмиграции без малого тридцать лет. Во Франции умер единственный сын Богдановых, а в 1930-м и сам Николай Николаевич.

И всё же в 1948 году его вдова и дочь решили вернуться на Родину. Софью Павловну, «старую бабушку», я едва помню, она умерла, когда мне было всего 3 года, зато Софью Николаевну помню очень хорошо и можно сказать, что мы сделались с ней большими друзьями. Не знаю, откуда, но уже в раннем детстве я знал, что бабушка у меня - буржуй. Никакой антипатии это во мне не вызывало, но зато подвигало фантазию на необыкновенные фиоритуры.

Однажды в садике я рассказал ребятам, что ночью не спал, и видел, как бабушка встала, оделась тихонько и вышла на улицу. Конечно, я последовал украдкой за ней. Бабушка пробиралась по залитым лунным светом улочкам, скрываясь в тени акаций. Наконец она дошла до старой церкви, огляделась по сторонам и потянула за какой-то кустик возле могильной плиты. Тут плита со скрипом отодвинулась, и бабушка по гулким ступеням спустилась в подземный ход. Чуть погодя, я последовал за ней. А вот что я рассказывал дальше - убей не помню, но кажется, бабушка моя участвовала в заседании какой-то секретной организации. Вполне возможно, что на повестке дня стоял вопрос о свержении советской власти. Что ещё могло быть таинственней и интересней?

Вообще мы с братом были уверены, что в старинном кованом сундуке наша бабушка скрывает сокровища. А как же могло быть иначе? Она приехала из заграницы, все близкие, кроме нас у неё умерли, а где же фамильные драгоценности, где буржуинское золото? В сундуке, конечно, где же ещё. Общая уборная в нашем коммунальном дворе располагалась в дальнем закутке, и пока медлительная, неуклюжая баба Соня совершала свой долгий поход, мы с братом, каюсь, копались в её сундуке. Не подумайте, что нас плохо воспитывали… просто мы плохо поддавались хорошему воспитанию, ну и кто может в семь лет устоять против старинного сундука?! Чего только тут не было. Старомодные, пропахшие нафталином платья, шляпки, платки, шарфы из шёлка такой давности, что он расползался в руках. Был тут какой-то чёрный саквояж с гранеными бутылочками разной величины, стеклянные фотографические пластины, кожаные папки с тиснёными гербами, резные деревянные фигурки, но главного - богатства, драгоценностей - мы никак не могли найти. Признаться, мы просто не успевали докопаться до дна, а уж самое главное, конечно, должно было храниться там. И всё-таки однажды это случилось! На дне сундука мы обнаружили… две французские монетки. Та, что побольше, досталась брату, а меньшая мне. Это была, конечно, слабая компенсация наших титанических усилий, но для сопливой, замызганной детворы иностранная монетка и сама по себе была настоящим сокровищем.

Когда бабушки уезжали из Франции в Советскую Россию, Владимир Оболенский - товарищ Николая Николаевича по партии и друг семьи - шёл по перрону за уже движущимся поездом и повторял как заклинание: «Куда Вы едете, куда вы едете?!» Они вернулись, не убегая от бед, они знали, что здесь будет не легче. Но в их возвращении на Родину было безмолвное разрешение долгих и мучительных размышлений, примирение с высшей Правдой. Это был поступок подлинного смирения.

Когда мама по наивности своей спрашивала у «старенькой бабушки»: А как оно было там - за границей? - Софья Павловна устало закрывала глаза и после небольшого молчания говорила: А я, Валечка, всё забыла… И Валечка удивлялась: как же так - то, что было чуть не сто лет назад, бабушка помнит, а то, что было потом, - вот не помнит и всё. Надо понимать, на границе с ними состоялся-таки серьезный разговор, о содержании которого можно только догадываться и к последствиям которого можно приписать эту хроническую, но выборочную амнезию.

И всё же они вернулись. Вернулись заканчивать свои дни в нищете, безропотно снося все тяготы советского быта. Но они были дома. Они были «как все» и мне кажется, эта мысль согревала их до самого конца. И это был выбор сознательный, более чем можно себе представить.

Время от времени я перечитываю и, наверное, буду ещё перечитывать их послевоенные, российские письма. В них нет ничего необычного, так - мирный ручеёк бытовых разговоров о керосиновых, угольных хлопотах, о надомном вязании кофт, об очередном переводе Софьи Николаевны из одной сельской школы в другую, о сложнейших переговорах с ЖЭКом по простейшим вопросам, словом, ничего «интересного». Но в этой житейской обыкновенности, в нищенских беседах сквозит настоящее, неподдельное счастье. Счастье людей, примирившихся с Родиной. И я думаю, что это очень серьёзные и глубокие вещи.

Обе бабушки революцию неизменно называли «беспорядками». «Когда начались беспорядки…» А я всё не мог понять, какие беспорядки, если всё так монументально: жахнула Аврора… ура!.. и - свершилось! И только гораздо позже я узнал, что в реальности представлял собой тот кровавый морок, который бабушки так снисходительно и осторожно называли «беспорядками». Они никогда не жалели о двух домах, оставшихся в Симеизе. Когда ещё была жива «старая бабушка», баба Соня летом вывозила её на несколько дней в Симеиз, и мама не раз слышала, как бабушка говорила: «Валечка, я так рада, что всё это не разрушено, не пропало, что всё это служит людям». Понимаете, они в самом деле радовались, что в отнятых у них домах располагаются корпуса санатория, пусть даже имени пресловутого Ленина.

Нет уже давно старого сундука. Съела его ржавчина вместе с глупыми и детскими фантазиями о буржуинстве, которые вколачивали нам в головы с детства. Съела эта ржавчина и наивные восторги… Но в «сухом остатке» - правда о порядочных, заблуждавшихся, но искренне любящих свою Родину людях. Правда о людях, способных на покаяние и примирения с истиной, какой бы она ни казалась пугающей и жестокой.

Лет в семнадцать я с юношеским задором принялся уговаривать Софью Николаевну, чтобы она написала знакомым во Францию. Она категорически отказывалась, хоть времена уже были не «те» и никаких репрессий это не могло повлечь. Но мягкая моя бабушка на этот раз была непреклонна. И так и не написала. Я тогда так и не понял - почему. Понял, а точнее, почувствовал позже, когда сам, лет через десять, написал письмо Алексею Львовичу Оболенскому. Переписка длилась недолго. Между нами действительно обнаружилась если не бездна, то труднопреодолимая разница - опыта, памяти, воспитания и культуры.

Но когда (ещё через десять лет) я узнал, что Алексей Львович Оболенский - староста того самого Свято-Никольского храма в Ницце, из-за которого разгорелся нынешний сыр-бор, я достал и перечитал эти письма. И как-то стало вдруг очевидно, что они написаны доброжелательным и чутким, глубоко верующим, современным и творческим человеком. И я понял, а точнее ещё раз почувствовал с новой силой, что нам нечего и незачем делить. Что мы живём одной, пусть разной в своих проявлениях, но всё-таки русской жизнью.

Россия никогда не будет тем, чем она была, но память о прошлом, бережно хранимая поколениями русских людей, как за границей, так и здесь на Родине - эта память может и должна обогатить нашу жизнь, сделать её более осмысленной и глубокой. И конечно, эта новая жизнь, в полном значении этого слова русская, невозможна без духовного единства, к которому нас призывает Господь, и отказываться от которого нам мешает только собственная слепота и болезненное недоверие друг к другу...

Священник Димитрий Шишкин - «О черных котятах и старом сундуке»
08.08.11 - pravmir.ru/o-chernyx-kotyatax-i-starom-sunduke

«Юлочка»

Реальная история про девочку и святителя Луку,
с которым она познакомилась во время войны на железнодорожной станции…

Меня, отец Дмитрий, Юлией зовут… Юлия Дмитриевна Миронова. Происхожу я из семьи этнических немцев. Мой прадед, Карл Августович, до революции был главным аптекарем в Петрограде. Семья у него была большая, можете себе представить - пятнадцать душ детей, но после революции жена, семь сыновей и две дочери уехали в Германию, а он остался. Ему всё равно было, белые перед ним или красные, он ко всем старался относиться по-человечески и честно исполнять свой долг. Но когда прадед отказался отдать свой трёхэтажный особняк под «уплотнение», Ленин сделал ему «подарок» - отправил в Сибирь. По дороге в ссылку, от потрясения и переживаний, - а может и заболел чем, я уж точно не знаю, - словом, прадедушка мой умер где-то под Барнаулом. Из уважения к нему какие-то простые люди сохранили его тело в подвале на льду, сообщив в Петроград его младшей дочери, - моей бабушке, - где он. А бабушка только что родила мою мать, но тем не менее вместе с дедушкой они собрались и уехали из Петрограда, чтобы похоронить прадедушку как подобает.

Юлочка в Новосибирске. Как тыл ковал победу в Великой Войне

Потом из Барнаула они уехали в Новосибирск, да там и остались. В этом городе я и родилась 20 августа 1935 года. Девчонка я была боевая, моторная. Пацанка. В куклы никогда не играла. Но зато с детства любила петь, голосок у меня был хороший и ещё… и ещё у меня был самодельный игрушечный театр. Я его называла «Театр “Счастье”». Всё там было красиво, нарядно, празднично. Просто загляденье. Мне, помню, дедушка помогал фигурки вырезать, платья мастерили, наряды - с бабушкой, с мамой. Я вообще театр любила. И даже устраивала в своём игрушечном театре разные сцены - для каждой «постановки» свои декорации, костюмы. Что вы… всё серьёзно! Вот это, пожалуй, было единственное моё «девчачье» увлечение, а так всё больше с мальчишками дружила. Сорванец такой, всё правду-матку резала.

Ну вот. А потом - война. Мама специалист по бетону была, ну и пропадала сутками на заводе. У нас под Новосибирском развернули завод прямо в поле. Огроме-енный… Прямо на землю устанавливали бетонные подушки, а на них станки, от дождя натягивали брезентовый тент и - вперед! А рядом рабочие строили цеха. Работали на износ. Мальчишек лет по четырнадцать помню. Один у станка стоит, а другой тут же - в ящике с ветошью -отсыпается, грязный весь, чумазый, худой. Сменщик его работает, покуда на ногах стоять может. Какие там восемь часов, о чём вы! Жили на заводе. Когда уже стоять невмоготу - разбудит напарника - хлобысь на его место, и уже спит, как убитый. Ни тебе перерывов, ни перекуров. Женщина ходила с котелком: разбудит мальца, с ложки, как маленького, покормит и дальше идёт, а тот уже спит. Страшно выматывались люди, особенно когда самые напряжённые дни были на фронте. Но не дай Бог мальчишке у станка допустить брак! Могли тут же подойти НКВДшники и арестовать голодного, сонного паренька и увезти неизвестно куда. Я это видела своими глазами. Люди плакали, просили, но на чекистов это всё не действовало. Страшные это были люди.

Побег на фронт в 1943. Юлочка отвоевалась. Назад на восток

Ну, а в феврале сорок третьего года закончилась Сталинградская битва и, знаете, такой подъём был у всех, воодушевление, казалось - победа уже совсем скоро! И вот братья мои двоюродные - Петька и Коля - обоим по пятнадцать лет, решили сбежать на фронт. То есть не то, чтобы на фронт; они решили: раз под Сталинградом наши победили, значит, теперь на фронте вроде как и без них обойдутся, а вот в партизаны податься или в разведчики - это дело другое. Ну, мальчишки, что тут скажешь… И вот они надумали сбежать, а меня решили с собой прихватить в качестве переводчицы. У меня ведь бабушка - этническая немка, и я с детства немецкий знала наравне с русским. Ну, что… Без долгих сборов, как были, - еды только кой-какой прихватили и всё, - удрали. Добрались до станции, забрались тайком на платформу с тюкованным сеном и отправились воевать.

Ехали хорошо. Лето, тепло. Смастерили себе там в сене хибарку, словом, не война, а войнушка, - детский сад, честное слово. Доехали мы так до станции Котлубань. А там промзона повсюду, военные предприятия, как раз те, что работали на Сталинград, победу ковали. Военизировано всё. Помню, рельсы тянутся в каком-то яру, а по боками бетонные стены с блиндажами, со штабами, с огневыми точками. Ну и на станции нас обнаружил патруль. Снял с платформы и отвёл в один из штабов. Там, помню, довольно уютно было, мирно. Какие-то связные постоянно приходили, отдыхали, кушали, сменяли друг друга. Словом, прифронтовая жизнь, но относительно спокойная, размеренная. Принял нас какой-то комиссар, приветливый на удивление, всё расспрашивал меня, кто я да откуда. Косички мне даже заплетал, помню. Такой симпатичный мужчина.

Вот мы с ним общались, а тем временем привели пленного немца и принесли его кожаный портфель. Оказалось, этот немец - инженер, специалист по строительству мостов. А комиссар уже знал, что я по-немецки шпарю и говорит мне: «Ты пока поболтай с ним, - о доме, о семье расспроси, - а я пока документы его посмотрю». Немец оказался не немец даже, а ингерманландец - это такая этническая группа: мужчины все белокурые, рослые красавцы с голубыми глазами… Раньше таких в гренадёры брали… Ну и этот тоже видный был, да и просто человек приятный. Христофером звали, как сейчас помню. Как-то мы с ним быстро разговорились и уже через полчаса пели вместе «Лёрелею» Гейне. Он со мной, ребёнком, общаясь, даже приободрился малость. Подумал, может, что всё обойдётся. А надо сказать, в это время от Берии было указание: искать среди пленных немцев специалистов по ракетному делу. Нам это сам комиссар рассказал ещё раньше. И вот он документы немца просмотрел, отложил их и так, мимоходом говорит: «Нет, этот нам не нужен, придётся его расстрелять».

А я как услышала - у меня аж сердце зашлось. Я к этому комиссару так и кинулась.
- Вы что, - говорю, - как это расстрелять? Пленных нельзя расстреливать…
У него лицо изменилось. Каменное такое стало, глаза стальные. И говорит мне сквозь зубы:
- Что, родная кровь взыграла? Да я вас обоих сейчас…
Ну, тут братья мои поняли, что дело дрянь, и давай за меня заступаться: «Да вы, - говорят, - товарищ комиссар, её не слушайте! Девчонка, что с неё возьмёшь!»
Он и говорит тогда:
- Значит так, я вас, хлопцы, возьму, а этой пигалицы чтобы и духу здесь не было. Отведите её на станцию и отправьте домой.

Ну, делать нечего. Повели меня на станцию. А тут бомбёжка началась, и вот мне осколком разрубило ухо, видите - шрам до сих пор остался. На станцию прибежали, а с меня кровь хлещет. Смотрим - какой-то эшелон, рядом женщина-врач, мы к ней… Она меня затащила внутрь, рану обработала и стала зашивать… А тут состав тронулся, братья едва успели спрыгнуть и толком ничего обо мне не рассказали. Вот так я домой поехала. Сижу. Голова бинтами замотана, как шлем у танкиста. Отвоевалась, значит. Ну, стали у меня допытываться: кто я и откуда, а я молчу… Не хочу домой, и всё. Решила остаться в поезде, помогать раненым. Так мы Новосибирск и проехали, - ночью, кажется.

Красноярск. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий - святитель Лука

Наконец, добрались до Красноярска и здесь решили меня всё-таки сдать в милицию. И вот врач эта, которая ухо зашивала, ведёт меня по городу и плачет. «Я, - говорит, - из-за тебя на поезд опоздаю, и откуда ты навязалась на мою голову». Идёт быстро, я за ней едва поспеваю и вдруг - остановились. Ну, я, как малявка, первым делом вижу перед собой ноги: мужские, без носков, в парусиновых туфлях поношенных. Дальше - брюки холщовые из самой простой, грубой ткани, а сверху такая рубаха, знаете, как Толстой носил, и перепоясана верёвочкой плетёной. Борода и волосы седые, помню, обстрижены как-то грубо, небрежно. Видно, что не до парикмахерской человеку. Вот это, как выяснилось позже, был святитель Лука. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий - прославленный теперь святой, архиерей и известный хирург. А тогда оказалось, что докторша моя - его ученица, и они не виделись давно, так что обнялись, и давай плакать. Столько видно, накопилось в душе, что только слезами и выскажешь.

Вообще, первое, что меня поразило - это его глаза: грустные такие, страдающие. И ещё, он как-то всё время озирался, точно боялся, что его сейчас отругают, накажут за что-то. И мне вдруг его так жалко стало, что я возьми и ляпни:
- Дедушка, может у тебя зубки болят? А я могу боль снимать, меня бабушка научила.
Он улыбнулся и ответил:
- Да нет, девочка, не зубки у меня болят…

Ну, потом спутница моя объяснила святителю ситуацию, а он и говорит: «Так я как раз иду отмечаться в милицию, я ведь ссыльный и часто туда хожу, так что давай я девчушку отведу, а ты беги уже на поезд. Не опоздай». Ну, врачиха моя обрадовалась, поблагодарила Валентина Феликсовича и побежала обратно, а мы пошли дальше… в милицию. А мне домой, как я уже сказала, ну никак не хотелось. У меня вообще с мамой отношения не ладились, такая, знаете, детская ревность: мама сестрёнку младшую родила, ну и всё внимание ей уделяла, а мне обидно. Присматривали за мной больше бабушка с дедушкой, но и к ним мне не очень хотелось возвращаться.

А святитель Лука тем временем по дороге всё у меня так обстоятельно расспрашивает и, знаете… я руку его запомнила, такую большую, тёплую. И так мне его за эту руку держать уютно, что вот так бы и прижалась щекой. С самого начала я ему как-то доверилась. А он меня сразу стал называть Юлочкой, и называл так уже всё время. И вот мы подошли к опорному пункту, а я упёрлась и дальше идти не хочу.
Тогда Валентин Феликсович мне говорит:
- Ты, Юлочка, не бойся, я тебе даю слово, что насильно тебя в милицию не сдам. Давай так сделаем. Ты посиди во дворе, подумай пока, а я пойду, отмечусь и вернусь. И если ты захочешь домой, то мы тебя отправим, а если нет - так и нет. Не бойся, я тебя не обману.

Оставил меня на скамейке у милицейского участка, а сам зашёл внутрь. А я всё же насторожилась и думаю: вдруг он выйдет сейчас с милиционером и загребут меня как миленькую… Ну и спряталась за кустами.
Святитель Лука выходит, оглядывается, а меня нигде нет. Потом увидел и говорит с укором:
- Юлочка… Ай-ай -ай… Как же тебе не стыдно… Не поверила. Я ведь тебе слово дал. Ну что, не надумала домой ехать?
Я насупилась и только головой мотаю.
Он вздохнул и говорит: - Ну ладно, возьму тебя с собой, в госпиталь… А там что-нибудь придумаем.
Взял за руку, и мы пошли.

