Варнава «Сын утешения»

Предисловие

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Старец». Поэма, или повесть в стихах
Глава 1. Пятьдесят на пятьдесят
Глава 2. «Да» или «нет»?
Глава 3. Восьмой круг ада
«Старец» (продолжение)
Глава 4. Два Варнавы
Глава 5. Антикварная лавка
Глава 6. Лик на окне
Глава 7. Сын утешения
«Старец» (продолжение)
Глава 8. Важный совет
«Старец» (продолжение)
Глава 9. Святые плоды
Глава 10. В скиту
Глава 11. Книга с автографом
Глава 12. Необычный заказ
Глава 13. Старец-утешитель
Глава 14. Больной вопрос
Глава 15. Выше логики
Глава 16. Старец-утешитель
Глава 17. Ржавое золото
Глава 18. Старец-утешитель
Глава 19. Терновый куст
Глава 20. Батюшкина улыбка
Глава 21. День сюрпризов
Глава 22. Храмовая икона
Глава 23. Современные старцы
Глава 24. Живые свечи
Глава 25. Новый поворот

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Старец» (продолжение)
Глава 1. «Полубрат»
Глава 2. Святые врата
Глава 3. Ослушник
«Старец» (продолжение)
Глава 4. Черный ремешок
Глава 5. Адская музыка
Глава 6. Рассказы монаха Ермогена
Глава 7. Рассказы монаха Ермогена
Глава 8. Рассказы монаха Ермогена
«Старец» (продолжение)
Глава 9. Душевая история
Глава 10. Слово старца
Глава 11. Слово старца
Глава 12. Краткое объяснение
Глава 13. Исправление ошибки
Глава 14. Первое послушание
«Старец» (продолжение)
Глава 15. Морские камешки
Глава 16. Невольное признание
Глава 17. Вне времени
Глава 18. «Зерна» и «плевелы»
Глава 19. Отец Прокопий
Глава 20. Продолжение праздника

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1. Святой старец
Глава 2. Первый молебен
Глава 3. Диалоги
Глава 4. Диалоги
Глава 5. Диалоги
Глава 6. Нет худа без добра
Глава 7. Оглушительная новость
Глава 8. Особое послушание
Глава 9. Поднятие святых мощей
Глава 10. Святое время
Глава 11. Ученая проверка
Глава 12. Спящий красавец
Глава 13. Странная гостья
Глава 14. Святые нити
Глава 15. Батюшкин образок
Глава 16. Чудесная лампада
Глава 17. Напарник
Глава 18. «Случайная» находка
Глава 19. Новый тропарь
Глава 20. Забегая вперед…
Глава 21. Вердикт академика
Глава 22. Новый помощник
Глава 23. Благодарность
Глава 24. Неожиданная помощь
Глава 25. Великое утешение

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«Старец» (продолжение)
Глава 1. По следам старца
Глава 2. Отец Прокопий
Глава 3. Отец Прокопий
Глава 4. Отец Прокопий
«Старец» (продолжение)
Глава 5. Бесценный источник
Глава 6. Последняя надежда
Глава 7. Чудесное освобождение
Глава 8. Незримый врач
Глава 9. Молодежная экскурсия
Глава 10. Духовный мед (начало)
Глава 11. Неземной аромат
Глава 12. Балансовый отчет
Глава 13. Ночное дежурство
Глава 14. Столпы света
Глава 15. Духовный мед (продолжение)
Глава 16. Исполнение пророчеств
Глава 17. Пятьдесят рублей
Глава 18. Два ковша
Глава 19. Живая помощь
«Старец» (продолжение)
Глава 20. Духовный мед (продолжение)
Глава 21. Подражание старцу
Глава 22. Чудо на фотоснимке
Глава 23. Духовный мед (окончание)
«Старец» (продолжение)
Глава 24. Точка отсчета, или Откуда взялся материал для поэмы «Старец»
Глава 25. Неожиданный поворот

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава 1. Послушник в миру
Глава 2. Чудесная помощь
Глава 3. Святые слышат нас!
Глава 4. Незримая связь
Глава 5. Алая мантия
Глава 6. В Северной столице
Глава 7. В родовом гнезде
Глава 8. Две иконы
Глава 9. Параманный крест
Глава 10. Плод давней молитвы

Глава 1. Пятьдесят на пятьдесят
Нехорошо подслушивать чужие разговоры. Даже если они касаются тебя лично. Но тут из приоткрытой двери заведующего хирургическим отделением послышалось такое, что я, проходя по коридору мимо, невольно приостановился.
— Завтра две операции, — говорил заведующий. — Первая — ничего сложного. А что касается старшего лейтенанта, здесь, как говорится, пятьдесят на пятьдесят! — Вот тогда подошвы моих больничных тапочек и приросли к полу. — Сама операция не столь опасная — на щитовидке, но сердце несколько месяцев проработало в таком жутком режиме, что у меня нет уверенности, сможет ли оно выдержать до конца. Но мы, конечно, насколько смогли, подкрепили его и, как говорится, будем надеяться на лучшее.
Нужно ли говорить, как я провел ту ночь — может, последнюю в моей жизни… Самым страшным было даже не то, что я могу умереть, а что навечно лишусь своего родного, единственного, неповторимого «я»! Откуда я, представитель третьего поколения людей, из которых выколачивались последние остатки веры предков, мог знать тогда о том, что смерть не конец, а только начало?
Утром в операционной я сразу увидел хирурга (Хирурга звали Георгий Иванович Тытюк. Его давно уже нет. Когда у него случился инфаркт, он не прервал работы и продолжал трудиться до последнего, помогая пациентам выжить, облегчая их страдания…). Он стоял у окна, скрестив на груди руки. Улыбаясь, словно нам предстояла приятная беседа, он взглянул на меня.
— Скажите, Георгий Иванович, — каким-то не совсем своим голосом выдавил из себя я. — А это надолго?
— Ерунда, каких-нибудь сорок минут! — нарочито бодрым голосом ответил хирург.
Велев медсестре готовить меня к операции, он зашел за матерчатую перегородку.
— Вас хоть тренировали лежать с запрокинутой навзничь головой? — спросила медсестра.
— Нет, первый раз слышу! — удивился я. — Зачем? Ведь всего каких-то сорок минут!
Медсестра как-то странно взглянула на меня и покачала головой:
— При такой операции под местным наркозом это бы не помешало!
— А почему же тогда не под общим? — спросил я и через силу пошутил: — Что, вам анестези, что ли, жалко?
— Да нет! Анестезии у нас хватает, — не принимая моего тона, серьезно ответила медсестра. — Это для вашей же пользы, чтобы вам случайно не перерезали голосовые связки. И для нашей. А то будут потом жалобы… Письменные, разумеется, потому что разговаривать вы тогда уже не сможете никогда!
Мне хотелось узнать про то, что меня интересовало больше всего: действительно ли все так опасно? Но тут из-за перегородки вышел врач, на этот раз не один, а с женщиной в халате и тоже в хирургических перчатках.
— Начинаем! — деловито сказал он.
— Ой! — спохватилась медсестра. — Я же ему укол не сделала!
— А это еще зачем? — спросил я, подставляя руку.
— Успокаивающее! — ответила медсестра и болезненно простонала: — Его за полчаса делать нужно!.. Хотя для кого-то он только через час действовать начинает!
— Ну? — нетерпеливо спросил врач и, указывая мне пальцем на ярко освещенный электрическими юпитерами стол, уже совсем чужим, командным голосом приказал: — Прошу!
С помощью медсестры я устроился на жестком ложе. Она помогла мне правильно лечь, поставила капельницу. И принялась старательно обрабатывать место, которое предстояло оперировать, йодом. Но тут ее случайно толкнула женщина-хирург, и она, ойкнув, выплеснула на меня едва ли не половину содержимого большого пузыря…
— Всё? — послышалось уже грозное.
— Да!..
Два хирурга встали по сторонам от меня.
И тут началось…
Было 24 июня 1980 года. В стране гремела Олимпиада. Люди жили своей обычной жизнью, слушая по транзисторам последние новости о наших новых спортивных рекордах. Где-то уже раздавались победные гудки машин… А я с запрокинутой навзничь головой и обнаженным горлом лежал на операционном столе под скальпелями, не в силах даже пошевелиться. Правая рука была привязана, очевидно, чтобы я не мешал хирургу. Левая — под капельницей. Ноги — и те были крепко связаны бинтом.
Хирург сделал первый надрез по коже, совсем еще не ощутившей наркоз. Что-то защелкало, затрещало, то тут, то там возникала острая боль. И женщина-хирург, чувствуя это, сразу же делала в это место укол и вводила туда новокаин. Никогда в жизни я не чувствовал еще такой почти непрерывной боли и не находился в таком совершенно беспомощном положении! Ну, прямо как бабочка, приколотая иголкой к стене! Хорошо, что это должно было продлиться каких-нибудь сорок минут — даже чуть меньше школьного урока…
Но не тут-то было!
За перегородкой раздался телефонный звонок.
— Вас! — позвала хирурга медсестра.
— Иду, — отозвался тот, и как и накануне, я стал прислушиваться. А как было поступить иначе, если речь снова шла обо мне!
— Нет, — говорил врач. — Сейчас не могу. На операции! Сколько-сколько… Часа три, не меньше, если только все раньше не кончится… — Тут он, очевидно, сообразил, что я все слышу, и уже громче добавил: — Но мы, как говорится, сделаем все возможное!
«Три часа!» — понял я и обмяк.
Хирург, чтобы видеть, где напрягаются голосовые связки, время от времени задавал мне вопросы, на которые я должен был коротко отвечать «да» или «нет». Потом, чтобы хоть как-то отвлечь меня, принялся задавать мне уже такие вопросы, над которыми я должен был думать. Например, зная, что я военный газетчик, мечтающий стать писателем, он спрашивал меня, в чем разница между корреспондентом и журналистом или между поэзией и прозой.
Это действительно слегка отвлекало. Но ненадолго. Боль становилась все острее и острее. К тому же через час пролитый йод начал печь меня так, словно я лежал на раскаленной сковородке! Голова, запрокинутая в непривычном положении, тоже напоминала о себе. Руками я по-прежнему не мог пошевелить, зато перебирал ногами, которые непонятно каким образом сумел освободить от бинтовых оков…
Наконец настал момент, когда хирург уже всей пятерней полез мне в разверстую шею, стал засовывать пальцы куда-то под яблочко — так делают, когда хотят задушить… Боль, удушье, страх, беспомощность — все это объединилось в одну пиковую точку. «Конец! — вдруг подумалось мне, и мелькнула вялая мысль: — Надо же, как все это, оказывается, просто!»
Но вдруг дало знать о себе желание жить! Жить!! Жить!!! Бежать бы!.. Но — куда?!
Я не знал, как быть, у кого просить помощи. Врачи, разумеется, все равно меня бы не послушали, а медсестра ни за что не стала бы им прекословить. Не было никого на всем белом свете, кто мог бы помочь мне!
И тут… Сам не знаю почему я — совершенно неверующий человек, никогда в жизни даже не задумывавшийся о Боге, уверенно сдававший в военном училище зачеты по научному атеизму, равнодушно, чтобы только заполнить пустое место, ставивший в номер под рубрикой «Религия — опиум для народа» атеистические статьи, регулярно присылавшиеся в редакцию газеты «сверху»… Я, и сам считавший себя убежденным атеистом, — разумеется, по привычке, потому что на самом деле никогда не задумывался о вере! — вдруг мысленно, молча, но, наверное, на всю Вселенную завопил: «Все святые! Помогите мне!!!»
Нет, ничего не произошло. Никто не спешил мне на помощь. По-прежнему продолжалось 24 июня 1980 года. Судя по гудку за окном, кто-то еще из наших, советских, стал олимпийским чемпионом… Но хирург вдруг перестал душить меня.
Время неожиданно свернулось так, что я просто перестал ощущать его. Возможно, прошел час или два… Наконец хирург сказал женщине:
— Зашивайте!
И уже без нарочитости, радостным тоном сказал мне, легонько похлопав по привязанной к столу руке:
— Ну, старший лейтенант, будем жить!
Только мне почему-то вдруг все стало безразлично. То ли устал от переживаний, то ли наконец-то подействовало успокоительное…

Глава 2. «Да» или «нет»?
Авторучка замерла в пальцах начальника военно-врачебной комиссии Хабаровского госпиталя на полпути к ждущему только его решающей подписи документу. Полковник в белом халате с нескрываемой жалостью взглянул на меня. Я только что сказал им, что решил отказаться от дальнейшей воинской службы.
— А может, все-таки передумаете? — спросил он. — Вы прошли, как говорится, все семь кругов ада! Столько перетерпеть и в самом конце — сойти с дистанции? Я понимаю, что теперь вы не сможете служить, как прежде. Поэтому готов пересмотреть ваш вопрос. Мы составим новое медицинское заключение и дадим вам максимальные, какие только можем дать, послабления!
Скучавшие за столом майоры и подполковники, тоже все в белых халатах, согласно закивали, а сидевший справа заместитель, пошептавшись с начальником, сказал:
— Ваша служба будет именоваться «вне строя». Вы будете ходить только в ботиночках — никаких сапог, учений, боевых тревог! Галстук — и то носить не будете, так как у вас была тяжелая операция на передней поверхности шеи!
Все это обрадовало меня. Ведь это совсем не прежня строевая служба! Я уже хотел сказать «да». Но тут какая-то спокойная, но очень уверенная мысль вдруг сказала во мне: «В армии тебе не выжить!» А мне после операции так хотелось жить!
И я, сам мало понимая, что делаю, прошептал:
— Нет…
— Что? — удивился полковник.
— Никак нет, — еще не научившись вновь говорить громким офицерским голосом, тихо повторил я.
— Зря упрямишься! — подал голос сидевший за дальним концом стола тучный майор и зябко передернул плечами. — Такой кормушки от государства лишиться! Ведь мы здесь на всем готовом!
— И потерять военную пенсию, так как вы не выслужили положенного срока! — поддержал его подполковник, сидевший рядом с начальником. — Дотяните хоть до самого минимума!
— Нет! — повторил я, уже почему-то совершенно ясно понимая, что если останусь в армии, то не выживу даже на самых льготных условиях.
— И это при такой завидной для каждого из нас перспективе — целых тринадцать лет выслуги всего в двадцать шесть лет! — добавил еще кто-то, на что я уже только отрицательно покачал головой.
И тогда полковник, который по годам годился мне в отцы, и, быть может, поэтому, заботясь обо мне как о сыне, сделал последнюю попытку уговорить меня.
— Армия без вас обойдется! — жестко сказал он. — А вот сможете ли обойтись без нее вы?
«Да!» — опять подсказала мне та спокойно-уверенная мысль. И я только повторил вслед за ней:
— Да!..
— Ну, тогда, можно уже сказать — старший лейтенант в запасе, пеняйте только на самого себя! Мы, медики и ваши старшие товарищи, как говорится, сделали для вас все, что смогли…
Перо авторучки коснулось листа бумаги, выводя замысловатую подпись.

Глава 3. Восьмой круг ада
Из блестящего офицера, которому завидовали многие сослуживцы, так как присяга была дана мною при поступлении на факультет военной журналистики в семнадцать лет, а после была служба там, где год шел за полтора, я превратился в инвалида 2-й группы с ничтожной (по сравнению с прежней зарплатой — военной, в местности, приравненной к Крайнему Северу) пенсией…
До этого я был обеспечен всем необходимым — от того, что надеть, и вплоть до продуктового спецпайка, куда была включена даже соль. А теперь все это нужно было зарабатывать, добывать. И так как здоровья на это не было, то для меня, прошедшего, как выразился начальник врачебно-военной комиссии, семь кругов ада, начался его восьмой круг.
Сравнение казалось мне подходящим, хотя ни в ад, ни в рай я тогда не верил. Конечно же, и полковник не придавал своим словам религиозного смысла. Тем более не относил я это выражение к тем кругам ада, которые описал в своей «Божественной комедии» Данте. А просто относился к нему как к удачной аналогии с теми жизненными невзгодами, которые меня ждали теперь. О Боге я по-прежнему так и не задумывался. Иногда, видя храм или едущих на церковную службу старушек, я вдруг вспоминал, как воззвал ко всем святым во время операции, и сам себе удивлялся, даже посмеивался над собою.
Правда, поводов для смеха становилось у меня все меньше. Произошел рецидив болезни, и начались сердечные приступы. Врачи «Скорой» сначала увозили меня в реанимацию, потом в кардиологию на лечение, но так как ничто не помогало, а приступы проходили сами по себе, то бригада просто уезжала, оставляя меня наедине с моим выпрыгивающим из груди сердцем в надежде, что и на этот раз мне удастся выжить… В такие моменты я больше всего на свете хотел жить и панически боялся смерти, точнее, я страшился уйти в полное черное небытие, навсегда забыть свое «я»…
Но очередной приступ проходил, и вновь нужно было думать, как жить дальше. Шли годы. Города и редакции сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Я работал то штатным, то нештатным корреспондентом, но мечта стать писателем так и не оставляла меня. Вышедшая в толстом журнале повесть на армейскую тему, благодаря которой я автоматически становился литератором, не удовлетворила меня. Хотелось книги — именно книги, своей! — пусть самой тонкой, пускай минимальным тиражом!
Стихи и армейская проза особым спросом у читателей не пользовались. Других тем я не знал. Однако с детства благодаря стараниям мамы любил историю. Не зря говорят, что хобби выше профессии. С живым интересом изучив до тонкостей античность, я написал исторический роман-дилогию, с намерением сделать его в дальнейшем трилогией, и несколько повестей о римских императорах. Теперь не тоненькая книжечка, а толстый роман лежал передо мною. И издан он был тиражом в сто тысяч экземпляров — так же, как и первые повести!
Передо мной вновь открылись блестящие перспективы. Появились большие, даже огромные по тем временам деньги, а также возможность переиздать роман за рубежом, жить за границей… Один преуспевающий бизнесмен, который зарабатывал на том, что под видом горбыля переправлял за границу первоклассную древесину (потом он уехал в Америку), предложил стать его компаньоном. Другой начинающий коммерсант обещал, что я заработаю целое состояние на перепродаже крупной партии импортных сигарет «Мальборо». Третий, став «новым русским» и тут же решив заняться кинематографом, заказал сценарии художественных фильмов из времен античности на неприличные для слуха порядочного человека темы…
Все эти предложения (кроме сценариев скабрезных фильмов) звучали очень заманчиво. И я даже начинал двигаться по этому пути — обговаривались детали, я начинал что-то делать. Но каким-то совершенно непонятным образом в последний момент или все рушилось, или вновь в моей голове начинала звучать уже знакомая мне спокойно-уверенная мысль, подсказывавшая, что делать этого не следует, да так властно, что ей невозможно было противиться.
Словно что-то отводило меня от всех этих дел, как, впрочем, быстро увело и от больших денег. Они просто сгорели в огне первых лет перестройки. Да и писать третью книгу трилогии и намеченные повести об остальных императорах я уже не хотел, не мог…
Все дело было в том, что буквально на следующий день после окончания своего романа я… крестился. До этого несколько лет меня уговаривали, упрашивали, но куда там! Даже слышать о том не хотел! Говорил: и некогда, да и незачем… А тут, в свой день рождения, сам не сознавая, что делаю себе самый лучший подарок в жизни, я — ноги словно сами повели меня — пошел в храм. Точнее, в Троицкий собор города Подольска. На следующий день во время проповеди игумен Петр, крестивший меня, сказал:
— Ну вот, уже и писатели пошли креститься!
Время-то еще было не совсем открытое для веры. Только год назад страна скромно отметила величайшую в своей истории дату — тысячелетие Крещения Руси…
Обязательность — черта, унаследованная мною от отца, — заставляла меня ежедневно вычитывать утреннее и вечернее правило, ходить в храм. На службах мне мешала теснота и мнимая, как выяснилось впоследствии, духота. Да и ощущение возникало, что все это только потеря времени… На что та уверенно-спокойная мысль отвечала: «Нет, так надо…» — и помогала мне оставаться в храме. Сердце поначалу позволяло стоять всего по пять, потом по десять, затем по пятнадцать минут. Но впоследствии я стал выдерживать и всю службу до конца.
Кроме этого, почему-то появилась потребность читать молитву преподобному Сергию Радонежскому. Молитва эта — длинная, несколько раз я хотел оставить ее, но все та же мысль, противиться которой я почему-то не мог, не давала мне этого сделать… И я читал ее — да не раз, а по три раза каждый день! Сначала по молитвослову, потом наизусть…
Теперь с живым интересом я мог читать только книги на духовные темы. И так как не быть писателем я уже не мог, появилось желание написать большой исторический роман о жизни самых первых христиан, ни много ни мало о самих первоверховных апостолах Петре и Павле! Особенно интересовал меня Павел, точнее, его длительные путешествия, которые давали большой простор для книги.
Почему-то сердце мое сразу расположил спутник апостола Павла в его первом путешествии — апостол Варнава. Именно он в свое время привел поверившего во Христа Павла к апостолам в Иерусалим. Это было видно даже из весьма скупых данных тех книг, которые имелись в моем распоряжении. А какова была сила его веры! Меня просто потрясло то, что он, продав оставшееся ему в наследство от родителей богатое имение, все деньги до единой лепты положил к ногам апостолов. (Ну как тут не вспомнить одобренный самим Христом поступок бедной вдовы, которая отдала Богу две свои последние лепты?) Как можно отдать все, ничего себе не оставив, — я тогда никак не мог понять…
А жизнь тем временем продолжалась. Сердечные приступы время от времени приходили вновь, правда, страх от них уже не был паническим. Я начинал верить в то, что не уйду навсегда, и знакомая уверенно-спокойная мысль, утешая меня, подтверждала: «Да, это действительно так!»
Снова замелькали разные города, куда я переезжал с тяжелой сумкой, в которой была моя неразлучная спутница — портативная печатная машинка… Словно кто-то вел меня по жизненному пути. Порой я даже удивлялся некоторым обстоятельствам и совпадениям, которые были самыми настоящими чудесами. Ища пристанища, хотя бы временного места для работы над задуманной книгой, я шел, ехал и одновременно размышлял о путешествиях главных героев по древним городам и царствам, словно в каком-то забытье…
И вдруг словно очнулся, обнаружив себя в небольшом, но необычайно красивом заснеженном городке Выкса, где в созвучии со своими рабочими мыслями вдруг совершенно неожиданно услышал уже ставшее мне родным имя Варнава…

Глава 4. Два Варнавы
В Выксе при первой же возможности я отправился в большую светлую церковь, где исповедовался, причастился и благословился на пребывание в сем граде у настоятеля (который оказался еще и отцом благочинным) протоиерея Геннадия Колоколова.
Судя по фамилии, батюшка был из священнического рода. Раньше в семинариях часто давали соответствующие церковному сану фамилии: Рождественский, Преображенский, Успенский, Фаворский, Покровский… Отец Геннадий как будто сошел с пожелтевших фотографий царских времен, и в нем удивительным образом сочетались редкостная обстоятельность с живостью характера. К этому еще можно прибавить очень добрый, даже ласковый взгляд, сразу располагающий к себе.
Он с благодарностью принял от меня в подарок мои недавно изданные книги и сам в свою очередь стал показывать снимки, сделанные, судя по датам, совсем недавно. На них можно было увидеть, каким был храм до восстановления. Даже не верилось, что за совсем короткое время батюшке удалось поднять церковь из руин до такого благолепия! Но тут произошло то, что сразу развеяло все мои сомнения. За воротами церковной ограды показался цементовоз. Протоиерей, оборвав себя на полуслове, вдруг сорвался с места, выбежал на улицу и, став посреди дороги с риском для жизни, остановил машину.
— Отец родной! Стой! Не дави! — послышался его голос. — Грех-то, грех какой будет! Вовек не отмолишь! Лучше сотвори благое дело! Мне как раз цемент для воскресной школы нужен! Подай, благодетель! Твое начальство от этого не обеднеет! А мы за тебя с детьми молиться будем! Молитва детская, она знаешь какая — до небес доходит!
— Да слышал, слышал! — смеясь, ответил водитель. — И от покойной бабушки, и от вас! Вы ведь меня уже, наверное, десятый раз останавливаете!
Погасив улыбку, он выполнил просьбу священника, который тут же показал, куда выливать бетон, и отдал деловитые распоряжения работавшим там людям.
— Вот так и восстанавливаем! — вытерев пот со лба, сообщил отец Геннадий. — Первое время люди так и шарахались от меня, когда я в рясе с крестом шел по улице к отцам города, власть и деньги имущим, но потом ничего, привыкли! Вон какой храм помогли поднять! Осталось в жителях Выксы что-то от веры предков! — с любовью глядя на церковь, добавил он и принялся размышлять вслух: — А как не остаться! Взять этого водителя. Ведь копейки не взял, но молитв — попросил! Что ни говори, вера у здешних людей в самом сердце корни пустила, да так, что они до сих пор не засохли! Вот как научили верить людей! А как иначе? Ведь здесь женский монастырь был, один из крупнейших в России! Может, слыхали? Иверский Выксунский женский монастырь!
— Нет…
— Жаль, жаль… Сам старец Варнава его основал!
Услышав это имя, я даже вздрогнул от неожиданности: мысль о святых апостолах Павле и Варнаве не выходила у меня из головы. А тут — совпадение? Или ослышался?..
Но уточнять было некогда. Отец Геннадий пригласил меня к себе в гости — согреться и потрапезничать. И тут же, показывая дорогу, направился к двум стоящим за храмом большим каменным домам. Один, как выяснилось по пути, был выстроен для настоятеля, а другой, точно такой же, для второго священника, но так как тот предпочел остаться в своем небольшом доме с садом и огородом, то в этом жил отец диакон.
После молитвы мы пообедали.
Отец Геннадий расположился в удобном кресле и пригласил меня занять точно такое же, стоявшее в углу.
— Расскажите о себе! — попросил он.
И я, словно в продолжение исповеди, ничего не утаивая, поведал о своем детстве, курсантской юности, офицерской молодости, которые, увы, прошли без веры, без Бога… Вспомнил и операцию, не забыв про то, как впервые в жизни помолился всем святым, да так, как ни разу потом не удавалось! Как крестился и шел к вере; для чего-то сказал даже, что особо молился преподобному Сергию Радонежскому…
— С тех пор как будто помогает мне кто-то, словно ведет по жизни. Но только кто, разве теперь можно сказать?..
В этот момент зазвонил телефон — у строителей возникла какая-то проблема. Не вставая с кресла, отец Геннадий тут же решил ее, потом, уже несколько рассеянно, пролистал полученные от меня книги и задал традиционный в таких случаях вопрос:
— А сейчас вы над чем работаете?
Я, загораясь, стал отвечать. И так как мысли одного из нас были только о стройке, а другого — о своей книге, то разговор дальше пошел как бы параллельными путями. Я говорил о событиях начала — середины I века, а батюшка — конца XX-го.
Закончилось все это тем, что наши параллельные линии вдруг пересеклись.
— Да, если бы не Варнава… — уважительно качая головой, произнес отец Геннадий.
— Если бы не Варнава… — с не меньшим благоговением подхватил я.
— …то здесь вообще ничего бы не было!
— Простите, — не понял я. — Почему здесь? Ведь это же было в Иерусалиме, Антиохии, на Кипре, наконец!
— На каком еще Кипре? — в свою очередь с удивлением посмотрел на меня священник. — И вообще, вы о каком Варнаве говорите?
— Об апостоле! — ответил я и услышал в ответ:
— А я — о старце Варнаве!
— А что, разве был такой?
Отец Геннадий вздохнул и как-то печально сказал:
— Вот видите! Даже вы, писатель, занимающийся церковной историей, о нем ничего не знаете… А ведь когда-то вся Россия знала отца Варнаву! И не просто знала, а называла старцем-утешителем и за сотни верст — в каретах, на повозках, в лаптях — спешила к нему за помощью, которую и получала! Сам Николай II был у него на исповеди в труднейший момент управления государством — это было в мятежном 1905 году — и испросил у него совета…
Трудно сказать, что именно — то же имя, что и у дорогого моему сердцу апостола Варнавы, а может быть, тон, которым говорил отец Геннадий, или еще что-то, неведомое мне, но что-то сразу же расположило мою душу к этому пока неведомому мне старцу. Он словно стал для меня давно знакомым, более того, даже родным.
— А у вас есть о нем что-нибудь почитать? — тут же спросил я.
— Увы! — развел руками отец Геннадий. — Только то, что слышал от кого-то… Была, говорят, недавно в антикварной лавке дореволюционная книга о нем. Я, конечно, сразу туда, но кто-то уже опередил меня…
Священник помолчал и добавил:
— Так что если бы старец Варнава не основал в Выксе монастырь — а уж как трудно это ему далось, поверьте, я знаю на собственном опыте, — то тут так бы и оставалось крошечное село…
— И если бы апостол Варнава не привел Савла, которого все знали как гонителя христиан, к остальным апостолам и не сообщил, что он уверовал чудесным образом во Христа… — снова взялся я за свою тему.
— Простите! — остановил меня отец Геннадий. — А вы из каких источников черпаете материал для своей будущей книги?
— Да, честно говоря, откуда придется… — пожал я плечами. — Порой и из светских, далеких от православия трудов.
— Нет-нет, так не годится! — нахмурился священник, и тут стало ясно, что он может быть не только ласково-добрым, но и непререкаемо жестким, если дело касается богословских вопросов и чистоты православной веры…
Отец Геннадий встал, прошел к полкам с книгами и, взяв из большого собрания сочинения один том, сказал:
— Вот, у святителя Димитрия Ростовского описано житие апостола Варнавы так, что можно всецело доверять! — Полистав книгу, он нашел нужную страницу и, вдруг прищурившись, спросил: — Постойте-постойте! Так какого числа, говорите, была у вас операция?
— 24 июня, — ответил я.
— Это по новому стилю, — уточнил священник и забормотал: — Так-так, переводим на старый, точнее, на истинный стиль… И что же у нас получается? Так я и думал! — удовлетворенно воскликнул он.
— Что? Что?! — невольно заинтересовался я, почувствовав, что сейчас речь пойдет о чем-то очень для меня важном.
И не ошибся!
— Вот вы давеча говорили, что уже невозможно определить, кто именно из святых отозвался на вашу молитву и так помогает вам на жизненном пути. А вот — смотрите — день вашей операции пришелся как раз на тот самый день, когда отмечается день памяти святого апостола Варнавы!
— Что?! Не может быть! — ахнул я.
— Я ведь сказал, что этой книге следует доверять всецело, ибо она написана святым и одобрена Церковью! — строго напомнил отец Геннадий и продолжал: — Скажу вам больше. Этот день является днем монашеских именин старца Варнавы, который был пострижен в честь святого апостола Варнавы! И более того! Вот вы не понимали, почему по нескольку раз на день читали молитву преподобному Сергию Радонежскому?
— Ну да! — пробормотал я. — И до сих пор еще иной раз так молюсь. Если не молитву, то читаю хотя бы тропарь…
— А ведь 24 июня — это день памяти также и святого апостола Варфоломея! — торжествуя, продолжил отец Геннадий. — Не понимаете? Сейчас объясню! Именно Варфоломеем звали преподобного Сергия до монашества. То есть это был день его мирских именин! И, наконец, в этот же день чествуется икона Пресвятой Богородицу «Достойно есть», или «Милующая». Значит, не только святые, но Сама Владычица, Царица Небесная помиловала вас тогда. Вы представляете, что было бы с вашей душой, если бы вы ушли тогда некрещеным! Да и сейчас милует вас! Точнее, всех нас!
Священник, закрыв книгу, протянул ее мне.
— Вот, даю ее вам на несколько дней для работы, — сказал он и многозначительно поднял указательный палец. — А то, что вы написали, основываясь на других источниках, советую показать для богословской проверки нашему второму священнику — отцу Геннадию… Да-да, его зовут так же, как и меня, только, чтоб различать нас, все его зовут Геннадием Младшим. Мне уж, простите, некогда со своими строительными делами, а он как-никак в семинарии учится!