Главный хирург Красноярского края приютил Юлочку в госпитале

А святитель тогда был назначен главным хирургом Красноярского края, но в то же время оставался ссыльным и жил прямо-таки в нищете. Никакой зарплаты ему, естественно, не полагалось, пайков тоже, а жил он знаете где? Подошли мы с ним к госпиталю, а там одни ступени ведут наверх, в фойе, а другие - вниз, в подвал, и возле этого спуска, как сейчас помню, звонок и табличка на стене: «Дворнику звонить здесь». То есть святитель жил в каморке дворника. Такая небольшая комнатушка, кровать, стол, стул, топчанчик . Иконы в углу, перед ними лампадка теплится, а за окном… А за окном обратная сторона деревянных ступеней парадного входа. То есть, понимаете, у него окно было как раз под крыльцом. Вот так он и жил.

Первое, что меня поразило, - это то, как почтительно к нему обратилась пожилая женщина-санитарка. Как я сейчас понимаю, она взяла у него благословение, а тогда меня просто потрясло, как она, сложив руки лодочкой, поцеловала руку святителя, а он перекрестил её склонённую голову. Я такого в жизни не видела. Потом Валентин Феликсович вымыл руки, надел чистый халат, который ему принесла эта женщина, водрузил на голову белый колпак… И таким святитель показался мне величественным и красивым, что и я попросила его меня благословить. Он обрадовался, обхватил мою голову, поцеловал, перекрестил. И, знаете, точно светлее стало на свете!

Тем временем его поторопили, и он, повернувшись к санитарке, сказал:
- Позаботьтесь, пожалуйста, о девочке, накормите её, оденьте.
И вот эта женщина повела меня в комнату, где было много полок с бельём и больничной одеждой. Там она выбрала халат поменьше, скроила по мне и стала его сметывать и строчить на машинке. А пока шила, всё рассказывала, с кем меня свела судьба.
- Валентин Феликсович хирург от Бога, - рассказывала она. - Он такие операции делает, которые никто не умеет: кости, суставы из осколков складывает, молитвы читает, и они срастаются. Знаешь, как его больные любят - словами не передать! Да и мы все - врачи, санитары, медсестры - считаем его помощником Бога на земле.

Потом эта женщина повела меня по палатам. Если я видела, что раненому больно, я старалась погладить его забинтованную рану, и ему становилось легче. Плакала я при этом почти непрерывно.
Ну, вот так я поселилась в госпитале и жила прямо в каморке у святителя Луки.

Служу санитаркой в госпитале, помогаю Родине бить врага!

Он тогда много оперировал, жутко уставал, случалось часто, что и ночью поднимали его, но когда у него выдавалось время, он со мной много разговаривал. Жаль, я маленькая тогда была, восемь лет, почти ничего не помню. Помню только, как мне хорошо с ним было, спокойно, радостно.
Всё расспрашивал про маму, про папу…
И вот я ему сказала как-то: - А я с мамой не дружу…
Он так вздохнул и говорит: - Ну, бывает…

Вообще он не старался меня как-то специально «воспитывать». А вот про папу своего я рассказывала с восторгом. Папа у меня был начальником финотдела в Магаданском НКВД. Можете себе представить... Ну, я тогда не понимала, конечно, ничего и иногда говорила отцу с гордостью:
- Папка, ты у меня чекист!
А у него лицо темнело тогда, глаза становились такие грустные-грустные:
- Нет, маленькая, я не чекист, я бухгалтер…
Папа в Магадане работал, а мы жили в Новосибирске и, конечно, я по папе скучала страшно. Вот это всё я Валентину Феликсовичу и рассказывала…

Стала я обживаться в госпитале, помогать по мелочам, но важничала ужасно, что вы: такое дело нужное делаю, за ранеными ухаживаю… А кушали мы в каморке со святителем. Он в столовую не ходил, а ему приносили в подвал какую-то баланду, ну и мне заодно, и мы с ним кушали за одним столом, разговаривали. Здорово было. А ещё он меня научил кровать застилать, так… по-солдатски. И вот я до сих пор кровать застилаю именно так, как меня научил святитель Лука. Забавно, правда?

Помню, ещё случай был. Как-то ночью вывезли в коридор тяжелораненого - мальчишку совсем. А у него такие боли, что он мечется, кричит, стонет. Вот его и вывезли в коридор, чтобы другим не мешал. А лекарства не помогают. Тут надо, наконец, пояснить. Бабушка моя умела боль снимать. Не знахарка, а просто способность у неё такая была всегда, с самого детства. Поводит руками по больному месту с жалостью, с состраданием, и боль утихает. И оказалось, что эта её способность передалась мне. Я это знала и рассказывала об этом Валентину Феликсовичу. И вот он будит меня той ночью и говорит так… с мукой в голосе:
- Юлочка… ангелочек ты наш… Ну, помоги… Жалко парня… Ничего не помогает!..
Может, святитель почувствовал, что эта способность у меня - от Бога, не знаю.
И вот мы пошли в коридор, Валентин Феликсович сел на стул, посадил меня на колени, держит, а я - плачу и глажу, глажу этого солдатика бедного. А потом заснула.
Просыпаюсь - Валентин Феликсович спит на стуле, я у него на коленях, и раненый спит. Все уснули.

Как-то в субботу мы на бричке поехали на окраину города в Никольский Храм, где святитель служил иногда, и там он меня окрестил. Сам мне крест на шею надел. Потом спохватился и говорит: «Нет, всё равно этот крест с тебя снимут. Положи-ка ты его в кармашек и никому не показывай».
И, знаете, я ведь этот крест сохранила. А недавно подарила его своему внуку, как самое дорогое, что есть у меня в жизни.
Не помню, что мне святитель рассказывал перед крещением, но за несколько дней до этого он все спрашивал:
- Ну что, ты - готова? Решилась? Точно хочешь окреститься?
А я-то что:
- Да. Да конечно… если вы хотите, Валентин Феликсович, то я хоть сейчас…
Очень я его полюбила. Как родного.

Ещё я пела иногда для бойцов в палате. И вот раз пою, а дверь в коридор приоткрыта и вижу, он идёт мимо, остановился и стоит, слушает, а потом всё спрашивал:
- Ну, когда мы уже с тобою сядем спокойно, и ты мне споёшь?
А мне только того и надо.
- Да я, - говорю, - пожалуйста. Хоть сейчас!
Он смеётся…
- Нет, Юлочка, сейчас некогда, а вот потом как-нибудь…
И действительно - уставал он страшно, спал урывками. Всё время оперировал.

Вообще время было тяжёлое, трудное. И он меня всё уговаривал, чтобы я маме написала. Не требовал, а именно уговаривал:
- Ну, что ты, маме не надумала написать? Нет? Жаль, очень жаль… Она ведь там переживает за тебя…

У меня был хороший, каллиграфический почерк, и вот я навострилась писать раненым солдатикам письма. Сама их потом треугольниками и складывала. А однажды не выдержала и написала дедушке в Новосибирск, похвасталась, что служу санитаркой в госпитале, помогаю Родине бить врага. Через несколько дней пришла телеграмма от мамы: «Срочно приезжай, папа прислал вызов из Магадана».

Делать нечего, обнялись мы с Валентином Феликсовичем на прощанье, я ему говорю:
- Вы только не забывайте меня никогда, пожалуйста.
А он отвечает:
- Ну. Что ты, Юлочка… Как же я тебя забуду, милая… И ты меня не забывай!
При этом у него глаза такие печальные стали, он поцеловал мою голову и говорит:
- Я так мало уделял внимание своей дочке, больше сыновьям… И когда я взял впервые твою ладошку в свою руку, то почувствовал, что Господь послал мне ангела.
Я прижалась к нему и стала бормотать, что уже не могу жить без него.
А он говорит:
- У тебя есть родные! Папа, мама, дедушка, бабушка… Они тебя очень любят. Ради них ты должна вернуться.
На том и простились, и отправилась я домой, в Новосибирск.

Юлочка в Магадане. Картины арестантской жизни

Потом мы собрали вещи и всей семьей поплыли в Магадан. Корабль назывался «Джурма», как сейчас помню. Наверху, на палубе - «вольноопределяющиеся», а в трюмах - ссыльные и осуждённые. Страшное дело. Мы с братом заглянули раз внутрь, когда баланду заключённым передавали… А передавали её так: две доски опускали в трюм и по ним спускали выварку с пойлом, - едой это и назвать трудно: вода, перловки маленько, и всё. Так вот - заключённые там, в трюме, я это сама видела - не сидели, нет, - они, вы понимаете, стояли плечом к плечу. Я эту картину на всю жизнь запомнила: валит пар из трюма, а там, в глубине, - люди, стоят и раскачиваются. Вот как пароход переваливается на волнах, вот так и они, из стороны в сторону. Молча. Ночью видела, как людей умерших за борт выбрасывают. За руки, за ноги возьмут, раскачают и - только плеск. Страшное время… А ещё паренёк один, кажется, тоже из ссыльных, выбрался на палубу. Потом говорили, - сбежать хотел, затеряться среди «вольных». Но его заметили и, представляете, на наших глазах из станкового пулемёта расстреляли. И люди ведь на палубе были, а «тем» всё равно… Но не убили, а только ранили. Тогда он сам дотащился до перил, перевесился и - в воду. И мы - дети - всё это видели.

Ну, ладно. Приплыли в бухту Нагаева. Папа нас с машиной встретил, и вот мы поехали в Магадан. Едем, а вдоль дороги тянется безконечная вереница несчастных каторжан, и все вперемешку: женщины, старики, дети даже были, я помню. А женщины… Я обратила внимание: некоторые - в платьицах ситцевых, а ведь это север и уже к осени дело… Папа мне в машине дал плитку шоколада голландского, а я, знаете, попросила притормозить, выскочила и сунула её крайнему кому-то из колонны. Охранник дёрнулся, но они - несчастные - уже знали, как поступать в таких случаях: быстро передали по рукам эту плитку и - как не бывало, а я в машину вернулась, и мы дальше поехали.

А потом ещё страшнее было. Вот вы послушайте, я это своими глазами видела. Подъехали мы к какому-то лагерю, остановились. А туда как раз подвели группу заключённых, и вот выходит, я так поняла, начальник лагеря, - с автоматом наперевес, - и давай с главным конвойным ругаться: «Что ты мне столько народу привёл?! Куда столько? Столько-то возьму, а остальных мне не надо», - и, представляете, так отделил людей «на глаз», автомат вскинул и - очередью всех и уложил. Как ни в чём не бывало. А потом говорит охранникам: «Наведите тут порядок», - мол, трупы уберите, - развернулся и пошёл… Вот такие вещи творились. А отец… Что отец? Побелел как мел и говорит шофёру: «Давай, гони быстрее» .

Но потом я уже таких ужасов не видела. Поселились мы в хорошем особняке. Кушали хорошо. Я когда начинала иногда капризничать насчёт еды, отец меня осаживал: «Знаешь, тут многие о такой еде и мечтать не смеют».

Ещё, помню, был случай.У отца в конторе наблюдала я как-то за Гараевым - был такой видный деятель НКВД, помощник Берии. Всё ходил, пистолетом поигрывал. И вот отцу пришла как-то открытка от тёти, а она немка «природная» была и по-русски писала не очень грамотно… И вот этот Гараев подошёл, открытку прочитал бесцеремонно, взял красным карандашом ошибки кое-какие поисправлял и говорит:
- Что-то у родственницы твоей ошибок много. Как ты её терпишь?
Тут я не выдержала и говорю:
- Так что её, за то, что она пишет неправильно - расстрелять, расстрелять, да?
Он молчит.
Я подошла близко-близко, в глаза ему прямо смотрю и говорю:
- Дядя, вы бандит… Да?
Он несколько секунд на меня так смотрел… жёстко, в упор, а потом развернулся и вышел молча. Не знаю, может, почувствовал правду. Всё-таки «устами младенца…»
Мне папа с этого дня всё говорил:
- Юлечка, молчи. Только молчи, я тебя прошу…

1948 год. Симферополь. Мы ведь друзья с тобой… Войну прошли…

Так мы и жили. А потом, уже после войны я вдруг заболела.
Слабость… температура повышенная постоянно. Словом, какой-то воспалительный процесс, а что конкретно - понять не могут. Заподозрили начальную стадию туберкулеза и вот решили мы всей семьёй переехать в Крым.

Прилетели в Симферополь, как сейчас помню, 22 октября 1948 года. И вот повезли меня «послушаться» у хорошего доктора, он в военном госпитале принимал, на бульваре Франко, как сейчас помню. И вот - заводят меня в кабинет, и вдруг я вижу - Валентин Феликсович! В рясе, с панагией, с крестом, архиерейским… Всё, как положено. Я, знаете, чуть сознание не потеряла, просто онемела, стою как столб и не знаю как себя вести. А он меня не узнаёт, да и не смотрит в лицо, чем-то занят своим, карточку просматривает. Потом подзывает меня, берёт стетоскоп и говорит: «Ну-ка подними маечку, я тебя послушаю». И тут я вдруг застыдилась. Ну, вы понимаете, мне уже почти тринадцать было, и я упёрлась, вцепилась руками в майку, и - ни в какую. А святитель так деликатно тогда и говорит: «Ну, хорошо… Давай мы тебя со спинки тогда послушаем». Я майку подняла, он слушает и говорит: «Деточка, что ж ты напряжённая такая… каменная вся?» А я чувствую, что сейчас в обморок упаду, и тут повернулась лицом, святитель на меня посмотрел и… точно искра какая-то пробежала. Подошел к столу, карточку взял. Прочёл имя, фамилию и вдруг говорит таким голосом изменившимся:
- Юлочка… Это ты, что ли?!
Ну, меня тут прорвало - разревелась, бросилась к нему на шею, а он, представляете, сам расплакался, обнял меня, гладит по голове и приговаривает:
- Юлочка… девочка ты моя… Да что же ты… Мы ведь друзья с тобой… Войну прошли… Помнишь?
- Помню, помню, - а сама плачу.
Все опешили просто. Медсестра стоит, понять ничего не может. Ну, потом объяснились. Все заохали, заахали… Вот так мы с Валентином Феликсовичем встретились снова, и потом я ещё к нему приходила не раз туда, где он жил - на Курчатова, общались много.

2012 год. Симферополь. Юлочка соединилась с Церковью

Вы знаете, я человек от Церкви далёкий, ну, что поделаешь, так уж меня воспитали… Но в я Бога верую, а Валентин Феликсович для меня… это, может быть самый дорогой человек на свете. Я даже не знаю, как это вам объяснить!

И вот ещё что… Мне бы поисповедоваться, отец Дмитрий, причаститься… Я в храм не хожу, но чувствую, что надо бы. Так что я приду как-нибудь… Обязательно приду. Через два дня Юлия Дмитриевна действительно пришла к нам на службу, поисповедовалась, а на следующий день - причастилась. Впервые за много лет.
Господи, молитвами святителя и исповедника Луки помилуй нас!

Записал священник Димитрий Шишкин - «Юлочка»
27.12.2012 - pravoslavie.ru/58338.html

«Пустой дом»

В суровых, трудных условиях сибиряки привыкли полагаться
на себя и близких, выработался сибирский характер……

Я поехал с эффектной женщиной средних лет освящать дом. Дом оказался просторный, основательный - о двух этажах, комнат так в десять, построенный лет тридцать назад, но давно не подновляемый… Словно он и остался там - в прошлом. На стенах выцветшие фотообои советских времен; штукатурка, побелка пообносились; рамы рассохлись… По-хорошему в этот дом «вложиться» - и будет не дом, а конфетка… да только вот некому вкладываться. Женщина живет в этом доме одна, и как-то странно, неуютно было в каждой из комнат обнаруживать мелкие приметы ее одинокого существования: где-то лак для ногтей, косметичка, а где-то - пачка лекарств и тонометр.
- Помолитесь, батюшка, - просит она устало, - чтобы мне семью создать, ребенка родить… Плохо одной…

Дом построил отец. Лет тридцать назад они всей семьей перебрались из Новосибирска поближе к теплу, солнцу… в «райский», как казалось тогда, уголок. Отец - крепкий мужик, каких сейчас и не сыскать, - решительно взялся за дело. Приобрел участок соток в пятнадцать, построил сначала времянку, а потом и дом… Я ходил по этому большому, пустому теперь дому и думал о том, сколько труда, сил, терпения, веры вложено в этот дом, но вот беда - веры «земной», плотяной, житейской… веры, очевидно лишенной упования на Бога… и здесь мне в очередной раз подумалось о Сибири.

Ну, так я про отца продолжу… Видно, он крепко любил семью, даже слишком крепко. Я понимаю, какая это больная, как обнаженный нерв, тема. Спросят: «Что значит “любить семью слишком”?! Особенно в наше-то время, когда любовь к семье, такая вот самозабвенная, “святая”, именно и кажется каким-то идеалом недосягаемым. Образчиком…» А вот, как ни странно, не идеал это вовсе, а, вернее, была бы такая семья идеальной, если бы… если бы вера в Бога! Вот именно без Него и недостает всему самому лучшему в нашей жизни полноты и содержания. Все без Него обречено на провал. Даже самые благие и красивые начинания и проекты.

- Для отца богом была семья, - рассказывала хозяйка дома. - И вот неожиданно умерла мама… и, знаете, папа сломался. Он начал пить уже через полгода… а раньше не пил практически… И все пошло кувырком, все повалилось в тартарары. Он уже больше ничего не хотел делать, а только пил, пил… Через несколько лет умер, после третьего инсульта. Вот такая страшная в своей обыденной простоте история. История о том, что бывает с человеком, когда умирает его кумир, каким бы возвышенным и прекрасным он ни казался...

Я ходил по этому пустому дому со взрослой несчастной девочкой и понимал, что ей очень трудно будет выйти замуж… Не партнера найти, а мужа… потому что у нее был такой отец - настоящий отец, с которым она будет неизбежно сравнивать всех претендентов на ее руку… А где же таких найдешь?.. Схожих по душевным качествам, по характеру, по упорству… Если и остались такие мужики, так они «вхолостую» не ходят…

И даже если все случается так же, все равно бывает не так… и Бог обязательно, пусть в последний момент, неуловимо, необъяснимо и тонко выводит, выпутывает нас из самых безнадежных коллизий, просвещает и спасает, так что все равно в конце концов все оказывается хорошо, как в добрых сказках, с той только разницей, что это не сказка, а быль. И никто эту быль своими только силами сотворить не может. И даже если бы жена умерла у этого человека так же внезапно… а может и не внезапно, если бы вера была… но даже если бы и внезапно - знал бы мужик не умом только, но и сердцем, что разлука эта ненадолго и надо только перетерпеть ее достойно… И что может он о своей любимой заботиться, молясь о ее душе, продолжая делать добрые дела во славу имени Божиего и во спасение любимой души… И эта вера дала бы ему силы… Обязательно дала бы! И жил бы мужик, заботясь о детях, о внуках… не только своим трудом, но и духом, верой своей подавая пример… И дети другими были бы - это точно… И их жизнь обязательно сложилась бы иначе… не говорю легче, но полнее, осмысленнее - это точно. И дом этот, добротный дом, свидетель многих трудов и забот, был бы наполнен теплом, голосами родных людей, детским смехом и жизнью.