Глава 5. Антикварная лавка
Дорога от храма до квартиры, в которой я остановился, проходила как раз мимо антикварной лавки. Конечно, трудно было на что-то надеяться после того, как здесь уже пытался разузнать о книге отец Геннадий. Но — вдруг?.. Тем более что мороз крепчал, давая о себе знать…
И в надежде, что удастся найти хоть какую-то ниточку к безвестному покупателю, а также согреться, я открыл дверь и оказался хоть и в светлом, но насквозь пропахшем стариной помещении.
Антиквар, рослый, плечистый мужчина (почему-то подумалось: такому бы на стройке лучше работать), увидев в моих руках книгу, сразу грубовато предупредил:
— Книги не принимаем! Даже старинные, тем более такие, как у вас, — современные!
— Да я, собственно, по другому вопросу! — пожал я плечами.
В глазах антиквара сразу же появился живой интерес.
— И что же вам угодно приобрести из наследия наших предков? — уже совсем другим тоном спросил он.
Я осмотрелся. Всюду: на полках витрин, на подоконнике были иконы, в основном так называемого «деревенского письма». Большие храмовые иконы стояли прямо на полу. Все они, в отличие от тех, что продавались в московских антикварных магазинах, были самое раннее середины XIX века и недорогие (разумеется, с точки зрения дельцов-знатоков, потому что разве для верующего человека может быть какая-нибудь икона не дорога?). Много икон, и — увы! — ни одной затепленной перед ними лампадки…
На прилавке под стеклом лежали маленькие металлические и деревянные иконочки, раскрытые складни, потемневшие от времени образки и церковные книги.
— Скажите, у вас книга о старце Варнаве была? — я решил прямо без подготовки идти в атаку.
— Как вы сказали? — переспросил продавец и раскрыл тетрадь, куда записывал все, что им было продано.
— Того, который основал в Выксе монастырь!
— А! Так бы сразу и сказали! — Продавец отложил в сторону свою тетрадь. — Ведь благодаря этому монастырю и, как вы там говорите, старцу Бар… Вар…
— Варнаве.
— Вот-вот, я и приехал сюда, чтобы открыть свою лавку.
— То есть? — не понял я.
— Ну как же? — радуясь возможности поговорить с посетителем, принялся объяснять антиквар. — Мы ведь не просто так работаем, а перед тем как начать дело, все очень серьезно изучаем. Даже с историками разговариваем, по библиотекам сидим! Да! Вот я, узнав, что здесь был большой монастырь, приехал сюда и убедился: монастыря почти нет, одни развалины, а предметов из него — хоть отбавляй! Предки, может, конечно, и спрятали их от уничтожения, а потомкам, к счастью, они оказались не нужны. Вот и несут. В основном, конечно, вот это, — пренебрежительно кивнул он на свои товары и вдруг таинственно понизил голос. — Но бывает иногда и такое, что имеет немалую ценность даже в Москве! То есть приходится все это как через сито процеживать!
— Просеивать! — машинально поправил я.
На душе вдруг стало так неприятно от этого разговора о святынях, что мне даже захотелось побыстрее уйти, так и не достигнув своей цели. Но антиквар продолжал:
— Да, действительно, была такая книга! Страниц на двести пятьдесят, изрядно потертая, без родного переплета — только картон сверху приклеили. Судя по всему, конца XIX — начала XX века. Совсем не коллекционного вида и не представлявшая никакого коммерческого интере… Но, постойте. — Антиквар вдруг осекся на полуслове. — Про нее уже спрашивали священник и две женщины, тоже явно из церкви! Что, этот ваш Варнава был известным старцем?
— Не просто известным, а знаменитым на всю Россию! К нему сам Николай II за советом ходил! — охотно ответил я.
Лицо продавца болезненно искривилось.
— Да вы что! — охнул он. — Неужели же я дал такого маху? Ведь на ней, помнится, еще имя какое-то было написано, как это бывает в Псалтырях, — на память, о ком молиться. Я так и подумал, даже проверять не стал… А вдруг это был автограф?!
Антиквар даже за голову схватился.
— Простите, — осторожно спросил я. — А вы человека, который приобрел ее, случайно не знаете?
— Если бы!.. — простонал продавец. — Я бы сам сейчас бросился к нему и выкупил эту книгу! Но ведь я же нездешний, откуда мне его знать! Надо же, он ведь и не просил ее, я сам уговорил взять в нагрузку к самовару, который он купил для дачи!
— Как бы он теперь ее на растопку этого самовара не пустил! — не на шутку встревожился я.
А антиквар сокрушенно продолжал:
— Эх! Пожалел несколько рублей сдачи, когда речь, может, шла о десятках тысяч — разумеется, долларов! Если книга — с автографом, да еще такого знаменитого старца, то такие знаете по какой цене идут?! И даже на крупнейшие аукционы мира едут!
— Увы! — вздохнул я. — Это раньше старца Варнаву знала вся Россия и шла к нему за помощью, которую и получала. Иначе бы, сами понимаете, и не шла — к пустому колодцу, как говорит пословица, не ходят. А теперь о нем почти никто и не знает…
— Уф-фф! — с облегчением выдохнул антиквар. — Ну, это прямо бальзам мне на рану! Как хорошо, что про него позабыли! Я вот сколько всяких книг прочитал, а тоже не сразу имя его вспомнил…
Антиквар так обрадовался, что даже стал напевать какую-то песенку, поправляя на полках иконы.
«Странно! — вдруг подумалось мне. — Человек находится так близко к святыням и так далек от веры… Хотя, — остановил я себя. — А разве в городе, где прошло мое детство, не было церкви? И разве, когда я ходил в гости, не видел у своих знакомых в святом углу икон, где перед ними горели лампады? Да и во время курсантской стажировки в Мукачево, когда на противоположном берегу реки Латорица впервые в жизни увидел монастырь и монахинь — кажется, даже смеялся над ними, жалел их… Как же далек я был тогда от самого главного, что только есть в нашей жизни! Видно, каждый только в свое время отзывается на зов Христа, Который постоянно зовет нас. Если, конечно, человек услышит Его!..»
Но тут неожиданно антиквар, оглянувшись на дверь, сунул в нагрудный карман пальцы с характерными для тех, кто побывал в местах не столь отдаленных, наколками и… достал оттуда небольшую серебряную икону в серебряном окладе.
— Вот, — сказал он. — Она, можно сказать, жизнь мне спасла!
— Как это? — не понял я, видя на иконе лик преподобного Серафима Саровского.
— Ну, конечно, утверждать не могу. Я, как говорится, сам не верю, но и другим не мешаю. Но факт остается фактом! Выкупил я ее недавно в маленьком домике на краю Выксы у старушки, которая сказала, что она досталась ей от монахини из здешнего монастыря. Специально к ней ездил. Дал, сколько она попросила за икону и вот за эту книжицу, тоже принадлежавшую монахине… — Антиквар показал на лежавшее на прилавке маленькое Святое Евангелие красного цвета. — А на обратном пути, забывшись на радостях, попал на своей легковушке под «КамАЗ»! Машина — всмятку! Страшней раздавленной консервной банки была! Как все говорили, у меня не было никаких шансов остаться в живых. А я только чуть повредил руку, да и то левую! Я, конечно, в чудеса не верю, но… всякое ведь бывает, — задумался вслух продавец. — И потом, интересно, какой же это действительно великий старец был, если даже иконы и книги из его монастыря обладают такой силой?!
— Икону вы, конечно, теперь будете всегда носить на груди? — спросил я.
— Почему это всегда? — не понял антиквар. — Поношу, конечно, пока, а как в Москву поеду, предложу на продажу — там за такие немалые деньги дают! Все-таки серебро, проба! Возможно, дивеевская работа! Тогда вообще сумма в несколько раз может увеличиться!
— А Евангелие? — боясь дышать, спросил я.
— Что? — переспросил антиквар.
— Его тоже повезете?..
— Зачем? — Антиквар даже засмеялся. — Да здесь этого добра столько, что я и брать уже давно не беру. Судя по всему, старец на совесть обеспечил свой монастырь всем необходимым — храмами, иконами, книгами… Эту книжицу, признаюсь, я взял, только чтобы старушка икону отдала. Не хотел ее отпугнуть отказом! Хотите — уступлю в полцены?
Что? Неужели даже за полцены?! Хотя денег у меня было немного, я бы никаких не пожалел! Мало того, что это было старинное Евангелие, какое я давно мечтал иметь у себя, но оно еще так или иначе было связано с уже дорогим, если не сказать родным моему сердцу старцем Варнавой!
Я дал антиквару номер телефона моей съемной квартиры, попросив сразу позвонить, если покупатель книги вдруг снова появится. И хотя мне не удалось отыскать в тот раз тех сведений, ради которых заходил в антикварную лавку, вышел я оттуда, наверное, одним из самых счастливых в этот момент людей на Земле! Ведь в моей руке было красное старинное Евангелие!

Глава 6. Лик на окне
Когда я вернулся в свое временное однокомнатное жилище, был уже по-зимнему ранний темно-синий вечер. Положил книгу на стол, в углу которого стоял хозяйский аквариум. Покормил рыбок. Полюбовался ими, порадовавшись тому, что сам — не сеющий, не пекущий, не строящий — хоть кому-то в этой жизни могу сделать обычное житейское добро. Конечно, книги на духовные темы, которые я разрабатывал, — это совсем другое. Да, они гораздо важнее любой материальной работы — настолько, насколько душа выше тела. Но их еще нужно было сначала написать!..
Хотелось как можно быстрее приняться за чтение жития святого апостола Варнавы. Но куда на земле — без земного?.. Пришлось пойти на кухню, наскоро разогреть то, что осталось от завтрака. Поужинать. А после этого можно было и возвращаться в совсем уже темную комнату.
Включив свет, я подошел к окну, чтобы задернуть шторы, и ахнул. С оконного стекла на меня смотрело сотканное из морозных узоров мужское лицо — нет, святой лик! По-другому даже сказать нельзя, так это было похоже на иконописное изображение.
Я обошел окно со всех сторон, подходил ближе, отходил дальше, наклонял голову, чтобы изменить угол зрения, — нет, лик оставался ликом. Это не могло быть игрой воображения или какой-то случайностью. Все было очень реалистично, можно было разглядеть мельчайшие черты вплоть до седых волосков на голове и в бороде…
Несколько мгновений я смотрел, ничего не понимая. А потом бросился к соседям, позвав всех, кого только удалось. Те смотрели на лик и только диву давались. Так же, как и у меня, у них сразу сложилось впечатление, что это лицо какого-то святого.
— Может, это батюшка Серафим Саровский? — предположил кто-то.
— Нет! — решительно возразили ему. — Дивеево, конечно, недалеко от Выксы, но он на иконах совсем другой.
Да я и сам видел, что не похож…
— Но тогда кто же? — высказала одна из женщин мою мысль.
— Да, кто?..
И тут подала голос Надежда Васильевна — интеллигентная старушка, которой было уже за восемьдесят, заставшая, как выяснилось потом, в живых последних насельниц Иверского монастыря.
— Я осмеливаюсь предположить, что это не кто иной, как сам старец Варнава, — сказала она.
И тут словно плотину прорвало:
— Конечно же, он!
— Кому же еще быть?
— Ведь он для Выксы небесный покровитель был!
— Простите, а почему это, собственно, был? — выждав паузу, вежливо спросила Надежда Васильевна и сама же уверенно ответила: — Он и сейчас есть. И наверняка, как прежде, помогает Выксе. А может, как раньше, и всей России!
Как бы там ни было, все остановились на том, что в любом случае это бесспорное чудо!
Оглядываясь на окно, соседи один за другим вышли. Я остался один и увидел то, что им уже не удалось. Едва дверь закрылась за последним посетителем, как лик неожиданно стал быстро-быстро терять свои очертания и вскоре исчез — несмотря на то, что температура ни в комнате, ни на улице, судя по градуснику на балконе, не изменилась! Это было лишним подтверждением тому, что только что на глазах нескольких людей действительно произошло настоящее чудо! «Эх, жаль, антиквара здесь не было!» — подумал вдруг я, вспомнив, как тот говорил, что не верит в чудеса.
Долго еще вновь и вновь подходил я к окну, вглядываясь в него в надежде, что лик появится вновь. Ведь для меня самого было очень важно укрепиться в вере. Крестившись всего три-четыре года назад, имея за плечами безбожное прошлое, теперь я очень нуждался в утверждении не только ума, но и сердца в том, что Бог есть, что все, о чем говорит Церковь, правда, а не притворная ложь, как с детства научили мое поколение, наконец, в том, что я иду правильным путем. Ведь важнее этого не было и не могло быть в жизни, как я понимал уже совершенно отчетливо, — ничего! И — вот она, помощь Божия!
…Лишь под самую ночь, вспомнив наконец про апостола Варнаву, я сел в кресло, включил торшер и, перед тем как по выработанной рабочей привычке читать, стараясь находить самое главное, открыл книгу сразу на нужной странице! Книга была очень толстой, в ней было не меньше пятисот страниц. Вероятность такого точного попадания была невероятно мала, но тут уже не было никакого чуда. Просто отец Геннадий заботливо сделал в нужном для меня месте закладку из чистого листа бумаги…

Глава 7. Сын утешения
Вот что я прочел в книге свт. Димитрия Ростовского, которую дал мне отец Геннадий. Имя Варнава в переводе с древнееврейского языка означает «сын утешения» (По мнению некоторых ученых, это мужское имя арамейского происхождения, заимствованное из древнегреческого языка). Правда, сначала апостола Варнаву звали Иосией или Иосифом. Именно так назвали его родители — проживавшие на Кипре евреи из левитского рода. Из этого рода левитов происходили такие древние великие пророки, как Моисей, Аарон и Самуил! Родители мальчика Иосифа были весьма богаты и имели свое село вблизи Иерусалима, изобиловавшее садами и украшенное большим зданием.
Когда отрок пришел в совершенный возраст, его отправили в Иерусалим к известнейшему в то время учителю Гамалиилу, чтобы он научился более совершенному пониманию еврейских книг и всего закона Божия. Здесь Иосиф подружился со своим сверстником Савлом — будущим первоверховным апостолом Павлом. Учась у Гамалиила, они преуспевали в разуме, понимании книг и в добродетельной жизни.
Но так было до тех пор, пока Иосиф не услышал об Иисусе Христе. Видя Спасителя и слыша божественные слова Его, юноша умилялся сердцем и весьма дивился чудесам, которые творил Христос. Увидев исцеление расслабленного человека при Овчей купели (см. Ин. 5, 1–15) и многие другие дивные дела Христовы, Иосиф так воспылал сердечной любовью ко Господу, что пал ниц к ногам Его и просил принять в число Своих учеников. Господь же, знавший все тайны сердец человеческих, увидел, что сердце Иосифа горело любовью божественной, и любезно благословил его и не запретил ему следовать за Собой.
О, как желал Иосиф, чтобы к нему присоединился и Савл! Но тот, выслушав его, только посмеялся над ним…
Иосиф отправился вместе с Господом из Иерусалима в Галилею. Когда Христос восхотел отправить двенадцать Своих апостолов на проповедь к погибшим овцам дома Израилева (Мф. 10, 6), то увидел, что их мало. По этой причине Он явил миру и иных семьдесят учеников, и послал их по два пред лицом Своим во всякий город и место (Лк. 10, 1). В числе этих семидесяти учеников Господних одним из первых был и святой Иосиф, названный двенадцатью апостолами Варнавой, так как своей проповедью о Христе он утешал людей, с великим нетерпением ожидавших пришествия Мессии.
…За окном неожиданно просветлело. Я бросился к нему, вгляделся — но нет, это уже было не чудо. Просто начался густой неповоротливый снегопад… Полюбовавшись им, я вернулся в кресло и продолжил чтение, мысленно переносясь из XX века в столь дорогой для каждого верующего человека I-й…
После Вознесения Господа на небо, когда святые апостолы жили в Иерусалиме, апостол Варнава продал доставшееся ему в наследство от родителей село и все вырученные деньги принес к ногам апостолов, ничего не оставив себе.
Апостолу Варнаве часто случалось видеться с Савлом. Все свои усилия он прилагал к тому, чтобы обратить того к святой вере, но его друг был усердным ревнителем отеческих преданий и поэтому только посмеивался над святым Варнавой, как над человеком обольщенным, говорил даже хульные слова на Господа Иисуса Христа, называя Его Сыном плотника, Человеком простого звания, приговоренного к позорной смерти. Больше того, после убиения первомученика Стефана евреями, одежды которых охранял Савл, когда те побивали страдальца за веру камнями, Савл начал преследовать Христианскую Церковь.
Однако слезы и молитвы Варнавы, который усердно молился Богу, чтобы Он просветил душевные очи Савла и тот познал истину, были не напрасны. Когда наступило время милосердия Божия, Савл чудесным образом обратился ко Христу, будучи призван голосом Господним свыше на пути в Дамаск. И обратился волк в овцу; хулитель имени Христова начал прославлять Господа Иисуса Христа; бывший ранее гонителем сделался защитником Церкви.
Многие христиане в Иерусалиме и других городах не верили такому невероятному изменению и боялись Савла, думая, что тот только притворяется, усыпляя их бдительность. И только Варнава, узнав обо всем, побеседовал с Савлом и, удостоверившись, что это святая правда, привел его к апостолам, сказав:
— Вот тот, кто нас преследовал! Теперь он нашей веры и тоже верит в Христа!
Удивились, возрадовались и прославили Бога апостолы. Через какое-то время они послали апостолов Варнаву и Савла, который стал теперь Павлом, в Антиохию, откуда они принесли щедрую милостыню христианам Иерусалима, оказавшимся во время голода в трудном положении.
После этого друзья отправились в большое трудное путешествие, во время которого повсюду возвещали слово Божие. Их били, изгоняли — но и прославляли. Когда в одном из ликаонских (Ликаония — область в Малой Азии) городов они исцелили хромого, страдавшего своим недугом с рождения, язычники приняли их за богов. Народ даже вознамерился принести им жертвы, называя Варнаву Зевсом, а Павла — Гермесом. И святые апостолы с большим трудом уговорили людей не делать этого (см. Деян. 14, 8–18)…
После этого тот же народ по наущению иудеев поднял мятеж на тех, кого только что считал богами. Побив Павла камнями, язычники извлекли его из города, думая, что он умер, но он, поднявшись, вместе с Варнавой возвратился в город и на следующий день стал проповедовать вновь…
Много людей обратили ко Христу святые апостолы. Спустя некоторое время каждый из них отправился в свое путешествие. Это случилось по усмотрению Божию, дабы они, идя порознь, спасли большее количество душ. Вполне достаточно было проповедовать одному великому учителю там, где намеревались идти два великих учителя.
Немалые труды предпринял святой Варнава в последующие годы. Умножив число верующих на острове Кипр, он отправился в Рим и, как говорят некоторые, первый проповедал Христа в столице империи. Затем, основав и утвердив в итальянском городе Медиолане (Медиолан — ныне Милан. В истории Христианской Церкви этот город известен как место архипастырской деятельности святого Амвросия, знаменитейшего отца и учителя Западной Церкви IV в.) епископский престол, Варнава снова возвратился на Кипр, где во время проповеди в городе Саламин его побили камнями иудеи, пришедшие из Сирии и возмутившие против апостола и местных евреев (Это произошло, по одним источникам, в 62-м, а по другим — в 76 году).
Святые мощи апостола Варнавы чудесным образом были обретены спустя несколько веков, в 478 году V столетия, когда Христианская Церковь давно уже была официально признана во всем Римском мире. Сам император Зенон (Зенон (425–491) — византийский император. В его царствование была упразднена Западная Римская империя, после чего Византия осталась единственной преемницей Рима) весьма возрадовался тому, что во дни его царствования обретено было столь великое духовное сокровище. И в то время было установлено праздновать память святого апостола Варнавы в одиннадцатый день месяца июня (24 июня по новому стилю), когда были обретены его святые мощи.

Глава 8. Важный совет
После того как я прочитал житие святого апостола Варнавы в изложении святителя Димитрия Ростовского, мне стало ясно, что особых расхождений с источниками, которыми я руководствовался в работе над историческим романом, нет. Судя по всему, их авторы пользовались этой же книгой.
Написано у меня было еще совсем немного и в основном нисколько не противоречащего святителю Димитрию, так что отдавать текст на богословскую проверку отцу Геннадию Младшему не виделось пока никакого смысла. Однако благословение отца Геннадия Старшего показать то, что уже сделано, второму священнику я воспринял как послушание, помня, что, как говорят монахи, послушание выше поста и молитвы. И с этим трудно не согласиться, особенно если принять во внимание, что грех непослушания закрыл перед нашими прародителями Адамом и Евой двери рая!
С отцом Геннадием Младшим мы встретились после службы в храме. Он был небольшого роста, стройный и с удивительно живыми, веселыми глазами. Что, впрочем, не мешало ему быть внимательным и серьезным. Выслушав меня, он взял папку с машинописью, полистал страницы и только вздохнул:
— Да я хоть сейчас прочитал бы, но — как? Когда? Ни минуты свободного времени. Сами видите: церковные службы, а кроме этого, семья с грудным ребенком, дом, хозяйство, сад, огород, да еще и учеба в семинарии!
Он немного помолчал и, чтобы сразу не огорчать меня отказом, деловито сказал:
— А давайте знаете как сделаем? Когда вы напишете всю книгу или хотя бы половину, вот тогда я и посмотрю! Глядишь, и знаний в семинарии еще поднакоплю, так что консультация будет более точной и правильной.
Это решение мне понравилось: и послушание не будет нарушено, и, действительно, для более полного восприятия лучше показывать не несколько страниц, а весь текст целиком!
Возвращая мне папку, священник сказал:
— Я тут успел заметить имя Варнава. Не о старце ли нашем собрались писать? Было бы очень хорошо!
— Нет! — к явному огорчению батюшки ответил я. — Это апостол Варнава. Собственно, книга об их совместном путешествии с апостолом Павлом, ну и еще там кое-что по сюжету…
— Нет, это тоже, конечно, очень важно! Люди, которые десятилетиями были лишены духовных знаний, должны знать об этом, — подумав, кивнул отец Геннадий Младший. — Но и о старце Варнаве тоже бы написали! Материал ведь о нем есть — книги, изданные в XIX и начале XX века. Недавно даже у нас в антикварной лавке одна была! Я вчера вечером заходил узнать, кто ее купил…
При этих словах я мысленно представил, какое лицо стало у антиквара, когда к нему после меня зашел еще и священник с вопросом об этой книге!
А отец Геннадий продолжал:
— Но не беда: нет ничего тайного, что не стало бы явным! Сегодня после проповеди я рассказал прихожанам про эту книгу и попросил их поразузнавать через знакомых имя ее покупателя, а то и найти его самого. Может, хоть на время даст ее почитать?
«Да-а… — подумалось мне. — Теперь к антиквару не два-три человека, а десятки пожалуют!» Увидев, что я улыбаюсь, священник сам повеселел.
— Ну вот и хорошо, что так ладно договорились! — сказал он и вдруг спросил: — А вы в Лавре давно были?
Вот те раз! От этого вопроса я просто опешил! Жил несколько лет совсем рядом с Москвой, усердно молился преподобному Сергию Радонежскому, а съездить на автобусе или электричке к нему самому, чтобы приложиться к его святым мощам, даже мысли не возникало!
— Увы, я вообще ни разу там не был! — признался я и почему-то спросил: — А старцы сегодня там есть?
— Да, — ответил отец Геннадий Младший. — И не один! Архимандрит Кирилл, архимандрит Наум, игумен Виссарион, — с уважением перечислил он и развел руками. — Правда, попасть к ним не так-то просто. Но на все воля Божия! Так что надо б, надо вам съездить в Лавру!
Лавра… Старцы, к которым хоть и не просто, но все же можно как-то попасть на прием, задать давно беспокоившие вопросы (например, где остановиться на постоянное жительство), наконец, благословиться на написание такой ответственной в богословском плане книги!..
Стоит ли к этому добавлять, что уже тем же вечером, доехав на автобусе из Выксы до Навашино, где была железнодорожная станция, я уже сидел в вагоне скорого поезда, следовавшего в Москву?..

Глава 9. Святые плоды
В электричке, которая шла из Москвы в Сергиев Посад, я познакомился с двумя пожилыми паломниками — мужем и женой, которые уже не первый раз ехали в Лавру.
В самом городе, на небольшой площадке, с высоты которой открывался величественный вид на Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, они вдруг остановились. Помогая друг другу, принялись стряхивать с одежды снег и дорожную пыль, чистить складными щетками обувь. Мне, удивленному этой неожиданной задержкой, они объяснили, что такова древняя традиция. Издавна люди, идущие пешком и ехавшие в Лавру за сотни верст в повозках по печально известным своей разбитостью русским дорогам, именно на этом месте приводили себя в порядок после долгого пути и мысленно готовились к долгожданной встрече, настраиваясь на самое главное.
Быстро, по давней офицерской привычке, я одернул пальто, подтянулся, поправил лямку от сумки на плече. И, ожидая попутчиков и вводя мысли в духовное русло, стал смотреть вниз, на Лавру.
Мало сказать, что она потрясла меня. Она была словно небесный остров, сошедший на землю с небес. И такая мощь, защищенность, духовная сила чувствовались в ней, что сразу стало понятно, почему именно сюда в час смертельной опасности спешили, ища спасения, могущественные русские цари и находили здесь надежное прибежище. Не случайно те же поляки, осаждавшие Лавру в течение долгих месяцев в период Смутного времени, несмотря на все свои старания и немалую военную силу, так и не смогли ее взять!
В Лавре, как еще в электричке объяснили мне мои попутчики, первым делом нужно благословиться у преподобного Сергия на пребывание в основанной им обители Пресвятой Троицы. Так мы и сделали. Отстояв длинную, несмотря на мороз и пронизывающий ветер с редким колючим снегом, очередь, мы вошли в теплый Троицкий собор. Он поразил меня не менее, чем общий вид Лавры, а может быть, даже больше. В нем всё было так, что невозможно описать никакими земными словами, — как-то по-надмирному величественно, свято… А еще меня просто потрясли огромные древние иконы. Перед одной из них, которая именуется Нерукотворенный Спас, я невольно остановился, не в силах идти дальше, так что уже начал задерживать людей, следовавших за мною в очереди к раке с мощами преподобного Сергия.
Благословившись у игумена всей земли Русской и этой святой обители, мы походили по Лавре, зашли в храмы, помолились. Когда я наконец спросил о старцах, мои попутчики признались, что сами приехали к ним, и показали мне на небольшой деревянный домик-проходную, похожий на сторожку, где за стеклянным окном действительно сидел дежурный, к которому обращались с вопросами паломники. Справа была деревянная дверь, ведущая к двум старцам. Третьего, игумена Виссариона, как шепнули мне мои новые знакомые, можно было бы увидеть во время исповеди, но она давно закончилась, и он наверняка уже в своей келье.
Всего несколько ступенек вниз — и мы увидели два домика. В одном из них обычно принимал архимандрит Кирилл, но он в этот день почему-то отсутствовал, и поэтому даже снежок к его домику не был протоптан… Зато около второго стояло несколько десятков человек. И каждый из них горел желанием попасть на беседу к архимандриту Науму. Да только это было не так просто! Старец то и дело переходил с места на место, говорил то с одним, то с другим посетителем, причем исключительно по своему выбору.
Однажды он остановился прямо напротив меня! Я уже открыл было рот, чтобы выпалить все, что хотел спросить. Но отец Наум вдруг круто развернулся и исчез в домике… И только потом, когда мы с попутчиками уже решили уйти, старец снова встал перед нами и, крутя пуговицу на моем пальто, стал отвечать на мои мысленные вопросы… стоявшему рядом со мной мужчине. Тот ничего не мог понять. Судя по его робким возражениям, у него был свой дом и ему не нужно было искать место для постоянного жительства. И потом, при чем тут литературные дела, когда он водитель автобуса и после школы не прочитал ни одной книги?
А отец Наум продолжал:
— Какие-какие книги писать в первую очередь… Вот, к примеру, вы ведь прекрасно знаете, что монеты бывают золотые, серебряные и медные!
— Еще были железные — в Спарте, — невольно добавил я, не понимая, откуда отец Наум мог знать про мою давнюю страсть собирательства старинных античных монет, благодаря которой я так быстро освоил историческую науку, что сумел написать повести и роман о Древнем Риме!
— Ну, такие мы вовсе не будем брать в счет! — отмахнулся отец Наум.
И вновь, обращаясь к моему соседу, начал отвечать на мой так и не высказанный вопрос о том, что же мне все-таки писать:
— Вот я и говорю, монеты бывают медные, серебряные и золотые!
Перед тем как вновь уйти в домик, он добавил, обращаясь уже ко всем:
— А теперь советую вам поехать в скит!
— К старцу Варнаве, — сказал кто-то.
— К кому? — решив, что ослышался, переспросил я у своих попутчиков.
— Как, вы разве не знали, что в Черниговско-Гефсиманском скиту подвизался сам старец Варнава? — ответили они. — Это совсем рядом, всего-то десять минут на автобусе!
— Вот это да! — только и смог выдохнуть я.
Но оказалось, что это было еще не все… Только мы поднялись по ступенькам к выходу, так сразу увидели, что на площадке перед проходной стоит множество людей.
— Старец Кирилл! Старец Кирилл! — только и слышалось вокруг.
Паломники старались пробиться к худощавому старцу с длинной седой бородой, но того настойчиво уводил к двери проходной строгий монах. И надо же было случиться такому: они как раз проходили мимо меня! Как было не воспользоваться такой возможностью?!
— Батюшка! Отец Кирилл! — почти взмолился я и зачастил: — Я был журналистом, теперь писатель, издал исторические книги и вот хочу писать только на духовную тему! Чтобы даже далекие от веры люди, такие, которые никогда не зайдут в храм, чтобы купить церковную книгу, но любят исторические романы, возьмут такой — а в нем, на доступном им языке, — о Боге и вере! Глядишь, и задумаются о самом главном!
Архимандрит Кирилл остановился, коротко, но как-то по-особенному подумал и протянул мне руку для благословения… Словно огромная, невидимая, ласковая и в то же время могучая волна накрыла меня с головой!
— Пишите истину об Истине! — назидательно сказал мне старец.
И строгий монах завел его наконец в дверь проходной.
Я стоял, сам не веря тому, что только что произошло со мною. Собственно, я не получил точного ответа ни от одного, ни от другого старца… Но ведь даже мысленно я не задавал им вопросов с перечислением тем, сюжетов и названий задуманных книг. Однако этого, как оказалось, и не потребовалось. Мне вдруг все стало ясно и так.
Вот какие они — современные старцы! И плоды благословения преподобного Сергия!
А ведь мне еще предстояла поездка в скит, где сто лет назад жил и вот так же принимал приходивших к нему людей великий старец Варнава…

Глава 10. В скиту
Большую территорию Гефсиманского Черниговского скита давно уже занимал военно-ученый городок. Отобрав обитель у монахов, желавших еще большего, чем в Лавре, уединения, советская власть безжалостно уничтожила здесь все храмы и на их месте построила многоэтажные жилые дома и огромные, уходящие многими этажами в глубь земли, здания.
Словно духовный оазис, осталось пещерное отделение скита, которое долгое время также использовалось совсем не по назначению. Но тем не менее здесь стоял прекрасный храм, в котором теперь полным ходом шли восстановительные работы, очень высокая, без малого в сто метров, колокольня, где также требовалось немало работ, длинный двухэтажный братский корпус и просто каким-то чудом сохранившийся, хоть и потемневший от времени двухэтажный домик. Было непонятно, как это он сумел уцелеть, когда погибли каменные храмы!
— А это — домик старца Варнавы! — объяснили мне мои попутчики.
В храме нас встретил высокий молодой, чуть старше двадцати лет, человек в подряснике, который назвался послушником С. Не привожу его мирское имя, так как при постриге оно все равно было изменено на другое. У него было очень доброе интеллигентное лицо и мягкий голос.
Он предложил нам написать записки о здравии и упокоении, заказать сорокоусты, поминовение на полгода или на год, а то даже навечно, купить свечи, иконы, церковные образки… Мои попутчики тут же принялись писать записки, а я, отдав ему предусмотрительно заготовленные заранее, спросил, есть ли в продаже книги о старце Варнаве.
— Если бы! — вздохнул послушник С. — Почти все паломники, если не каждый, спрашивают о них. Но увы, пока нет… Пишет, правда, книгу о батюшке на основе изданий царских времен архимандрит Георгий в Лавре. По секрету скажу: говорят, что готовится канонизация старца Варнавы! Но когда это будет, мы, конечно, не знаем… А так хоть бы фотографию батюшки люди рады приобрести, и то нет! Ведь известны случаи, — понизил он голос, — когда очень тяжко болящие, или, как говорится, люте страждущие, получали исцеления, не только попросив старца о помощи, но и после того, как прикладывали к недужным местам его фотографии! Ведь какой старец был! — повысил он голос. — В день до пятисот, а то и больше человек приходило к нему, и он помогал им в самых безнадежных случаях! А, впрочем, что это я говорю! Почему это был? Он и сейчас есть и многим помогает!
Приняв записки от моих попутчиков, послушник С. сказал:
— Не хочу отпускать вас огорченными. Давайте-ка, по примеру батюшки Варнавы, утешу вас!
И с этими словами он повел нас по крутым ступенькам куда-то вниз.
— Это пещерный храм во имя архистратига Михаила, — включив свет, обвел он руками довольно-таки просторное помещение.
Затем подошел к иконостасу, на котором не было ни одной иконы, и поцеловал его левый край, покрытый густым белым мхом.
— Здесь, — сказал он, — находилась чудотворная Черниговская-Гефсиманская икона. По молитвам к Пресвятой Богородице перед ней получило исцеление множество приходивших сюда людей.
Потом он провел нас к проему в стене и посветил вниз фонариком. Там были уходящие в воду ступени. Много ступеней…
— Вот неверующие люди любили говорить, что монахи лентяи, дармоеды. А они тут всё так построили и содержали, что было совсем сухо. А как только новая власть здесь появилась, сразу стало ясно, кто дармоед и лентяй. Вся сложнейшая система, которая требовала огромных постоянных трудов, оказалась нарушена, а восстанавливать ее ни тогда, ни до сих пор никто не собирается. Даже подвалы всех стоящих рядом многоэтажных домов десятилетия полностью заполнены водой! А ведь монахи делали всё это, еще и молясь и постоянно ходя на церковные службы!
После этого послушник С. показал нам совсем крошечные кельи, в которые едва можно было протиснуться и встать, не то чтобы лечь, и сказал, что тут монахи молились. Проходя мимо чуть приметного отверстия в стене, объяснил, что здесь несколько лет подвизался в затворе старец иеросхимонах Александр. В это отверстие ему подавали записки, и он давал на них мудрые духовные ответы, которые актуальны и в наше время. Сюда же ему приносили и пищу…
— А это, — вводя нас в помещение, где уже могло уместиться десятка два-три человек, сказал С., — Иверская часовня. Здесь батюшка Варнава подолгу молился перед Иверской иконой Пресвятой Богородицы. Царицу Небесную он очень почитал и любил, и Она во многом помогала ему. Один Иверский женский монастырь, который, как говорит отец-настоятель, стоял на Выксе-реке, чего только стоил! Здесь же он был и погребен…
Послушник С. показал на большое черное мраморное надгробие в правом углу. Прочитав надпись, я обратил внимание на слова: «Он жил во славу Божию».
— Спасая святые мощи батюшки от глумления безбожных властей, его духовные чада, взяв их отсюда, переносили потом с кладбища на кладбище, — тем временем продолжал послушник С. — И теперь они покоятся на Северном кладбище Сергиева Посада. Вы можете быстро найти их — там рядом два белых креста, и один с овальной фотографией батюшки Варнавы… Все собираемся сфотографировать ее, чтобы сделать копии и раздавать их паломникам, да совсем нет для этого времени!..
Послушник С. хотел рассказать что-то еще, чувствовалось, что он сам рад был лишнюю минуту побыть в Иверской часовне, но в этот момент появился другой, еще более высокий послушник. Потом уже я узнал, что если у послушника С. рост был два метра пять сантиметров, то у послушника Д. — так звали вошедшего — два метра десять! И вот ведь как вышло — оба они, совсем еще в молодых годах и при могучей телесной крепости, так уверовали в Бога, что ради вечного спасения, оставив мир, ушли в монастырь, точнее, в этот скит.
— Ты давно на часы смотрел? Служба вот-вот начнется! — низким грубоватым голосом сказал послушник Д., показывая монашеские четки на своей исцарапанной, избитой в кровь строительными работами руке.
И послушник С., виновато пожав плечами, — мол, ничего не поделаешь, — сказал, что экскурсия завершена.
Мои спутники решили остаться на службу, так как приехали в Сергиев Посад на несколько дней. А мне — послушник Д. был прав — давно уже следовало самому посмотреть на часы, чтобы успеть на электричку и не опоздать к поезду, на который я — увы, по необдуманной на этот раз предусмотрительности! — заранее взял обратный билет. А на то, чтобы покупать потом новый, лишних денег у меня, пока издательство не сделало очередной выплаты за исторические книги, не было…

Глава 11. Книга с автографом
По возвращении в Выксу я сразу направился в храм. Служба там еще шла. После ее окончания я подошел к отцу Геннадию Младшему и от всего сердца поблагодарил за совет съездить в Лавру. При этом я сказал, что побывал еще в лаврском Черниговско-Гефсиманском скиту, где, оказывается, подвизался старец Варнава.
Вот что значит — не хватало мне еще веры! Господа надо было благодарить за великие благодеяния, которыми Он в который раз одарил меня! Преподобного Сергия Радонежского! А я первым делом пошел к отцу Геннадию. К счастью, он сразу же исправил мою ошибку — тут же повернулся лицом к алтарю и трижды, крестясь и кланяясь, произнес:
— Слава Тебе, Господи!
Спохватившись, я тут же последовал его примеру. После этого разговор наш продолжился. Я подробно рассказал про Лавру, про старцев, а также о том, что совершенно случайно (хотя, конечно, случайностей не бывает, а все происходит по Промыслу Божьему) узнал про скит…
— А я разве не сказал, что батюшка Варнава там подвизался? Простите! Совсем никуда память стала! Вот что значат непростые ночи с нашим младенцем Георгием, — посетовал священник. — Со вчерашнего вечера вообще было что-то из ряда вон выходящее! Меня-то матушка Марина пожалела — все-таки служить с утра, а сама ни минуты за всю ночь не поспала! Звонил ей перед службой… Удивительно ли, что теперь голова у нее просто раскалывается?..
Только тут я заметил, что сам отец Геннадий Младший выглядит очень усталым, и хотел уже было, благословившись, уйти, но священник вдруг оживился и с улыбкой сказал:
— А у меня ведь радостная новость имеется!
С этими словами батюшка ушел в алтарь и, вернувшись, протянул мне слегка пожелтевшую книгу в мягком переплете.
— Та самая книга! — едва ее увидев, ахнул я. — Неужели нашлась?!
— Да, прихожане сегодня принесли, — кивнул священник. — Причем насовсем!
Бережно открыл я обложку и на первом листе увидел написанное от руки: «“Пещер” Гефсиманского скита иеромонах Варнава». Дальше шла дата. Это действительно был автограф!
Несколько мгновений мы благоговейно смотрели на подпись, сделанную рукой самого старца Варнавы… Потом полистали книгу. В ней были снимки Иверского монастыря, фотографии батюшки Варнавы, его родной матери схимонахини Дарии…
— Знаете что? — сказал вдруг отец Геннадий. — А пойдемте ко мне домой! Вместе порадуем матушку. Она тоже так почитает отца Варнаву!
— Но ведь она плохо себя чувствует! — попытался отказаться я, но батюшка был настойчив.
— Ничего! Это, наоборот, ей может на пользу пойти! Развеется хоть немного.
Вдвоем с отцом Геннадием — надо ли добавлять, что все наши разговоры по пути были о старце Варнаве? — мы прошли по заснеженным улицам Выксы и остановились перед небольшим домом. Правда, как я потом убедился, таким он выглядел только снаружи, а внутри оказался весьма просторным. Сени так просто поразили меня своими огромными размерами.
— Матушка-а! — громко с порога предупредил отец Геннадий. — Я тут не один — с гостем!
— Милости просим! — послышался изнутри приглушенный дверью голос.
Матушка Марина встретила нас хоть и болезненной, но — улыбкой.
— Никак не проходит? — с таким состраданием, словно от боли мучился он сам, спросил отец Геннадий.
— Да нет, еще сильней стало! — ответила матушка. — Никакие таблетки на помогают.
Мы вошли в теплую уютную комнату.
— А вот и наш Георгий! — отец Геннадий показал на детскую кроватку, в которой лежал спящий младенец. Ручки его были забинтованы так, что напоминали маленькие белые боксерские перчатки.
— Обжегся? — с сочувствием спросил я.
— Нет, — ответила матушка Марина. — С руками-то как раз ничего. Это мы завязываем ему их так, чтобы он не расчесывал всего себя в кровь.
— Аллергия! — объяснил, видя мое недоумение, отец Геннадий.
— И на что же?
— А на все заморские продукты. И даже на наши, отечественные, если они вкусные!
— И еще на всякую красивую одежду, — добавила матушка. — Тут не так давно у нас в гостях монахи были. Узнав про это, они прямо сказали: наш! Давайте-ка я вас покормлю? — предложила она.
Но батюшка остановил ее.
— Успеется, — сказал он и достал из сумки книгу: — Вот, смотри!
— Что это? — не поняла матушка.
Она вытерла руки о фартук, взяла книгу, вгляделась и воскликнула:
— Ах! Да ведь это же про Иверский монастырь и о нашем родном старце!
— Точно! — смеясь, подтвердил отец Геннадий.
— Тем более идите завтракать, чтобы я могла пока полистать эту книгу!
— С автографом, — уточнил я.
— Где? Где?! — заволновалась матушка.
— Да вот, — показал ей отец Геннадий.
— Надо же… Сам батюшка своей рукой вывел, — утирая выступившую слезу, прошептала матушка.
Она провела нас на кухню, подала на стол завтрак и, по-монашески пожелав Ангела за трапезой, поспешила в комнату. А когда после трапезы мы с отцом Геннадием помолились и тоже зашли туда, то не узнали матушку! Она была веселая, просто счастливая, в глазах — ни следа боли!
— Прошло? — обрадовался священник. — Так быстро?!
— Не просто быстро, а мгновенно! — поправила его матушка.
— Как это? — не понял отец Геннадий. — Что, к фотографии батюшки голову приложила?
— Да нет, только к автографу, и сразу как рукой сняло!
Тут мне вдруг вспомнились слова послушника С. про фотографии старца для насельников скита и паломников. Я сказал об этом, и отец Геннадий, подумав, произнес:
— Так за чем же дело? У нас в городе есть неплохое фотоателье. Там можно с этой книги маленькие фотокарточки батюшкиного портрета сделать. Только вот, — замялся он, — у нас с матушкой совсем времени на это нет…
— Так давайте я сам все сделаю! — охотно предложил я и нетерпеливо протянул руку.
Отец Геннадий посмотрел на матушку. Видно было, что она очень не хотела расставаться с книгой. Но возможность сделать благое дело, тем более для скитской братии и паломников, которые скорбят от того, что у них нет даже фотокарточки старца, пересилила. И она отдала мне книгу.
— Только ненадолго! — предупредил отец Геннадий и вдруг хитро прищурился: — Вы ведь наверняка и почитать ее хотите! Мы-то со слов местных жителей хоть немного про батюшку знаем, а вы, по сути дела, совсем ничего! Да и некогда нам пока, — показывая на заворочавшегося в кроватке сына, сказал он. — Два… нет, три дня, надеюсь, вам хватит?
— Конечно! — воскликнул я.
И, узнав, где находится фотоателье, не теряя времени заспешил по указанному адресу…

Глава 12. Необычный заказ
Работавшие в фотоателье две женщины встретили меня как самого дорогого гостя. Фотограф, молодая женщина, сидевшая в кресле и листавшая журнал мод, приветливо поздоровалась. А пожилая приемщица заказов даже привстала из-за стола и слегка поклонилась.
— Что будем заказывать? — сразу же спросила она и с надеждой уточнила: — Конечно, большое цветное фото в нескольких ракурсах — на память себе и знакомым? Или, — и без того сухие губы ее совсем поджались, — фото на паспорт или для пропуска на завод?
Я объяснил цель своего прихода, показал им книгу, и отношение ко мне сразу же изменилось.
— Не-ет, — разочаровано протянула приемщица, и женщина-фотограф, соглашаясь с ней, виновато развела руками. — Это нам не выгодно!
— К сожалению, изображение не очень четкое, работа сложная. Чтобы сделать более-менее приличную копию, нужно будет повозиться, — сказала она.
А приемщица желчно продолжала:
— И все — из-за каких-то копеек?
— Почему это копеек? — не понял я.
— Ну, сколько вам нужно экземпляров: один? два? четыре?
— Сто!
Хотя денег в кармане было явно недостаточно для этого, я назвал первую пришедшую в голову цифру, понимая только одно: иначе насельники скита и паломники останутся без желанных фотографий.
Фотограф отложила журнал, который снова было принялась листать, и с интересом посмотрела на меня.
— Сто-о?! — уже почти прежним тоном протянула приемщица, что-то подсчитала, шевеля враз ожившими губами, и сказала: — Ну, это уже кое-что!
— Но это еще не все! Потом будет продолжение заказа, может быть, даже не одно! — почувствовав надежду, быстро добавил я.
Приемщица недоверчиво взглянула на меня и проворчала:
— Ну, это журавль в небе, а нам сейчас синица в руке нужна. Ладно, оставляйте нам свою книгу.
— Но я никак не могу ее оставить! Она очень редкая и потом не моя! — поспешно возразил я.
— Ну вот, еще и условия свои начинаете ставить! — возмутилась приемщица. Чувствовалось, что она опять была на грани отказа.
К счастью, фотограф взяла книгу и сказала:
— Да я прямо сейчас могу попытаться перефотографировать снимок и сделать пробный!
— Ну, делай, — пожала плечами приемщица и обратилась ко мне: — А вы тогда оплачивайте весь заказ!
Тут я уже не знал, как быть… Язык не поворачивался сказать, что сейчас я никак не могу дать всю сумму. Что делать?!
«Батюшка Варнава, помоги!»
Помощь пришла неожиданно. И опять со стороны женщины-фотографа. Она изучающе посмотрела на меня и вдруг сказала:
— Анна Степановна, ты ступай на перерыв, тебе таблетки принимать давно пора. А я сама тут со всем управлюсь!
Что-то проворчав, приемщица, действительно болезненно морщась, с трудом встала из-за стола и заковыляла к выходу.
— Простите, — сказал я, когда за ней закрылась дверь. — У меня нет сейчас всей суммы…
— Ничего, — с понимающей улыбкой кивнула фотограф. — Главное, чтобы фото хорошо получилось! Вы уж на нашу приемщицу не сердитесь: больна она очень. Да и наше ателье тоже в критическом положении, того и гляди могут закрыть. Заказы резко сократились. Зарплату на предприятиях месяцами не выплачивают: люди сейчас больше хотят есть, чем фотографироваться! Мы даже от перерыва отказались — вдруг за это время клиент с выгодным заказом придет? Ходим с Анной Степановной по очереди домой. Раньше чем через час она все равно не придет. За это время я постараюсь успеть и пробный снимок сделать, и заказ оформить. А сколько у вас там не хватит — завтра принесете.
— Спаси Господи! — от всего сердца поблагодарил я, даже не заметив, что сделал это по-церковному в светском заведении.
И вдруг совершенно неожиданно для себя услышал в ответ:
— Во славу Божию! — Молодая женщина, увидев, как я опешил, сказала: — Да вы не удивляйтесь! У меня ведь прабабушка в нашем монастыре монашкой была! Даже старинная фотография сохранилась. И о батюшке Варнаве — ведь это же он, да? — я с самого детства слышала.
— Да, это старец Варнава, — подтвердил я.
— Ну тогда не будем терять времени! — спохватилась фотограф, включая свет в большом зале с фотоаппаратом на треноге посередине. — Я начинаю, а вы, пока пересниму да пока пленка проявляться будет, можете где-нибудь полчасика погулять.
— А можно мне это время здесь побыть и почитать книгу, как только она освободится? — спросил я и, получив кивок в знак согласия, с облегчением выдохнул и опустился в кресло…