Мне очень хочется, чтобы у всех тех, с кем мне приходится общаться «по требам», было доброе продолжение их - большей частью печальных - историй, и я знаю, что это доброе продолжение возможно! Только нужно довериться Богу, пусть даже вопреки обстоятельствам, привычке и мнению безумного мира… И все тогда обязательно получится - все то, самое важное и большое, ради чего живет человек: радость… любовь… семейное счастье! Только нужно поверить, впустить в свою жизнь Господа и не расставаться с Ним уже никогда! Потому что только Он и есть то самое главное, без чего все остальное теряет смысл.

Священник Димитрий Шишкин - «Пустой дом»
09.11.2011 - pravoslavie.ru/jurnal/49741.htm

«За каждую пядь семьи!»

Оставайтесь женами и матерями, мужьями и отцами -
в сердце своем, в мыслях и поступках,
несмотря на разгул страстей в обезумевшем мире!
И за это стояние в истине Господь обязательно дарует нам Свою Благодать!

Она стоит передо мной - молодая, симпатичная женщина - и плачет:

Она плачет… в прямом смысле плачет - симпатичная и добрая женщина, которая никому не нужна… И я не знаю, какими словами ее утешать…

Что с нами происходит, скажите?! Это можно назвать эпидемией, поветрием, массовым сумасшествием - как хотите. Почти каждый день в разговорах, на исповеди я слышу разрывающие душу рассказы о помешательстве - зачастую буйном, но не психическом, а нравственном. О том, как, прожив 20, 30 лет вместе, люди сходят с ума… как мужья, разрушая семью, превращаются в монстров, а бывшие жены - в хищных, безумных самок. И громоздятся, всплывают в памяти новые и новые истории.

    1

У них трое детей, крепкий дом, бизнес и 23 года семейного стажа. И вот он тащит ее за волосы к иконам, душит и кричит: «Я перед иконами клянусь, что я тебя убью!» И лицо его - перекошенное от безсмысленного бешенства, с побелевшими глазами - лицо беса.

Кто-то скажет: надо еще и другую сторону выслушать. Да, выслушивал я и другие, и третьи стороны… Сыт уже по гордо этими историями, но картина одна: страх! Нет настоящей веры: в Бога, в вечную жизнь, в достоинство человеческое. И годам к сорока, когда многое достигнуто уже и жизнь идет своим чередом, понимает вдруг человек, что так оно все и будет идти… с медленным старением и угасанием сил, чувств и разума… И начинается паника… Начинаются поиски «острых ощущений». И бес эти ощущения доставляет, а сейчас уже прямо в промышленных масштабах. Целая индустрия «кайфовой» жизни с ее ночными клубами, «номерами», турами, шопами, сайтами блудных знакомств… со всей этой похотью, затопившей мир и прикрывающейся, точно в насмешку, любовью. Да что же за безумие такое!

    2

- Я разлюбил! Ну что поделаешь! - восклицает седеющий господин и руками разводит.

Вот так: любил, любил 25 лет, а потом раз - и разлюбил. Ну что поделаешь? На нет и суда нет… Бред, понимаете, просто бред сумасшедшего… И почему-то большей частью мужики с ума сходят, то есть срываются со всех винтов и в прямом смысле теряют человеческий облик. Я отчасти понимаю, почему именно мужики. Для женщины большую роль в жизни играет семья, дети, заботы о доме… Это нравственное убежище. И это спасает до поры до времени даже при отсутствии глубокой веры. Для мужика же главное - дело, карьера, успех. И если все это в общих чертах достигнуто, то возникает вопрос: а дальше-то что, для чего это все?! Ведь человек привыкает ко всему: к «Бентли» и личному особняку в Лондоне можно так же привыкнуть, как и к старому «Запорожцу» и ветхой лачуге. И если роскошь будет еще тешить самолюбие, то уж ощущения полноты жизни не даст - это точно. Потому что человек - это тело, душа и… Бог! И если человек избегает общения с Господом, то он калечит, урезает себя, становится бешеным всадником на празднике жизни… только всадником без головы. А такого всадника может занести куда угодно. И несет.

    3

Как бодрят иные законы в области семейного права! Пусть в разные времена и в разных областях - духовной и светской, но встречаются такие перлы, что если и не применимы они вполне, то уж точно приводят в чувство.

У святителя Василия Великого, например, есть правило, суть которого сводится к тому, что если человек без веской причины разрушил собственный брак - он не имеет права создавать новую семью, потому что однажды уже не выдержал, не сохранил то, что ему доверил Господь (Второе каноническое послание. §48). Звучит жестко, но отрезвляюще!

Ведь брак - даже невенчанный, но законный - это тоже установление Божие! Дар, сохранение которого требует и ответственности, и усилий, и веры. Именно без веры никак нельзя, потому что если брак - это только человеческое установление, то его можно так же легко разрушить, как и создать. А почему нет? Горе, слезы, верность, дети, предательство - так это же тоже все человеческое… если Бога нет… так - выдумки одни… сантименты… условности. Как сказал один из персонажей Ф.М.Достоевского: «Если Бога нет, то я - бог!» А стало быть, можно все!

    4

Вот так и рушится все и летит в бездну. Но душу, совесть свою не обманешь, этот голос Бога в душе. И вот - приходит со слезами девочка, студентка, и признается, что у нее ребеночек от женатого мужчины, а тот теперь сердится… и не спешит разводиться… и деньги уже не так охотно дает, как раньше. А учеба так дорого стоит… И что теперь делать?

Как вам вопросик? Что на него ответить?! А всего-то и казалось, что по-божески жить не обязательно, что все это так - бабушкины сказки…

    5

Соблазн, соблазн кругом… диктатура греха. И в это рабство идут добровольно тысячи, сотни тысяч… А еще твердим о какой-то демократии и свободе! Рассуждения мартышек перед удавом!

И опять все упирается в веру. Ну не может наш народ без веры существовать! Без веры деятельной и сознательной, без Православия! Как же не понятно еще?! Мы ведь меры не знаем! Мы доходим до самой сути, обнажаем эту суть не в построениях философских, а собственной жизнью…

И скажи́те мне, что это не язычество! Да самое настоящее! Поклонение плоти - с восторгом, взахлеб, с самозабвенным упоением до обморока, с буханьем головою в пол! Счастья, счастья земного нам дайте побольше, и мы за это все отдадим, все, что ни попросите! Даже семью отдадим, потому что семейное счастье уж очень скучное, а нам подавайте буйство страстей!

    6

И вот уже не одни мужики чудят, а и женщины - не хотят терпеть неурядицы, бытовые сложности, скорби… причем не в крайнем их проявлении, а в самом повседневном, обыденном. Женщине начинает казаться, что жизнь ее проходит бездарно, что красота увядает и никем не оценена по достоинству и вообще она, красавица и умница, заслуживает «лучшей доли». Собственно, мотив тот же, что и «гулящих» мужей: жизнь проходит, а от нее еще можно взять так много яркого и волнующего! Взять!.. И снова понимаешь, что в основе такого взгляда на себя, на жизнь лежит банальное самолюбие, неверие в Бога, в то, что нет ничего важнее, чем согласие с Тем, без Кого жизнь вообще невозможна в ее полноте.

Случается, женщины влюбляются безоглядно, бросают своих мужей (зачастую порядочных и верных, но менее успешных и пробивных, чем им хотелось бы). Но чаще причиной расставания бывает не «роковая» любовь, а именно недовольство жизнью, неблагодарность и не умение ценить то, что ниспослано Богом…

И вот такая женщина пускается в «автономное плавание». И ладно еще, если бы это было плавание корабля, стремящегося в тихую гавань, так нет же - скорее, это похоже на рыскание акулы в поисках жертвы. И тут уже все равно, принадлежит эта «добыча» кому-то или нет. Надо ее «вырвать», заманить, поглотить - во что бы то ни стало…

Как-то освящал квартиру одинокой женщины средних лет. Мужа у нее «увела» соседка и добрая подруга, сидевшая не раз с ней за одним столом, пользовавшаяся ее гостеприимством и полным доверием… Та сначала сама развелась с мужем, потому что тот ее почему-то «не устраивал», а потом увела чужого. Теперь они продали квартиру, съехали неизвестно куда и вьют себе новое «гнездышко». И сколько таких примеров!

И как же больно видеть этих несчастных, обманутых женщин! А самое страшное, что подлости своей - люди «окрадывающие» не понимают или уж точно не чувствуют, иначе бы их жизнь превратилась в муку!

Ну а дальше-то что… для «акулы» этой? «Увела» мужика… схватила свой «кусок счастья»… хищно, по-звериному… Но годы летят, и все очевиднее приближение старости… и яснее безсмысленность прожитых дней и неотвратимость ответа. И по мере остывания страстей все очевиднее взаимная отчужденность былых любовников… Какое ж тут счастье?!

    7

Все чаще приходят в храм юные девушки, живущие свободно с чужими мужьями. Хорошо еще, когда приходят со слезами, вымотанные грехом, уставшие от лжи и мучений совести. Но часто приходится слышать только констатацию факта, да еще и с усмешкой. Вот уж воистину мороз по коже идет, хоть, кажется, и привык уже ко всему…

Девоньки, милые, да понимаете ли вы, что творите?! Что калечите свою жизнь, потому что разрушить чужую семью - это тяжкий, смертный грех?!
- А я не разрушала, - отвечает. - Мы просто встречаемся иногда - и все…

И это говорится не моргнув глазом. То есть она уверена, что разрушить семью - это значит довести ее до развода, а если так, «втихаря», то ничего страшного, хоть и не очень хорошо, конечно.

    8

Девочки дорогие… мальчики… мужья и жены, давайте будем следить за своими чувствами. Помнить, что сладость греха всегда оборачивается безысходной горечью и слезами. Всегда…

- Вот скажите… - продолжаю беседу. - Простите, как вас зовут?..
- Алла (Маша, Света, Таня…) - отвечает юное создание.
- Скажите мне, Алла, вот вы хотели бы, чтобы у вас была добрая семья, заботливый, любящий муж, детки?
- Да.
- Чтобы вы вместе по крупицам, год за годом строили совместную жизнь, преодолевая скорби и трудности, возрастая во взаимной любви… Вместе созидали бы дом… карьеру… воспитывали бы детей… Хотели бы этого всего для себя?
- Ну конечно.
- А хотели бы вы, чтобы лет через 25, когда вы начнете уже увядать и в этом увядании вас утешало бы только то, что жизнь состоялась, что есть семья, дети и любящий, верный муж… хотели бы вы, чтобы в это самое время у вашего мужа появилась на стороне вот такая чудесная Аллочка?
Молчит…

- Хотели бы вы, чтобы муж приходил домой за полночь с суетливыми жестами и бегающими глазами… чтобы он стал необъяснимо нервным и резким… чтобы он что-то уж слишком часто стал отлучаться в командировки… и с каждым днем вы раздражали бы его все больше и больше… а однажды поняли, что вы ему уже не то чтобы не нужны, а просто омерзительны! Хотели бы вы этого для себя?
- Нет.
- Так зачем же вы делаете другим то, чего не хотите себе?! Это же так просто! Ведь это и есть заповедь Божия… одна из тех, что необходимы для доброй, нормальной жизни…
- Но у них и так уже отношения были сложными…
- Тем более! В Евангелии говорится, что Господь «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12: 20).
То есть Сам Творец ценит человеческую свободу, не вторгается в отношения между людьми, давая им возможность сделать свой, сознательный выбор. Ведь бывает, что одно дуновение может приклонить чашу весов в ту или иную сторону. Спасти или погубить! И вот - вы вторгаетесь в эту тончайшую, хрупкую ткань семейной жизни и с легкостью губите все то, что созидалось годами и что, возможно, еще могло бы жить. Понимаете ли вы, какой это тяжкий грех?!

    9

Посмотрите, что происходит вокруг! Весь больной, развращенный, опустившийся мир надеется и нас сделать такими же, чтобы не мучили, не обличали. Да мы и не обличаем уже почти… и не обличали бы вовсе, если бы не Церковь. Это она все еще красоту называет красотой, а мерзость мерзостью; это она еще продолжает напоминать человеку о его небесном призвании там, где все давно хотели бы об этом забыть, чтобы не мучаясь, наслаждаться своим корытом; это она не дает покоя погибшей душе, ободряя ее надеждой на милосердие Божие.

    10

Месяцев шесть назад появился в храме мужичок. Он тоже набедокурил, навертел такого, что жена ушла… и ребенка забрала… и, кажется, уже сошлась с кем-то… Словом, все - конец. Очередная история распада.

Но мужичку этому стало вдруг страшно (не иначе как молится за него кто-нибудь). И он в растерянности пришел-таки в храм и решил с помощью Божией не сдаваться, бороться с бесами, воевать за свою семью! Он покаялся…

Понимаете, не просто назвал грехи, не «отчитался о проделанной греховной работе», как это у нас бывает, а твердо решил измениться, стать другим… возродиться - с помощью Божией. И еще он сказал себе твердо: несмотря ни на что, я - муж и отец перед Богом и буду себя вести как муж и отец!

И он ходил к бывшей жене, а она не пускала его на порог; он дарил ей цветы, а она выбрасывала их на помойку… Он хотел увидеть ребенка, а ему не давали свидания… Он издали видел свою жену с тем - новым, и сердце у него разрывалось… Но он говорил: Господи, Ты же видишь: я каюсь… Прости меня и дай мне быть мужем, оставаться отцом… И он держался, несмотря ни на что. Продолжал звонить… встречать… искать общения и дарить цветы… Не с дерзостью, понимаете, не с гонором, а с любовью… И он победил! Два дня назад он подошел после службы и сказал просто: - Батюшка, мы снова вместе!

    11

Если бы вы знали, какая радость для священника слышать такие слова! Да что там для священника - на небесах больше радости об едином грешнике кающемся, нежели о 99 праведниках!

Вспоминается известная поговорка: «Кто хочет - ищет возможности, кто не хочет - причины». Как часто мы в нашей жизни только и ищем причин, чтобы свергнуть с себя «бремя» семейной жизни, не понимая, что это бремя на самом деле «легко есть»…

И причины эти скоро находятся. И валится, рушится все вокруг в виду крайнего умножения этих мнимых причин… Но как же достоин уважения тот, кто и в крайнем разладе ищет возможности к сохранению брака: в душе своей, в твердом намерении, в поисках примирения… в осознании ответственности… в уповании на милосердие Божие! И такое расположение сердца, конечно, угоднее Богу, чем расслабленность, ищущая самоугождения и легких путей. Ратника не оставит Бог, и семья, пусть даже разрушенная, но держащаяся еще на волоске веры, будет Господом восстановлена и почтена - за терпение, веру, и упование - великими благами…

    12

И в наше время этот путь - путь борьбы за свою семью, стояние за нее - это труд Любви, покрывающий множество наших грехов. Не сдавайтесь… не сдавайтесь ни легко, ни трудно. Никак! Боритесь за свои семьи с помощью Божией! Оставайтесь женами и матерями, мужьями и отцами - в сердце своем, в мыслях и поступках, несмотря на разгул страстей в обезумевшем мире!

Священник Димитрий Шишкин - «За каждую пядь семьи!»
20.05.2011 - pravoslavie.ru/46617.html

«В чём толк» (мысли вслух)

Отец Павел (Груздев) говорил, что молитва всегда действует, но не всегда чудодействует…

Добрый человек рассказал такую историю: В советские времена жила в нашем городе семья. Жена была глубоко верующим и воцерковлённым человеком, а муж - убеждённый атеист, партийный работник, хотя и крещёный. Не смотря на различие взглядов, жили они мирно, во взаимной любви, и «вразумлениями» друг друга не донимали. Но вот беда - в советские времена и в партийной среде были распространены всевозможные банкеты и застолья. И у мужа этой женщины обнаружилась тяга к спиртному, перешедшая вскоре в пьянство, а затем и в хронический алкоголизм. С работы его, понятное дело, уволили, дальше хуже - мужик совсем опустился, стал пропадать неизвестно где, валялся на улицах пьяный; но при этом жена его не оставляла, а с болью молилась о нём, выискивала его по подворотням, отмывала, приводила в порядок, устраивала в лечебницу, заботилась как могла. А он возвращался с больницы домой и… всё начиналось сначала. Словом, обычное наше русское горе. И так продолжалось долгие годы…

Но вот, во время очередного запоя, когда мужик совершенно уже «дошёл до ручки», обнаружила его супруга где-то в непотребном месте, совсем погибающего, харкающего кровью. Выяснилось, что у мужа - рак лёгких, причём в последней стадии, так, что в больницу его не приняли, а оставили умирать на дому. И действительно - он угасал, что называется, на глазах. И вот как-то утром он зовёт супругу и говорит ей (а это, я напомню, было ещё в советские времена):
«Скажи, вот если я так грешно, безбожно жил, можно ли мне повидаться с батюшкой?»

Надо ли говорить, как обрадовалась супруга такому вопросу! Она пригласила священника, тот поисповедовал, причастил больного, а когда супруги остались одни, жена спросила: «Скажи, как же ты созрел… решился позвать священника?»
Муж ответил:
- Знаешь, я много думал… Вот сколько уже лет я тебя мучаю своим пьянством, жизнью позорной… Я ведь всё понимаю… А ты такая хрупкая, слабая женщина… И как же ты всё это вынесла, не озлобилась, не прокляла меня, не бросила, как другие делают? Помнишь, я как-то спрашивал у тебя об этом, и ты ответила: «Бог силы дал». Бог дал… И вот, глядя на тебя, вспоминая свою жизнь, я понял, что и в самом деле весь этот ужас ты своими силами не перенесла бы, а значит - Бог есть! И мне, алкашу, захотелось хоть закончить свою жизнь трезво, примириться с Богом и с близкими. У Бога я прощения попросил уже, а теперь, вот прошу и у тебя:
- Прости меня Христа ради за всю ту боль, что я причинил тебе в жизни!
И через несколько дней этот человек тихо, по-христиански скончался...

История эта не такая уж уникальная. И раньше, от других людей я слышал нечто подобное. Просто мне хотелось ещё раз и себе и, может быть, кому-то ещё напомнить, что не бывает напрасной ни молитва, ни пост, ни доброе дело... Всё это обязательно рано или поздно принесёт благие плоды. Только когда и где - про то знает Бог, и давайте будем Ему доверять!