Глава 13. Старец-утешитель
О жизни прп. Варнавы Гефсиманского Чудотворца
(Здесь и далее, рассказывая о жизни прп. Варнавы, автор использует книгу, изданную при жизни старца в 1900 году, дополняя этот материал сведениями из вышедшей без малого век спустя книги архим. Георгия (Тертышникова): Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита. Изд-во Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1996. Также использовались издания: Жизнеописание в Бозе почившего старца-утешителя отца Варнавы, основателя и строителя Иверского Выксунского женского монастыря. Издание Иверской обители, 1907; Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита. Житие, письма, духовные поучения. Изд-во Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2009)
Старец иеромонах Варнава родился в селе Прудищи Тульской губернии 27 января (по старому стилю) 1831 года и во святом крещении был наречен Василием в честь святителя Василия Великого. Пример добродетельной жизни его родителей Илии и Дарии Меркуловых, их постоянное стремление памятовать о Боге, трудолюбие труженика и нищелюбца отца и благочестивой матери (оба они были крепостными крестьянами и работали на помещика) не мог не повлиять на впечатлительный ум и чистую душу отрока Василия. Благодаря своим родителям он уже с детства обнаружил склонность к духовной жизни: любил бывать в храме за богослужениями, старался заучивать наизусть церковные молитвы. Когда же он научился грамоте, то с особенным прилежанием стал заниматься чтением слова Божия.
Десница Всевышнего, предызбравшая отрока Василия служителем Себе и предначертавшая ему путь жизни во славу имени святого Своего, невидимо руководила им, охраняя жизнь его от опасностей. «Однажды, — рассказывала мать старца, будущая схимонахиня Дария, подвизавшаяся в основанном сыном Иверском женском монастыре, — будучи четырех лет, Василий, заигравшись со сверстниками на улице, был сбит лошадью, запряженной в тяжелый экипаж. Мальчик попал под колеса. Все бывшие при этом в ужасе подбежали к нему, подняли и, к немалому изумлению своему, увидели, что он совершенно цел и невредим».
В другой раз, будучи уже шестилетним мальчиком, Василий, слезая с печи, нечаянно оступился, сорвался с самой верхней ступени и сильно ударился об пол. Перепуганная и растерявшаяся мать подбежала, подняла окровавленного сына и, не зная, чем и как ему помочь, обратилась мысленно с горячей молитвой к Богу о сохранении жизни своему сыну. На другой день, к ее несказанной радости, ребенок был совершенно здоровым, только небольшой красноватый шрам, оставшийся на щеке, свидетельствовал о том, что с ним недавно случилось.
А какова была чистота сердца отрока! Вот что часто рассказывал о себе сам иеромонах Варнава: «Был я однажды летом в поле со своими товарищами-мальчиками, и там между двух березок я вдруг увидел Спасителя Иисуса Христа, Который поднимался к небу, возносился. И теперь я хорошо помню, как видел Его». Это не удивительно, ведь в Евангелии сказано, что чистые сердцем могут узреть Бога (см. Мф. 5, 8).
О своем характере в детстве сам отец Варнава говаривал, что он был мальчиком шустрым и подвижным. Свое недолгое обучение в школе псаломщиков он закончил изучением Часослова и Псалтири, получив, нужно думать, лишь самые начальные уроки письма.
Вскоре крепостные крестьяне Меркуловы всем семейством были проданы другому владельцу, в село Нару Фоминскую Московской губернии. Тогда-то, может быть, впервые глубокая скорбь сжала нежное сердце Василия, оторванного от милых родных полей и переселенного на чужбину, а юная душа его опытно познала страннический удел человека на земле.
Время шло. Отрок Василий рос и совершенствовался в христианской жизни. Он был не по годам серьезен, молчалив, избегал праздных разговоров. Все невольно обращали внимание на него. Когда Василий подрос и окреп силами, помещик приказал обучать его слесарному мастерству, к которому юноша имел большую способность.
Каждый свободный от занятий в слесарне день отрок проводил в расположенной неподалеку Зосимовой пустыни. Там ему нравилась монастырская служба, полюбилась и иноческая жизнь. Юный слесарь старался чем-либо послужить монахиням: одной исправит старый испорченный замок, другой ключик подберет, иной скобку или крючок к двери приделает… Так будущий инок, старец-слуга и отец великой обители инокинь еще в отрочестве был привлечен к выполнению своей жизненной задачи — служить Богу и ближним. А знакомство Василия со старцем монахом Геронтием послужило главной причиной решительной перемены его внутренней и внешней жизни. Среди множества посетителей, искавших совета и руководства в жизни, старец Геронтий особенно полюбил и приблизил к себе богобоязненного юношу, нередко подолгу оставляя его у себя для беседы.
Скоро случилось одно событие, которое имело решающее значение для Василия. Это произошло в 1850 году. Мать Василия, собравшись на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, позвала с собой сына. Вот там-то, у раки угодника Божия, Василий и сподобился воспринять вместе с великим утешением для своей души и некоторое таинственное уверение в том, что его неодолимое тяготение к жизни иноческой не было мимолетным увлечением юношеского сердца, но что здесь, в обители иноков, и есть его родная среда. Об этом потом он сам рассказывал так:
«Однажды, по окончании службы в Троицком соборе, подошел я приложиться к мощам преподобного Сергия и, когда прикладывался, почувствовал великую радость на душе. То чувство было тогда для меня необъяснимо, но так сильно охватило меня всего, что я тут же, у раки угодника Божия, окончательно решил, если Богу угодно будет, поступить под кров Его обители».
Старец Геронтий вполне одобрил и благословил Василия на подвиг иночества. И в 1851 году тот оставил суетный мир и, получив родительское благословение, удалился в обитель преподобного Сергия. Вслед за учеником туда прибыл и его наставник отец Геронтий, который принял схиму с именем Григорий.
Но только один месяц Василий и его старец-наставник прожили вместе, в одной обители. Множество братии и тысячи богомольцев не давали юному ревнителю благочестия и подвижничества возможности побыть в уединении, которого так искала его душа. Вследствие этого Василий, с благословения старца и монастырского начальства, перешел в Гефсиманский скит. Здесь у него появился еще один духовный руководитель — монах Даниил, у дверей кельи которого постоянно толпился народ, жаждущий слова истины из уст праведника-прозорливца. Схимонах Григорий также не оставлял Василия без своего отеческого попечения и полезных советов.
Новоначальный послушник Василий, перейдя в скит, сначала проходил послушание в слесарной мастерской. Ремесло, знакомое ему еще в миру, скоро сделало его известным в братстве под именем Василия-слесаря.
17 ноября 1856 года Василию Меркулову была выдана отпускная грамота от помещицы, вдовы генерала от инфантерии Софии Степановны Щербатовой, освобождающая его от крепостного права с предоставлением ему возможности избрать род жизни, какой сам пожелает, и Василий написал прошение об официальном принятии его в число послушников Гефсиманского скита. Спустя три месяца строитель Гефсиманского скита иеромонах Анатолий написал в учрежденный собор Лавры, сообщая: «Василий Ильич Меркулов поведения хорошего, к монастырской жизни способен, к послушанию и Церкви Божией усерден». 23 декабря 1857 года последовал указ с решением собора вписать Василия Меркулова в число послушников скита.
В слесарной мастерской послушник Василий трудился несколько лет. Его усердие и трудолюбие были замечены скитским начальством, и он был приставлен к свечному ящику. Кроме того, за богослужениями Василий читал Апостол и поучения из прологов.
Но сравнительно недолго пришлось Василию пожить уединенной жизнью. По воле начальства с великою скорбью он был вынужден оставить свою тихую Гефсиманию и переселиться к «пещерам». Промыслом Божиим Василий вновь оказался лицом к лицу с миром — на новом послушании проводника богомольцев в «пещерах». Как ни тяжко было ему лишение тишины и безмолвия, однако достойный питомец своих наставников хранил сердце свое в мире и на новом делании. А его благоговейная настроенность, неизменная кротость и благодушие при исполнении послушания вскоре распространили добрую славу о нем среди посетителей «пещер», и молодой послушник, сам того не ведая, мало-помалу становился для них старцем-утешителем.
Врожденная живость и восприимчивость, серьезность и духовная рассудительность, отеческие внушения старцев-наставников схимонаха Григория и монаха Даниила, — все это заметно совершенствовало духовную настроенность Василия. Не переставал он трудиться и в Гефсиманском скиту — то в качестве слесаря, то свечника, нес с любовью и послушание келейника у старца Даниила, но уже все соприкасавшиеся с ним понимали, что в этом послушнике рождался будущий старец-подвижник. В последние дни жизни монаха Даниила одна его духовная дочь спросила:
— Батюшка, кто же будет нас утешать без вас?
В эту минуту в келью вошел Василий, и старец, к большому ее недоумению, с улыбкой ответил:
— Вася будет утешать вас!
Василий по-прежнему навещал и старца схимонаха Григория в Лавре, всякий раз, впрочем, испрашивая на то благословение у начальства «пещер». В одно из таких посещений во время предсмертной болезни схимонаха Григория послушник Василий долго оставался у своего первого наставника и руководителя, в последний раз утоляя мудрыми его наставлениями свою жажду познания духовной жизни. В это время на него был возложен подвиг старчества, который он подъял после смерти обоих своих наставников. Завещая ему принимать с любовью всех приходящих и не отказывать никому в советах и наставлениях, старец Григорий дал ему две просфоры и сказал:
— Сим питай алчущих — словом и хлебом. Тако хощет Бог!
Затем он присовокупил, открывая Василию волю Божию, что им должна быть устроена женская обитель в местности, отдаленной отсюда и сплошь зараженной расколом, что обитель эта должна послужить светочем для заблудших чад Православной Церкви, о чем Сама Царица Небесная печется. Она и укажет ему место, где во имя Ее должна быть освящена обитель. При этом старец, с любовью и грустью взглянув на возлюбленного ученика своего, не скрыл от него, что много придется ему потерпеть и перенести скорбей и неприятностей…
Стоя на коленях перед одром умирающего старца, преданный ученик с горькими слезами внимал словам своего наставника. Припав к его груди, он просил не возлагать на него бремя, превышающее его силы. Старец, с любовью взглянув на него, ответил:
— Чадо, не моя воля есть на сие, но воля Божия да совершается над тобою! Не сетуй на тяжесть креста: тебе будет Господь помощник. Без помощи Божией он тяжел и непосилен, но ты, чадо, в день скорби возверзи печаль на Господа, и Той тебя утешит.
На следующее утро послушник Василий услышал, что старец Григорий, его дорогой наставник, разбит параличом и потерял дар речи, а через два дня тихо предал дух свой Богу.
В глубокой печали о потере своего отца и наставника и в большом смущении от его предсмертного завещания послушник Василий поспешил к старцу Даниилу и в тиши уединения излил пред ним всю скорбь своей души. Но и этот старец, к удивлению и большой печали Василия, убеждал его в необходимости с покорностью воле Божией исполнить возложенное на него послушание и с любовью служить страждущему человечеству.
— Да будет так, якоже хощет Бог! — закончил старец Даниил.
И смиренный ученик мало-помалу наконец успокоился, хотя и не переставал в душе ужасаться кресту предстоящих скорбей и высоте возложенного на него подвига.
В 1865 году послушник Василий лишился и другого своего наставника — монаха Даниила, который перед смертью завещал ему принять на себя подвиг старчества. Когда же послушник Василий просил со слезами снять с него это послушание, вдруг, к ужасу своему, увидел, что у старца Даниила пошла гортанью кровь, и он на руках возлюбленного ученика своего отошел ко Господу. «Много, — говорил потом старец Варнава, — пришлось мне перенести скорбей и напраслины в жизни. Не знаю, перенес ли бы я их, если бы не поддержка со стороны моих старцев-наставников».
Через год после кончины старца Даниила послушник Василий был пострижен в монашество с наречением имени Варнава (что значит «дитя милости» или «сын утешения») в честь святого апостола Варнавы. А через четыре с половиной года Промысл Божий приуготовил благочестивому монаху новое бремя служения. Он был рукоположен во иеродиакона, а вскоре и в иеромонаха.
Не могла укрыться духовная зрелость иеромонаха Варнавы от лиц, знавших его. Вскоре широкая известность его в народе побудила наместника Лавры архимандрита Антония утвердить его в звании народного духовника «пещер» Гефсиманского скита. Как ни отклонял от себя такую ответственную должность иеромонах Варнава, его начальство твердо решило: «быть по сему», и батюшка покорился.
Теперь посетители в еще большем количестве стали стекаться к отцу Варнаве за благословением, советом в каких-либо важных жизненных обстоятельствах, утешением в скорбях. Все дни — с раннего утра до глубокой ночи — он посвящал теперь служению им. Старушка, издалека пришедшая на богомолье, юноша-студент, ученый профессор, сановник, мастеровой, торговец, молоденькая девушка, монахиня, дети, — все шли к нему.
И для всех он был одинаково доступен, всех одинаково привечал словом отеческой любви и утешения, как истинный «сын утешения», всех называя «сынками» и «дочками». Лицо старца всегда было озарено светлой радостью несмотря на то, что он часто испытывал крайнее переутомление, так что порой беседовал с посетителями едва-едва слышным голосом.
Иеромонаха Варнаву навещала иногда его родная мать схимонахиня Дария, старица кроткая и смиренная. Придя однажды к своему сыну, она пробиралась с великим трудом через огромную толпу посетителей и богомольцев (а надо сказать, что старца посещало от пятисот до тысячи человек в день). Кое-как прошла почти до самых дверей его кельи, но была грубо оттеснена оттуда стоявшими там барынями, ожидавшими очереди для приема. И вот родная мать старца, услышав грубое: «Ты, монашка, жди своей очереди!», низко поклонилась оттолкнувшим ее от дверей сыновней кельи и тихо отошла в уголок коридора. Вскоре отворилась дверь, и старец, приветливо улыбаясь, окинул всех своим проницательным взором и громко сказал:
— Где-то тут монашка есть.
Увидев свою мать, стоящую в углу коридора, он обратился к ней со словами:
— Матушка, ты разве очереди дожидаешься? Зачем же ты отказываешься от своего сына? Я вот от тебя не отказываюсь!
Лишь слезы умиления и признательности были ответом старицы на слова ее сына. Войдя же в его келью, она прежде всего ходатайствовала перед ним за тех барынь, которые так грубо обошлись с нею…
В 1890 году иеромонах Варнава был назначен духовником братии. Новый подвиг, новые труды… Советы паломникам и монашествующим, наставления, многочисленные чудеса исцелений, случаи прозорливости, обширная переписка…
Старец Варнава в те годы, когда такое невозможно было даже представить, многим предсказывал будущие гонения за веру — иным прикровенно, иным совсем ясно — и давал советы, как жить в десятилетия скорбей. Предсказывал старец Варнава и грядущее возрождение Русской Православной Церкви: «Преследования против веры будут постоянно увеличиваться. Неслыханные доныне горе и мрак охватят все и вся, и храмы будут закрыты. Но когда уже невмоготу станет терпеть, то наступит освобождение. И настанет время расцвета. Храмы опять начнут воздвигаться. Перед концом будет расцвет».
Так год за годом продолжалось великое служение великого старца. А ведь все это время, начиная с начала 1860-х годов, он еще и с величайшим усердием занимался созданием новой обители, которая из маленькой общины превратилась в один из самых крупных и известных женских монастырей России, и окормлением ее многочисленных насельниц…
Старец Варнава, несмотря на крайнее изнеможение сил и болезни, продолжал всего себя отдавать Богу и людям, жить во славу Божию. Казалось, так будет всегда. Но наступила пятница 17 февраля (2 марта по новому стилю) 1906 года.
Келья старца с самого раннего утра была полна исповедников. Батюшка был уже на ногах и вышел на делание свое до вечера (Пс. 103, 23), последнего в жизни! И в храме Божием во время богослужения старец не прерывал своих трудов, только на несколько минут в самые важные моменты службы он отрывался от беседы с исповедниками для молитвы. А потом опять весь отдавался подвигу своего послушания. Уже еле говорил, еле двигался труженик Божий, а все принимал и принимал чад духовных, идущих к нему с покаянием.
«В день кончины, — рассказывал один из почитателей отца Варнавы, — при выходе из церкви подхожу я к батюшке и говорю:
— Батюшка, мне хотелось бы сегодня исповедоваться у вас.
А он отвечает:
— А вот погоди — через часок привезут меня сюда».
Старец торопливо собирался ехать в Дом призрения, так как его там ждали. Келейник батюшки иеромонах Порфирий спросил его, не приготовить ли чего-нибудь покушать.
— Нет, сынок, уже мне теперь ничего не нужно, — ответил батюшка.
С трудом уговорили его сменить белье, влажное от обильной испарины. Спешно одевшись, батюшка вышел к воротам в сопровождении своих «деток» и на вопрос их, когда он возвратится, ответил:
— Скоро, скоро меня привезут!
В половине седьмого вечера старец прибыл в Дом призрения и, не теряя ни минуты, приступил к исповеди. Первой исповедницей была госпожа Гончарова Е. И., только что принявшая на себя должность начальницы Дома призрения. Старец по совершении Таинства преподал ей краткое наставление и затем, ободрив и благословив, отпустил.
— Присылай следующего, — сказал старец, отпуская госпожу Гончарову. На замечание ее об усталости от дневных трудов во время исповеди батюшка сказал, что исповедовал человек четыреста, да еще человек сто пятьдесят ждут его в скиту, желая исповедоваться у него.
Второй должна была пойти на исповедь госпожа Нехведович С. А. «Но настало время совершиться другому таинству — смерти. И труженик Христов с крестом в руке, в крайнем изнеможении тихо склонился сначала на колена, а затем и совсем преклонился на пол к подножию святого престола. Крест, выпавший из ослабевшей руки его, лежал на конце епитрахили…»
По распоряжению наместника Лавры архимандрита Товии старец Варнава как был в епитрахили и поручах из черного шелкового муара с серебряным позументом, так и был положен на санитарные носилки. Снятая на время исповеди камилавка с крепом теперь тоже была надета на него.
Отец Варнава сам вполне приготовил себя к исходу в вечность, так что тело его по благословению наместника было положено в гроб во всем том одеянии, в каком застал его час смертный. «Пусть предстанет пред Престолом Всевышнего почивший в трудах в своем труженическом одеянии», — так высказался по поводу этого наместник.
А потом уже от митрополита Владимира из Петербурга архимандриту Товии пришла телеграмма следующего содержания: «Благословляю похоронить тело отца Варнавы за алтарем пещерного храма». При этом знаменательно само перенесение почившего. Гроб трудно оказалось пронести к могиле по узкому коридорчику, который вел в Иверскую часовню. Оставался прямой, более свободный ход через алтарь. И тело великого старца пронесли, как никого, через алтарь, мимо престола Божия.
Так угас светильник и был сокрыт под спудом, а на месте его вечного упокоения затеплились неугасимые лампады. Над могилой старца, у правой (южной) стороны пещеры, возвышалось каменное надгробие, выкрашенное черной краской, а поверх него была возложена массивная черная мраморная плита. На ней посередине выгравирован восьмиконечный крест, над которым полукругом были расположены слова: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». А под крестом — надпись: «Здесь погребен старец Гефсиманского скита и основатель Иверского Выксунского женского монастыря иеромонах Варнава, 75-ти лет. Скончался 1906 года февраля 17 дня. Он жил во славу Божию».

Глава 14. Больной вопрос
Пробное фото получилось — лучше и не придумаешь! Мне даже показалось, что оно выглядело четче оригинала! Скорее всего, так оно и было на самом деле, потому что при большом уменьшении качество изображения резко повысилось. Главное, теперь у меня была фотокарточка старца Варнавы! А завтра будут фотографии и для насельников скита и паломников!
Одно только омрачало мою радость: где взять денег, чтобы завтра утром расплатиться за весь заказ и не подвести фотографа, которая так помогла мне?.. Сумма была не столь велика, но когда совсем нет денег, она вырастает до внушительных размеров!
«Как быть?» — размышлял я по пути домой. В комиссионный магазин сдать нечего. Из всех ценных вещей у меня была только пишущая машинка, с которой я, разумеется, никак не мог расстаться, и несколько античных монет, которые оставались от некогда внушительной коллекции, которая собралась у меня, когда я работал над историческими романом и повестями. Да только толку-то от них в маленьком городе…
В Москву везти? Не успею, да и по опыту я уже знал: невозможно быстро продать то, что когда-то купил из старины. Только одна, самая дешевая монета могла уйти мгновенно. Ее вот уже несколько лет упрашивал меня продать один нумизмат, чтобы закрыть пробел в своей теме. Но я всегда очень неохотно расставался со своими вещами. «Мое — и всё!» — въелось в душу с самого детства. Попробуй так просто избавиться от этого… Тем более когда коллекция и так уже уменьшилась до предела! Или все же пересилить себя и предложить одну из монет антиквару? Но это совсем не по его теме!
Знакомых в Выксе у меня почти не было. Чаще других я общался с Надеждой Васильевной, живущей в квартире напротив. Приятно было общаться с интеллигентным человеком, с которым можно было поговорить и о вере. Правда, неловко было обращаться к ней с таким вопросом… Но не у священников же просить денег в долг! И я все-таки пошел к ней…
Увы! У старушки не было ни копейки!
— Всю пенсию только вчера дочке отдала — на продукты, чтобы зятя, внука и меня было чем кормить! — развела она руками. — А так — непременно бы выручила! Уж простите!..
Других соседей я почти не знал.
Была, правда, у меня одна «палочка-выручалочка», к которой я обращался всегда в случаях крайней нужды, никогда не получая отказа. Но эта женщина была в Москве и вряд ли бы успела помочь даже телеграфным переводом. К тому же она могла быть в командировке или сама находиться в стесненных условиях, так как занималась исключительно редким по тем временам — честным — бизнесом…
Чтобы у Надежды Васильевны не оставалось осадка от моего прихода, связанного с денежной просьбой, да и вообще хотелось порадовать ее, перед тем как попрощаться я показал ей фотокарточку старца.
— Ой, — обрадовалась она. — Батюшка Варнава! А я ведь раньше видела его портрет! Теперь точно вспомнила!
— Как вы полагаете, — спросил я, — это был его лик на стекле?
Надежда Васильевна принялась разглядывать фотокарточку то так, то эдак.
— Вроде да, а может, и нет… — замялась она и предложила: — А знаете что? Давайте спросим у тех, кто тогда его тоже видел!
И, выйдя вместе со мной, она принялась обзванивать соседние квартиры и стучать в двери, как это делал я в тот памятный вечер, когда на окне появился морозный лик…

Глава 15. Выше логики
Бывают вещи, которые трудно, а порой и просто невозможно объяснить с точки зрения логики. Вскоре на лестничной клетке стало тесно от собравшихся людей, и я показал всем фото старца Варнавы.
— Он? — в один голос спросили мы с Надеждой Васильевной.
Ответы были самыми разными.
— Ой! Он!!!
— Да нет, что вы!
— Почему это нет? Похож!
— Не совсем…
— Есть, конечно, что-то общее, но ведь все монахи из-за своих бород — на одно лицо!
Действительно, не так просто было сравнивать большой светившийся на окне лик с маленькой черно-белой фотографией. Сам я, не обладая хорошей зрительной памятью, — да и взволнован тогда был сильно — не мог дать однозначного ответа. Вот если бы лик появился вдруг снова, гораздо проще было бы определить сразу и точно!
А разговор тем временем перешел в другое русло. Разглядывая фото, люди оживленно говорили:
— Вот он, оказывается, каким был!
— Старенький!
— Совсем седенький!
— А глаза-то, глаза какие добрые!
— Ага, так и смотрят в душу!
— И еще усталые…
— А как ему было не уставать? — подала голос Надежда Васильевна. — Последние монахини обители рассказывали, что когда отец Варнава приезжал к ним, во всей Выксе был праздник! Представляю, какая радость царила тогда в самом монастыре! И ездил ведь он по несколько раз в год, даже в таком возрасте, до самого последнего зимой и летом, причем не на поезде, а в тряской повозке!..
— Это после того, как от пятисот до тысячи человек в день в скиту принимал! — добавил я то, что успел точно узнать из книги.
— Вот видите! — заговорили люди.
— Святой человек!
— Сколько же он послужил для Бога и для людей! — даже всхлипнула одна из женщин.
— Да, он наверняка спас свою душу! — поддержала ее другая. — А что с нами будет?
— Ой, не говори! Завтра же в храм пойду!
— А у меня и так Бог в душе! — авторитетно заявил мужчина с заметно помятым, испитым лицом, от которого так и разило запахом спиртного.
— Думал бы хоть, что говоришь! — накинулись на него обе женщины разом.
— А если у тебя душа от страха в пятки уйдет — где тогда будет Бог?!
— Тебе бы все только пить да спать без просыпу!
— Смотри, проснешься в аду — поздно будет!
— А все-таки похож тот, что был на окне, на старца или нет? — поспешил увести разговор от неприятного для него оборота мужчина.
И тут же послышалось:
— Да!
— Нет!
— Нет!
— Да!
И вот что интереснее всего: в итоге все — и те, кто утверждал, что похож, и кто решительно возражал против этого, — все как один пришли к единому мнению, что это был именно старец Варнава!
А кто же еще?..

Глава 16. Старец-утешитель
Чудеса по молитвам святого старца
Во исполнение завета своих старцев иеромонах Варнава с полным самоотвержением служил людям до конца своей жизни. Он был для всех отцом и учителем в жизни, врачом немощей духовных, а нередко и телесных. Тем, кто приходил к нему с жалобой на свои духовные немощи и телесные недуги, старец предлагал иногда довольно оригинальные лекарства, но никто не раскаивался, принимая их с полной верой. Он признавал необходимость обращаться и к врачебной помощи, но не всегда одобрял операции. Чаще же всего, ради двоякой пользы человека, старец советовал усерднее молиться Богу, почаще приступать к принятию Святых Христовых Таин, воздерживаться во всем от излишества и вообще быть повнимательнее к себе.

Крестьянин Ярославской губернии Михаил Яковлевич Сворочаев пролежал десять лет разбитый параличом. Приглашали врачей; осмотрев его, они сказали, что болезнь неизлечима. Убитая горем жена крестьянина отправилась в Троице-Сергиеву Лавру, а оттуда к старцу Варнаве и рассказала ему о болезни мужа. Батюшка, благословив ее, сказал:
— Молись, раба Божия, молись. Господь милостив — встанет твой муж.
И что же? Возвращается она домой и видит, что муж ее, до сего дня лежавший, словно пласт, вышел на крыльцо и встречает ее. Изумилась женщина и от всего сердца вместе с мужем возблагодарила небесного Врача, внявшего молитве достойного служителя Своего и оказавшего такую милость созданию Своему.

В доме Ш-вых в Петербурге в ожидании приезда старца собралось однажды (как, впрочем, и всегда это бывало в таких случаях) много народу — своих и чужих. Во всех комнатах и на лестнице толпы гостей, званых и незваных — все «детки» батюшкины. Раздался звонок. Быстро вошел старец, поддерживаемый хозяевами под руки, и на ходу благословлял, спрашивал, выслушивал, утешал… Одна женщина, пришедшая с девочкой, со слезами просила старца помолиться: ей предстояла операция по поводу рака груди. С ласковой улыбкой выслушал старец печальные слова больной женщины и вдруг, взяв платок, накинутый на ее плечи, весело улыбаясь, сказал:
— Да на что тебе операция? У тебя ведь ничего и нет!
Та удивленными глазами смотрит на батюшку и повторяет ему, что у нее рак груди и операция необходима. А старец, опять повторив:
— У тебя же ничего ведь и нет, и никакой операции не нужно, — благословил ее и пошел далее.
И что же? В тот же день женщина пришла опять в дом Ш-вых и объявила, что боли в груди нет. Спустя некоторое время она уверилась наконец в своем исцелении.