Священник Димитрий Шишкин - «В чём толк»
04.01.2011 - gnoris.livejournal.com/50166.html + pravoslavie.ru/44266.html

«Не искушай Господа Бога твоего»

«Смотрите, поступайте осторожно,
не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем,
потому что дни лукавы суть» (Эф. 5: 15,16)…

Мне подарили книгу об Иоанне Крестьянкине. В конце этой книги приводится запись дивного старца, сделанная им в момент особого откровения. Есть там такие слова: «Будьте всегда и во всём осторожны». Я прочёл и задумался: как же это всегда и во всём быть осторожным… что это значит… ну не возможно же, в самом деле, во всём и всегда следить за собой?.. Прочёл внимательно ещё раз и всё думал, думал…

Вот так, размышляя я зашёл в трапезную и стал обедать. Ещё отметил про себя, что воротник на подряснике тесноват, но не придал этому значения. Взял блин, стал жевать, довольно поспешно, сделал глоток и вдруг понял, что кусок великоват - застрял в горле. Я попытался его проглотить… ещё раз… ещё… и вдруг с ужасом осознал, что подавился. Слёзы выступили из глаз, я стал задыхаться… хотел крикнуть - но не мог… Ужас овладел мною! Я стал молиться!.. К счастью в кухне оказалась повариха, женщина искушённая в житейских делах. Уже теряя сознание, я вбежал в кухню, махнул рукой, указывая на спину и повариха, мгновенно сообразив в чём дело, крепко стукнула меня пару раз кулаком между лопатками. Блин выскочил, я стал дышать, приходя в себя и понимая, что получил безценный урок: «Будьте всегда и во всём осторожны». Точно в закрепление пройденного материала, придя домой, я прочёл короткую заметку на новостном сайте: «Немецкий гостиничный магнат, торговец недвижимостью и предметами искусства Дитер Бок умер сегодня в собственном отеле, подавившись куском бифштекса…» Вот так… очень просто.

Потом я вспомнил, что и апостол Павел говорит о том же: «Смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы суть» (Эф. 5: 15,16). Дни лукавы… это значит, что по нашей небрежности и безпечности они могут пресечься в любой момент, и виноват в этом будет не Бог «допустивший такое», не наш Ангел-Хранитель, а мы сами - не захотевшие внимательно и серьёзно отнестись к призыву «быть осторожными»…

Я привёл этот случай лишь для того, чтобы поговорить об отношении современного человека (и в первую очередь молодёжи) к собственной жизни вообще и к своему телу в частности.
Странным образом отношение к телу у нас (особенно в молодёжной среде) именно лишено благоразумия. Это отношение как-то бросается от откровенного обожествления плоти к дерзкому небрежению в обращении с ней. И между этими двумя крайностями - пустота. И здесь уместно сказать вот о чём.

Вознесение Господа Иисуса Христа, которое мы праздновали несколько дней назад, кроме прочего означает обожение человеческого естества, в том числе и плоти. Апостол Павел прямо называет тело храмом Духа Святого, так что относиться к нему нужно с должным благоговением и ответственностью. «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог» (1 Кор. 3, 17) - говорит апостол о страсти блуда, но это относится и ко всякому неблагоразумному и дерзкому обращению с собственным телом. Мы знаем, что смерть тела сама по себе не страшна, но только если она не отягощена тяжкими, нераскаянными грехами. Господь так и говорит: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф. 10, 28). Мы знаем также, что множество мучеников, исповедников претерпели страдания, муки и насильственную, жестокую смерть. Но их отношение к телу отнюдь не было безрассудным! Их смерть была именно следствием сознательного и твёрдого отвержения греха ради Христа. О такой смерти Господь говорит: «Потерявший душу свою ради Меня сбережёт её» (Мф. 10, 39).

Но в наше время всё чаще встречается странное отношение молодёжи к своей жизни, отношение, увы, безбожное и вполне безпечное. Мальчики и девочки точно играют в жизнь, не понимая, что за этот благодатный дар придётся дать ответ перед Богом. Что жизнь - это талант, который мы должны преумножить сознательной верой, исполнением заповедей Божиих, заботой о тех, кто нуждается во внимании, любви, утешении, добром слове, молитве… Так много людей нуждается в нас, что Господь ещё две тысячи лет назад сказал: «Жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9,37). Ведь не только Апостолы - великие и святые мужи - призваны к этому «деланию», но и все мы, каждый из нас. Посмотрите, сколько горя вокруг, одиночества, надломленности, страданий!.. Какое широкое поле для приложения сил, какая благословенная возможность отдать себя на служение, на радость другим!..

Но вместо этого, от безсмысленной праздности, от эгоизма и нежелания занять себя чем-то действительно добрым и важным - тысячи молодых людей играют в «русскую рулетку» с Богом, рискуют не только временной жизнью, но и вечностью, которую так легко потерять по своей ожесточённой и упрямой безпечности. Сколько ребят гибнет безсмысленно, глупо и эта смерть, увы, не случайна… она прямое следствие безбожного, безпечного отношения к дару Божьему - к своей душе; следствие самолюбия с его жаждой «острых ощущений», нигилизмом и пренебрежением не только к собственной жизни, но и к жизни других людей.

Со скоростью эпидемии растёт увлечение экстремальными видами спорта, в которых реальный риск для жизни - обязательное условие. И о том, что жизнь может в долю секунды оборваться по его же вине - человек если и задумывается, то уж точно играючи, именно искушая Господа Бога своего. Акрострит, фриран, роуп-джампинг, роллерблейдинг, сёрфинг, фрирайд, даунхилл, каньонинг, фристайл, могул, сноубординг, рафтинг, бейсджампинг… - все эти «невинные увлечения» в считанные секунды способны ввергнуть душу в вечную муку, потому, что умерший внезапно, рисковавший своей жизнью ради «прилива адреналина» человек… забывший о Боге, о своих близких, о необходимости служения другим… Какой он даст ответ о своей жизни, о её смысле и содержании, о том как он воспользовался безценным и невосполнимым Божественным даром?! Страшный вопрос. А ещё более страшным будет момент, когда придётся дать ответ на этот вопрос нелицеприятному Судье…

Да, смерти нет (в смысле совершенного прекращения жизни). У Бога все живы! Только есть те, кто живут на земле и ещё властны как-то повлиять на свою будущность. И есть те, кто от земной жизни отошли в вечность и ничего поменять в своей участи уже не могут. И как же мучительно, безотрадно состояние тех, кто сознательно пренебрёг своей жизнью! Погибшим так страшно - по собственной безпечности - могут помочь усиленные молитвы. Но родственники этих несчастных должны внимательно пересмотреть свою жизнь, стать христианами не по имени только, а по сути, чтобы молитвы их были услышаны и благотворно повлияли на участь безвременно ушедших в вечность родных людей. Так хочется, чтобы вера, ответственность и молитва входили в нашу жизнь не после страшных трагедий, а во времена благоденствия. Чтобы наши дети узнавали как можно раньше о святом предназначении жизни и не тратили этот безценный дар так безпечно и страшно!

Сейчас всё чаще можно слышать о нравственной, духовной альтернативе «прожиганию жизни» - это движение волонтёрства. Вот обширное поле для доброй деятельности души, вот возможность наполнить свою душу высоким смыслом и содержанием! И радостно видеть, что в Церкви организуются общины, где молодёжь имеет возможность сознательного и плодотворного приложения своих сил. Это так важно! И пусть таких общин не много пока, но юные человеки, полные сил и энергии! оглянитесь вокруг, посмотрите, как вы нужны в этом мире, как много вы можете сделать для других! И даже если жизнь пройдёт как один миг в этом служении, даже если она сгорит, как метеор, то это горение обогреет и озарит жизнь многих людей, станет воистину той, «гибелью души» ради Христа, которая служит лишь предвестием благодатной и радостной вечности!

Священник Димитрий Шишкин - «Не искушай Господа Бога твоего»
08.06.2011 - pravmir.ru/ne-iskushaj-gospoda-boga-tvoego

«Белый горный, или Мой самый трудный 1991-й»

Есть вещи, которые знаешь наверняка, но не умом, а сердцем.
Вот так точно я знаю, что это была наша последняя встреча с Индейцем на этом свете…

Это был 1991-й год, может быть, самый трудный год в моей непутёвой биографии. Кажется, никогда ещё в жизни не было так тяжело. И, главное, - это не тяжесть случая, который можно перетерпеть, но ощущение безнадёжной, неотвратимо надвигающейся беды… Что делать - не знаешь. Остаётся только ждать и ожидание это тянется без конца, превращаясь в невыносимую муку, похожую на сон, в котором кошмарно всё и некуда убежать, кроме пробуждения, а пробуждения всё нет и нет…

Но когда идёшь по пыльной, пустой дороге, и за спиной у тебя бултыхается в пятилитровой бутыли вино - кажется, что что-то происходит и от этого становится легче. Потому, что самое тяжелое - это ждать. Конечно, отвезти и закопать вино - это всего лишь повод, предлог, но все-таки и возможность… Даже не возможность, нет, а надежда - оторваться и увидеть что-то ещё, кроме нестерпимого бреда.

Я в этом году впервые сделал вино. Сам. Бегал смотреть, как оно кипит, рождается в мутном брожении сусла, как потом остывает, светлеет, становится прозрачным и чистым, как весенний закат. Я как раз любовался его игрой на солнце, когда позвонили в дверь… Те!

Поздняя осень. Пар идёт изо рта, и хотя холода во время ходьбы не чувствуется, но повсюду уже царит морозная сквозящая пустота. Вышагиваю бодро в чутких, рассеянных сумерках и думаю о том, что надо, конечно, бросать глупое баловство с наркотиками, устраиваться на работу и вести нормальную жизнь. Здесь всё понятно. Но сердце не может остановиться на этом, что-то ищет ещё, что-то главное, что никак не удаётся найти. И вот в этом-то «что-то ещё» - всё дело…

    Мангуп

Тишина, безмолвные громады скал, тёмный, погруженный в осенние грёзы лес - всё это успокаивает, настраивает на особый лад. Плохо только то, что темнеет быстрее, чем ожидал. Мангуп рядом, вот он - нависает тёмной мощью своих утёсов, но напролом через лес не пойдёшь - кажется близко, а на деле не так. Будешь карабкаться, задыхаясь, по склону, путаясь и застревая в кустах; скользить по прелой листве, перелезать в досаде через рухнувшие стволы. А там и ночь накроет так, что собственной руки не увидишь и делай, что знаешь: хоть вой, хоть карабкайся дальше на четвереньках… На четвереньках потому, что обязательно заберёшься в заросли, где стоя можно только одно - думать о том, какой же ты всё-таки идиот!

Можно было, конечно, забраться и по тропе, но засветло. Я знал, это сделать уже никак не удастся, а потерять тропу в безлунную ночь без фонаря - ничего не стоит. Так, что оставалось только шагать по дороге, которая огибала Мангуп широкой петлёй и потом подбиралась к нему уступами серпантина. Но когда стемнело - сама дорога, казавшаяся ещё недавно чем-то надёжным, превратилась в бледное, едва различимую пятно-полосу, из которой я всё время норовил выбиться, и только кусты останавливали меня от неверного шага. А тут ещё новая напасть - развилка. Казалось бы, всё понятно - Мангуп справа, значит туда и нужно сворачивать. Но крымские дороги (как и в других горах) - вещь загадочная, и по их направлению никогда нельзя угадать, где окажешься в конце концов. И всё-таки я свернул направо.

Вскоре пятно дороги стало темнеть, угасая, и, наконец, исчезло вовсе. Я прошёл ещё с десяток метров, напряженно вглядываясь в чёрные силуэты кустов и ближайших холмов, надеясь отыскать продолжение пути, но скоро понял, что забрёл на поляну и только. Больше я ничего не мог разобрать: ни где дорога, ни где Мангуп, ни где вообще что-нибудь ещё… Только безмолвные громады скал темнеют в отдалении, одинаковые, куда ни глянь. И тогда душой овладела досада и острое, щемящее чувство безпомощности.

Между тем тепло от быстрой ходьбы улеглось, и косточки стал перебирать жёсткий ноябрьский холод. Я попытался ещё вернуться на дорогу, но понял, что и это мне не удаётся, и крепко приуныл. Приходилось ночевать как-то нелепо, вдруг, на неизвестной поляне. Вообще всё показалось каким-то абсурдом: и эта ледяная ночь в лесу, и тишина, и путешествие неизвестно куда и зачем… Зачем?!

Я раскатал ватный геологический спальник отца, забрался в него как был - в одежде, положил под голову рюкзачишко, и стал смотреть в чёрное, усыпанное звёздами небо. Но чем дольше и пристальней я всматривался в него, тем тише и отраднее становилось на душе.

Я повалялся немного, потом встал, ещё раз прошёлся по поляне, отыскивая дорогу, ещё… и вдруг вдалеке, у самой кромки длинной и тёмной горы увидел слабый, колеблющийся огонёк. Присмотрелся - и различил костёр, освещающий пространство убогой пещерки. Мангуп! Сразу откуда-то появились силы. С удвоенной решимостью я принялся искать утерянную тропу, поминутно оглядываясь, примечая местность, чтобы не лишиться ещё и спальника с рюкзаком. И нашёл-таки. И пошёл, почти уже не глядя на землю, верой одной преодолевая могильную темноту, устремляясь к маленькому и такому зыбкому свету.

Время ли это понеслось или я лечу, только быстро, как-то уж невероятно быстро надвинулись тёмные, родные громадины утёсов. Ещё немного надо пройти через лес. Окунаюсь в кромешную темноту, но не боюсь уже потеряться, радуюсь живому, тёплому дыханию Мангупа и иду на него, как на зов. Пахнуло знакомой сыростью, ещё немного, и вот они - суровые, уставшие от вековой человеческой маятности пределы древнего Города. Вот здесь, под скалой, когда-то были ворота. Над ними Всадник на мраморной белой плите поражал дракона. Теперь ничего этого нет, но… и не исчезло ничего. Я это чувствую ясно, как день, который ведь где-нибудь всё-таки есть… Даже сейчас.

Ну, вот и Кухня. Сейчас здесь пусто и тихо, как и на всём Мангупе, но из-за того, что вспоминаешь другое - как-то по-доброму, ласково теплеет на сердце.

    Все пещеры Мангупа были забиты до отказа

… Это было необыкновенное лето, какой-то сплошной нескончаемый праздник, никем не организованный и не уловимый в своих причинах. Все пещеры и кельи Мангупа были забиты до отказа, как номера курортных гостиниц в разгар сезона. Вот иду за водой на родник, а навстречу поднимаются очередные запыхавшиеся бродяги.
- Ты… давно… здесь?… - спрашивает один, с трудом переводя дыхание, сбросив на землю свой громоздкий рюкзак.
- Да нет, - отвечаю, - Пару недель всего. - Очень хочется сказать, что я здесь на самом деле с весны, и что тогда ещё здесь никого не было. Но я молчу.
- Андрюха здесь? - продолжает допытываться собеседник, в то время как попутчики его - красные как раки от свалившегося на голову солнца москвичи или питерцы прислушиваются со скрытым любопытством Миклухо-Маклая.
- Борода? Был, но сейчас к татарам ушёл в Ходжи-Сала. Санька здесь, но они на новую Кухню переехали, так что заходит иногда…
- А куда вписаться можно?
- Не знаю… На Кухне всё забито, в Тёплой - панки харьковские, у Монаха киевляне, в Мустанговой с Прибалтики пацаны. Можно было бы в Сторожевую, но вас трое, не поместитесь. А! На Дырявом, по-моему, освободилась пещера, где дымоход, знаешь?
- А-а, да, да…
- Ну, бывай… Может, увидимся ещё…
- Ага…
Мустанговая, Тёплая, Монаха, Акустика - это всё название пещер, которых на Мангупе очень много, но главная среди них, это, конечно, Кухня.

А началось всё с того, что два бывалых, потрёпанных жизнью бродяги устроились от Бахчисарайского музея-заповедника сторожами на Мангуп. Древний город, конечно, нуждался в охране от специфической совковой тупости, - средневековые фрески были сплошь исчерканы брутальными надписями. Но для серьёзной охраны у музея не было средств и вот, время от времени появлялись на Мангупе люди, условно называемые сторожами…

Осенью 1990 года на эту должность определились Санька Герик и Андрюха Борода. Они поселились в небольшой, уютной пещере в обрыве скалы, рядом с площадкой и широким гротом, закрытым от дождя и ветра. Здесь можно было готовить еду, хранить сушняк, а за разговорами и разной мелкой работой коротать долгие вечера. Как-то само собой это место стало называться Кухней. Именно здесь происходила для многих та первая, сокровенная встреча с Мангупом, когда в задушевных, неспешных беседах, ночных посиделках у костра, в тишине открывалось душе ошеломляющее иное, безконечно отличное от всего, что знал до сих пор… и важное!

Так или иначе, но все, приходящие на Мангуп, первым делом стремились на Кухню. В конце концов, здесь всегда был кто-нибудь, у кого можно было расспросить последние босяцкие новости, оставить под присмотром рюкзаки, пока найдётся свободная пещера, да и просто «забить косяк», «замутить купеческого»… (чего уж там, буду рассказывать, как всё было на самом деле, «купеческий» - это крепкий чай).

Ну, вот вам пример… эпизодец. Улучив момент тишины, глухой ночью будит меня в моей пещерке Костя Питерский. Будит и говорит осторожным шёпотом: Пойдём, того… оладушки жарить. Это означает, что на Кухне никого нет и можно в блаженной тишине посидеть у костра, да хотя бы даже жаря оладушки. Просто помолчать, подышать вечностью… Хорошо!.. И вот - выходим из пещерки в зябкую ночную свежесть, разводим потихоньку костёр, сидим, разговариваем, оладушки жарим. Заварили чаю, не чифир, а чай, нормальный чай, с сахаром даже. Оладушки горочкой возвышаются, - благодать. Ночь глухая, далеко уже за полночь. И вдруг - нет, только не это! - отдалённый приближающийся смех, крики, веселье, бренчанье гитары. И вот уже через минуту вваливается на Кухню, как к себе домой, весёлая чужая компания: «О-о, чуваки, здесь оладушки! Да ты шо? Вот это ништяк!» Болтовня, суета, смех - и нет больше ни тишины, ни оладушек…

Но теперь глубокая осень, всё иначе, и только тонкая светлая грусть напоминает о лете… Я на Кухне. По знакомым, кажется, до выступа, до чёрточки скальным переходам забираюсь в пещеру, где не раз останавливался сам и с друзьями, где много всего переговорено, передумано, выпито, да и выкурено - чего греха таить - тоже. В пещерке холодно, но всё же теплее, чем на улице, и кажется, что это последние, затухающие отголоски лета. На полу нахожу клочки сена, собираю их, в ледяных потёмках расстилаю, теперь уже со спокойной душой, спальник. Сижу на нём, скрестив «по-турецки» ноги и неспешно перебираю чётки, повторяя Иисусову молитву (недавно узнал, что есть такая).

В светлом проёме смутно угадывается неприютная даль, из которой я только что выбрался. Хорошо… Думать не о чем - о чём теперь думать?! Я пришёл туда, где жизнь, и она сама обязательно покажет - что дальше. Я пришёл, а остальное потом. Теперь только спать. Какое хорошее слово. Спа-а-ать!.. Ночью я всё прятался от холода, уходил в себя, забирался в глубины маленького, тающего тепла, и всё время помнил, что вроде как сплю, но в то же время не сплю, потому что зябну, а это уже, конечно, не сон…

Утро ворвалось ледяное, ясное, с пронзительной синевой небес. Выбираюсь из своего ватного домика и весело иду на родник за водой. Жухлая трава схвачена инеем, лёгкий морозец бодрит, разливается в сердце звенящей радостью. Как тихо на Мангупе… привольно и пусто. Ни души! Возвратившись, достаю из рюкзака сухари (специально сушил) и вот - грызу их потихоньку, запивая ключевой, студёной водой. Никогда не думал, что сухари бывают такими вкусными! То есть именно вкусно, на самом деле, по-настоящему.

    Индеец был свой - босяк!

Он появился, как и положено индейцу - безшумно: всплыла в дверном проёме внимательно-настороженная физиономия и… с первого взгляда стало ясно, что свой - босяк! Местный. Опухшее со сна и красное от ветра и ледяной воды лицо. Глаза воспалённые от едкого и сырого осеннего дыма. Свой. Познакомились. Он «индеец» и так - по определению - и по собственному своему названию. Кличка такая. Посидели, побалакали, и стало понятно - ничего, поладим. Думаю, что оба облегчённо вздохнули. Хуже нет, когда появляется на Мангупе тяжёлый - иногда необъяснимо даже - непонятный, не свой человек. Это неизбежно вносит ненужную и тягостную напряжённость, а на что она тут, у всех и своих проблем хватает. Так что поладим и ладно, и по рукам.

Он удивился, что я не разжигаю костёр: как же это так, - без огня - и зачем? А я и сам не мог бы на этот вопрос ответить. Как-то мне хотелось, чтобы было всё по суровому, истово… С чётками, в кельё, с сухарями и чтением «Святых древней Руси» Георгия Федотова. Но не получилось. Индеец уговорил меня перебраться к нему в пещеру. Он там, оказалось, уже давно обитает: и кострище есть, и одеяла, и вообще всё, что надо для зимовки.

Пещерка оказалась рядом с моей, но ниже - в самом обрыве, так, что сверху её и не видно. Забираться в неё приходилось так: нужно было встать на колени спиной к обрыву, зацепиться руками за край и начать медленно сползать брюхом по скале. Самый щекотливый момент наступал, когда ты, уже вися, должен был отпустить руки, потому что где-то там, под тобой, есть уступчик, на который ты должен попасть. По этому уступчику нужно было пройти несколько шагов вдоль скалы, и здесь открывался вход в Пещеру индейца. Кстати, это название так и закрепилось за ней на долгие годы.

Когда мы перетащили нехитрые пожитки и глаза привыкли к пещерному полумраку, я осмотрелся. Вход завешен старым байковым одеялом. На каменном полу сена значительно больше, чем в моей келейке. Сверху набросаны старые одеяла, покрывала и куртки, в углу большой шахтёрский фонарь, в другом - выложенное камнями кострище. Но это так - по мелочёвке: «чайковского» замутить, и вообще… Что-то серьезное приходится готовить наверху, а то от дыма спасу не будет.

Но вот наступает время развести костёр. В районе пещер весь сушняк за лето подобран, так что выбираемся на плато, идём сначала по тропе, потом сворачиваем вглубь орешника и направляемся к остаткам крепостной стены. Там, в зарослях, между провалами каких-то склепов, ещё можно разжиться дровишками. Но здесь начинается мука. Хотя нутро и согревается от работы, но руки от мороза болят невыносимо - дыши, не дыши на них, а всё равно коченеют и болят всё больше и больше. Никаких рукавиц, понятное дело, нет, а признаться перед Индейцем, что больше невмоготу - стыдно. Вот и рубишь, стиснув зубы, превозмогая боль и уже не в силах ни о чём думать, кроме своей боли. Вытираешь рукавом ватника нос, долго, как будто показывая, какие длинные усы у твоего деда, и снова рубишь-мучаешься, потому что вот именно сейчас тебе настало время помучиться и никуда от этого не деться. Потом и вовсе уже одеревеневшими, скрюченными пальцами собираешь сушняк в вязанку и волочешь её тупо, на «автопилоте», соображая только то, что это нужно дотащить до конца.

Но зато какое блаженство потом сидеть у костра, пьяно щурясь и протягивая красные, отболевшие руки и каждой клеточкой чувствуя - вот оно - настоящее счастье!
- Тут у нас вообще чудо такое, - доносится, словно издалека, голос Индейца, - представляешь - на всём Мангупе грибы попёрли. Красавцы! - вот такие все, как на подбор, только не знаю, можно их есть или нет? А жалко, продуктов уже нет почти, надо в Красный Мак идти, а это же переться - полдня потратишь. Да и не в «переться» дело, денег-то всё равно нет. Индеец молчит, точно в раздумье, и потом продолжает не очень уверенно:
- Хочешь, можно завтра пойти, пособирать? Спрашивает так, слово моё согласие убедит его окончательно. И я соглашаюсь, конечно. Сухарь постника хорошо, но если есть грибы… почему бы и нет. С голодухи почему-то кажется, что они непременно должны быть съедобными и оч-чень вкусными!..

Иду с пакетом в одной руке и с ножиком в другой. Ночью выпал снег - покрывает всё белой хрустящей корочкой. Пар изо рта валит - натурально зима, а я ищу какие-то грибы. Бред! Но всё равно хорошо. Сначала иду по накатанной «летней» дороге до «малого» кладбища, потом сворачиваю в сторону Соснового мыса и бреду наугад по жухлой, прибитой снегом траве. Что тут можно найти?!. И вдруг… Как будто показалось! Но нет… сердце забилось быстрее. И точно - из под снежного наста проглядывает крепенькая, с блюдце, шляпка гриба.

Срезаю его с приятным скрипом, отираю ладонью снег и рассматриваю поближе. Случалось мне и раньше собирать грибы, но такого не видел. Шляпка натурально синяя, с этаким фиолетовым оттенком, испод - пластинчатый, ножка крепенькая, свежая. Если съедобный - красавец! А если нет? Отрава, должно быть, убойная! И цвет такой… весёленький. Но остановиться уже невозможно, потому что рядом, в двух метрах находишь ещё один… и ещё, и вот уже пропал куда-то мороз и туман, и время. Только мысль: почему же всё-таки ни одной червоточинки? Может, повымерзли червячки, а может… Чем там заканчивается всё - кажется, параличом сердца? Остановился я не тогда, когда онемели промёрзшие ноги, но когда набрал полный, с горой, пакет этих загадочных синих грибов.

Возвращаюсь с тяжёлой ношей, а Индеец уже суетится у костерка. Э-эх, помирать, так с музыкой! В миске с водой лежат пять картофелин, морковка и луковица - последнее, что наскрёб индеец в своих закромах. Супчик будет на славу! С голодухи глотаем слюнки. Только бы грибочки не подвели. И вот он дымится уже: наваристый, густой, по запаху чуется, что вкуснячий до невозможости - суп. Целый казан, да к тому же приправленный лаврушкой и последними драгоценными каплями подсолнечного масла. Ну, это просто сдуреть можно! Только бы съедобный!

Выжидаем с нетерпением, когда чуть-чуть поостынет.
- Ну, что, Индеец… вздрогнули?!
- Ага!
Мы смотрим друг на друга и - э-эх, была не была! - берёмся за «вёсла». Старт, как в Крылатском - серьёзный. Сдерживаться невозможно. После двух «сухариковых», - а у Индейца я и не знаю, сколько их было - дней, «гребём», как олимпийцы. Отвалились только, когда догребли до половины казана, - дальше уже никак было невозможно.

И вот наступают, как пишут в романах, «томительные часы ожидания». Хотя, по опыту потребления всевозможных «запрещённых продуктов», мы знали, что действовать они начинают в среднем минут через сорок. Ждём, сосредоточенно прислушиваясь к себе. В утробе урчит, но как-то благодушно, сыто. Ждём дальше, а тут и в сон потянуло - согреться, закутаться в одеяло. Ладно… если проснёмся - узнаем, что это было. Проснулись под вечер. Потянулись, зевнули, почесались… и пошли разогревать остатки, которые, как известно, особенно сладки.

На следующий день я отправился закапывать вино, которое от времени, как известно, должно становиться только лучше. Но не так просто далось мне это решение: с грибной расслабухи было велико искушение добраться и до вина. И хотя, предвидя такую возможность, я загодя залил крышку бутыли воском, но что такое воск… И тут Индеец явил себя истинным стоиком - стал уговаривать меня не отступаться от своего намерения:
- Давай, закапывай, раз решил. Не тупи. Ничего. Обойдёмся. Зато потом, когда-нибудь оттянемся по полной.
Я занёс бутыль в самую дальнюю часть Мангупа - на Сосновый мыс. Приметил в шибляке (кустарник местный) местечко у камня, долго копал - бутыль высокая - но справился. Потом присыпал место листвой, полюбовался со стороны - не видно! - и с лёгким сердцем побрёл восвояси. Думал о том, как вернусь через десять лет, а где будет Индеец тогда - и не думал…

В этот день мы прощались с ним так, как будто сходили вместе на Северный полюс, а потом ещё слетали на воздушном шаре в Африку и отбивались от индейцев где-нибудь в Гватемале… и ещё… Хотя, какие индейцы, если он сам Индеец? Ладно, загнул. Но всё же - три дня. Что такое три дня в человеческой жизни? Но вот - не могу порой вспомнить, что было в таком-то году, то есть не помню и всё - выпадают года из жизни, - а эти три дня остались, и похоже, что навсегда. Почему? Да кто ж их знает.

Мы ещё виделись с Индейцем летом - лазили по самым глухим закуткам Мангупа, и это было по настоящему классно, а потом… Потом снова была осень, и Мангуп, мы с Индейцем шли куда-то по тропе, а он рассказывал мне что-то встревожено, и я понимал, что душа его в смятении, что там - в городе - ему совсем плохо, и эти маковые «движняки» безконечные замучили, и душа болит, а что делать - он не знает, и даже заплакал… Индеец, словно чуял беду… А мне всё это так было знакомо, но что я - больной - мог рассказать ему о здоровье?

    Что стало с Индейцем

Через год, в самое мутное время, когда крымская братва пустилась во все тяжкие, посадили за наркотики брата Индейца, и он, чтобы хоть как-то протянуть, стал сдавать одну из комнат какому-то гражданину с гражданкой. А гражданин оказался с изюминкой - мент, да ещё и ушлый, и в комнатке ему как-то очень быстро стало тесно. Словом, Индеец исчез. Просто был человек - и не стало, а на нет, как известно, и суда нет. И как-то оч-чень естественно хозяином двухкомнатной квартиры стал гражданин, который с гражданкой. В общем-то вот и всё… Хотя, нет.

Как-то, лет через восемь после этих событий я выходил после вечерней службы из храма. И вдруг навстречу мне идёт - Индеец! Он посмотрел на меня с радостным, светлым лицом, но ничего не сказал, даже не кивнул, а просто вошёл в храм. А я так опешил, что в первую секунду замешкался, а в следующий миг его уже невозможно было отыскать в толпе. Тогда я стал у церковных ворот, прямо напротив дверей и, принялся ждать, пока из храма выйдут все люди. Остальные двери были заперты. Долго я ждал, полчаса. Вышли все… кроме Индейца. Сторож торопливо, поругивая прихожан, закрыл большие дубовые двери, я ещё постоял немного, а потом развернулся и пошёл домой. Индеец исчез, и это было так же верно, как то, что это был именно он.

А грибы… Только недавно я узнал, что мы с Индейцем собирали невиданный урожай одного из самых редких и благородных грибов - Белого Горного.

Священник Димитрий Шишкин - «Белый горный, или Мой самый трудный 1991-й»
18.08.2011 - pravmir.ru/belyj-gornyj-ili-moj-samyj-trudnyj-1991-j

16.08.13   юлиана: ОбаЛДЕННЫЙ РАССКАЗ ДЛЯ ДУШИ. СВЯЩЕНИКУ ДИМИТРИЮ ШИШКИНУ ДОЛГОЛЕТИЯ ЗДОРОВЬЯ И ПИШИТЕ ПИШИТЕ РАССКАЗЫ ПРОСТО БОЖЕСТВЕННЫЕ
27.10.13:   Талант, нет это просто гениально

«Берегите зрение»

Воспитывать детей и внуков таким образом,
чтобы они не только не стыдились исповедовать свою веру,
но и всячески стремились ее отстаивать с христианским достоинством…

Отрадная новость: в России запретили А.У.Е. Сейчас всё больше с ужасом говорят о том, что творится с молодежью, чем она живет, дышит, чем руководствуется в своих мнениях, суждениях, словах и поступках. Говорят о «дурном влиянии», но уже не улицы, как раньше, а главным образом интернета, соцсетей, в том числе и тех деструктивных групп, которые через интернет находят доступ к сердцам подростков и вовлекают их в свою разрушительную орбиту. Кроме прочего говорят о губительном распространении такой субкультуры, как АУЕ, что расшифровывается (показательно кособоко, к слову) так: Арестантский Уклад Един. Здесь идет речь о мировоззрении и идеологии, которую сознательно внедряют в подростковую среду матерые уголовники с целью утверждения своего влияния и извлечения незаконной прибыли. И вот мне подумалось: как важно, чтобы у человека с юного возраста формировался не просто убежденный и самостоятельный, но и правильный, твердый взгляд на вещи, на мир и на самого себя.

Жесткий "ботан" Боря Малахов

И в этой связи я хочу рассказать об одном своем знакомом, о его пусть своеобразной, но всё-таки показательной цельности. Звали его Боря Малахов, и парень он был удивительный. «Был» говорю, потому что давно его не видел, а когда мы с ним познакомились, ему не было еще и тридцати. Сейчас-то ему уже за полтинник перевалило, так что он давно уже не парень, а мужчина пожилого возраста, как это ни странно звучит. Но тогда, четверть века назад, Боря был пареньком невысокого роста, худощавым и на первый взгляд типичным «ботаником». Но вот в том-то и дело, что это впечатление было обманчиво. И в этой обманчивости состоял главный «фокус» всей Бориной личности. Сам он детство провел в Восточной Германии, где служил его отец. Потом, в середине 1980-х, переехал в Крым и здесь приобрел «широкую известность в узких кругах» тем, что при всей своей субтильной наружности снискал уважение и авторитет в уличной молодежной среде за жесткий характер, самостоятельность суждений и умение постоять за себя, а если надо - и за других. Словом, Боря был «боец», но для нас особенно важно то, что он и в уличной компании «не потерялся», не поддался какому-то «руководящему» влиянию, а умудрялся в самых сложных ситуациях сохранять холодный ум и твердую решимость поступать именно так, как ему велят совесть и воспитание, а не так, как нравится кому-то, пусть даже это группа старших «авторитетных товарищей».

С Борей я познакомился, когда работал в поделочном цехе Крымского драмтеатра, куда он устроился столяром. Мы с ним как-то быстро сдружились, нашли общих знакомых и часто после работы, экономя средства (времена были бедовые), шли пешком каждый до своего района: Боря до автовокзала, а я дальше, до окраинного района города - до Марьина. Боря тогда много рассказывал о своей жизни. Например, о том, что уже с детства ему приходилось много драться, отстаивая ту правду, в которой он был воспитан, и он решил, со свойственными ему прагматичностью и упорством, в этом деле преуспеть.

Тогда-то в теории и на практике он изучил методику уличного боя, а дополнительно - «выставил» сам себе сокрушительный и мощный удар. Я как-то побывал у него дома, и он рассказал мне, как он это осуществил. В его комнате висела тяжелая «груша», и вот Боря, основательно разобравшись, как именно нужно исполнять техничный удар, стал его отрабатывать настойчиво день за днем, так что достиг в этом деле филигранной техники.

О Боре вообще можно много чего рассказать интересного, но сейчас я хочу привести один эпизод из его жизни, который имеет прямое отношение к теме влияния тех или иных дурных сообществ на нашу молодежь. А именно того самого разрушительного («великого и ужасного» АУЕ) Единого Арестантского Уклада…

Рецидивист, агитатор за Единый Арестантский Уклад, вдруг… расплакался

В общем, история такая. В начале 1990-х, когда нас окончательно поглотил «черный рынок» и все бросились зарабатывать на хлеб кто как умел, Боря устроился в какую-то контору по распространению приставок к телевизору, с помощью которых можно было принимать и смотреть большее количество каналов. Собственно, я в этом мало что соображаю, а сам Боря говорил, что вся эта деятельность называлась у них «ПАЛ/СЕКАМ». Он ездил с «дипломатом» по разным городам и рекламировал и продавал эти приставки. И вот он приезжает в какой-то захолустный городок, селится в дешевой гостинице и оказывается в одном номере с только что освободившимся прожженным зеком-рецидивистом. Тот на него «косится»: какой-то дохляк, «ботаник» с «дипломатиком»… А Боря в его дела особо не лезет, занимается своими. Уходит с утра, вечером приходит…

Но вот раз возвращается он в гостиницу, а этот мужик маленько поддал и решил Борю «поучить» жизни. Слово за слово, и стал он на него слегка «наезжать», что называется. То бишь рассказывать о том самом А.У.Е., Арестантском Едином Укладе и прощупывать, по правильным ли «понятиям» живет пацан. И вот Боря слушал, слушал его внимательно, а потом говорит: «Слышь, братан… ты мне глаза свои не вставляй!»

И Боря ему пространно и доходчиво объяснил, что, если тот полжизни провел на зоне, это не значит еще, что все остальные тоже должны жить как уголовники и соблюдать какие-то «воровские понятия». И как-то так убедительно Боря это всё рассказал (а он это умел), что рецидивист… расплакался. Это звучит невероятно, но, зная Борю, я ни на секунду не сомневаюсь, что именно так всё и было.

Думаю, Боря сумел донести до этого человека в общем-то простую мысль, что мировоззрение его на самом деле ущербно, а духовно-нравственное основание рассуждений - ничтожно. Возможно, этот человек понял вдруг, что действительно не может уже жить, мыслить, говорить просто, по-человечески… что разум его безнадежно испорчен извращенной тюремно-уголовной диалектикой… что он уже вряд ли сможет когда-нибудь измениться и приспособиться к жизни в нормальном обществе…

Словом, Боря сумел отстоять свою точку зрения, но во всей этой истории мне больше всего понравились именно эти его слова: «Не вставляй мне свои глаза!» И запомнилась эта внутренняя свобода и решимость стоять в своих убеждениях, лишь бы только ты по-настоящему был уверен, что стоишь не на песке, а на камне.