Известно немало и других случаев исцеления от различных болезней по молитвенному ходатайству блаженного старца. Особенно же поразителен один из них, рассказанный самой исцелившейся, вдовой генерала У-го:
«В 1883 году я была близка к смерти: рак в пищеводе не позволял мне принимать твердой пищи. Я питалась исключительно лишь несколькими глотками воды в сутки. Мои врачи назначили мне операцию как единственно возможную помощь мне. Выбирать было нечего — и я согласилась, для чего и приехала из имения в Москву. Перед операцией я отправилась в Сергиеву Лавру, а оттуда и на “пещеры” к Черниговской (Так назывался в народе Черниговско-Гефсиманский скит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, в котором более полувека подвизался преподобный Варнава, прославленный в соборе Радонежских святых в 1995 году). Здесь-то и посетил меня Господь Своею великою милостью.
Я была настолько слаба, что уже без посторонней помощи не могла и двигаться. Моя дочь и прислуга едва были в состоянии поддерживать меня, когда мы выходили по темной узкой лесенке из пещерной церкви, где мы молились пред святой Черниговской иконой Божией Матери, вверх на площадку — вход в бывшую тогда малую надпещерную церковь, на месте которой воздвигнут величественный каменный храм. Только что поднялась я наверх — гляжу: предо мною стоит какой-то средних лет иеромонах в мантии и епитрахили и осеняет меня с головы до ног иерейским благословением, а затем произносит слова:
— Матерь Божия исцеляет тебя, раба Божия. Будешь здорова!
Потом, обратившись к стоявшему рядом с ним монаху, вдруг говорит ему:
— Не плачь, она теперь будет ездить к нам!
Я невольно взглянула на того монаха и вижу, что он совсем и не плачет, но, взглянув потом на говорившего это, увидела, что его глаза были полны слез. При такой необычной обстановке состоялось мое первое знакомство с отцом Варнавой.
Принятая им тогда же в келье, я долго беседовала с ним на исповеди, готовясь к святому причащению. Отпуская меня в гостиницу, батюшка как-то особенно настаивал на том, чтобы я непременно подкрепилась хлебом с чаем, хоть сколько могу принять. И к немалому удивлению своему и бывших при мне родных я действительно довольно свободно съела немного белого хлеба с чаем, чего давно уже не могла принимать.
И на следующий день, по принятии Святых Христовых Таин, я уже спокойно ела и другую твердую пищу. После этого я провела целых шесть недель при батюшке, живя в гостинице, и уехала домой тогда, когда совсем не осталось и следов страшного моего недуга».

Заехал однажды старец в дом своих духовных «деток»-петербуржцев и застал хозяйку дома на одре болезни. Уже полторы недели она лежала в жару без сознания. Кусочки льда лишь несколько облегчали ее состояние.
Отец Варнава подошел к больной и положил руку ей на голову. Женщина открыла глаза и, узнав старца, просила его святых молитв, едва внятно говоря, что ей уже теперь не встать. Старец долго стоял около нее молча, не отнимая руки, а потом, поводя рукой по ее голове, лицу и груди, сказал:
— Ты встанешь, дочка, и будешь здорова, а болезнь твою я беру и кладу себе в карман и увезу с собой.
Затем, благословив больную, старец отбыл из дома. По уходу отца Варнавы больная впала в продолжительный сон, а затем почувствовала себя гораздо лучше и в скором времени совершенно поправилась.
Подобных случаев было много. Но обычно старец облегчал болезни не открыто, а под покровом юродства или обычной в его устах ласковой шутки. Жалуются, бывало, ему на боль в спине от простуды или от усиленных трудов, а батюшка, как бы в шутку, раза два ударит по больному месту, а потом посоветует свой обязательный горчичник — «и тогда все пройдет». Кто верил, по вере своей получал желаемое здоровье. Голова ли болит у кого, батюшка и по голове постучит пальцами или возьмет ее обеими руками и крепко-крепко, до боли, сожмет, а сам все улыбается да приговаривает:
— Ну, вот теперь и не будет болеть!
И действительно, нередко боль вскоре прекращалась.

Живая вера в Бога, глубокое самопознание, ум, просветленный Божией благодатью, опытность, приобретенная долговременным навыком общения с людьми всех возрастов, званий и состояний, — все это сообщало живому слову старца Варнавы силу, убедительность, проникновенность, часто прямое прозрение неизвестного прошлого, настоящего и будущего из жизни собеседника.
Пришла однажды к батюшке женщина и со слезами просила его благословения развестись с мужем, который почти всегда был нетрезв и причинял ей много горя. Измучилась она за все двенадцать лет замужем.
— Успокойся, успокойся, дочка, не плачь! — стал утешать старец бедную женщину. — Поверь мне: он скоро, очень скоро будет на коленях просить у тебя прощения за все и сам отстанет от вина!
И сбылись слова старца: женщина эта приходила благодарить своего утешителя за молитвенную помощь.

Московский торговец Б-в задумал прибавить свету в своей лавке и просил благословения у старца прорубить со двора окно. Батюшка же советовал ему прорубить окно с улицы, а со двора никак не благословлял. Б-в рассудил, однако, по-своему и сделал окно со двора. И пострадал за ослушание: чрез это окно забрались в лавку воры и причинили ему значительные убытки, похитив из кассы немалую сумму денег.

Московский купец Иван Федорович Рубцов сообщил следующий случай. Его сын, воспитанник среднего учебного заведения в Ярославле, во время Англо-бурской войны (Англо-бурская война (1899–1902) — война в Южной Африке, велась Великобританией против потомков голландских поселенцев) сбежал из дома с товарищами, чтобы ехать в Африку на помощь бурам.
«И вот мы с женою, — рассказывал купец, — три дня были в страшном горе, во все концы России разослали телеграммы о поимке сына и уже отчаялись найти его. Я решился съездить в Сергиеву Лавру к отцу Варнаве и попросить его молитв и совета, что делать. Вместе со мной туда же ехал один студент-атеист, который, узнав о цели моей поездки к иеромонаху Варнаве, стал уговаривать взять его к сему чудотворцу — и я взял.
Войдя в келью отца Варнавы, я со слезами взял у него благословение, а он, не выслушав еще ни слова, сказал:
— Ну, что ты плачешь?! Твоего сына завтра же привезут в Москву с другими восемнадцатью его товарищами на такой-то вокзал.
А к студенту подошел и, благословляя его, сказал:
— Ты окончишь курс первым, женишься, будешь прекрасный семьянин и уверуешь в Бога.
И все это исполнилось в точности!»

«Русское спасибо тебе, добрейший батюшка и утешитель в скорбях наших, отец Варнава, — писала старцу его духовная дочь Евфросиния, оставшаяся известною только по имени. — Письмо твое мы получили, в котором ты посоветовал нам молиться о здравии пропавших солдатиков, о которых нам писали, что они убиты. Мы их записали в поминанье, но как получили твое письмо, то начали поминать о здравии. И вот недавно они нам письма прислали. Они все, слава Богу, живы, только в плену у японцев…»

В июне 1901 года жительница Полтавской губернии Т-ва писала, что она, выезжая в поле и видя, как все гибнет от бездождья: и хлеб, и трава, и скот, — решилась послать телеграмму отцу Варнаве с просьбой помолиться о дожде. И вот 5 июня пролил по всей степи такой обильный дождь, что лучшего и желать трудно.

«В 1904 году, — вспоминает М. Д. Усов, — я встретил батюшку на вокзале железной дороги и усадил в свой экипаж. Дорохгой старец и говорит мне:
— Ты, сынок, возьми для меня билет на обратный путь с вечерним поездом, я сегодня уеду.
Посланный мною приказчик мой принес проездной билет, и я положил его в свою выручку. Около часа дня отец Варнава зашел ко мне в лавку и всех благословил. На мое замечание, что проездной билет готов, он улыбнулся и сказал:
— О, нет, сынок, меня не посадят на поезд.
— Не имеют права не посадить, — возразил я.
Батюшка молча вышел из лавки и уехал. Я растерялся и не знал, чем объяснить столь загадочные слова его. Открыв же выручку, смотрю на билет — и что же? На нем вместо сегодняшнего числа помечено завтрашнее… Конечно, служащий тотчас же отправился поменять билет. Но каково же было наше общее удивление происшедшему!»

В 1905 году в Оренбургской области был неурожай, так что многие из казаков не знали, как прожить их семьям во время надвигающегося голода. К тому же многих из них по случаю войны с японцами отправили на Дальний Восток. Находясь в затруднительном положении, один из оренбургских казаков написал своему брату, монаху Гефсиманского скита отцу Сергию, письмо, в котором просил известить отца Варнаву о своем тяжелом положении и попросить совета, как быть ему теперь и продавать ли домашний скот за неимением корма. Отец Сергий сообщил обо всем старцу. Батюшка на это спокойно ответил:
— Бог пошлет — все будет.
— Да время-то уж прошло ведь, батюшка, когда же это будет?
— Ах, какой ты маловерный! У Бога время не прошло — и в сентябре урожай будет!
И что же? Оказалось, когда отец Сергий получил письмо от брата, с того времени пошли дожди, трава и хлеб поднялись, и был хороший урожай. К сентябрю, по уведомлению от брата отца Сергия, вся станица запаслась хлебом, кормом для скота и семенами…

Как уже говорилось, всех приходящих старец называл «сынками» и «дочками» и никогда никого не называл на «вы» — всегда на «ты». Среди «сынков» был, например, обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер (Саблер Владимир Карлович (1847–1929) — юрист, обер-прокурор Святейшего Синода с 1911 по 1915 г., выдающийся церковный деятель. Осужденный по делу свт. Петра (Полянского), скончался в ссылке) и даже император Николай II, пришедший с покаянием к старцу в начале 1905 года. О содержании беседы императора со старцем Варнавой точных сведений нет. Достоверно известно лишь то, что именно в этот год Николай II получил благословение на принятие мученического конца, когда Господу угодно будет этот крест на него возложить…
Кроме устных наставлений иеромонах Варнава вел обширную переписку, едва успевая давать необходимые ответы, касающиеся неотложных нужд вопрошающих. Получаемую со всех концов России и даже из-за границы корреспонденцию, содержащую в себе по большей части исповедь или открытие сокровенных тайников скорбящих душ, батюшка после просмотра всегда уничтожал. Но случалось, что иные письма старец и не распечатывал, говоря, что «отвечать на них не нужно»…

Глава 17. Ржавое золото
Телефонный звонок оторвал меня от книги. За чтением я позабыл про деньги для фотоателье; у меня даже появилась уверенность, что все обойдется, хотя оснований для этого не было никаких, скорее, наоборот…
И вот этот неожиданный звонок. Звонил антиквар. Он извинился, что звонит не по поводу книги и ее покупателя, просто у него есть для меня нечто интересное. Что? Большая старинная литография с изображением Иверского Выксунского монастыря. Ведь я же им так интересовался!
— Зачем мне литография? — не понял я.
— Как это зачем? — удивился антиквар. — На стену повесите! Она потертая, конечно, и с небольшими потерями, но зато — из обители и относительно дешево!
«Ну, допустим, повешу я ее на стену, — подумал я. — А потом как? Буду перевозить с места на место? Она же вовсе рассыплется!»
И тут вдруг как осенило: мне-то она явно ни к чему, а вот архимандриту Георгию из Лавры, который пишет книгу о старце Варнаве, может понадобится в качестве иллюстрации! Все эти потери при значительном уменьшении совсем не будет видны! Заодно будет прекрасный повод познакомиться с этим батюшкой и узнать еще что-нибудь о старце… Хотя… денег-то на литографию все равно сейчас не было!
Но тут антиквар назвал сумму, и вдруг у меня появилась новая мысль: а что, если предложить ему ту монету, которую гарантированно можно продать в Москве? Она тоже относительно дешевая, но все равно в полтора раза дороже литографии, и мне как раз хватило бы выплатить долг за фото и на билеты в Сергиев Посад и обратно. А по пути, в Москве, можно было бы еще раз попробовать попросить издательство выплатить наконец мне весь гонорар или хотя бы часть за вышедший большим тиражом исторический роман. По телефону я решил ничего не объяснять, чтобы не отпугнуть сразу антиквара, который не любит давать сдачи деньгами. Все равно другого выхода у меня не было. К тому же хорошо было бы пройтись, чтобы сделать небольшой перерыв в чтении.
Антиквара я застал в состоянии радостного возбуждения.
— Только что привезли несколько икон, — довольно потирая ладони, сообщил он. — Времени у парней совсем не было, предложили почти за бесценок, взяли деньги и сразу уехали. В Москве такие в десять раз дороже продать можно! А если постараться, то и больше!
— А почему они сами туда не поехали? — спросил я.
Антиквар слегка нахмурился:
— Вот это-то и меня самого тревожит! Но, — успокаивая себя, продолжил он, — этих ребят вполне можно понять. У них свой бизнес: скупают иконы по селам и деревням. Времени на поездки в Москву совсем нет, это для них в убыток, и им нужен скупщик поближе. Риск, конечно, нарваться на что-нибудь ворованное, но зато если дело и дальше у меня с ними пойдет, то это же золотая жила! Лишь бы только она не оказалась со ржавчиной… Поэтому я взял на первую пробу совсем немного, осторожно проверю у столичных знатоков, что и как, а там — как пойдет!
Он взглянул на меня и показал на прилавок, где стояла литография:
— Ну что, покупаете?
— Да у меня денег нет, — честно сказал я.
— У-у, — сразу поскучнел антиквар.
— Но у меня есть обмен — античная монета!
— Да я в них совсем не разбираюсь, — пожал плечами антиквар.
— И не нужно! Это — обмен с полной гарантией! — заверил я его и попросил набрать по его телефону московский номер.
Антиквар переговорил с моим знакомым нумизматом, убедился, что тот немедленно выкупит монету, повысил немного от себя сумму — за проезд и этот телефонный разговор. И, довольный тем, что обеспечил себе бесплатный проезд в Москву, протянул мне литографию, а затем, вздохнув, и так нужную мне сдачу!
Я был так благодарен ему за неожиданную помощь, хотел хоть чем-то помочь… Ведь он так выручил меня в материальном плане! Но что я мог? Пожалуй, только помочь ему в духовном, спросив:
— Скажите, вот ваша лавка всего в нескольких минутах ходьбы от храма, вы окружены иконами и церковными книгами…
— А сам не хожу на церковные службы, не молюсь и не читаю? — перебил он меня.
— Ну да…
— Так это чтобы работы не лишиться!
— Как это?! — не понял я и услышал вот что:
— По вашему взгляду на мои наколки на пальцах я еще в нашу первую встречу понял: вы догадались, что я сидел. Ну да, отбыл свой срок. Немалый. Между прочим, за иконы! Правда, это было, как говорится, в безбожное время, когда закон строго-настрого запрещал это. Так что можно сказать, я даже пострадал за иконы, распространяя их людям! — криво усмехнулся он. — Но речь о другом. Вот к примеру, вор-карманник… Ну что вы на меня так смотрите? Нет, лично я этим никогда не занимался, просто был у меня один знакомый из них. И он мне как-то сказал, что если случайно встретится глазами с намеченной жертвой, то никогда не полезет к ней в карман. Не сможет! Так и тут… Если я начну молиться иконам…
— Перед иконами, — машинально поправил я и пояснил: — Молятся не иконам, то есть краскам и доске, а первообразу — тому, кто на них изображен!
— Да какая мне разница? — отмахнулся антиквар. — Здесь суть важна. Ну как я смогу потом продавать их? А больше я ничего не умею! Да и не хочу…
Дальше говорить что-то было бесполезно. Пока человек, имеющий такую железную логику, не придет, по милости Божией, к вере сам, может быть, путем новых скорбей, он, даже слушая, ничего не услышит!..
Уходил я из лавки антиквара с тягостным чувством. Но чем ближе подходил к своему временному жилищу, тем больше оно рассеивалось. Ведь меня ожидала недочитанная книга о старце Варнаве!

Глава 18. Старец-утешитель
Наставления духовным чадам

Желаю вам от Господа паче и прежде всего душевного спасения. Известился я, что многие скорби обдержат вас, а паче от зависти людей недобрых. Душевно состражду вам и прошу Всевышнего, дабы наделил вас благодушным с кротостию терпением. Помните и веруйте, что все бываемое — от Господа бывает и влас главы нашея не погибнет без Его святой воли. Сей тернистый путь скорбей и терпения есть путь всех избранных Божиих. Сказано: образ приимите злострадания и долготерпения пророков и всех святых (см. Иак. 5, 10). Да, вот и святые Божии, коих весь мир недостоин, и те подверглись скорбям, и скорбям таким, о которых мы, грешные, и помыслить не можем: вспомните Иова, плачущего на гноище, Предтечу, алчущего в пустыне, Петра, распятого на кресте, Саму Преблагословенную Матерь Спаса нашего, стоящую у Креста Своего Божественного Сына. Нам ли сетовать и роптать на наши сравнительно с теми ничтожные скорби?
Но все же Богу возможно без этих тяжелых страданий спасти нас? Да, Богу все возможно, но Бог творит, что нам полезно, — этого требует закон Его любви и правды. Нет человека без греха: мы все рождаемся во грехах, во грехах живем, во всех есть семена злобы. Скорби, посылаемые нам от Бога, хотя и горькое, но верное лекарство, которое исцеляет наши греховные немощи, останавливает в нас действие злых наклонностей.

Подумайте: Сам Христос молился, и как молился? До кровавого пота, и явися же Ему Ангел с небесе, укрепляя Его перед предстоящим подвигом (Лк. 22, 43). Вот образ, которому мы должны следовать — и милость и помощь небесные всегда будут с нами и всегда поддержат, помогут, укрепят. Просите, — говорит Господь, — и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам (Мф. 7,7). Вот как сильна молитва! Но какая? Молитва, достойная Господа Бога и должным образом Ему возносимая. Молиться должно разумно и со вниманием, смиренно и с усердием, непрестанно и с упованием.
Самое первое, о чем мы должны молиться, это: Господи, научи ны молитися (Лк. 11, 1). Молитвы наши только тогда бывают приятны Господу и благоплодны для нас, когда мы просим действительно нужного и полезного душе нашей, а этого нужного и полезного мы часто не знаем, потому-то и следует прежде всего просить Господа: Научи ны молитися. Спаситель, научая нас молитве, говорит: Егда молишися, вниди в клеть твою и, затворив двери твоя, помолися Отцу Твоему (Мф. 6, 6). Клеть есть сердце наше; если хотим достойно молиться, мы должны изгнать из него все внешние посторонние попечения и все чувства свои устремить горех ко Господу. Слова, произносимые только языком, а не сердцем и душою, не достигают до слуха Божия. Господь внимает не устам нашим, а сердцу сокрушенному и смиренному. Иногда одно только воздыхание, от души и чистого сердца вознесенное, приятнее Господу продолжительного чтения молитв, где только язык один говорит, а сердце холодно и немо.

Можно молиться и разговаривая с другими, только бы разговоры были не праздные: имя Божие, с благоговением произносимое, — та же молитва. Скорбь ли какая придет, не ропщите, не жалуйтесь. Пади пред Господом и со слезами помолись, скажи: «Господи, я достойно стражду». Не говорите и не думайте, что в смущении не можете молиться, а лучше скажите сами себе: «Мне велено молиться, хоть и не хочется», — и молитесь. Чрез это успокоитесь и утешитесь.

Вот смотри, что надлежит делать христианину, желающему спасения: молиться и трудиться в подвигах добродетели. Без молитвы не может быть и истинно добрых дел. Без Мене, — говорит Спаситель, — не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5). Потому и дается совет непрестанно молиться. И наоборот, без добродетели и молитва ничто: как станешь молиться, когда душа обременена невоздержанием, или возмущена гневом, или в злобе на кого, или развлечена посторонними заботами и находишься в рассеянности? Потому, если хочешь достойно служить Господу и благоугождать Ему, молись и трудись непрестанно, в труде и молитве проводи всю твою жизнь.

Смиренным можно назвать того, кто питает в себе всецелую преданность воле Божией, кто всякий успех свой приписывает благодати Божией, а не своим способностям или заслугам; кто ни в чем не доверяет своему разумению, но во всем последует повелениям настоятельницы или рассуждениям отца своего духовного; кто не только сам не оскорбляет никого, но с радостью переносит оскорбления, причиняемые ему другими; кто с благодарностью довольствуется малым и скудным, считая себя даже и того недостойным; кто истинно считает себя низшим всех и ни в чем не поставляет себя выше других; кто обуздывает язык, не скор на слова и не сварлив в беседе; кто не любит празднословия и многословия. В сем и по сему подобном обнаруживается истинное смирение. Успевший в сем востекает на высоту любви, посредством которой не с нуждою и трудом, а с ревностью и душевным расположением проходит подвиги христианских добродетелей.

Судить ближних не имеем власти, да и судить-то правильно весьма часто не можем. «Один брат, — рассказывает батюшка сестрам, — живя в монастыре много лет, был невнимателен к обязанностям монашества: то к обедне опоздает, то утреню проспит… Все почитали его нерадивым. При кончине же его все с удивлением заметили какую-то необыкновенную радость, светившуюся на его лице, и спросили его:
— Что ты так весел? Разве тебе не страшно умирать? Ведь ты всегда жил в небрежении.
— Нет, не страшно, — отвечал он. — Со времени вступления моего в монастырь я никого не осуждал и ни на кого злобы не имел. Жил я все время с полной верой в слова Спасителя: Не осуждай — и не будешь осужден, прощай — и будешь прощен. Теперь же я видел Ангелов Божиих, разорвавших рукописание грехов моих. Поэтому я радостно отхожу в вечность».
Из этого видно, — поясняет старец, — что не должно спешить с обвинением и тех, кто, повидимому, действительно виноват, потому что всегда можно осудить невинного. И действительно, не можем мы быть судьями ближнего, так как видим его только согрешающим, а не видим кающимся.

Каждые утро и вечер, сестры, поверяйте свою совесть, уделяйте на это благое дело хотя бы по десять или пятнадцать минут ежедневно, и вы со временем получите от этого большую пользу. Вставши утром, благодарите Господа за прошедшую ночь и просите, чтобы Господь помог и день провести безгрешно.

В своем рапорте епископу Нижегородскому и Арзамасскому Модесту настоятельница монастыря игумения Митрофания свидетельствовала о благотворительной деятельности старца Варнавы для Иверского Выксунского монастыря:
«С самого основания Выксунской общины, в настоящее время уже больше года существующей под именем Выксунского Иверского общежительного монастыря, Гефсиманского скита Московской губернии иеромонах Варнава благодетельствует вверенной мне обители, именно:
1) устроена при его содействии каменная кругом всего монастыря высокая ограда, стоящая около 40 тысяч;
2) монастырская колокольня со всеми колоколами, из которых большой колокол 550 пудов, стоящая не менее 50 тысяч;
3) каменная соборная церковь с престолом в честь Иверской иконы Божией Матери с двумя приделами, с полным иконостасом в пять рядов, вызолоченным, уставленным новыми иконами, и со стенной живописью по всему храму, стоящая до 200 тысяч;
4) другая каменная церковь, двухалтарная, с пристроенными к ней больничными помещениями наверху, а внизу с богадельней, стоящая около 100 тысяч рублей;
5) каменный трапезный корпус двухалтарный, стоящий не менее 50 тысяч;
6) еще 16 деревянных корпусов новых, назначенных для живущих в обители, стоящих около 50 тысяч;
7) кроме того, имеются два новых деревянных амбара для хранения хозяйственных принадлежностей и три каменных погреба. Эта постройка стоит не менее 8 тысяч.
Принимая во внимание эти столь ценные постройки (Вышеперечисленные суммы по тем временам были просто астрономическими даже для весьма состоятельных людей. Все они проходили через старца Варнаву, и ни одна копейка не пристала к его рукам), совершившиеся при живом непосредственном участии честного отца Варнавы, возбудившего к великим пожертвованиям высоких благотворителей обители, от которых постоянно и доселе получается содержание, осмеливаюсь ходатайствовать перед Вашим Преосвященством о испрошении несравненному благодетелю Выксунской Иверской обители золотого наперсного креста».

Глава 19. Терновый куст
Наутро, когда я благословился перед иконами у Господа на выход из дома, взгляд невольно задержался на приобретенной вчера литографии.
До чего же большой и красивой была Иверская Выксунская обитель, и каких великих трудов стоило старцу Варнаве возвести ее с самого нуля! А ведь в списке игумении Митрофании не был еще упомянут величественный собор в честь Живоначальной Троицы, который вмещал до четырех тысяч человек, имел громадные хоры, где могли помещаться все сестры обители, — более пятисот человек. Его закладка совершилась несколько лет спустя, уже при игумении Павле, 17 августа 1897 года, и происходила в присутствии отца Варнавы и прибывших с ним многочисленных гостей, среди которых был и Владимир Карлович Саблер. На литографии этот собор высился справа от очень высокой колокольни. Решив сегодня же непременно посмотреть на этот монастырь, я для начала отправился в фотоателье.
Вспоминая по дороге письма и духовные поучения старца Варнавы, я невольно поражался тому, что бывший крепостной, получивший самое доступное для своего положения образование, написал их столь прекрасным слогом и с такой глубиной мысли, которую он облек в слово, которому позавидовал бы любой писатель и богослов. Вот она, сила Божией благодати, особенно к таким подвижникам благочестия!
Ателье было открыто, но Анны Степановны на своем рабочем месте не оказалось.
— Она так и не пришла вчера с обеденного перерыва, — сообщила молодая женщина-фотограф и печально вздохнула: — Кажется, совсем слегла…
— Так за чем же дело? — отдав деньги и принимая пакет с выполненным заказом, спросил я. — Отпечатайте для нее еще одну фотокарточку!
— Зачем? — не поняла молодая женщина.
— Пусть приложит ее с молитвой к больному месту!
— Да у нее все тело болит!
— Значит, к больным местам!
— И вы полагаете — поможет?
— В той книге, с которой вы делали фотокарточку, — объяснил я, — описаны поразительные случаи, когда даже безнадежно больные люди или те, кому предстояла операция, так делали, и по молитвам старца и операции оказывались не нужны, и сами они исцелялись!
— Ой! — обрадовалась фотограф. — Обязательно сделаю, сегодня, да нет, прямо сейчас, а потом закрою ателье и отнесу. Ведь говорят, она совсем плоха… А можно, — слегка замялась она, — я еще одну сделаю? У меня сынок болеет, и врачи уже год ничем не могут помочь.
— Конечно! И для других больных сделайте! — беря на себя такую смелость, ответил я. — Ведь старца Варнаву знала вся Россия, он помогал всем страждущим! Неужели и теперь не поможет? Тем более, что есть немало свидетельств его чудесной помощи уже нашим современникам!
Из фотоателье я отправился на автовокзал, где можно было заранее купить билет на отходящий из Навашино поезд в Москву. И тут меня ждал неприятный сюрприз: по причине то ли зимних праздников, то ли каникул все плацкартные билеты были раскуплены. Словно для меня оставалось лишь одно купейное место. И я взял билет, но только в один конец. На обратный денег уже не осталось…
Пришлось идти домой и звонить своей «палочке-выручалочке». К счастью, Валентина оказалась на своем рабочем месте.
— Конечно, приезжай! — узнав о моих затруднениях, сразу сказала она и, помолчав, уточнила: — Я что-нибудь обязательно придумаю.
Из этого ответа стало ясно, что Валентина, мой первый редактор и вообще человек, который помог мне преодолеть оказавшийся для меня крайне сложным барьер между журналистикой и писательским трудом, пристроившая написанный исторический роман в издательство, сама находится в стесненном финансовом положении. Но по опыту я знал: если она обещала, то сделает!
Теперь можно было и в монастырь. Не хотелось идти в совсем недавно, как мне сказал отец Геннадий-младший, образованную общину с пустыми руками. Я огляделся в поисках того, что можно было бы взять. Кроме нескольких пачек дорогой, хорошей писчей бумаги, которую я всегда старался иметь с запасом, ничего не было. Бумага — вещь нужная: для церковных записок, рапортов церковному начальству, бухгалтерских отчетов… И, взяв одну пачку, я отправился в путь.
Монастырь находился всего в нескольких городских кварталах от дома, где я временно проживал. Когда-то повсюду тут был лес, рядом с которым располагалось большое село. Хотя здешнее предание, как было сказано в книге, говорило, что на том месте, где позднее была построена обитель, в ночное время многократно видели горящие свечи и слышали таинственные звуки колокольного звона. Местность называлась в народе «святой».
Когда здесь еще не было монастыря, одна благочестивая женщина шла ранним утром в Выксунский храм. Вероятно, был какой-нибудь праздничный день. «Когда я проходила мимо места, где ныне находится обитель, — рассказывала женщина, — предо мною вдруг предстала величественная и благоговейная Женщина в черном одеянии и кротко спросила:
— Куда ты идешь?
— Иду, — ответила я, — к утрене в Выксу.
Таинственная Женщина сказала:
— Зачем туда? Пойдем в монастырь.
Не успев спросить, в какой монастырь мне нужно идти, и случайно взглянув на правую сторону, я увидела там чудную обитель и молча последовала за Незнакомкой. Мы прошли монастырскую ограду. Потом Она меня ввела в прекрасный храм и оттуда повела в пещеры этого же храма, где я всему видимому очень удивлялась. Выйдя из храма, я услышала звон на Выксе к утрене, и в это мгновение монастырь, а с ним и чудная Незнакомка мгновенно от меня скрылись».
Исполнив заветы своих наставников в отношении старчества, отец Варнава, конечно, не мог оставить без выполнения и другой завет своего любимого старца Григория — об устройстве женской обители. Мысль об основании обители при селе Выксе явилась у отца Варнавы, в то время еще послушника Василия, вследствие его знакомства с выксунским уроженцем Димитрием Пивоваровым (Скончался 5 апреля 1868 года, погребен в Иверском Выксунском женском монастыре), который впоследствии многое сделал для новоустроявшейся обители.
Увлеченный старообрядцами-беспоповцами, Димитрий семнадцать лет не был в храме Божием. Но в нем пробудилась совесть. Душа стала искать облегчения. Пивоваров отправился в обитель преподобного Сергия. Отсюда он зашел в скит, заглянул вместе с другими к послушнику Василию и более трех часов провел в беседе с ним. Эта беседа переродила Пивоварова. Он вышел от старца-послушника весь в слезах и долго в раздумье бродил по скитскому лесу.
Пивоваров хотел было прямо из скита отправиться в какую-либо обитель, но послушник Василий не одобрил этого намерения, и он вернулся домой. Но каково было его возвращение! Он явился к своим в разноцветом кафтане, в высоком колпаке и длинных желтых сапогах, с посохом в руке, к рукоятке которого был прикреплен голубок. Поселившись затем на старом давно оставленном кладбище в четырех верстах от села, Димитрий, прикрываясь юродством, начал обличать людские пороки и заблуждения старообрядцев. Благочестивые христиане видели в Димитрии Божия человека.
Юродивый, ничего не делавший без совета с послушником Василием, однажды посоветовался с ним через своих почитателей и будущих благотворителей, в числе которых были жители села Выкса Е. В. Кокин и А. Я. Бордачев, у которых и возникла мысль устроить в Выксе обитель. Послушник Василий, узнав об их благочестивом желании и припомнив завет своего наставника схимонаха Григория, с радостью одобрил благое намерение Димитрия и его односельчан и выразил при этом желание, чтобы в Выксе была основана женская обитель.
Так совершилось духовное возрождение Димитрия Пивоварова и было положено начало прекрасно устроенной впоследствии Иверской обители, где нашла себе приют не одна сотня инокинь.
Сам старец Варнава впервые приехал в Выксу, будучи еще послушником Василием, в 1863 году. До этого он всесторонне обдумал свое намерение основать здесь обитель, горячо молился Богу, прося у Него помощи, советовался с опытными в деле устроения монастырской жизни старцами.
Избрав местность в лесу, на расстоянии одной версты от Выксы, послушник Василий обратился с молитвой к Богу и сотворил поклоны на четыре стороны. Затем он благословил избранное им место для постройки богадельни. На месте будущей обители старец ископал на земле крест, а на месте святого алтаря будущей церкви водрузил ветвь дерева.
Так как плата за постройку богадельни, внутреннюю отделку, снабжение ее всем нужным лежала на попечении послушника Василия, а средств у него никаких не было, то он горячо молился Богу о ниспослании ему помощи. Послушник Василий призывал на помощь и добрых людей из многочисленных своих знакомых, прося и убеждая их содействовать посильными пожертвованиями строящемуся благотворительному заведению. И Бог внял молитвам верного раба Своего. Первые благотворители пожертвовали лес на постройку двухэтажного корпуса богадельни и железо на крышу (Благодарная людская память сохранила их фамилии. Это были жители села Выксы, уже упоминаемые, Кокины, Бордачевы, а также Липковы).
Правда, близость к будущей обители многолюдного торгово-промышленного села Выкса в первое время сильно смущала послушника Василия. Не раз заставляла его подумать о подыскании для монастыря другого, более уединенного места и мысль о том, что, может быть, и Богу неблагоугодно устроить обитель на сем избранном им месте. Но вот что положило конец его сомнениям. Сам старец рассказывал об этом так:
«Вышел я однажды в одно из первых моих посещений богадельни, первоначального убежища сестер, поздно вечером на крыльцо богадельного дома. Было совершенно темно, а небо, покрытое тучами, казалось мрачным. И каким убогим, заброшенным показался мне тогда богадельный дом в лесной глуши! В глубокой скорби о беспомощных отшельницах-сестрах невольно поднял я глаза к небу, мысленно возлагая все упование на милосердие Отца всех сирот и вдовиц. Вдруг над самым зданием богадельни небесный свод, дотоле совсем темный, прорезала яркая и обширная светлая полоса, тихо переливавшаяся радужными цветами. Явление это длилось почти четверть часа. Понял я тут, что благоволит Господь освятить и прославить место сие. Как яркий свет среди полного мрака, должна воссиять обитель на месте сем, как светильник для окрестного люда. После сего благодатного утешения исчезло во мне всякое сомнение и тяжелые думы сменились радостью о благословении Божием к возникающей обители невест Христовых».
25 мая 1865 года прибыла в только что возникшую обитель святая икона Небесной Начальницы и покровительницы обители, присланная послушником Василием. В честь этой иконы Божией Матери, именуемой Иверская, и новоустроявшаяся обитель была названа Иверской.
Отец Варнава как истинный отец своего детища заботился о юной обители и не раз посещал ее, чтобы на месте видеть ее нужды и снабдить всем потребным для жизни и возрастания в благочестии. Под мудрым духовным водительством старца происходило постепенное преобразование богадельни в общину, а затем и в монастырь, который, несмотря на свое расположение в глухой и отдаленной местности, быстро возрастал, процветал и расширялся.
…Но вот наконец многоэтажные современные дома закончились, и показалась разрушенная обитель… Господи, прости нас! От того, что было изображено на литографии, практически ничего не осталось. Лишь несколько приземистых строений да обломанная часть колокольни… Я долго стоял здесь, веря и не веря своим глазам…
У самих людей рука не поднялась бы рушить такую красоту и уничтожать такое благолепие. Но враг рода человеческого, воспользовавшись темными сторонами их душ, сделал все это.
Скользнула мысль: для чего старец Варнава, прозорливо предвидя будущие гонения на веру и такую разруху, тем не менее создавал здесь все это? А все было просто: он жил во славу Божию и, несмотря ни на что, трудился для Господа, Который давал еще людям время и все возможности, чтобы укрепиться в вере, одуматься, вразумиться!
Увы, не одумались. Не вразумились. Вера проверялась в страшные богоборческие годы — на излом. Одни люди, словно обезумев, рушили, взрывали храмы, жгли иконы. Другие, рыдая, умоляли их не делать этого. А третьи… О третьих поведал мне как-то тихо подошедший и ставший рядом со мной молодой мужчина с бородкой. Выглядел он как паломник, но оказался местным жителем. Звали его Илья.
— Колокольня была высотой с 22-этажный дом, — сообщил он. — Когда ее взорвали, с нее упали 18 колоколов общим весом больше 32 тонн. Грохот стоял такой, словно пришел конец света! А еще вместе с колокольней упали и часы со звоном. Они каждую четверть часа играли мелодию «Кто тя может избежать, смертный час?». Говорят, — добавил Илья, — человек, которому поручили взорвать колокольню, был верующим и не хотел этого. Он заложил такой слабый заряд, что колокольня выстояла, только купол слегка просел. Тогда богоборцы взорвали ее уже по-настоящему. Рвануло так, что эвакуировали людей из всех домов, что стояли рядом. А вот сестры-схимницы, отказавшиеся покинуть родную обитель, так и были погребены заживо под рухнувшей верхней частью колокольни. Только немного от нее и осталось…
Вот как поступили третьи — до конца оставались верными Христу и не отступали от Него даже перед лицом смертельной опасности.
После этого Илья провел меня к Троицкому собору.
— Его взрывали в тот же год, что и колокольню, — сказал он. — Да только даже таким мастерам это оказалось не по силам. Ведь тут все делалось на века! Старые люди говорят, что одну известь только гасили в ямах больше десяти лет! Не стены — монолит! Поэтому самое большое, что удалось сделать взрывникам, это лишить собор крыши! А остальное хоть и полуразрушено, но до сих пор стоит. Только как теперь все это восстановить?..
Хорошо известным Илье путем мы забрались в собор, над которым было открытое небо. Больше всего меня почему-то поразило то, что в самом его центре рос огромный терновый куст… Никогда я не видел таких больших колючек! Отломав одну из них, я взял ее с собой, положив в нагрудный карман пальто. Чтобы самому помнить и не забывать о том, что, греша и не каясь, мы разрушаем храм своей собственной души…
Кое-где в полуразрушенном соборе сохранились напольные плитки. Я поднял одну из них и увидел, что она была не так уж простая, на ней стояло клеймо — мастера или завода-изготовителя. С другой стороны, что тут удивительного? Конечно, батюшкой выбиралось для обители все самое лучшее и качественное.
Я хотел сказать об этом Илье, но тот, взобравшись на глазницу-окно, уже призывал меня:
— Настоятель, отец Александр приехал!
Батюшка встретил меня приветливо, с какой-то особенной улыбкой принял в дар пачку бумаги и сказал, что службы у них проводятся в одном из уцелевших помещений. Но это пока. Слава Богу, старец Варнава продолжает помогать, и чувствуется, хотя трудно поверить в это, что вся сегодняшняя разруха — временная.
— И в чем же вам помогает старец? — заинтересовался я.
— Да всего и не перечесть! — ответил отец Александр. — Для краткого примера скажу только одно — хотя бы вот этой бумагой!
— То есть? — не понял я.
И услышал в ответ:
— На днях у нас как раз закончилась бумага. Нужна была, конечно, но ехать специально покупать ее некогда, да и денег особо нет, даже на дешевую — приход совсем маленький, доходы сами понимаете какие… И вот вы тут как тут, да еще с целой пачкой такой прекрасной бумаги!
Что я мог на это сказать?
Тщеславная мысль, что и мне удалось послужить такой, можно прямо сказать, чудесной помощи старца Варнавы, незамедлительно поднялась и начала расти в моей душе. Но, к счастью, меня вовремя больно кольнул в грудь острый шип от тернового куста — и от греховной мысли сразу даже следов не осталось!

Глава 20. Батюшкина улыбка
В своем скромном московском офисе-редакции, заставленном образцами книг и пачками знакомо пахнувших типографской краской газет, которые помогали честной информацией и полезными советами людям (Например, рубрикой «Новая жизнь старых вещей» и другими, с доступными советами, статьями на медицинские и житейские темы) в те нелегкие времена, Валентина протянула мне целую пачку денег.
— Ого! — не поверил я своим глазам. — Неужто наконец-то разбогатела?
— Скорее, ты! — ответила Валентина.
— Тогда откуда?!
— Издательство расщедрилось!
«Да, — подумалось мне, — для себя она и пальцем не пошевелит. Но для других и уговорит, и устыдит, и смягчит самые черствые сердца. Это же надо — заставить издательство выплатить мне то, что оно уже наверняка считало своим!» Я предложил поделиться деньгами, но Валентина, как и следовало ожидать, наотрез отказалась. И уехала развозить с помощником-водителем только что вышедший газетный тираж.
А мой путь был в Сергиев Посад.
На знакомой уже площадке перед Лаврой я приостановился и, приводя свою одежду и, главное, мысли в порядок, вдруг подумал: а ведь в 1851 году здесь стоял со своей матерью Дарьей двадцатилетний Василий, впервые приехавший сюда помолиться! И от этого даже на таком морозе стало как-то теплее.
Архимандрита Георгия в тот день в Лавре не оказалось. Я передал для него литографию и узнал, что он должен быть завтра. Старец Кирилл был на церковной службе, а перед домиком старца Наума, зябко дуя в ладони, стояли всего два человека, объяснивших, что сегодня батюшка принимает у себя только монашествующих, и они ждут его выхода, чтобы лишь благословиться у него. Ведь одно только благословение у старца может изменить всю жизнь, направив ее к вечному спасению!
Зато в скиту было много паломников. Занятый с ними, послушник С. с необычайной радостью принял фотокарточки, долго благодарил и посоветовал мне съездить в этот раз на Северное кладбище Сергиева Посада, где была последняя могила старца Варнавы.
— Вы без труда найдете ее, — сказал он. — Там рядом два белых креста: один на могиле батюшки с его овальной фотографией и второй — его келейника иеромонаха Порфирия.
Послушник С. так подробно все объяснил, что, казалось, не будет никаких затруднений, но… Несмотря на все свои старания, я никак не мог найти двух белых крестов! Мне пришлось обойти вокруг, вдоль и поперек все большое заснеженное кладбище, невольно читая надписи на всех других крестах и молясь об усопших. И только когда надежда отыскать могилы старца и его верного келейника уже почти угасла, я вдруг наконец увидел два белых креста.
Батюшка, с белой-белой бородой и большим крестом на груди, прищурив глаза, улыбался с керамической фотографии. Да… Как и при жизни, он в первую очередь побеспокоился о других, чтобы я о них помолился, а уж потом о себе!
В город я вернулся уже синим вечером под начавшимся снегопадом и решил заночевать в многоэтажной гостинице, чтобы назавтра встретиться с архимандритом Георгием и, если повезет, со старцем Наумом. С одноместными номерами затруднений не было. Обосновавшись в одном из них, я решил окропить его святой водой. Мало ли что тут могло побывать, оставив свои невидимые следы! Маленький пузырек из-под сердечных лекарств с крещенской водой всегда был при мне. Наполнив стакан из-под крана, я добавил в него несколько капель святой воды, сотворил положенную молитву и начал было кропить стены и кровать, как вдруг…
Стакан вдруг выскользнул из моей руки и, вопреки закону всемирного тяготения и всякой земной логике, взмыл вверх, в воздух, да так высоко, что мне удалось даже поймать его. Правда, часть освященной воды пролилась на пол, но зато освятила и его! Вот так вражья сила пыталась помешать тому, кто захотел с Божьей помощью уничтожить расставленные ею по всему номеру сети…
Благодаря такой предусмотрительности ночь прошла спокойно, никто нигде не шумел, не беспокоил, даже музыки из ресторана почти не было слышно. И наутро я уже стоял перед архимандритом Георгием (Тертышниковым), который сразу же расположил меня к себе. А наша общая любовь к старцу Варнаве вскоре почти породнила нас.
— Так вы из Выксы? И эта литография — из монастыря?! — радостно удивился он и с живейшим интересом принялся расспрашивать, как там и что там сейчас.
Я показал ему колючку от тернового куста… Мы помолчали.
Узнав, что во время службы военным журналистом я занимался не только писанием статей, но и макетированием газет, отец Георгий показал мне многочисленные фотографии и стал спрашивать совета, какие из них лучше выбрать и как расположить их потом в его книге. Вот она, сила смирения: архимандрит, преподаватель, богослов, духовный писатель спрашивал, как ему лучше поступить, у человека, который не был даже монастырским послушником!
От архимандрита Георгия я направился к старцу Науму. Удивительное дело: батюшка, совершенно один, сидел на стуле у входа в домик и словно ждал именно меня… Исповедовавшись, я поделился с ним некоторыми своими житейскими трудностями, которые уже, кажется, начинались в Выксе, рассказал про сердечные приступы, с которыми больше десяти лет ничего не могут поделать самые опытные в стране врачи.
Отец Наум посоветовал мне молиться преподобным Сергию и Герману Валаамским, а также благословил съездить на подворье Валаамского монастыря к отцу Анатолию (Берестову). «Откуда он мог знать, что я давно особо почитаю этих святых, потому что всенощная под их праздник служится в день моего рождения?» — никак не мог понять я до тех пор, пока не вспомнил, что это сказал мне не кто-нибудь, а старец!
Отец Анатолий (Берестов), тогда еще мало кому известный иеродиакон (А ныне – игумен, известный религиозный и общественный деятель, священнослужитель Русской Православной Церкви, духовный писатель, руководитель Реабилитационного душепопечительского центра во имя святого праведного Иоанна Кронштадтского. Этот Центр занимается реабилитацией лиц с наркотической и алкогольной зависимостью и пострадавших от занятий оккультизмом и деятельностью тоталитарных сект), как оказалось, до принятия иночества и сана был доктором медицинских наук, профессором, педиатром, главным детским невропатологом города Москвы! В то время он все силы и время отдавал вновь создаваемому храму во имя преподобного Серафима Саровского при Институте трансплантологии и искусственных органов Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова.
Отец Анатолий дал мне несколько очень важных советов как врач и рассказал о будущем храме. Господь видимо благословлял это дело. Отец Анатолий показал мне водосвятный крест, который вдруг начинал благоухать сам по себе, особенно после прочтения акафиста преподобному Серафиму Саровскому. Это благоухание было очень сильным и не походило ни на один из земных ароматов. Еще отец Анатолий сказал, что по пути из метро к будущему храму на переходе через дорогу, когда бы он ни подходил к нему, всегда загорался или уже горел зеленый свет! Ну как тут не вспомнить святые слова, что тому, кто работает Господу, все споспешествует во благое! Особенно волновал сейчас батюшку вопрос, где найти такую аналойную икону, чтобы она стала храмовой.
— Икон преподобного Серафима Саровского, конечно же, очень много, — сказал он. — Но тут ведь случай особенный! И икона нужна соответствующая!
Однако встреча с отцом Анатолием состоялась полдня спустя, когда я уже оказался в Москве. А тогда, приехав в скит из Лавры, от архимандритов Георгия и Наума, я стоял перед послушником С., который в ответ на мой вопрос, а где же фотокарточки на прилавке с образками, только развел руками:
— Все почти сразу же разобрали! Ни одной не осталось…
«Ну что ж, — подумал я, — значит, закажу теперь в ателье в десять раз больше! К счастью, и деньги теперь для этого есть!»
После долгого разговора опять же о Выксе — в скиту ведь дорого было все, что связано со старцем Варнавой — послушник С. отвел меня в Иверскую часовню и оставил одного. Припав лицом к мраморной плите, я долго не мог подняться на ноги и вдруг в каком-то непонятном для себя порыве взмолился:
— Батюшка Варнава! Прости… Прости, если прошу неположенного, но если это только можно, будь моим небесным духовным отцом!
Земного духовного отца у меня тогда еще не было, так как я никак не мог найти его, но из Иверской часовни я выходил с твердой уверенностью, что уже не один, что духовник у меня — есть!
А потом вновь была обратная дорога в Выксу — в автобусе, на электричке, в поезде, вновь на автобусе… И на всем его протяжении меня не покидала мысль, что этот неблизкий путь старец Варнава по несколько раз в год, в молодые годы и уже в преклонном возрасте, даже будучи совсем больным, совершал не как я, в удобном транспорте, а в тряской повозке, вот в такой же мороз, которого я совершенно не ощущал в автобусном и особенно вагонном тепле…

Глава 21. День сюрпризов
В фотоателье меня встретили еще лучше, чем в первый раз. Фотограф, судя по включенному в зале свету, занималась с клиентом. Остальные, пришедшие фотографироваться люди, человек семь, не меньше, сидели на стульях, дожидаясь своей очереди. А Анна Степановна находилась на своем рабочем месте, и что-то по ее виду не было заметно, что это безнадежно больной человек. Увидев меня, она радостно заулыбалась, поздоровалась, словно со старым добрым знакомым, и, легко выйдя из-за стола, даже пошла мне навстречу.
— Надя, Надя! — позвала она. — Он пришел!
Фотограф выглянула на зов, тоже необычайно приветливо кивнула мне и ушла продолжать свою работу.
— Вот, — обрадованный всем этим, сказал я, — выполняю свое обещание! Заказываю еще тысячу фотокарточек!
— Сделаем! Сделаем! — охотно пообещала Анна Степановна и, видя, что я протягиваю ей деньги, решительно отвела в сторону мою руку: — Только совершенно бесплатно!
— Как это? — растерялся я, помня, какие сложные времена переживает сейчас фотоателье.
— А вот так! — тоном, не терпящим никаких возражений, ответила приемщица. — Как хотите, так и понимайте!
И по ее здоровому, точнее, выздоровевшему виду все стало ясно без слов.
Второй сюрприз ожидал меня в антикварной лавке. Прямо с порога я увидел на витринной полке храмовую икону, которую так искал отец Анатолий (Берестов). Аналойного размера, вся в золоте, прекрасной работы…
— Что, хороша? — перехватив мой взгляд, спросил антиквар.
— Нет слов! — только и смог вымолвить я и уточнил: — А она не от тех подозрительных парней?
— Нет! С этой иконой не может быть никаких сложностей. Ее принесла местная женщина и даже свой адрес на всякий случай оставила… Честно скажу, я давно уже такой красоты не видел!
Но оказалось, что это было еще не все…
Антиквар снял с полки икону, перевернул ее оборотной стороной и, торжествуя, показал клеймо, где было написано, что эта икона написана сестрами Дивеевского монастыря.
— А это вам как?
Я только молча развел руками.
Однако приятные сюрпризы на этом и завершились. Когда я сказал: «Покупаю!» — то сразу услышал в ответ:
— Увы! Это икона для Москвы. Я выставил ее только для того, чтобы люди видели, какие предметы нужно нести!
— Но зачем везти ее в Москву, когда я ее здесь возьму? — удивился я.
И тут антиквар сказал:
— Я бы с радостью уступил ее вам, да только, простите, у вас денег не хватит!
И, приблизившись ко мне, свистящим шепотом он назвал такую сумму, что я сразу понял: у меня действительно нет таких денег, даже если я предложу ему все оставшиеся у меня античные монеты! Да и где была гарантия, что он сразу же сможет продать их в Москве?..
С испорченным настроением я вернулся в квартиру, где меня ждал третий сюрприз. Только я переступил порог, как в дверь вежливо постучала Надежда Васильевна и, когда я открыл, загадочным тоном сказала:
— А у меня к вам — гостья!
— Кто? — удивился я.
— А заходите и сами увидите!
В полном недоумении вошел я вслед за ней в ее маленькую комнату и увидел пожилую женщину. Ее звали Александра (Отчества ее я не помню, а может, она и не назвала его. Несколько лет спустя во время приступа эпилепсии она забилась под кровать, из-под которой сама уже не смогла выбраться. Царство тебе Небесное и вечная память, смиренная страдалица раба Божия Александра!).
— А вы что-то сегодня невеселы, — посмотрев на меня, сказала Надежда Васильевна, и я объяснил, что видел в антикварной лавке икону преподобного Серафима Саровского, которая очень нужна, но ее невозможно приобрести из-за просто астрономической цены.
— Из монастыря, наверное, — сочувственно кивнув мне, предположила Надежда Васильевна.
— Да тут всё из монастыря! — подала голос Александра.
— И у многих жителей Выксы есть дома святыни из монастыря, просто далеко не все спешат относить их в антикварную лавку, — подтвердила Надежда Васильевна.
Александра согласно кивнула и протянула мне небольшую старинную Псалтирь:
— Вот, это вам. Она досталась мне от монахини нашей обители. Видно, что этой святой книгой очень дорожили и передавали от старших младшим.
Светло-коричневая Псалтирь с восьмиконечным крестом посередине и строго-красивым орнаментом по краям действительно была сильно зачитана: ее родной корешок еще в старину был так истерт, что вместо него сделали новый, из грубой кожи, прошив его очень толстыми нитями. Видно было, что обновляли — на века!
Мы поговорили о старце Варнаве, о преподобном Серафиме Саровском, которого, как и во всей России, в Выксе тоже очень чтили. Правда, я не сразу понял, какая связь могла быть между ними — ведь отцу Варнаве было всего два года, когда преселился из земной юдоли в Небесные обители великий старец Серафим…
И тут вспомнил то, что накануне прочитал в книге:
«Один духовный сын старца Варнавы — петербургский купец В. Н. Муравьев (Василий Николаевич Муравьев — в то время один из крупнейших мехоторговцев России и щедрый благотворитель Иверского женского монастыря. Впоследствии принял монашество с именем Варнава, так же как и его духовный отец получив имя в честь святого апостола Варнавы. Затем был пострижен и в великую схиму с именем Серафим, в честь преподобного Серафима Саровского. Теперь он известен как великий старец преподобный Серафим Вырицкий) еще при жизни старца видел знаменательный сон, который потом и рассказывал отцу Варнаве. “Виделось мне, — говорил он, — будто иду я на богомолье в Никольский монастырь, что близ моей родины в Гороховецком уезде. Во сне дорога мне показалась незнакомою и я блуждал по лесу. Вдруг вижу: впереди меня идет старец с сумою за плечами, а в руках у него топорик. Поравнявшись со старцем, я спросил у него, как пройти в Никольский монастырь. Старец сказал:
— Пойдем, проведу тебя. Я туда же иду.
Вглядываясь в своего спутника, я признал в нем отца Серафима и сам спросил его:
— Батюшка, вы будете отец Серафим?
— Да, я Серафим, — отвечал мне старец, и мы продолжали свой путь по лесу.
Отец Серафим остановился подле попавшегося нам большого срубленного пня и сел на него, положив около ног суму и топорик. Сел рядом и я. Вдруг с другой стороны от меня неожиданно явился батюшка Варнава и сел подле меня, так что я оказался среди обоих старцев, которые были очень радостны, облобызались между собой и затем стали что-то говорить. Но что говорили они, не мог я понять и проснулся”.
Батюшка Варнава, выслушав этот рассказ, весело заметил только:
— Ну вот, был между нами, а не слыхал, что говорили!
Поистине, будь они современниками, то имели бы о чем побеседовать между собой духом. В их жизни, и особенно в их личном нравственном подвиге, много общего, как это чувствовалось всеми духовными чадами почившего старца. Истинно, бескорыстно любили они людей и всей душой служили им при жизни своей. Так же истинны были любовь и почтение к ним и их современников».
Поблагодарив Александру, я вернулся к себе. Открыв Псалтирь, увидел, что она 1873 года издания. Евангелие, купленное у антиквара, было 1881 года. То есть это было то самое время, когда старец Варнава снабжал монастырь всем необходимым, и в келье у каждой насельницы обители были святое Евангелие и Псалтирь. Поэтому, возможно, эти самые книги, вручая их сестрам монастыря со словами духовного наставления, держал в руках сам старец!
Это радовало несказанно. Настроение омрачало только одно: что мне никак невозможно было приобрести храмовую икону в антикварной лавке. Но ведь что невозможно человеку, то возможно Богу. И я взмолился:
— Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Батюшка Варнава, преподобне отче Серафиме, если только есть на то воля Божия, помогите!..