Священник Димитрий Шишкин - «Берегите зрение»
20.08.2020 - pravoslavie.ru/133403.html

«Саша Васильев»

Людям неверующим и нецерковным важно земное существование само по себе,
притом безбедное, в здоровье и безмятежии.
Но для Бога главную ценность представляет спасение души, ее благодатная вечная жизнь…

Можно написать целую серию рассказов о том, как безконечно, удивительно, трепетно любит Господь каждого человека! «Любит каждого больше чем всех!» - как точно кто-то заметил. И особенно это очевидно в судьбе людей, что называется, далеких от Церкви в начале своего пути или мучимых страстями, но ищущих Господа или даже не знавших Его, но имеющих в душе доброе, действительно благое расположение… Как тонко, с поистине материнской нежностью и отеческой бережностью Господь подводит этих людей к Церкви, к покаянию, к самому спасению. Эта дорога, этот путь - не досужие вымыслы экзальтированных «церковников», но доподлинная реальность, очевидная для всякого, кто с верою и вниманием вглядывается в жизнь и судьбы людей. И, главное, эта очевидность составляет неизреченную радость самих тех, кого она коснулась, кого провела через бури житейского моря и на ладонях Божией любви доставила в тихую гавань Небесного Царствия…

Год назад умер Санька… Саша Васильев, или даже так - Александр Юрьевич, как называли его почтительно друзья и соратники. Отмучался, отмаялся, отошел… Я лет десять с ним встречался иногда, делал какие-то заметки, записывал его рассказы, исповедовал его, причащал, просто общался… И долго после его кончины хотел хоть несколько строк о нем написать. Вот почему-то легло мне это на сердце и всё. Но я никак не мог собраться, всё не получалось, и вот в один из дней решился, сел и начал писать. Дописал до того момента, где нужно уточнить, когда Саня умер, и вдруг понял, что совершенно, даже приблизительно не помню, когда это случилось… И вот я заглянул в прежние записи и обомлел: оказалось, это тот самый день, когда я сел писать. Ровно год назад он умер. Тогда я оставил свою писанину, надел подрясник, епитрахиль и послужил по Саньке заупокойную литию. И думается мне, что такие совпадения - это и не совпадения вовсе.

Перестройщик Шеварднадзе закрыл харизматичного молодца

Человек действительно яркий и самобытный, харизматичный и непростой, человек, о котором можно снимать кино, Саша Васильев в начале 1980-х окончил Институт имени Патриса Лумумбы, быстро стал подниматься по карьерной лестнице и уже через несколько лет работал консультантом ЦК КПСС по Ближнему Востоку. Согласитесь, неплохое начало… Но дальше произошло вот что. Шла уже полным ходом перестройка, и Саша, человек, прямо скажем, не глупый, видя и понимая, что происходит в стране и к чему всё идет, написал «докладную записку» своему шефу - Эдуарду Амвросиевичу Шеварднадзе, бывшему тогда министром иностранных дел. Написал он эту докладную, отправил, а сам уехал в командировку.

И вот - возвращается через какое-то время, а его встречают в аэропорту неприметные люди в штатском. Улыбаются, жмут приветливо руку, а затем ловко так надевают какой-то мешок на голову, защелкивают наручники и усаживают в черную «Волгу». Потом Саню долго возили по Москве, водили какими-то этажами и коридорами и наконец - сняли наручники и колпак, лязгнули засовами и - Саша остался один. Как он описывал, это была небольшая, обитая чем-то мягким и однотонным комната, в которой постоянно горел приглушенный матовый свет. Окон не было. Была металлическая, прикрученная к полу кровать, унитаз с такой шириной отверстия, чтобы (по слову самого Саши) не мог утопиться. Ну и окошко на внутренней стороне двери, куда прилежно три раза в день подавали еду всё те же невзрачные и молчаливые люди. Ну вот, в общем, и всё. Довольно приличные, надо сказать, условия. Но только на первый взгляд. Да, здесь надо еще добавить, что с Сашей никто не разговаривал. То есть совсем. Ни звука, ни ползвука, какие бы вопросы он ни задавал, какие бы гневные филиппики ни произносил, как бы и о чем бы ни умолял. В ответ - тишина, мягкие тона успокаивающей обивки и ровный матовый свет…

О дальнейшем Саша рассказывал так: примерно через неделю он стал путаться во времени суток, а дальше и вовсе перестал понимать, сколько прошло дней, недель, месяцев… Иногда ему казалось, что он находится здесь уже несколько лет, но сколько именно - он понять не мог, как ни силился. Это было ужасно.

Внучка члена Политбюро КПСС вызволила Саню из уз - для важных дел

Спасло его то, что перед последней командировкой он начал встречаться с внучкой одного из членов Политбюро, и та после загадочного исчезновения Сани начала искать его, а потом и прямо «звонить во все колокола». Короче, Сашу выпустили через четыре месяца и отправили домой в Крым. Вот здесь, конечно, есть некая интрига, до конца так и не проясненная, потому что по возвращении Саша вдруг и сразу занялся серьезным бизнесом, так что одно время входил в пятерку богатейших людей Крыма.

Недавно я беседовал с одним из его соратников того времени (о нем еще речь впереди), и он рассказал, что Саша тогда «для удобства» жил в номере люкс лучшей гостиницы города, а в номере у него в «обиходном порядке» громоздились полиэтиленовые мешки для строительного мусора, набитые деньгами, и это, по слову соратника, была только «чистая прибыль». Позже от других людей я узнал, что Саша, что называется, «крутил партийные деньги», из чего можно заключить, что над ним стояли и «старшие товарищи», которые ему это ответственное дело доверили. Впрочем, деньги не залеживались в мешках, а, как правило, в тот же день отправлялись дальше в загадочное свое и удивительное, конечно, путешествие… Сейчас подумалось… Вот бы описать жизненный путь какой-нибудь сторублевки. От начала и до конца. Прелюбопытная, согласитесь, получилась бы история, хоть и безрадостная, возможно…

Ну да возвратимся к Саше. При его внешности увальня и сибарита он был парень рисковый и смелый… Вот это меня всегда изумляло: как это в 1990-е люди не боялись проворачивать такие дела… Даже не в нравственном смысле, а в прямом, физическом. Времена-то были, прямо скажем, бедовые. Я этот вопрос самому Саше как-то не успел задать и вот - спросил у его соратника. Он усмехнулся и пересказал мне слова самого Саши по этому поводу (видимо, не я один такими вопросами задавался). Так вот, Саша сказал, что он каждый свой новый день проживал как последний, внутренне со всей серьезностью предполагая и настраиваясь, что до завтрашнего дня не доживет. И - вот удивительно - благодаря такому странному настрою, как он говорил впоследствии, «бояться ему было некогда». Впрочем, Саша не был бандитом, а, как говорили тогда, «жирным коммерсом», но не настолько простым, чтобы его можно было взять и развести, как «сладкого лоха». Да и одно то, что он дожил до наших времен, говорит о том, что с головой он, что называется, дружил неплохо.

Шутейные рассказы «раскаявшегося разбойника»

А еще он вынужден был так или иначе общаться с бандитами разного уровня и рассказывал об этих встречах веселые - вот ведь парадокс - истории. Но здесь нужно небольшое пояснение. С чего эти рассказы начались… Я тогда еще не публиковался, но очень хотел писать и вот буквально «вымучил», выродил с неимоверным трудом небольшую повестушку о «раскаявшемся разбойнике». Время и место действия соответствовали нашим крымским реалиям «лихих девяностых». Здесь надо сказать, что я хоть и был невольным наблюдателем всех ужасов того времени, но, как простой обыватель, реальную жизнь криминального мира, конечно, не знал. И вот я принес эту свою повестушку на суд Саньке. Через неделю зашел с некоторым волнением. Санька меня принял с живым участием и похвалил очень своеобразно. «Хороший слог, - сказал он, - кое-что мне понравилось, но в общем - фигня какая-то. Я вообще ничего не понял. То есть всё было не так: проще и страшнее… - он помолчал немого. - Но и смешного много было, вот ведь в чем дело… Вот послушай…» И он начал мне рассказывать свои «потешные» истории.

Выручил новопоставленного вора в аэропорту

В Крыму в начале 1990-х не было своего «вора в законе», - рассказывал Саня, - но вот в конце концов на эту должность «поставили» Юру Иванова. А с Юрой Саша тогда уже был добрым приятелем. Познакомились они так. У Саши была кличка Жирный. И вот он занимается своими делами, а бандюки к нему присматриваются и не могут понять, что это за коммерс такой «жирный» (отсюда и кличка): гуляет себе, ничего не боится. Решили «прощупать». И вот люди Юры Иванова избили жестоко Сашиного то ли сотрудника, то ли охранника. Саша в ответ организовал показательное унижение лучшего Юриного бойца - того сбросили с моста в Салгир (я так понял, что не смертельно - это самая длинная река Крыма, которая протекает в центре Симферополя, но далеко не полноводная). Тогда Юра сам «набил стрелку», и за час общения с Саней они сделались чуть ли не закадычными дружками…

Но я продолжу историю. Итак, перед возвращением домой после «поставления в вора» Юра звонит Саше и просит, чтобы он обязательно приехал его встречать в аэропорт. Зачем - непонятно, но друзьям нельзя отказывать, и Саня поехал. И вот «картина маслом»: Юра спускается по трапу, его встречает крымская братва в лице самых влиятельных ее представителей, и тут происходит нечто совершенно непонятное. От Юры ждут, что он что-нибудь скажет «авторитетное», а он - тыр, пыр… мнется, чего-то мямлит и с невыразимой тоской взирает на Саню: мол, выручай, помогай, братишка… А Саня сам понять ничего не может… Догадался только, что нужно как-то красиво разрулить всю эту странную ситуацию, что он и сделал со свойственной ему деликатностью.

В последствии выяснилось, что воры, которые «поставляли Юру» на Крымскую вотчину, запретили ему… ругаться матом… Да. Вот так-то, представьте себе. Хотите верьте, хотите нет, но думаю, что это правда. А Юра на мате, что называется, и не ругался даже, а разговаривал… вот и представьте себе его муку, когда нужно что-то объяснять без привычных, скажем так, лексических оборотов. Вот Юра и позвал Саню в качестве переводчика с блатного базара на «русский литературный».

Побратался с вором

Другая история. Как-то в порыве братских чувств, под водочку Юра изъявил желание обменяться с Саней крестами. Ну, Саша снимает свой алюминиевый крест (а в Саше, надо сказать, странным образом начисто отсутствовало стремление к роскоши; и даже к бизнесу, я думаю, он в значительной степени относился как к своеобразной интеллектуальной игре, головоломке). Так вот, Саня снимает свой алюминиевый крестик на бечевке, а в ответ расчувствовавшийся Юра водружает на Сашину выю солидную «рыжую» цепь весом граммов 150, а на ней - какой-то невероятных размеров крест с изумрудами, по меткому выражению Саши, «как у Рюриковичей». Побратались, значит…

Два вагона рыбы

Основным коммерческим интересом Саши тогда были предприятия «Керчьрыбпром» и «Югрыбпоиск». И вот звонит как-то Саше расстроенный директор этих предприятий и сообщает, что его «кинули» узбекские поставщики белой жести (для консервных банок). Деньги переведены, а жести нет. Заводы встали. Саша встретился с Юрой и попросил помочь. Юра спрашивает:
- А чьи заводы. Кто хозяин?
- Да Анатолий Иванович… Луценко, - отвечает Саша.
- А что, он нормальный пацан?..
Саша рассказывал потом: «Я стою и прикидываю: член КПСС, депутат, лауреат Государственной премии, орденоносец… Как сказать: нормальный он пацан или нет? Сказал что “нормальный”».
- Ну, тогда попробуем решить, - ответил Юра. И тут же по рации (тогда еще «мобилок» не было) стал звонить одному авторитету, тот другому, тот третьему… Буквально через день 40 вагонов с жестью отправились к месту назначения.
Когда дело было окончательно улажено, Саша спрашивает:
- Юра, что мы тебе должны?
- А кто там начальник этого «Керчьрыбпрома»? - спрашивает, морщась и припоминая, Юра.
- Луценко… я же рассказывал.
- Да я забыл уже… Так он, как… нормальный пацан?
- Ну нормальный же…
- Тогда ничего не должны.
Когда Саня сообщил Луценко об этом, тот на радостях подарил ему два вагона рыбы. И опять Юра от своей «доли» отказался, а Саня прилично на этом деле заработал.

Вор типа не знал, кто в Крыму главный от властей

Еще одна история. Верховную власть в Крыму тогда возглавлял ныне покойный Николай Васильевич Багров. И вот по каким-то имущественным делам и интересам он пересекся с бандитами. И нужно было как-то эти дела решать, так что он обратился с «приватной» просьбой к Саше как к человеку, более-менее «вменяемому».
- Слушай, Саня, я слышал ты с этим… с Юрой Ивановым знаком. Нельзя ли с ним как-нибудь встретиться? Ну, скажем, в четверг, часа в три у меня будет время свободное.
Саша пообещал посодействовать. И вот - встречается с Юрой и говорит ему:
- Слышь, Юра, там Багров хочет с тобой встретиться.
- А кто это такой? - спрашивает Юра. (Веришь, - изумлялся Саня, - он даже не слышал о нем ничего.)
- Ну, это… как бы сказать… председатель Верховного Совета Крыма. В четверг, часа в три тебя устроит?
Тут Юра с самым серьезным видом достает пухлый, потрепанный ежедневник, исписанный мелким почерком, морщась, листает его, приговаривая: «Так… в четверг… в четверг…» - и вдруг выдает:
- Нет, Саня, в четверг никак не могу, не получится.
- Ну, может в пятницу?
Опять листает.
- Нет, Саня, и в пятницу тоже никак. Извини, братан… Сейчас весь Крым на мне, так что - никак.
И руками развел.
Саша смеялся от души.

Экзекуция почвенника над «свидетелями Иеговы»

Долгое время он был хоть и не церковным человеком, но считал себя истинным православным и даже патриотом и почвенником. И вот как-то он «вытянул» крупную сумму из банка, подконтрольного влиятельной преступной группировке, потом из другого банка, подконтрольного другой группировке… В конце концов все деньги он вложил в банк, подконтрольный спецслужбам, откуда бандитам деньги достать было, мягко говоря, непросто. Словом, Санька сильно огорчил нескольких криминальных авторитетов, и в жизни его начались серьезные проблемы. В Саню стреляли, и, кажется, даже не раз, но как-то так удачно, что всё обошлось… Вообще был трудный период всевозможных «разборок» и «терок», от которых он оказался на грани, скажем так, нервного срыва.

И вот однажды в тревожном ожидании очередных «посетителей» Саня сидит у себя в офисе. Подъезжает машина, выходят два парня, просят аудиенции. Саня дает добро. Парни заходят, начинают что-то рассказывать, а Саня на них смотрит и не может понять, о чем они говорят, что им надо… Наконец до него доходит, что это «свидетели Иеговы» пришли наставить его на «путь истинный». Тогда он вызвал по телефону личного врача, охранников, попросил принести розги, запереть дверь и, как истинный «патриот и почвенник»… Словом, этих парней он от всей души и собственноручно высек. Потом сказал с отеческой заботой несколько слов об истинной вере, патриотизме и добрых путях жизни и - отпустил с миром.
- И знаешь, - завершил он свой рассказ, - так мне хорошо стало на душе после этой экзекуции, так умилительно и светло до слез, что я ребятам этим, честное слово, до сих пор благодарен. Таким я к ним после порки этой проникся сочувствием и любовью, что просто не описать! Точно камень с души свалился…

Подставил убогого под раздачу

Когда для Саньки наступили самые тревожные и критические дни, он в юридических документах вместо своего домашнего адреса стал вписывать адрес семьи, в которой жил толстый, добродушный и умственно отсталый парень лет тридцати - Коля. Колю этого все знали во дворе, он играл с семилетними детьми в «войнушку» и прятки, гонял мяч, строил «халабуды» (укрытия) - словом, был сущее дитя по разуму. И вот Саша в каких-то документах «для перестраховки» стал указывать этого Колю, причем с упоминанием фамилии и отчества, чуть ли не как главного «бенефициара». Этическая и нравственная допустимость такой подмены, конечно, сомнительна, но что поделаешь. Так было. И вот наступил момент, когда «пацаны» приехали выдернуть Саню на какую-то серьезную разборку. То есть они приехали по наводке и по указанному адресу, не зная Саню лично, с указанной фамилией и именем-отчеством. Поднимаются по лестнице, звонят в дверь, выходит мама Коляни. Хлопцы говорят ей:
- А можно Николая Петровича на минуту?
- Колю? - удивляется мама. - Можно, конечно, - и кричит куда-то в комнату:
- Коля, подойди на минутку, к тебе ребята пришли.
И вот, постукивая футбольным мячом об пол, выходит в коридор веселый, улыбающийся Коляня и с сияющей улыбкой выдает:
- Ну что, пацаны, пойдемте в «попеля» поиграем?..
Говорят, у братвы чуть пупки не развязались от смеха, и они ушли, никого не тронув, а для Сани вся эта история удивительным образом разрешилась благополучно, и, кажется, сам «авторитет», посылавший братву на «разборку», потом рассказывал Саньке эту неожиданно примирившую всех историю.

«Крестный отец» начинающего автора

В начале 2000-х Саша вдруг резко «завязал» с бизнесом, а как я понял по косвенным признакам, попросту отдал всё или почти всё. Наверное, всё-таки настал тот момент критический, когда вопрос ставится именно так: кошелек или жизнь? Саня вполне резонно выбрал второе. Но что-то, как я думаю, он всё же оставил себе «про запас», потому что жил он хоть и скромно, но не нищенски. Ничем особенно заметным и прибыльным он не занимался уже, сидел дома, много читал, выбирался иногда в город, основал какое-то «Таврическое информационное агентство», но это больше было похоже на фикцию, видимость деятельности… Вот в это время я с ним и познакомился. Мы с Сашей были соседями, то есть наша квартира была расположена прямо над его. Но во времена его бурной деятельности мы с ним практически не общались, а подружились только когда он уже отошел от дел.

Саша был коротко знаком с главным редактором нашего крымского литературного журнала «Брега Тавриды», и кто-то мне посоветовал показать Саше свои рассказы. И вот он почитал мою писанину, сказал, что в общем ему понравилось, и предложил посодействовать в издании. Через несколько месяцев эти мои первые рассказы были напечатаны, и это была первая публикация в моей жизни, не считая несколько разрозненных заметок в разных местных газетах. Так что можно сказать, что Саня стал моим «крестным отцом» в публицистике.

Санька исповедовался как дитя и со слезами

Я впервые зашел к нему, уже будучи диаконом, но не по церковным делам, а, как я уже сказал, по «писательским». Потом зашел еще раз, еще… и стал захаживать изредка, так что я уже и священником стал, и вот неожиданно для меня Санька однажды попросил об исповеди…

И когда я прямо, без обиняков стал говорить о душе, о спасении, Санька, этот высоколобый интеллектуал, вечно ерничавший и саркастически настроенный, вдруг вспомнил о детстве, о бабушкиной теплой руке, приведшей в храм, и - заплакал самыми чистыми и простыми слезами. Вот ведь как… Сколько я уже перевидал в своей жизни таких случаев, когда самое простое и обыденное, но связанное с духовной, церковной жизнью оказывается и самым важным, неотменимо, запредельно важным. Санька исповедовался как дитя. И это было в самом деле нечто обескураживающее, неожиданное, хоть мы и общались с ним до этого и беседовали на разные «сложные» темы. Но тут вся сложность просто осыпалась как шелуха, и осталась благословенная простота Боголюбовой души.… И «Александр Юрьевич», бывалый и умный мужик, в прямом смысле ворочавший миллионами, в мгновение ока превратился в Сашку, которого, как я думаю, знает и любит Бог и которого мне тоже удалось краем сердца увидеть, чтобы уже никогда не забыть…

Небольшой рубец под сердцем от ритуального укола «масонской шпагой»

Вообще дорога к храму у Саньки была непростой. Как вы уже догадались, «классический» период бабушкиного водительства сменился временем охлаждения, удаления от Церкви, интеллектуальных и философских мытарств, мистицизма, разочарований, «базаровских» настроений и уж потом - постепенного и неуклонного возвращения к Православию. Санька рассказывал, к вящему моему изумлению, о широком влиянии масонства на партийную верхушку в «безбожном» Советском Союзе в период «кондового» социализма. По слову Саньки, многие партийные бонзы, о которых мы и подумать бы ничего подобного не могли, - состояли в масонских ложах. Больше того - и Санька сам успел попасть под их влияние и даже принять какую-то степень посвящения. Он даже показывал мне небольшой рубец под сердцем от ритуального укола «масонской шпагой», когда его посвящали в рыцари ордена. Это кажется невероятным и похоже на байки, но всё-таки, зная немного Саню, я могу с большой долей вероятности предполагать, что это как раз никакие не байки, а та самая «иная реальность», которая по попущению Божию управляет падшим миром, впрочем, по нашим же грехам и вследствие повреждения нашей свободной воли…

Стал спиваться, получил диабет, ему отняли ноги

Итак, отойдя от дел, что называется, «поделившись активами» и будучи «оставлен в покое», Санька, может быть отчасти от вынужденного безделья (он уже был не в том возрасте, когда всё «начинают сначала»), стал систематически выпивать. Он и раньше не был трезвенником, но необходимость постоянно быть «на чеку» и решать множество сложнейших вопросов не позволяла ему расслабляться. А теперь… Он не валялся под забором, держал себя в руках, но уверенно проторил дорожку к ближайшей корчме и проводил там немалое время, возвращаясь домой той особенной, не слишком твердой, но исполненной достоинства походкой, которая выдает людей солидных, не желающих терять свое «реноме», но поднаторевших в питейных делах. Мне сейчас даже подумалось, что это была едва ли не единственная ситуация, когда Санька действительно старался выглядеть «солидно».

Мама Саши, с которой он жил тогда, горевала, сетовала и даже плакала по этому поводу, потому что эти хождения приобрели уже систематический и разрушительный характер. Никакие уговоры на Саньку не действовали. И так продолжалось до тех пор, пока не вмешался Господь, попускающий иногда случаться с нами очевидному злу во избавление от зла большего. Итак, у Саньки обнаружился и стремительно стал развиваться диабет. Ходить в «Ивушку» ему становилось всё труднее, а вскоре стало и совсем невозможно. Санька досадовал, сердился, просил приятелей принести ему домой спиртное. Но всё-таки это «употребление» уже не могло быть таким же систематическим и обильным, как раньше. А дальше здоровье Саньки стало так стремительно и радикально ухудшаться, что уже ни о каких «удовольствиях» говорить не приходилось. У Саньки стали чернеть ноги, и, как это, увы, случается в самых тяжелых случаях с диабетом, ему, во избежание гибели от гангрены, отрезали сначала одну ногу, а потом и другую… По Сашиной просьбе я исповедовал, особоровал и причастил его перед первой операцией, а потом перед второй… А потом уже - в последний раз перед смертью.

Неизреченное, неземное умиротворение и покой перед смертью

Эта последняя встреча с ним была и трогательной, и драматичной. Санька уже был на грани смерти. Съехались родственники и, что называется, «с часу на час» ждали кончины. Его мама позвонила и попросила меня приехать, потому что Санька при одном из последних проблесков сознания ее об этом попросил. И я приехал… Страдал он ужасно, кричал от боли по ночам так, что было слышно соседям. С первого взгляда было ясно, что Санька отходит, так что даже непонятно было, смогу ли я его причастить. Но всякий священник скажет, что вот это «возможно - невозможно» - понятие очень тонкое и зыбкое и, несомненно, тесно связанное с духовной жизнью самого человека. Потому что бывает так, что человек, бывший до минуты приезда священника вроде бы во вполне адекватном состоянии, вдруг впадает в кому, и, когда Святые Дары уже заготовлены, его приходится с крайними переживаниями и напряженными молитвами в прямом смысле «вытаскивать с того света», потому что безсознательного человека причащать невозможно. Но бывает и иначе: человек, о котором родственники заявляют, что он безнадежен и без сознания, - вдруг при появлении священника со Святыми Дарами подает явные и более того - покаянные, сокрушенные, осознанные, хоть и слабые, но вполне достаточные для исповеди и причащения признаки жизни и, приобщившись Святых Таин, с миром отходит в вечность. И то, и другое на моей памяти бывало не раз.

Вот так и с Саней. Приехав, я с тревогой, но и с надеждой вглядывался в него - едва подававшего признаки жизни, стонавшего от боли, но уже не могущего говорить… Вглядывался и пытался понять, что можно для него сделать. К счастью, стало понятно, что он слышит и как-то знаками, слабым пожиманием руки, движением век может выражать свое согласие (или несогласие) со словами священника, то есть еще вполне может проявлять свою волю. Воздохнув из глубины души, с крепкой надеждой на Божию милость я приступил к чтению молитв перед исповедью… Потом я задавал Саньке последние в его земной жизни важнейшие вопросы, и он уже откуда-то почти из иного мира изможденным полумычанием давал, как мог, свои добрые, покаянные ответы и даже заплакал в какой-то момент… Потом я его особоровал, но перед самым причащением случилось нечто невероятное и приведшее в ужас прежде всего родственников, да и меня тоже, надо сказать. А именно: когда я уже с Чашей в руке и лжицей наизготовку стал читать последние молитвы перед причастием, обратившись лицом к Саше, - его вдруг начало со страшной силой «крутить», причем в прямом смысле. Саня стал выгибаться всем телом, рычать, отворачиваться, сжимать со страшным скрипом зубы…

Словом, причастить Саньку, казалось, не представлялось никакой возможности. Но я-то знал, как Саша искренне каялся, искренне стремился к Богу в последние годы и месяцы своей жизни, любил Его и проявлял эту свою любовь и добрую волю сознательно… И эту реальность, я знал, отменить не властна никакая злая сила. В надежде на милость Божию я попросил родственников усиленно молиться и сам стал молиться с крайней болью и упованием, и вот - даже не знаю, как это объяснить, - на лице Сани, искаженном мукой, отразилась отчаянная борьба с тем, кто, вопреки воле человека, пытался сейчас окончательно овладеть его душой, чтобы не допустить до спасительного приобщения Святых Таин. Санька буквально с нечеловеческими усилиями пробивался к нам с «того света», пробивался на встречу с Богом, и это было очевидно… Несколько тягчайших, мучительных минут продолжалась эта борьба, но вот в какой-то момент Саша открыл ничего уже не видящие глаза, с крайним и по-видимому сознательным усилием разлепил свои ссохшиеся губы и даже попытался приподняться навстречу Святым Дарам. Я тут же его причастил, он проглотил частичку. Я дал ему запить святой водой, и неизреченное, неземное умиротворение и покой отобразились у него на лице. Он полусидел на подушках, расслабленный уже, благостный, поддерживаемый родственниками, смотрел в пространство невидящими глазами и вдруг в последнем, крайнем усилии протянул свою иссохшую от болезни руку и стал что-то искать. Родственники не могли понять, что именно ему нужно, но я понял сразу. Я протянул ему свою руку, и он нащупал, пожал ее с последней, прощальной благодарностью, которой я никогда не забуду. В этот же день, 11 января 2015 года, Саша умер.

Крымский Топловский монастырь записал в «вечный помянник»

На отпевании он лежал умиротворенный, спокойный, с той самой особенной и светлой улыбкой примирения с Богом, собственной совестью и ближними, которая умягчает сердце всякого верующего человека. После отпевания ко мне подошел бывший соратник Саши (тот самый, о котором я говорил вначале) - относительно еще молодой, деловитый человек - и попросил, чтобы мы на днях съездили с ним «в память об Александре Юрьевиче» в Топловский монастырь. Я согласился без лишних расспросов, и действительно, через несколько дней Константин, так звали этого человека, заехал за мной, и мы поехали в Топловский монастырь. По дороге Константин рассказал мне небольшую историю.

В конце 1980-х годов, когда монастырь только еще начинал возрождаться из руин, Санька (тогда уже вернувшийся в Крым) пожертвовал на возрождение святыни 200 тысяч рублей. И это советскими еще деньгами, когда новенькая «Волга» стоила 10 тысяч… И я тоже вспомнил, что Санька упоминал как-то вскользь, что сотрудничал с владыкой Василием и помогал немного епархии… «Помогал немного»… Вот что это означало, как оказалось. У Константина на руках оказалось благодарственное письмо от владыки Василия, обращенное лично к «Александру Юрьевичу» за то самое пожертвование.

И вот Константин хотел попросить настоятельницу монастыря матушку Параскеву об «увековечении памяти» Саши Васильева. Но Константин (человек умный и образованный) не совсем хорошо разбирался в тонкостях церковных отношений, и мне пришлось объяснить, что его желание (вполне искреннее и благородное) не вполне согласуется с монашеской этикой и традицией. То есть я пытался объяснить, что если начать как-то по светским понятиям «увековечивать память» всех ктиторов, спонсоров, жертвователей и благоукрасителей монастыря только за последнюю четверть века, то нужно будет создавать в монастыре целый мемориальный комплекс. А это, конечно, смешно и, главное, совсем не нужно, потому что самое лучшее, что мы можем сделать сейчас для Саши, - это попросить матушку Параскеву вписать его имя на «вечное поминовение». Константин еще сомневался, но, в общем, был со мной согласен. Мы приехали в монастырь, зашли в храм, помолились, поставили свечки и пошли искать матушку игумению. Пришлось ее немного подождать, и вот, когда она вышла из сестринского корпуса, Константин подошел и изложил суть дела. Как и следовало ожидать, матушка коротко и по существу объяснила всё то, о чем говорил и я, приняла для музея благодарственную грамоту и, главное, пообещала, что имя Александра будет записано в «вечный помянник» монастыря.

Вот так и поминается теперь по неизреченной милости Божией на каждой Литургии в Крымском монастыре святой Параскевы имя раба Божиего Александра - еще одного русского человека с непростой, но по неизреченной милости и любви Господней - благословенной судьбой. Да упокоит Господь его душу в обителях праведных!

Священник Димитрий Шишкин - «Саша Васильев»
01.03.2016 - pravoslavie.ru/91006.html

«Доброе единодушие»

Духовное единомыслие и единодушие -
сохранялось и расцветало тогда в церковной жизни…

В интернете распространилась народная забава: делать приписки, придающие фотографиям или картинам совершенно иной по сравнению с первоначальным смысл. Вот и мне попалась такая картина, где изображен обычный городской двор зимой, а во дворе - множество людей, вышедших из домов и с бодрым весельем занимающихся разными своими делами. Картина 1964 года называется «Наш двор», автор Игорь Александрович Попов. Но под картиной кто-то поставил ироничную подпись: «Отключили интернет. Холст, масло». И я подумал: а ведь и правда, так было, и мы еще недавно жили какой-то иной, «настоящей» жизнью, имеющей самые разные проявления, но единой в своем основании и истоках. И это проявление доброй «стихийной силы» единодушия особенно заметно сейчас, на фоне массового взаимного отчуждения и ухода с головой в «индивидуально-виртуальную реальность».

Жизнь улиц и дворов в советское время - было единство!

Современному поколению может быть даже трудно представить, что было время не казенного, а действительного единства, воодушевления массового, имеющего, конечно, разные причины и проявления, но интересного само по себе, как явление. О войне и труде не будем сейчас говорить, здесь можно сослаться на «админресурс» и «обязаловку», хоть это, конечно, несправедливо и много было и в труде, и в ратном подвиге подлинного воодушевления, и искреннего самоотречения, и самопожертвования. Но кроме труда и войны было немало примеров, когда единство, общность действительно носили стихийный и спонтанный характер, свидетельствующий о том, что в самих людях было это стремление к единству, которое проявлялось в самых разных областях жизни.

И одним из ярких проявлений такого «стихийного» объединения была жизнь дворов, особенно коммунальных. Я до десяти лет жил в таком дворе и помню все его плюсы и минусы. Ну о минусах как-нибудь в другой раз, а о плюсах вот что хочу сказать. Была общность и у нас, детворы, которой по домам, в общем, заниматься было нечем, кроме уроков и необходимой домашней работы, и потому мы сутками пропадали во дворе, участвуя во множестве подвижных игр или придумывая свои. Но и у взрослых была эта общность. Радость и горе переживались сообща, свадьбы, поминки справляли всем двором: составляли из множества столов один длинный, приносили каждый что-то от своих нехитрых щедрот и скидывались на потребу. Еще, помню, мы устраивали иногда концерты. Готовили какие-то «номера», зазывали всех в назначенный час и вот - собирались со всех сторон двора, конечно, в основном бабушки и мамы, но и мужички стояли в сторонке, посмеивались и помогали, если что надо было приготовить из «реквизита». Концерты эти, конечно, были примитивными и наивными, но наши благодарные слушатели поощряли нас одобрительными аплодисментами и положительными отзывами. А мы и счастливы были…

Да и во дворах хрущевских пятиэтажек еще сохранялся отчасти этот дух общности. Точно как изображено на картине Игоря Попова. Кто-то здесь развешивал белье, детишки играли на площадке, неизменные бабушки на скамейках за ними присматривали, мужики «забивали козла», обсуждая политику, кто-то чинил машину у всех на виду, при непременном участии советников, ну и так далее. Но главное, что во всем этом разнообразии билась одна, общая жизнь. Или вот еще замечательная примета, теперь уже почти исчезнувшая. Обычный двор пятиэтажки - и вдруг из какого-нибудь окна доносится игра на гармошке, и разливается на всю округу застольное хоровое пение. И всем понятно - в семье праздник, и я не помню, чтобы кто-то вызывал наряд милиции и просил утихомирить баламутов, потому что те «ущемляют его права». Еще примета - народные импровизированные гуляния зимой, катания с горок, а летом - купание в городских прудах и даже фонтанах. Добрая простота непосредственности. И этого теперь нет или совсем мало…

Все становились одной семьей, весь район. Стихийные зимние гуляния

Я вспоминаю, как была устроена жизнь в провинциальном городе того времени. В 1980-м году мы с семьей переехали в новый (относительно прежнего места жительства) микрорайон Симферополя, так называемый «студгородок», где уже было несколько пятиэтажных общежитий крымского университета, а также строились в ту пору еще диковинные «девятиэтажки». Внизу, в долине, у нас проходила ялтинская трасса, а от нее довольно круто поднимались в гору до самых известняковых скал несколько длинных улиц. Одна из них - улица Рылеева - была особенно крутой и длинной и, проходя мимо школы и студенческих общежитий, тянулась дальше вдоль пятиэтажек, построенных в 1970-х, забиралась выше - к частному сектору.

Так вот, когда на пару недель устанавливалась минусовая температура и снег залеживался дольше обычного, происходило нечто труднообъяснимое с точки зрения современной организации общественной жизни. А именно, эта длинная улица превращалась в горку для катания и место массовых гуляний. Это удивительно. Потому что по факту это была проезжая улица, но никто по ней уже в это время не ездил, кроме как на санках и даже на лыжах. Причем это были не чудаки какие-то отдельные, а буквально весь район: как только вечерело и загорались огни фонарей вдоль этой улицы все от мала до велика выбирались на эту горку. Отовсюду доносился смех, визг, возгласы, царило всеобщее и бойкое оживление… И все катались. Дети на маленьких санках, взрослые - на взрослых. Именно так, вы не ослышались. Ребята и мужики специально сваривали в гаражах и мастерили себе такие большие санки, и даже я помню двухместные и трехместные сани в кустарном исполнении, на которых можно было кататься. По тротуару, который предусмотрительно какие-то энтузиасты посыпали печной золой, люди поднимались нескончаемой вереницей на самый верх этой самой улицы, где был такой Т-образный перекресток и небольшая площадка. На ней толпился народ, пристраиваясь друг за другом, чтобы спуститься с ветерком с этой длинной горки. И вот, кто на чем - кто на санках, кто на санях, кто на лыжах - все скатывались по этой горке, объединенные радостным возбуждением и весельем… В иные вечера даже тесно становилось на этой горке, и мы, детвора, уходили на соседние улицы, где тоже по образцу первой устраивались такие же горки, но поскромнее. Все как будто становились одной семьей. Удивительно! Эти стихийные ежевечерние гуляния продолжались, как я уже сказал, все то недолгое время, пока лежал крымский снег, а потом естественным образом прекращались до следующего года. И так продолжалось несколько лет. Где-то в середине 1980-х эти гуляния так же внезапно и необъяснимо, как начались, прекратились и больше уже не возобновлялись. А сейчас уже и представить себе что-то подобное сложно.

Жили одной большой семьей - «шкурных» индивидуалистов презирали

Словом, жизнь была в значительно большей степени, чем сейчас, реальная, наполненная естественной простотой и единодушием. И возникает вопрос: из чего же рождалось это единство? А ответ очевиден: из единства общего опыта. И во многом, как мне кажется, это был послевоенный опыт совместно перенесенных страданий, который объединял людей без лишних слов и манифестов, по инерции распространяясь на их детей и внуков. Этому много можно найти подтверждений в рассказах представителей старшего поколения. В рассказах о том, как в селах после войны не запирали двери в хатах и не знали, что такое замки, как заборы были лишь условным обозначением границ участков, а не «стоп-сигналом» для приходящего. Как все считали и чувствовали себя одной большой семьей, где все ответственны друг за друга и нет «чужих детей», «посторонних» тревог и радостей. Конечно, были проявления крайнего, «шкурного» индивидуализма, скажем так, но примечательно и общее, несколько презрительное отношение к таким людям, и старшее поколение не даст мне соврать. Ведь слова «куркуль», «хапуга», «рвач» - это слова из лексикона того времени.

Сейчас такого отношения к наживе, накопительству нет, а жаль. Я не говорю о прибытке и достатке, о честном предпринимательстве, нет, но о самой жажде накопительства и ненасытного потребления, которая, конечно, постыдна, а никак не достохвальна, и об этом было ясное понятие в недавние времена «общей скудости». Да, мы жили в большинстве своем бедно и трудно, но дружно, хоть и не осознавали этого вполне. А осознали, когда утратили, растеряли то лучшее, что у нас было, и лихо обрядились в «нового человека», циничного потребителя, на все лады насмехающегося над своим Отечеством.