Глава 22. Храмовая икона
Наутро заказанные фотографии были готовы, причем Анна Степановна принесла мне их прямо на дом!
Через два-три дня начались непредвиденные трудности с написанием книги. Вдруг ни с того ни с сего пропала легкость письма, с которой я когда-то писал исторический роман и повести. Каждое предложение стало даваться с большим трудом. Исчезла и свежесть мысли.
Я позвонил за советом Валентине, и она сказала, что, возможно, я просто недостаточно готов, чтобы писать эту книгу.
— Изучи материал и углубись в тему! — только и сказала она.
Прекрасно зная, что материала для написания вполне хватает и дело, скорее всего, в области духовного, я стал усердней молиться. Прошла еще пара дней. Теперь мне уже с трудом давалось каждое слово. А еще через неделю неожиданно позвонил антиквар, причем за час до открытия своей лавки. Голос его срывался.
— Как хорошо, что вы дома! — прокричал он в трубку, даже не извиняясь на этот раз, что звонит не по поводу покупателя книги. — Скорее, прошу вас, как можно скорее приходите ко мне!
— Что случилось? — не на шутку встревожился я.
И услышал:
— Да тут такое… Такое! На месте все объясню!
«Неужели в лавке произошел пожар и погибли священные книги, иконы, среди которых та самая, храмовая?! — подумалось мне. — Или золотая жила, на которую антиквар надеялся напасть, купив иконы, привезенные подозрительными парнями, действительно оказалась со ржавчиной? Может быть, началось следствие и я необходим как свидетель? Только этого мне еще не хватало!»
Но как я мог отказать в помощи находившемуся в таком состоянии человеку? Оставив на всякий случай дома все деньги, я взял только небольшую сумму и поспешил на зов, ожидая самого худшего… Но нет: лавка была в порядке, икона преподобного Серафима Саровского попрежнему стояла на полке. Только антиквар как-то испуганно, даже с каким-то ужасом взглянул на меня и сказал:
— Вот что. Немедленно забирайте эту икону!
— Но у меня же не хватит на нее денег! — растерялся я.
— Да при чем тут деньги? — простонал антиквар. — Давайте то, что у вас есть при себе, а нет ничего, так просто так берите!
И лишь после того, как, расплатившись, я принял из его подрагивавших пальцев икону, антиквар объяснил:
— Не знаю, во сне то было или наяву… Но вдруг сегодня ночью я услышал женский голос. Хотя и живу совершенно один, никого к себе не пускаю… Голос был очень красивый, но говорил с такой властью, что мне, человеку, прошедшему зону и не боящемуся уже вообще ничего, вдруг стало страшно! Этот голос сказал, нет — приказал: «Отдай икону святого Серафима, не торгуясь!» И я точно понял, что если не сделаю так, то мне будет очень плохо! Даже хуже, чем плохо! Не знаю даже, как я дождался рассвета и того часа, когда можно позвонить вам… И вот теперь как гора с плеч свалилась!
Сказать, что я был счастлив, — это не сказать ничего. Совершилось такое чудо! И икона для храма наконец-то у меня! Это было удивительно.
Вернувшись домой, я поставил ее в святом углу и тут же позвонил отцу Анатолию. Я описал икону, пообещал вскоре привезти ее, но никак не мог с ней расстаться! Я даже ходил с этой иконой по квартире в обнимку, молясь преподобному Серафиму и старцу Варнаве, благодаря и благодаря их. Шли дни. Давно пора было отвозить икону, да и фотокарточки в скит. Но я ничего не мог с собой поделать!
Что-то подобное я читал в книге о старце Варнаве. Но что? Я не помнил. Пришлось идти к отцу Геннадию-младшему и просить книгу — всего на несколько минут. Разумеется, они с матушкой не отказали. Я раскрыл книгу и почти сразу нашел то, что хотел найти:
«Исцеляя телесные недуги, отец Варнава врачевал и душевные болезни. Его преданнейший духовный сын Т. Т-в передает следующий случай из своей жизни, свидетельствующий о том, что отец Варнава помог ему побороть страсть сребролюбия. “Приехал как-то раз батюшка ко мне и убедительно просил дать ему некоторую сумму на нужды обители Иверской. А я, грешный, сам не знаю почему, вдруг не только отказался исполнить его просьбу, да еще и начал заверять, что у меня нет денег. Но батюшка несколько раз, и убедительно, просил дать ему хоть взаймы и обещал скоро возвратить. Я же стоял на своем, решительно говоря, что у меня нет свободных денег. И старец Божий оставил меня.
Но что же? Я всю ту ночь так мучился в душе, так совесть угрызала меня, уличая в обмане, что я едва-едва дождался рассвета и рано поутру помчался в Посад к батюшке, захватив с собою вдвое больше, чем просил батюшка. И, подъехав к пещерам, я прямо бегу к батюшке. А он уже на крылечке стоит и издали еще говорит мне, что давно уже дожидается меня! Со слезами раскаяния пал я тут ему в ноги и просил прощения в грехе своем. Родной батюшка простил, конечно, и успокоил меня, а принимая деньги, заметил только:
— Ведь я от великой нужды беспокоил тебя, сынок!..»
Такой рассказ мог растопить любое сердце. Но мое, видимо, было еще каменное… Конечно, совесть отозвалась, и я дал себе слово, что постараюсь отдать икону как можно быстрее. Но, поиграв с маленьким Георгием, который уже узнавал меня, вернулся домой и… снова не мог расстаться с иконой.
Еще через несколько дней, угрызаемой совестью, я позвонил отцу Анатолию, говорил с ним о чем-то — обо всем, кроме иконы, — и он вдруг сказал:
— А у меня тут неприятности вышли с одним человеком, так отец Наум, утешая, по этому поводу сказал фразу из псалма: «Всяк человек ложь».
Меня как током пронзило…
— Простите, батюшка! — только и смог сказать я.
— Да нет, это совершенно не вас касается! — тут же отозвался всегда говоривший только правду отец Анатолий, но я-то все понял.
Вспомнил, как старец Наум, крутя пуговицу на моем пальто, говорил то, что касалось именно моих проблем, совсем другому человеку…
Ноги почему-то сами повели меня в антикварную лавку. А там, на том самом месте, где до этого стояла чудесным образом приобретенная икона, была уже другая. Тоже преподобного Серафима Саровского, только не вызолоченная и на дереве, а написанная на выкрашенном черной краской холсте. Эта икона с первого взгляда вдруг так понравилась мне и пришлась мне по сердцу, что я понял: она вполне может заменить мне храмовую икону!
— Сколько… как дорого она стоит? — волнуясь, спросил я.
Антиквар лишь пренебрежительно махнул рукой.
— Это — рядовая вещь. Не то, что та…
И он назвал столь малую сумму, что я немедленно купил эту икону.
А уже на следующее утро был в Москве.
В храме во имя преподобного Серафима Саровского как раз шла служба. Видя меня с иконой в руках, люди расступались, крестились, кланялись… И отец Анатолий, как раз вышедший из алтаря, принимая икону из моих рук икону, дрогнувшим от волнения голосом сказал:
— Радуйтесь, братья и сестры! Сам преподобный Серафим пришел к нам!..

Глава 23. Современные старцы
Шли дни. Летели недели. Работа над исторической книгой почти совсем остановилась. Одна была радость: я покупал у антиквара недорогие иконы, считая, что тем самым освобождаю их из плена. Ведь святые иконы должны находиться не в музеях и антикварных лавках, а в храмах и в домах, чтобы люди не смотрели на них как на экспонаты и тем более не превращали их в предмет бизнеса, а молились перед ними!
За счастье мне были и поездки в Лавру — к преподобному Сергию, а потом уже к старцам, в скит, и, конечно же, к батюшке Варнаве. Порой во время таких поездок я заезжал и в Москву.
Старец Наум однажды, после недолгой беседы со мной, благословляя меня, трижды повторил:
— Работай! Работай! Работай!
После этого историческая книга на духовную тему слегка сдвинулась с места и… снова остановилась.
В один из приездов в Лавру удалось мне попасть и в домик старца Кирилла. Больше всего запомнилось мне тогда, как батюшка молился перед тем, как начать исповедовать пришедших к нему людей. В молитве «Отче наш» в словах «и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим» он сделал такое необычайно сильное ударение на слово «мы», что это запомнилось мне на всю жизнь, и с тех пор я так и стал молиться… Вот она, сила старческого слова!
Встречались мы и с отцом Георгием. Однажды долго ходили по Лавре. Все разговоры были, конечно, о старце Варнаве. Лишь раз я завел речь о своем творческом кризисе, и он посоветовал:
— А вы бы познакомились с игуменом Виссарионом. Он сам пишет духовные стихи. Испросите у него святых молитв. Да что долго говорить — сами все сразу поймете!
Легко сказать — познакомьтесь! Я искал отца Виссариона по всей Лавре, пока наконец один из уже знакомых мне монахов не сказал, что искать его лучше всего в Иоанно-Предтеченском храме, где он обычно исповедует. Хотя, может, и увижу где на территории Лавры седобородого старца в окружении духовных чад.
— А отец Виссарион — действительно старец? — уточнил я и услышал в ответ непререкаемое:
— Он — более чем старец! И хотя сам батюшка говорит, что не прозорлив, не имеет дара давать советы, как старцы Кирилл и Наум, и так далее, я не раз убеждался в силе его молитв. Да что далеко ходить за примерами? Как-то устраивал он встречу с духовными чадами с чаепитием. Так вот, одна женщина, как поговаривали, занимавшаяся оккультизмом и всякой прочей нечистью, подарила ему заговоренную ею банку с компотом. Не подозревавшие об этом люди и ее тоже выставили на стол. И что вы думаете случилось, когда батюшка благословлял трапезу?
— Компот вдруг потемнел? — предположил я.
— Эта банка разлетелась — вдребезги! — резко рубанул ребром ладони по воздуху монах. — Вот! А вы спрашиваете… Он ведь и на Афоне жил! И в духовных чадах у него, кроме мирян, столько монахов и настоятелей монастырей!..
Услышав это, я тут же направился в Иоанно-Предтеченский храм. Но, поднявшись на второй этаж, где несколько батюшек проводили исповедь, я не застал там отца Виссариона. Уже спускаясь по лестнице, увидел худощавого монаха лет семидесяти, с игуменским крестом на груди.
— Простите, вы не подскажете, где можно найти игумена Виссариона? — благословившись, спросил я.
— А это я и есть! — просто сказал он.
Так началось наше двадцатилетнее знакомство, точнее, мое окормление у старца Виссариона.
После нашего первого разговора, во время которого я не забыл совета отца Георгия испросить молитв, он подарил мне свою книгу стихов, а подумав, дал мне и вторую. Книги были одинаковые, и вторую я подарил Валентине. Я и не подозревал тогда, что родится из этого моего действия!..

Глава 24. Живые свечи
Летели недели… Мелькали месяцы. Озаряя весь мир спасительным светом, прошла Святая Пасха.
Стихотворения игумена Виссариона я читал и читал, каждый раз поражаясь тому, что он, будучи из простецов (так он сам говорил о себе), то есть без соответствующего образования, написал их не только с необычайной духовной глубиной, но высоко профессионально. Его богатой рифме (Богатая рифма — литературоведческий термин, означающий совпадение в рифмующихся словах не только ударных слогов, но и звуков, предшествующих такому слогу. Богатую рифму очень часто использовали в своих стихотворениях А. С. Пушкин и Ю. М. Лермонтов, а также другие поэты XIX века) могли бы позавидовать многие современные поэты! Но самое главное — его поэзия насыщала духовно и порой тут же давала точные ответы на внезапно возникший вопрос или недоумение.
Поэтому книгу Виссариона я открывал все чаще. Зато моя совсем остановилась. Заехав в Москву по пути в Сергиев Посад, я окончательно констатировал это уже как свершившийся факт в разговоре с Валентиной.
— Ты, помнится, писал когда-то неплохие стихи, — сказала она и вдруг предложила: — Почему бы тебе не вернуться к поэзии?
— Что?! — возмутился я, даже не замечая, что у меня начался самый настоящий приступ гордыни. — Да я же писатель, романист, причем пишущий на исторические темы, более того, времен античности!
— Мне это известно, — пряча улыбку, кивнула Валентина. — Но какой же ты писатель, если пока не можешь писать прозу? Вот и пиши стихи! Да, для детей!
У самой Валентины детей не было, и это был для нее очень болезненный вопрос, почему она и старалась забыться в постоянной — нужной и ненужной — работе, беспрестанной помощи людям, птицам, собакам и кошкам…
Я отнес ее последние слова именно к этой причине. Но Валентина продолжала:
— Ты посмотри, чему учат сейчас детей! Злу, злу и злу! И подумай, чему их надо учить? Добру! Нравственности! Патриотизму! А через что дети лучше всего воспринимают то, чему их учат? Через стихи! Вот игумен Виссарион написал стихи для взрослых. А ты — пиши для детей!
Переводя поскорей этот разговор в другое русло, я с жаром стал рассказывать ей о старцах. Неожиданно Валентину это заинтересовало, и она попросила:
— А ты возьми меня с собой, чтобы я сама все увидела своими глазами!
После этого пришлось Валентине идти ночевать к подруге, а мне оставаться в ее заваленной книгами и рукописями статей квартирке…
Наутро мы были в Лавре. Благословились, как положено у преподобного Сергия, а затем пошли к старцам.
— Вот здесь принимает старец Кирилл. Судя по всему, у него в домике уже идет исповедь и прием паломников, — показывал я. — А вот — старец Наум!
Около батюшки Наума было множество людей.
Какое-то время он беседовал с ними. А потом вдруг подошел к нам и, совсем кратко переговорив со мной, вдруг отвел в сторону Валентину.
О чем они говорили, разумеется, я не мог знать. И почему он выбрал именно ее, тоже было мне не понятно. Может, за ее редкостную доброту, чистоту и порядочность? Или еще почему-то? Во всяком случае Валентина вернулась в слезах и все время по дороге к Северному кладбищу (я решил свозить ее на могилу к старцу Варнаве, тем более что в тот день была Радоница) в полном недоумении повторяла:
— Но как… как… как, откуда он мог все узнать?! Ведь это же знала одна только я и никогда никому этого не рассказывала!
На Северном кладбище было много людей. Мы сразу прошли к двум белым крестам. Среди других насельников скита, приехавших к старцу в это же время, я увидел двух высоких монахов в новеньком облачении и клобуках. Оказывается, за то время, что я был в Выксе, послушники С. и Д. приняли монашеский постриг и были теперь монахом Ермогеном и монахом Дионисием соответственно.
Отслужив панихиду, насельники скита, послушно следуя за своим настоятелем архимандритом Феофилактом, уехали. На могиле осталось много горящих свечей. Подошли новые люди, запели молитвы. Я присоединился к ним.
Внезапный порыв ветра погасил все до единой свечи. Мы продолжали петь. Валентина молчала, и чувствовалось, что ей было как-то не совсем уютно в обществе церковных людей и она с нетерпением ожидает, когда и мы наконец уйдем. А может, это мне показалось?..
Тем не менее по намеченной мною программе нам пора было в скит. Но тут вдруг раздался взволнованный женский крик:
— Смотрите! Смотрите! Свечи…
Вместе со всеми я посмотрел на могилу и увидел, что свечи перед крестом, с фотографии на котором улыбался прищуренными глазами старец Варнава, все до одной горели!
— Чудо! Чудо! — заволновались люди.
— Они же действительно все погасли!
— Да, да, точно!
— Я лично дважды пытался зажечь их, но так и не смог!
— А вот теперь глядите — снова горят…
— Слава тебе, Господи!
— Батюшка Варнава, моли Бога о нас!
Пение продолжилось с новой силой. Ветер несколько раз, налетая, гасил свечи… Но они опять и опять загорались! В конце концов это даже перестало восприниматься как чудо и стало словно само собой разумеющимся. И тем не менее нам было пора уходить.
В тот день мы все-таки посетили скит. А потом я уехал в Выксу. Сел за пишущую машинку и убедился: нет, книга попрежнему не идет. Тогда я отправился к отцу Геннадию-младшему, чтобы рассказать обо всем, что произошло со свечами на могиле старца Варнавы.
По дороге вдруг вспомнился совет Валентины писать стихи для детей. Я только посмеялся над ним. Придя в дом священника, благословившись у него, поздоровавшись с матушкой Мариной, подошел к маленькому Георгию и поздоровался с ним, как со взрослым, за руку. И вдруг — сочинил экспромт, который тут же и зачитал к общей радости:

У священника Геннадия
Сыну — годик с небольшим.
И скажу, не славы ради я:
Мы друзья большие с ним!

Глава 25. Новый поворот
После этого словно плотину прорвало! Детские стихи во мне словно ждали своей очереди. Длинные и короткие, немного веселые (все-таки для детей) и очень серьезные (как-никак на духовную тему), они пошли один за другим. За несколько недель набралась целая книга. Но… никто и нигде не печатал их. В церковных издательствах дружно одобряли, но с осторожностью говорили:
— Простите, мы всё художественное из дореволюционного в основном перепечатываем, а тут дело новое… Пусть кто-то начнет, а мы с радостью продолжим!
В светских — ссылались на дороговизну издания детских книг: дополнительные затраты на цветную печать, оплату работы художника…
— Мы уж лучше черно-белое будем выпускать — надежно и выгодно!
К Валентине, хоть она и была заказчицей стихов для детей, я не обращался. Она ведь просила писать на нравственную и патриотическую тему, и хотя было несколько стихов просто за добро и против зла, все равно направление ее газеты было несколько иное. Да и что-то еще, сам не знаю что, невольно сдерживало меня…
В очередной редакции меня вдруг спросили:
— А вы показывали эти стихи кому-нибудь из влиятельных духовных лиц?
— Да, — ответил я.
— Кому?
— Игумену Виссариону из Лавры.
— Что? Вы осмелились показать их самому игумену Виссариону? И как же он к ним отнесся?
— Все полностью одобрил! — вспомнив свою беседу с батюшкой, ответил я и услышал:
— Надо же… Ну тогда, значит, в духовном плане все в порядке. Отец Виссарион — очень строгий поборник Православия! Если хоть шажок в сторону от него — никогда не благословит!
Но только и здесь меня поздравили с такой удачей, и… тоже стали ждать, когда кто-то первым напечатает эти стихи!
Так протянулся еще год… Я ходил на службы. Чаще — в монастырь, который был ближе к дому. Реже — в Христорождественский храм, где однажды познакомился с иеромонахом Иннокентием, когда он как-то раз приехал в гости к отцу Геннадию-старшему. Он служил где-то неподалеку от Навашино, то есть, значит, и от Выксы. Присмотревшись ко мне, отец Геннадий-старший в один прекрасный день предложил… рукоположение в священника! Сомнения, смогу ли я совместить столь ответственную службу с писанием книг, были. И тем не менее я с радостью согласился.
Все было решено, причем на всех уровнях. Был даже определен для моего служения Никольский храм под Выксой, в котором я должен был быть настоятелем. Более того, назначен день рукоположения, и уже мне шили подрясник… Но перед самым этим днем я съездил к старцу Науму, и он не благословил меня на эту уже так желанную мне стезю.
— Так что же, батюшка, теперь я погиб? — только и простонал я.
— Но ты же ведь каешься! — со значением в голосе ответил старец и как-то поособенному, чем очень утешил, взглянул на меня.
Ослушаться старца я не смог: знал из жития старца Варнавы, чем потом чревато такое… И все продолжилось по-прежнему. Я ходил на церковные службы. Продолжал писать детские стихи, к которым добавились уже и взрослые. Вновь и вновь тщетно возвращался к работе над исторической книгой. Дома — молился. Читал Святое Евангелие и Псалтырь из монастыря. Как раз с Псалтырью однажды произошло нечто необычное.
Нужно сказать, что в квартире, где я жил временно, и раньше уже случалось нечто из ряда вон выходящее. Так, узнав, что в ней бывали, и не раз, люди, имевшие дело с магией, я попросил отца Геннадия-младшего освятить это жилище. И что же? В три часа ночи на кухне раздался страшный грохот. Вбежав туда, я с изумлением увидел на полу хлебницу, которая висела до этого на стене и вся была заставлена изделиями из хохломы. Все как один толстые шурупы, которыми она была прикреплена, были одинаково, словно лезвием, гладко срезаны у самого основания. Сам же отец Геннадий признался, что у него были искушения и он просто еле добрался до квартиры, чтобы освятить ее. Однако какие именно это были искушения, он умолчал…
Но это было еще в начале моего пребывания в Выксе. А тут, прочитав 117-й псалом, я дошел до длинного 118-го, который, как прочитал в одной из душеполезных книг, особенно страшен для невидимых темных сил. Заложил Псалтырь закладкой, положил ее на стол, закрыл квартиру на ключ и вышел. А когда вернулся и собрался продолжить чтение: что такое? Закладка лежит — уже… на 119-м псалме. Никто кроме меня не мог быть в комнате во время моего отсутствия, и закладка сама собой никак не могла переместиться на несколько страниц вперед! Кто это сделал? Ответ здесь мог быть только один…
Поблагодарив Бога за такое чудо и укрепление в вере, я с особым чувством, которого у меня никогда не было прежде, стал читать 118-й псалом. А потом, поместив закладку на ее законное место, вдруг подумал: если со священными книгами и иконами (той, что была у антиквара во время аварии, едва не ставшей катастрофой) из монастыря, который основал старец Варнава, происходят такие чудеса, какая же духовная сила и мощь исходила от самой святой обители?! Не случайно так яростно враг рода человеческого расправлялся с ней руками людей, ставшими его послушными орудиями!
Прошло еще немного времени. Отец Геннадий с матушкой Мариной, развивая память и ум сына, а заодно желая порадовать меня, выучили с ним наизусть одно из моих стихотворений. И Георгий, хоть далеко не все еще понимал, что говорит, громко читал:

Молитва — к Небу лестница:
Ступень, еще ступень…
Лестница-небесница
Нужна мне каждый день!

При этом родители мальчика горько сетовали, что не печатаются эти стихи. Ведь они не только для маленьких. Почти все сейчас, делая после безбожных десятилетий первые шаги к вере, в каком-то смысле дети. К тому же даже неверующие папы с мамами, читая своим детям стихи о вере и о Боге, отвечая на вопросы своих сыновей и дочерей, вынуждены будут и сами задуматься о том, на что прежде никогда и внимания не обращали!
Но стихи по-прежнему не издавались, хотя я не раз и не два просил помощи у старца Варнавы в Выксе и приезжая в скит. Очевидно, как сказали мне здесь, для них еще не наступило время… Да и из жития старца мне помнились случаи, когда он учил своих «детушек» терпению и смирению.
В скиту настоятель архимандрит Феофилакт (ныне он уже архиерей) уже принимал меня как гостя в домике батюшки Варнавы. Узнав, что главная моя цель не стихи, а большой исторический роман, как бывший преподаватель и опытный богослов, он быстро обнаружил пробелы в моем знании азов истории Христианской Церкви и сказал:
— Евгений, для того чтобы писать задуманные книги на духовные темы, нужно понять Православие, для чего вам полезно было бы пожить в монастыре.
Совет этот как-то проскользнул мимо моего внимания. Поэтому время у меня продолжало идти так: Выкса — Москва — Лавра — скит… Скит — Лавра — Москва — Выкса…
И так продолжалось до тех пор, пока у меня не начались проблемы в Выксе: закончились деньги за ранее изданную книгу, были проданы все античные монеты и мне уже почти не на что и негде стало жить. Словно бы почувствовав это, отец Феофилакт сказал мне:
— Перебирайтесь к нам! Отдельную келью я вам обеспечу.