Меня потрясли как-то слова Иосифа Бродского, которого спросили, что его больше всего поражает в новой России? Он сказал следующее: «В XX-м веке русскому человеку выпало такое, что не выпадало ни одному народу, населяющему северную часть Евразии. Мы увидели буквально голую основу жизни. Нас раздели и разули - и выставили на колоссальный экзистенциальный холод. И я думаю, что результатом этого не должна быть ирония. Результатом этого должно быть взаимное сострадание, и этого я не вижу ни в политической жизни, ни в культуре, что особенно горько потому, что главным персонажем в культуре становится не человек сострадающий, а человек остроумный и издевающийся» [Иосиф Бродский. Возвращение. Беседы с поэтом Евгением Рейном - youtu.be/KwPrfr8PriE ].

Новое злое единство на почве сарказма и недовольства рушит Русский мир

И вот одним из мощных проводников этой идеи саркастического обособления и безконечного ерничанья стал как раз интернет. Больше того, «интернет-пространство» стало полем влияния сил, стремящихся объединить людей на «новой», разрушительной платформе сарказма и недовольства, переходящего в озлобленность и агрессию. И посредством этого злого единства достичь разрушения иного по отношению к Западному, - Русского мира. А остальных, не готовых к активному противостоянию, «чтобы не мешали» - оболванить и увлечь всякой безсмысленной ерундой, дешевыми побрякушками. И в этом еще одна опасность «онлайн-существования» - раздробление общего на атомы, каждый из которых носится со своей пестрой, но безсодержательной «вселенной», как дурак с писаной торбой.

Это серьезные вызовы. И, кажется, нам всем надо пережить эту «болезнь роста», связанную с технологической революцией последней четверти века. Понять, что новые технологии таят в себе как новые возможности, от которых отказываться глупо, так и опасности, о которых надо знать, предупреждать и учить противодействию им. Информационные технологии должны стать в наших руках орудием благого созидания, а не разрушения, инструментом доброго единения, а не энтропии и разложения.

Тем более что мы уже переживали этот горький опыт и знаем, что это такое. Я имею в виду ужасное разобщение 1990-х годов, когда рухнула разом идеология, сделалось рыхлым государство, и иссякла общая энергия жизни. Каждый выживал сам по себе, как мог. Помогали, конечно, близкие и родные друг другу, но в целом проявление общности в это время приобрело черты, скажем так, горькие и тягостные. С одной стороны, олигархическая прослойка «избранных», бандитизм, а с другой стороны - очереди за продуктами, спонтанное единение всевозможных «добытчиков пропитания», забастовки рабочих, шахтеров, учителей и врачей, но тут же и появление различных группировок националистической, оккультной и прочей «деструктивной» направленности. Словом, появилось множество примеров единения откровенно злого, озлобленного или смутного. Но вот доброе единодушие и единомыслие как-то поиссякло в гражданской, скажем так, жизни.

Духовное единомыслие и единодушие - в расцвете церковной жизни

Зато Церковь - этот ярчайших пример духовного единомыслия и единодушия - именно в это время стала расти и множиться. Вероятно, потому что многие почувствовали пустоту, которую заполнить больше было нечем. И во многом благодаря Церкви в последние годы мы с отрадой отмечаем возрождение общности на добрых началах духовного и нравственного единения и единодушия, в основании которого лежит идея любви к своему Отечеству, к России, вера в ее добрый потенциал и возможность развития. Не думаю, что все люди, воодушевленные эти новым подъемом, глубоко и сознательно православные верующие, но дух, лежащий в основании этого единства, - несомненно, дух православный. Так что о тех, кто принимает этот дух и готов в согласии с ним работать и созидать добрую жизнь, можно сказать словами Спасителя: «Кто не против вас, тот за вас» (Лк.9.50).

Многие люди вполне уже убедились в растлевающем действии той «новой» силы, которая стала заполнять нашу жизнь, вливаясь в нее со всех сторон после открытия внешних границ. И люди, устав от развала и хаоса вседозволенности, стали все более, по-доброму, ополчаться против действия этих сил, помня и чувствуя, что у нас есть особенное основание для единства и единение, непохожее на все, что нам предлагают вливающиеся со всех сторон и влияющие на нашу жизнь иные «духи», чуждые нам. И слава Богу, что это осмысление, это противление злу добром начинает осуществляться в нашем Отечестве, и можно не сомневаться, что движение это будет становиться все более мощным и будет объединять все большее количество людей. Можно сказать, что Дух Святой объединяет нас и созидает «Русь новую, по старому образцу», по словам святого праведного Иоанна Кронштадтского [Святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Я предвижу восстановление мощной России / Сост., предисл., примеч., именной словарь А. Д. Каплина / Отв. ред. О. А. Платонов. - М.: Институт русской цивилизации, 2012. - 640 с.]. И у каждого из нас есть прекрасная возможность принять участие в этом общем, добром созидании. В меру нашей немощи, но и с верою в помощь Божию, с решимостью и неленностно.

Священник Димитрий Шишкин - «Доброе единодушие»
14.12.2016 - pravoslavie.ru/99434.html

«Справедливость»

Не по закону с людьми поступай,
а по совести, по любви, по снисхождению…
вот тогда и на тебе исполнится закон Христов…

Марья Семеновна Штуцер, старший специалист энергоснабжающей организации города N, обнаружила, что храм святого архистратига Божия Михаила потребляет энергии больше 800 кВт в месяц, а стало быть, по закону и оплата должна быть в три раза большей. И Марья Семеновна уведомила об этом настоятеля, отца Стефана, соответствующим письмом. Тот на следующий день явился в офис энергопоставляющей компании расстроенный и принялся объяснять, что храм у них небогатый, приход - организация некоммерческая, неприбыльная, за таинства деньги с прихожан не берут, за требы - кто сколько даст, а продажа свечей и разного церковного товара никак не может покрыть затраты, которые возникнут, если плату за свет поднимут втрое.

Марья Семеновна, терпеливо выслушав священника, доброжелательно и вежливо отвечала, что закон одинаков для всех и она, при всем уважении, ничего поделать не может, так что платить, по-видимому, все же придется, а иначе как же будет пополняться бюджет, если все станут искать отговорки и какие-то обходные пути. Отец Стефан расстроенно, но согласно кивал головой. Он и не знал, как еще и к кому ему подступиться, чтобы решить эту проблему.

Наконец, как водится, Марья Семеновна посоветовала ему обратиться к вышестоящему начальству, которое только одно и может как-то разрулить сложившуюся ситуацию.

Словом, Марья Семеновна отправила отца Стефана к вышестоящему начальству и, довольная своей терпеливостью и доброжелательностью, скоро забыла об этом случае.

Прошло несколько месяцев, и вот откуда не ждали свалилось на голову Марьи Семеновны несчастье. Квартира, которую она с таким трудом и влезши в долги приобрела в недавно построенном коттедже… Словом, этот коттедж, оказалось, был построен незаконно в незаконном месте и теперь должен быть снесен, причем за счет самих собственников. У Марьи Семеновны, когда она узнала об этом и удостоверилась, что это не сон, а страшная явь, едва не случился удар. Она немедленно подключила все свои связи, но связи оказались не слишком тесными и дружественными, да и не слишком влиятельными, так что кроме искреннего сочувствия и множества всевозможных советов она ничего не получила. Пришлось подавать в суд на организацию, продавшую квартиру, но оказалось, что та давно обанкротилась и исчезла яко дым, так что совершенно непонятно было, что делать дальше. И вот по подсказке всё той же подруги Марья Семеновна решила отправиться с покаянием за советом к известному в округе старцу - духовнику Свято-Вознесенской обители отцу Иакинфу.

Марья Семеновна была человеком крещеным, православным, как она сама считала, и добрым. Иногда она заходила в храм поставить свечечки за родных - живущих и усопших, ежегодно набирала крещенскую водичку, бывала несколько раз на пасхальной службе и даже однажды исповедалась и причастилась. Словом, вспомнив всё, что следовало вспомнить по этому поводу, и вооружившись необходимой дополнительной информацией, Марья Семеновна отправилась в покаянное паломничество. Она понимала, что что-то нужно принести Богу, какую-то жертву за все свои прежние грехи, о которых она старалась не вспоминать, но которые сами о себе напоминали время от времени, так что она, в общем, представляла, в чем именно ей нужно каяться и за что ей «всё это».

Приехала она в обед, расположилась в монастырской гостинице и в четыре часа пополудни прошла на вечернюю службу в главный соборный храм. Ей объяснили, возле какого именно аналоя должен будет исповедовать отец Иакинф, и она сразу подошла и заняла очередь, потому что народ уже теснился, ожидая выхода старца на исповедь. Вскоре за Марьей Семеновной выросла целая толпа. Все ждали старца. И он вышел вскоре после начала службы. Положил на аналой Евангелие и крест, устроился рядом на небольшой скамеечке, и исповедующиеся стали подходить к нему один за другим, становясь на колени, а старец накрывал их голову епитрахилью и исповедовал.

Марья Семеновна сильно волновалась, пыталась собраться с мыслями, но никак не могла и хотела только, чтобы «всё это мучение» поскорее закончилось. Наконец подошла ее очередь.

Она уже знала, что прежде надо каяться в своих грехах, а уже затем рассказывать о проблемах и бедах. Так она и поступила и начала сразу с главного, что больше всего тяготило ее душу: с искренними слезами раскаяния поведала о сделанных в молодости абортах, а также об измене мужу, которая произошла относительно недавно - несколько месяцев назад - в результате внезапно развившегося, но так же скоро закончившегося «производственного романа». Обо всём этом Марья Семеновна действительно искренне сожалела и никогда больше ничего такого совершать не собиралась. Старец выслушал ее внимательно, тяжело вздохнул, помедлил, как показалось Марье Семеновне, в затруднительном раздумье, а потом ответил:

Как же с вами поступить - по закону, по справедливости?..

- Я вот даже не знаю, как с вами поступить, честное слово… По закону или же по снисхождению. Грехи-то ваши тяжкие, и наказание за них по закону положено суровое… Вот за детоубийство, например, я должен вас на 25 лет отлучить от Причастия, за супружескую измену, да еще и с женатым мужчиной, - тоже лет на 14… Но и это еще не всё… Вы ведь и так не причащаетесь, не исповедуетесь. А между тем надо ведь вам как-то чувствительно понести тяготу необходимого и справедливого наказания, чтобы очистились грехи и Бог помиловал вас. Давайте договоримся так: вы обязуетесь ежедневно вычитывать полностью утренние и вечерние молитвы, а также главу из Евангелия и кафизму из Псалтири. Кроме того покаянный канон за убиенных во чреве младенцев с ежедневными тридцатью земными поклонами (отец наш преподобный Феодор Студит, а также преподобный Исаак Сирский, полагают это малейшей мерой поклонов). Ну и еженедельно неукоснительно бывать в храме на службе. Причем с вечера в субботу и в воскресенье с утра, но так, чтобы все службы выстаивать от начала и до конца. И было бы очень правильно и хорошо, если бы вы стояли не иначе как в притворе и у каждого входящего просили прощения и молитв. Прямо вот так и говорили бы с поклоном: «Простите меня и помолитесь о грешной Марии». Ну и мясо хорошо бы вам больше не есть, не по гнушению, конечно, а во искупление прежних грехов, а кроме обязательного поста в среду и пятницу поститься бы еще и в понедельник. Ну и через три года я жду вас снова на исповедь. Если Богу будет угодно и будем мы с вами живы, можно будет подумать и об облегчении епитимьи… Ну, с Богом, родная!

И отец Иакинф чуть привстал со своей скамеечки, благословляя Марию и давая понять, что разговор окончен.

Или же поступить по снисхождению, по любви?..

И тут она вдруг с ужасом осознала, что не сможет - просто не сможет! - при всем желании исполнить то, что повелел ей старец, и ей стало страшно. Она заплакала так горестно и безысходно, как не рыдала еще никогда в жизни. И этот не прерываемый ничем плач продолжался несколько минут.

И тут неожиданно отец Иакинф обнял ее по-отечески тепло, сердечно и проговорил в самое ухо:
- Что, тяжело тебе, милая?.. Тяжело, я знаю. И по закону ты не сможешь понести наказание. Не сможешь, я это понимаю. Но и ты тогда - не по закону с людьми поступай, а по совести, по любви, по снисхождению… вот тогда и на тебе исполнится закон Христов. Иди, причащайся и больше не греши. Старайся жить по-христиански, исправляйся потихоньку, кайся в своих грехах и помни, что и к тебе Господь не по закону отнесся, а по любви. Будь милосердна…

Марья Семеновна сразу поняла, о чем говорил старец.

Она причастилась и, успокоенная, просветленная и тихая, уехала домой. И буквально в тот же день, когда она вернулась, ей пришло уведомление, что вопрос со сносом коттеджа совершенно неожиданно улажен на уровне городской администрации. Кто-то там, как оказалось, в соседнем подъезде жил из сильных мира сего.

А Марья Семеновна в ближайшую субботу пошла в храм архистратига Божия Михаила, встретилась с отцом Стефаном, еще раз подробно расспросила обо всех обстоятельствах дела, и в течение недели ей с Божией помощью, похлопотав немного, удалось решить вопрос с оплатой электроэнергии в храме положительно. И - что немаловажно - вполне законно.

Священник Димитрий Шишкин - «Справедливость»
07.03.2018 - pravoslavie.ru/111251.html

«Другое кино»

И улыбка ее свидетельствует о том, что испытание пройдено…
что настала радость, о которой она не забывала никогда
и верность которой хранила всю жизнь.
И сама она свидетельствует о том Торжестве,
которое и приметам распада придает черты радости и надежды…

Тихий зимний день в Крыму. Святки. Мороза нет, снега тоже. Обычная крымская зима. Но вот с утра понемногу начинает сыпать снежком. И от этого становится как-то особенно уютно и даже как будто теплее. Меня вызвали на отпевание в отдаленное село Бахчисарайского района. На трассе, по дороге туда, всё как обычно: деловитая суета, отбойники, разметка, знаки… Машины шуршат, сигналят, обгоняют друг друга. Ничего особенного, но, когда сворачиваешь с трассы и едешь по второстепенной дороге, попадаешь в иной, особенный мир.

Я еду и думаю о том, что если бы имел необходимую технику и нужные навыки, то снимал бы «другое кино». Кино, казалось бы, ни о чем, но о том, что составляет саму сердцевину жизни: о благословенной тишине…

Я всё это снял бы. Безо всякой «идеи». Просто так, потому что во всем этом самом по себе присутствует неизъяснимый, но явственный смысл. Даже не просто снял бы, а снимал бы нарочито долгими планами, никуда не спеша, ничего не доказывая и ни с кем не споря.

Немногое изменилось с тех пор. И вот именно это меня как-то особенно радует. Само отсутствие болезненной страсти к новизне без потребности в духовном, внутреннем обновлении. А зачастую и при очевидной сопутствующей деградации…

Как-то летом я приехал в эти же места на требу и после нее задержался, оставил машину, спустился к реке и всё в той же тишине благословенной брел вдоль реки, похрустывая окатанным гравием, и вот - нашел часть ручки от какого-то древнего сосуда, может, от амфоры.

Есть феномен «двух рукопожатий», то есть когда ты пожимаешь руку уже, как правило, очень пожилому человеку, который, в свою очередь, будучи весьма молодым, тоже пожимал руку очень уже пожилому, но реально существовавшему человеку, имя которого для нынешнего поколения уже почти миф, легенда, история… И осознание этой близости рукопожатий заставляет как-то иначе смотреть и на саму историю, и на реальность жизни и существования ее великих участников и творцов. Но это «два рукопожатия»…

Вообще главная тема моего «неснятого» фильма довольно странная. И это еще одна причина, почему он никогда не смог бы «выйти в прокат». Потому что эта тема - смерть, увядание и распад, но не как что-то отчаянно-трагическое, а как естественная и неизбежная часть земной жизни…

Недавно в местных новостях прошел сюжет. В Керчи предприниматель организовал в цокольном этаже обычного пятиэтажного дома… Бюро ритуальных услуг. И жильцы возмутились тем, что от их подъезда то и дело отгружают гробы, кресты и венки, и дружно написали жалобу, потому что они не хотят постоянно видеть перед собой гробы и кресты… мол, это нарушает этические нормы и причиняет им «психологическую травму». А мне пришло на ум давнее изречение святых отцов: "помни о смерти - и вовек не согрешишь".

И припомнилось также, что некоторые из них в напоминание о неизбежности перехода в вечность устраивали себе в келье гроб и спали в нем. Как это далеко от распространившейся ныне идеологии и даже индустрии самообмана, стремления заботиться только о земной жизни с ее безусловными приоритетами удобства, комфорта и удовольствий, где высшая ценность - это защита прав потребителя. Вот и у нас вдоль дорог как-то очень быстро соорудили высокие заборы, отгораживая сельские кладбища, чтобы «не смущать». И не со зла ведь, а с самыми благими намерениями. Но беда в том, что мы и не замечаем, как на наших глазах проповедь покаяния подменяется пропагандой гедонизма и плотоугодия.

А не так, чтобы всё снести, построить какой-нибудь «волапюк» по условному евростандарту, поставить новенькую иномарку у ворот и представить это всё как образчик успеха. - Нет, этого, - слава Богу, - нет.

как немой укор царящему в мире новобесию. Когда только всё самое новое, модное и современное считается лучшим, а всё старенькое, ветхое и неприглядное - заслуживающим брезгливого отвращения и скорейшего уничтожения. Но ведь сама такая идея ущербна. И в этом небогатом и тихом селе жизнь течет ничуть не более убогая, чем в ультрасовременных кварталах мировых мегаполисов. И даже напротив - может быть, именно здесь-то и течет еще жизнь, в общем и сравнительно более здравая, простая и добрая. А если и есть тут свое худое и горькое, то уж точно это не связано с убогостью внешней жизни, с недостатком комфорта и житейских удобств. А связано с известными и извечными нашими человеческими страстями.

Всё это было заготовлено несколько десятилетий назад и ждало своего часа, но вот - не пригодилось, потому что теперь не надо разыскивать ни крест, ни Проходную, а всем этим «в рабочем режиме» снабжают покойного в любом похоронном бюро, только бы родственники изъявили желание. Всё проще теперь.

Но такое кино снять невозможно. Ведь невозможно же найти такую добрую, благочестивую бабушку и попросить ее, чтобы она легла в гроб, да еще и улыбалась вот так - правдоподобно светло и тихо, - но при этом чтобы было ясно: она мертва… А вокруг чтобы стояли родственники со свечами в руках и, склонив головы, печально и кротко внимали бы словам заупокойной службы… Ну ладно, родственников я еще могу себе представить, но вот чтобы бабушка во гробе с венчиком на лбу и с крестом в руке… и чтобы после слова «снято» она с кряхтением и шутками стала выбираться из гроба - такое я не могу представить. Получается, самое важное и интересное запечатлеть невозможно. Даже если документальное кино снимать. Ну как это - прийти на похороны и снимать… Это же не по-людски как-то… Во всяком случае, я не могу себе такого представить.

Священник Димитрий Шишкин - «Другое кино»
26.01.2021 - pravoslavie.ru/136922.html