Глава 1. «Полубрат»
Из «почетного гостя» (как сказал мне монах Дионисий: «Настоятель любит принимать писателей, поэтов и других представителей культуры и искусства») я сразу превратился в… Поначалу трудно было даже определить, в кого. В трудника? Но на работы архимандрит Феофилакт меня пока не посылал. В послушника? Но для этого надо побыть трудником, и не один год. Насельником? Но я не входил официально в число братии. Все называли меня по имени, а я себя, в шутку, полубратом.
Сумки, которые я привез из Выксы, помог перенести мне седобородый, с копной серебристых волос, которых не взяла бы, наверное, ни одна расческа, монах Прокопий. У него была только одна рука, и та не то с двумя, не то с тремя пальцами… В один из моих прежних приездов в скит трудник-художник, живший с ним в одной келье, сказал: «Это не простой послушник! В этом я лично убедился!»
Вспомнив об этом, я попросил отца Прокопия помолиться обо мне.
— Раз просишь, помолюсь, — кивнул мне монах и, подумав, сказал: — Только у тебя ведь свой небесный молитвенник есть.
— Кто? — уточнил я и услышал:
— Старец Варнава!
Гордый помысел тут же пронзил меня, словно стрела. Словно почувствовав это, отец Прокопий торопливо добавил:
— Как и у всех, кто живет в нашем скиту!
И тут же в моей душе все встало на свои места.
Келью настоятель выделил мне в самом углу братского корпуса, где раньше была библиотека. Одно окно выходило на скотный двор с четырьмя коровами и курами. Так что там всё постоянно мычало, кукарекало и кудахтало. Другое — на Гефсиманский скит, точнее, на очень высокое здание закрытого военного института, под которым, как сказал монах Дионисий, находится еще несколько этажей. Перед воротами в военный городок на табуретке сидел дневальный в военной форме, наслаждаясь громкой музыкой, несущейся из стоявшего перед ним магнитофона. Зато во дворе скита, если не считать строительных звуков, стояла тишина!
Весь день я наслаждался тем, что теперь не нужно ехать сюда несколько часов, а достаточно только выйти из кельи и спуститься со второго этажа. Помня, что старец Варнава больше пятидесяти лет жил в этом скиту и, конечно же, все здесь исходил своими ногами, я словно чувствовал всюду его незримые глазами, но ощущаемые сердцем следы…
И храм был отныне не за несколько кварталов от меня, а буквально в нескольких шагах. Даже два храма: собор в честь Гефсиманской иконы Пресвятой Богородицы, где в то время шли восстановительные работы, и пристроенный к колокольне справа храм во имя святителя Николая Чудотворца. Именно там, как сказали мне, временно шли сейчас все службы. Был и еще один храм — во имя Архистратига Михаила с приделом преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских, а также с так полюбившейся мне Иверской часовней. Казалось, здесь все было сделано для того, чтобы только спасаться. Невольно вспомнилось мне, что такие же условия создавал для сестер в Иверском женском монастыре старец Варнава.
В скиту я неожиданно встретился с иеромонахом Иннокентием. Он тоже перебрался сюда и был теперь здесь отцом благочинным, то есть вторым лицом после настоятеля. Встретились мы тепло, как земляки. Если бы не его советы и наставления о том, как жить в монастыре, которые он давал мне с самого первого дня моего пребывания в скиту, не уверен, смог ли бы я продержаться там хотя бы неделю…
Так первый день на новом месте закончился более чем счастливо. Наступило мое первое утро в этой богоспасаемой обители. Разбудили меня чрезвычайно громкие удары колокола в коридоре. «Пожар?!» — спросонья подумал я. Выглянул из кельи и увидел направлявшихся к выходу монахов.
— А куда это вы? — спросил я у них.
И услышал в ответ:
— Куда и тебе надо, на службу. Если, конечно, не хочешь поклонов двести за опоздание получить! Все-таки это тебе не просто монастырь, а скит!
Я взглянул на часы. Было 4.30 утра. «Так гость или полубрат?..» Хотелось, конечно, оставаться гостем и лечь, чтобы поспать еще. Но что-то подсказало мне, что надо идти, хотя с детства я больше всего не любил ранние подъемы.
К счастью, помогла военная привычка — за одну минуту я оделся и даже опередил тех, кто еще тянулся на службу. А тем, кто опоздал (их было двое — один юноша лет восемнадцати, другой уже в солидных годах), действительно не повезло… Настоятель, выйдя их алтаря, что-то коротко сказал каждому, и они начали класть земные поклоны. Прошел братский молебен, а они не останавливались. Шла уже служба, а они все продолжали… Но наконец сначала один, а потом другой они разогнулись и стали молиться, как и все, стоя.
После завтрака, который назывался здесь «чаем», а на самом деле состоял из необычайно вкусного творога своего приготовления, настоящего — не то что покупное! — молока, пряников, печений, конфет, пришел настоятель. Он дал каждому насельнику послушание, то есть сказал, чем заниматься до вечера, и тут же вышел. Только двигатель его легковой машины взревел за окном.
Меня же он словно не заметил. Даже не глянул в мою сторону. Что оставалось мне делать после этого? Только одно: смотреть, слушать, записывать и запоминать. И еще — молиться, как подсказал мне отец Иннокентий…

Глава 2. Святые врата
Все то, что с самого первого приезда видел я в скиту, нравилось мне. За исключением только высокой кирпичной ограды и тяжелых ворот, точнее, Святых врат, как издревле с особой торжественностью назывались в каждой монашеской обители главные ворота.
Уже незадолго до того как я перебрался в скит, мы как-то беседовали, сидя на скамейке, с игуменом Борисом (Этот благодатный батюшка давно уже перешел в иную жизнь, будучи еще относительно молодым. Царствие ему Небесное!). Каждый день он совершал таинство соборования для паломников и тех, кто приходил сюда после отчитки у игумена Германа в Лавре. Таинство долгое — где-то часа два, людей много. После этого служба… И вот теперь он отдыхал. Неспешно отвечал на мои многочисленные вопросы, давал мудрые советы, наставления. О прозорливости этого батюшки я случайно услышал от женщин на остановке, которые говорили, что он, помогая покаянием очистить от грехов душу, впрямую подсказывал им то, что они давным-давно позабыли, но что крайне важно было сказать на исповеди. Все вплоть до имен!
Увлеченный духовной беседой, я готов был говорить с игуменом Борисом хоть до утра. Но вдруг, поднявшись, он сказал:
— Простите, вам пора уходить!
— Но батюшка! — взмолился я.
— Пора! — повторил он. — Скоро закроют Святые врата, и тогда уже всю ночь без благословения настоятеля из скита никому ни войти, ни выйти!
«Ох, уж эти монашеские Святые врата, да и обычные ворота!» — подумалось мне тогда. Вместе с забором армейские ворота тяготили меня по давней курсантской привычке. Ведь четыре года пришлось жить без возможности выйти за пределы территории военного училища, за исключением коротких увольнений и самовольных отлучек — самоволок, как мы их называли. Тяготили те ворота с забором неимоверно. Одно только грело: ожидание лейтенантских погон и выпуска, после которого ты — вольная птица! А тут, в скиту, Святые врата закрыты для насельников — добровольно и до самого конца жизни…
Так думал я тогда, благословляясь у отца Бориса на дорогу в Выксу. Однако уже во время своих первых прогулок по скиту, в котором жил, меня вдруг словно осенило: те, училищные ворота открывались для нас только во временную жизнь, которая, как бы удачно ни сложилась офицерская или даже генеральская карьера и вообще все в судьбе, в итоге конечна! Закончится, и что потом? А эти Святые врата, после долгих лет молитвы, постов, духовного возрастания, если ты прожил свято, распахиваются в блаженную вечность, как распахнулись они для старца Варнавы!
И после этого я совсем другими глазами стал смотреть на высокий забор, окружавший скит, и тяжелые Святые врата, желая лишь одного: чтобы вообще больше никогда уже не выходить отсюда!

Глава 3. Ослушник
Однако буквально на следующий день после утреннего чаепития, распределяя насельников на работы, архимандрит Феофилакт вдруг неожиданно обратился и ко мне, уже собравшемуся продолжить свои приятные прогулки по скиту:
— А вам вот какое послушание: вместе с монахом Прокопием на месяц уезжаете из скита на луга!
— Как? — растерялся я. — Зачем?
— Ну, не травами же любоваться! — усмехнулся настоятель и тут же сдвинул брови: — А косить их! Молоко-то с творожком небось любите пить-есть?
— Да, но… — замялся я.
— Но?! — недоуменно переспросил уже направившийся было к выходу из трапезной архимандрит.
— Я ведь городской житель — косу ни разу в жизни не держал! — торопливо принялся объяснять я. — И потом мне надо новые стихи писать, распечатывать то, что сделано для издания, наконец, готовиться к работе над историческим романом!
— Всё? — терпеливо выслушав, остановил меня настоятель.
Я хотел добавить к этому, что он пригласил меня жить в скит совсем для другого, но вовремя сообразил, что это может плохо закончиться. Но и лгать не хотелось, потому что давно уже усвоил: любая ложь усыновляет солгавшего врагу рода человеческого, отцу всякого лукавства и лжи. А мне хотелось быть только сыном Божиим. Поэтому я честно сказал:
— Да, почти!
— Ну что ж. — Настоятель как-то неопределенно пожал плечами. — В таком случае оставайтесь!
Все разошлись. И тут ко мне подошел монах Дионисий и своим грубоватым голосом спросил:
— Вася (он почему-то почти всех трудников называл этим именем), тебе известно, что послушание выше поста и молитвы и уж тем более всего остального?
— Да! — кивнул ему я. — Только я не Вася!
И тогда он, усмехнувшись в черную густую бороду, сказал:
— Ну, тогда, Невася, идем!
— Куда?
— Там увидишь!
Следуя за высоким монахом, я вошел в собор, где он подвел меня к большой потемневшей от времени иконе Пресвятой Богородицы. Небесная Царица стояла с поднятыми руками, молясь за нас, за весь мир. Вокруг нее были едва-едва заметно видневшиеся три или четыре Ангела (Со временем эта икона, именуемая «Нерушимая Стена», сама собой чудесным образом просветлела, обновилась и стала выглядеть так, словно над ней поработали реставраторы. Ангелы стали видны отчетливо, причем их стало намного больше).
— Как я понял, человек ты ученый, даже книги пишешь, поэтому, надеюсь, сообразишь без долгих объяснений, — сказал монах. И, с благоговением показывая на икону, начал рассказывать: — Года два или три назад один паломник захотел сфотографировать эту икону. Его по-доброму предупредили, что без благословения настоятеля внутри собора фотографировать запрещено. Отец Феофилакт тогда был в отъезде, ждать его возвращения паломник не пожелал. И когда мы с отцом Ермогеном на минутку отлучились, быстро щелкнул своим фотоаппаратом…
Монах Дионисий для большего впечатления немного помолчал и, понизив голос, продолжил:
— Прошло несколько дней. Является к нам опять тот паломник. Падает на колени перед этой иконой, кается, плачет, а потом и объясняет: «Когда я проявил пленку, все было ничего. Но когда начал печатать фотокарточки, то с ужасом увидел, что Пресвятая Богородица закрывает от меня Свой Лик руками!» Вот как, брат! Мы все тут должны слушаться настоятеля во всем, с первого слова! Потому что через него служим Самому Богу! Вот и должны быть послушниками, а не ослушниками! Так что стой перед этой иконой, тоже кайся Богу и молись!
Сказав это, монах Дионисий отправился на свое послушание — он выполнял тогда небезопасные работы на крыше собора. А мне оставалось только одно: покаяться, помолиться и — поскорей в Иверскую часовню к старцу Варнаве — просить, чтобы он помог мне правильно и, главное, праведно жить в скиту!

Глава 4. Черный ремешок
В Иверской часовне горел свет. Я вошел в нее и замер. Перед мраморным надгробием стояла на коленях пожилая женщина и молилась старцу Варнаве. Точнее, с плачем, громко благодарила его. Только и слышалось:
— Батюшка, родненький, благодарю! Благодарю тебя! Ведь если бы не ты… Да, если б не ты…
Не желая мешать паломнице, я тут же вышел. Помолился в пещерном храме Архистратига Михаила, постоял перед тем местом, где когда-то многочисленные паломники со всей России молились перед чудотворным образом Черниговской иконы Пресвятой Богородицы, часто получая чудесную помощь: исцеления, защиту, избавление от тяжких скорбей… Зашел туда, где был полуразрушенный придел преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских.
Алтарь здесь еще не начали восстанавливать. Вместо беломраморного, судя по небольшим уцелевшим фрагментам, иконостаса была пустота. Все оставалось так, как при прежней власти. Слева чернели открытые могилы благотворителей, благоукрасителей скита и тех, кто удостоился быть погребенным в таком месте. Представители безбожной власти сбили с них надгробия, очевидно, ища чего-то ценного. А может, просто глумясь над теми, кто угодил Богу своей благочестивой жизнью. Теперь только виднелись залитые водой остовы открытых гробов и кое-где в них — останки усопших…
На стенах местами чудом сохранились фрагменты фресок. Даже по ним можно было понять, как благолепно и красиво было здесь в те времена, когда Россия по примеру Святой Руси все лучшее отдавала Богу.
Затем я походил по кельям, в которых молились, спускаясь под землю, скитские монахи-пещерники. Сказать, что они были маленькими, — это не сказать ничего. Крошечные, вот какие они были! В них можно было находиться только на коленях, ну, или стоять слегка наклонившись, если ты не обделен ростом. Впрочем, наверняка монахи, молясь, кланялись даже еще ниже… В двух особенно маленьких кельях, расположенных одна напротив другой, в дальней стене было по одному старинному гвоздю. Судя по всему, здесь висела единственная помещавшаяся в кельях икона. Над выходом в каждой келье — черный, сделанный копотью от горевшей свечи, крест, защищавший от вражьей силы…
Постепенно голос молившейся в Иверской часовне женщины затих. Наконец я смог зайти туда и познакомиться с ней. Оказалось, она была не паломницей, а местной жительницей. Ей было уже за восемьдесят, и звали ее Марией.
— Вот, пришла поблагодарить батюшку Варнаву! — сказала она и, увидев в моих глазах немой вопрос, показала свою руку с часами на черном ремешке: — Недавно я сломала руку. Да, в запястье… И оно распухло, сделалось черным, как этот вот ремешок! Я, неразумная, конечно, первым делом к врачам. Да, к ним… А те что? Просветили руку своими лучами и все в один голос: «И рады бы вам помочь, да как? Перелом в таком месте и в таком возрасте!» Тут только я спохватилась! Да, и сразу сюда… Положила руку на эту плиту и давай молиться батюшке, как живому! Не знаю даже, сколько слез здесь выплакала и какие только слова не говорила! Хорошо хоть рука левая — перекреститься можно и по хозяйству что-то делать. Но боль-то была просто несусветная. Ни днем, ни ночью не находила себе покоя. Терпела уже с трудом, хотя жизнь моя была такая, что думала: всё научилась терпеть!
Женщина вдруг улыбнулась и погладила гладкое мраморное надгробие.
— Но тут, в часовне, вдруг чувствую: боль вроде бы приутихла… — продолжила она. — Прислушалась: да, точно! Утешенная этим, я ушла с уверенностью, что все будет хорошо. А дальше больше! Сначала день за днем стала спадать опухоль. Потом начала уходить чернота. Когда рука совсем перестала болеть и снова стала такой, как прежде, я снова пошла к врачам. Да, неразумная, к ним в город поехала, вместо того чтобы сюда скорее бежать! Врачи сделали новый снимок и только руками развели: «Не может быть! Ведь у вас же все срослось, словно по линеечке! Да будь вам семнадцать лет и перелом в другом, менее сложном месте, мы при всем своем желании не смогли бы сделать такого! В какой это клинике вам так помогли?»
Женщина улыбнулась, утерла слезы и, еще раз показывая белую, всю в старческих прожилках, руку с черным ремешком часов на запястье, завершила свой рассказ:
— Я им, конечно, все как есть объяснила! Не знаю, поверили они или нет. Но в нашем храме я их пока что не видела. Может быть, в Лавру ездят?..
Женщина ушла. А я, перед тем как начать молиться старцу Варнаве и просить его о помощи, вдруг подумал: «Просить-то мы умеем — иной раз очень настойчиво и усердно! А вот всегда ли потом, получив желаемое, благодарим?..»

Глава 5. Адская музыка
Насколько враг старался разрушать монастыри и храмы, настолько же сильно он хотел помешать их восстановлению. Мешал где только можно, в чем я уже смог убедиться еще в Выксе из рассказов протоиерея Геннадия Колоколова и иерея Александра Куликова, настоятеля храма в Иверском монастыре.
И тут, в скиту, я обнаружил одну интересную деталь. Оказывается, громкая музыка на КПП (который назывался так уже лишь по привычке, так как был открыл для всех въезжавших и особенно входящих на территорию) военного городка включалась со строгой закономерностью. В скиту как раз начались подготовительные, точнее, пока еще разведывательные работы на колокольне. Высота ее — больше восьмидесяти метров. Сверху глянешь — все крошечным, словно игрушечным, внизу кажется. Но наверху не до шуток. Особенно тем, кто не просто смотрит, как я, а работает. Вершина местами была совсем щербатая… Некоторые кирпичи висели, что называется, на волоске, и стоило голубям задеть их — со свистом летели вниз. Так что небезопасно было даже находиться под колокольней. А уж работать на ней снаружи — все равно что на высокую отвесную скалу лезть! Конечно, по распоряжению отца настоятеля был проведен строжайший инструктаж, выданы страховочные пояса и все, что положено в таких случаях. Но все равно от самих монахов требовались предельное внимание и максимальная осторожность.
И вот именно в тот самый момент, когда мы появлялись на самом верху колокольни, и включалась эта громкая современная музыка, раздавались голоса самых популярных исполнителей… А парни-то ведь — молодые, пришедшие из мира, где, возможно, любили эти песни, а может, и до сих пор еще любят!
Но, к счастью, как невидимые темные силы ни старались отвлечь, помешать и даже погубить занимавшихся опасным трудом насельников, но Ангелы и святые угодники Божии и, конечно же, старец Варнава помогали им. И как бы громко солдат на КПП ни включал магнитофон (а он порой даже динамик направлял в сторону колокольни, сам не ведая, что творит), восстановительные работы продолжались без потерь!
Был, правда, случай, когда один послушник упал… Нет, не с колокольни, конечно, а с крыши собора (тоже очень высокого, надо заметить), но, к счастью, не до самой земли. Каким-то чудом он завис над землей, зацепившись за что-то. Теперь он уже монах, его зовут отец Ермоген.

Глава 6. Рассказы монаха Ермогена
Единственная надежда
Мы сидели с монахом Ермогеном на самом краю старого скитского кладбища. Собственно, от последнего места упокоения наиболее отличившихся насельников (остальных монахов хоронили на другом кладбище, не так далеко от скита) давно ничего не осталось. При безбожной власти все надгробия были уничтожены, мраморные увезены для фундаментов зданий, а могилы разрыты в поисках чего-нибудь ценного: золотых и серебряных крестов, святого Евангелия, украшенного драгоценными камнями, а еще (о чем я слышал в скиту) серебряных кадильниц, или кандил, как называли их в старину… Затем все заровняли. Получился большой, поросший невысокой травой прямоугольник.
О том, что здесь было кладбище, в дальнем от нас углу напоминали лишь два не так давно поставленных высоких креста. Один умершему от голода в 1919 г. в Сергиевом Посаде русскому религиозному философу, литературному критику и публицисту Василию Васильевичу Розанову и его близким — Варваре и Вере. Другой — Константину Леонтьеву, русскому врачу, дипломату, мятущемуся философу, писателю, принявшему в конце жизни монашеский постриг с именем Климент, духовному чаду преподобного Амвросия Оптинского.
Старец Амвросий никогда не встречался с отцом Варнавой, однако знал его духом и почитал настолько, что благословил монаху Клименту поселиться близ Гефсиманского скита и жить под руководством старца Варнавы. Леонтьев не успел выполнить наказ своего духовника: он переехал в Сергиев Посад и вскоре (в 1891 году) скончался. Правда, отец Варнава принял у него последнюю исповедь, убедил его «покориться воле Божией».
Еще на бывшем скитском кладбище было чудом уцелевшее или перенесенное откуда-то каменное надгробие рабе Божией Лидии и выглядывавшая из-под земли белая надмогильная плита с именами Александра и Анны…
Между нами с отцом Ермогеном, в зависимости от рабочей необходимости, горел или, дымя, тлел небольшой костер. Мой собеседник занимался тем, что старательно изготавливал по старым рецептам из древесного угля и необходимых добавок крупные черные таблетки для кадила. Как и костер, мы то молчали, то разговаривали. Точнее, говорил больше отец Ермоген. Я только спрашивал.
На мои сомнения, не слишком ли строго были наказаны за одно лишь опоздание на службу два трудника, монах ответил:
— Во-первых, это скит, а тут порядки должны быть гораздо строже, чем в монастыре. А во-вторых, не думаю, что они были наказаны именно за это!
— То есть? — не понял я.
И услышал неторопливый ответ совсем еще молодого человека, судя по движениям и речи из очень интеллигентной семьи:
— Скорее всего, и тот и другой уже неоднократно совершали какие-то мелкие, а может, и покрупнее проступки. Отец настоятель их замечал, только ничего не говорил. Прощал. Но всему на свете есть предел. Чаша его терпения полнилась, полнилась… И вот сегодня, наверное, была так называемая последняя капля! Хорошо, хоть в скиту еще остались!
— А что, даже могли не остаться? — поежился я, вспомнив свой отказ ехать с монахом Прокопием косить травы.
— Еще как! Многих отсюда, мягко говоря, попросили немедленно удалиться, — подтвердил отец Ермоген. — Иногда только лишь за одно, правда, серьезное нарушение. Однажды я сам был на самой что ни на есть грани!
Отец Ермоген помолчал, раздул костер, подложил туда дров и продолжил:
— Тогда мне приходилось иногда водить по послушанию грузовую машину. Есть у нас тут старенький ЗИЛ-131, еще увидите! И вот раз понадобилось за чем-то ехать. С вечера я осмотрел машину, доложил отцу наместнику, что к выезду назавтра готов. А утром, перед тем как уже садиться в кабину, гляжу, а задняя шина разошлась, и из нее, словно волдырь от ожога, выдувается камера. Понятное дело, с таким колесом и ста метров не проедешь, а тут только в один конец больше двухсот, да не метров, а километров! И обратно — с тяжелым грузом…
Я только головой покачал, представляя, какие последствия могли быть, если бы отец Ермоген, бывший тогда послушником С., вовремя не заметил такого… Как минимум авария на большой скорости, если не катастрофа!
Но оказалось, что это было только начало.
— Конечно же, я собрался как-нибудь незаметно поменять колесо, — помолчав, сказал монах, — как вдруг быстрым шагом подходит отец настоятель, садится в кабину и командует: «Садись! Поехали!» — Но, батюшка…» — начал было я. А он: «Некогда, иначе пустыми приедем!»
— Что мне оставалось делать? — спросил отец Ермоген и, вздохнув, сам же ответил: — Хотел сразу все объяснить, да как-то не осмелился. Ведь доложил вчера, что все в порядке, к тому же отец настоятель очень торопился. Мог я и под горячую руку попасть. А когда мы выехали за ворота, было уже поздно… Так что оставалось мне только одно: молиться. И я взмолился: «Батюшка Варнава, помоги!»
Отец Ермоген долго смотрел на огонь, потом сказал:
— Тут многое на помощи старца Варнавы держится… Я, хоть в скит от блаженной матушки Матроны, точнее, по ее молитвам, пришел (А ведь если с рассуждением предположить, святая старица Матрона вполне могла быть в скиту и видеться со старцем Варнавой. Ведь вместе с благочестивой девицей Лидией, дочерью местного дворянина, она посетила самые знаменитые и святые места России, среди которых, конечно же, была и Свято-Троицкая Сергиева Лавра, после пребывания в которой многие паломники непременно посещали знаменитые «пещеры» и известного всей России старца-утешителя), но понял здесь это сразу. И молился часто, конечно же, Господу, Пресвятой Владычице Небесной, преподобному Сергию и, почти без конца, отцу Варнаве, хотя он пока еще не прославлен как святой. Но так, как молился я тогда — это уж точно, до этого еще не было ни разу! И что бы вы думали? Проехали мы по тряской дороге на трассу — выдержало колесо. Я только кошусь в боковое зеркальце на него с тихим ужасом. Ну так вот, выбрались на трассу. А настоятель: «Быстрее, быстрее!» Но я-то знаю, что может произойти на большой скорости: если мы налетим на острый камень — камера разлетится в клочья!.. Ведь и костей тогда наших не соберешь!
Однако проехали двадцать километров — ничего… Еще пятьдесят — опять все каким-то непонятным образом обходится… Мы едем, а я молюсь! Горячо, как никогда в жизни! Вот ведь как Господь нас иногда учит, как нужно молиться! Только одно и повторяю: «Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Преподобный отче наш Сергие, моли Бога о нас! Батюшка Варнава, помоги! Батюшка Варнава, не оставь!» И ведь помиловал Господь, спасла Пресвятая Богородица! Вымолил преподобный Сергий! И батюшка Варнава помог, не оставил! Приехали мы на место, загрузились. Вернулись обратно. Но как только машина въехала в скит и я поставил ее на место, куда указал отец настоятель, камера, без всяких острых камней, сама по себе: «П-шш-шшш!..»
Монах Ермоген, припоминая тот случай, сам с облегчением выдохнул, а потом уверенно сказал:
— А так не сидеть бы мне сейчас с вами. Или из скита бы меня за серьезнейший проступок попросили, или с жизнью на скоростной трассе распрощался. Откровенно говоря, даже не знаю, что для меня хуже!
И мой собеседник принялся изготавливать очередную партию таблеток для кадила…

Глава 7. Рассказы монаха Ермогена
Объяснение необъяснимого
Монах Ермоген подумал-подумал, хватит ли оставшегося древесного угля еще хотя бы для половины партии таблеток, и, решив, что хватит, начал новый рассказ.
— Разное бывало на моих глазах в скиту, — неспешно проговорил он. — Но такого… такого…
Он даже слов подходящих сразу не нашел.
— Ведь речь, трепетно даже сказать, — о святом причастии! Да и кто я такой, чтобы дерзать о нем говорить? Давайте лучше вспомним, что писал батюшка Варнава в одном из своих писем. Вы читали его?
Я кивнул, потому что мне хорошо запомнилось то письмо. Чтобы ничего не упустить из сказанного сестрам о Господе, а теперь и нам преподобным Варнавой Гефсиманским Чудотворцем, приведу здесь все это письмо без сокращений.

Христос посреде нас, сестры о Господе!
С приятием Святых Христовых Таин приветствую вас, возлюбленные. Послушайте, что говорит Господь о сей великой тайне Тела и Крови Своея: Аз есмь хлеб животный, иже сшедый с небесе: аще кто снесть от хлеба сего, жив будет во веки… Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день… Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает, и Аз в нем (Ин. 6, 51, 54, 56). Вот какого великого дара сподобилися ныне мы, недостойные и грешные!
Сам Господь с нами и в нас. Се, пришел Он к нам и вселился в ны. Да изрекут же все силы естества нашего радостное и торжественное славословие: «Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Благодарим Тя, Господи Боже наш, яко не отринул нас грешных, но общники быти святынь Твоих сподобил еси! Благодарим Тя, яко и нам, недостойным, причаститися пречистых Твоих и небесных Таин даровал еси! Буди же нам, по глаголу Твоему, Господи: ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во мне пребывает, и Аз в нем (Ин. 6,56)! Пребуди с нами и не остави нас николиже!»
Велик дар благодати, воспринятый ныне нами; всякому подает Он по нужде его благопотребное: кому мир душевных сил, кому просвещение очей сердца, кому возбуждение ревности на добро, кому готовность на подвиги и самоотвержение, — всякому свое. Нужно только благочестием и благочестивой жизнью стараться беречь в себе сей дар.
Блюдитеся. Враг всячески будет стараться угасить в нас светильник полученной благодати. Это и успеет он сделать, если мы допустим его навеять на душу нашу какое-либо недоброе состояние, или рассеяние мыслей, или недовольство чем, или неудовольствие на кого, или другое что подобное. Всякое такое движение вносит смятение в душу и расстраивает ее. Нужно сохранять полное внимание и обращение ума и сердца ко Господу — и избежим сего преткновения.
Со страхом и трепетом приступив к Святым Тайнам, со страхом и трепетом будем и все прочее нашего жития время жительствовать, чтобы всегда пребывал с нами Господь и мы с Ним. Непрестанно на всяк час будем взывать к Нему, Милосердому: «Господи, помилуй! Защити нас от наветов вражиих, не отступайся от нас!» Или вот чаще с усердием и слезами будем вопиять к Нему умилительною молитвою святителя Димитрия: «Величие души моей, радование духа моего, сладосте сердца моего, сладчайший Иисусе! Буди со мною и во мне выну, и мене всесильною Твоею десницею удержи с Тобою, да в Тебе, и о Тебе, и Тобою будут вся помышления моя, словеса и деяния. Без Тебе бо не могу творить ничесоже. Да не к тому себе живу, но Тебе, Владыце моему и Благодетелю, да вся чувства моя душевная и телесная не мне, но Тебе, Создателю моему, работают. И вся силы моя душевная и телесная Тебе, Искупителю моему, да служат, Им же и в Нем же держатся, и все житие мое до последнего моего издыхания да будет во славу преславного имени Твоего, Боже мой!»
Бдите же, сестры, и молитесь, блюдите принятое сокровище, да не внидете в напасть. И то сколько уже раз изгоняли мы Его от себя разными непотребствами! Похраним Его в себе хоть теперь. Правда, милостив Господь. Верно, Он снова будет искать входа к нам и снова внидет. Но что, если нынешнее Его снисхождение к нам есть последний предел Его долготерпения? Что, если, будучи и после сего вынужден отыти от нас, Он произнесет окончательный приговор: Се оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 13, 35)?
Редко бывает сие, но бывает. Почему знать, не сбудется ли сие над нами, если снова допустим себя оскорбить Его любовию к нам горящее сердце! Тогда что? Тогда седьм лютейших бесов внидут и будут обитать в нас, муча и терзая. Страшно и ужасно!.. Боже, милостив буди нам, грешным!
Искренне желающий спасения вашего, иером. Варнава, 1877 год

Мы с монахом Ермогеном оба вспомнили именно это письмо. И он продолжил:
— В общем, скажу одно: во время Святого Причащения одна женщина вдруг выплюнула только что принятые Святые Дары на пол… Сказать, что всех остальных присутствовавших на богослужении людей охватил ужас, — это не сказать ничего! Ведь на полу оказались Тело и Кровь Христовы! Тут же была дана команда всем немедленно расступиться, чтобы кто-нибудь случайно не наступил, не попрал Святыню святынь! Мы начали искать частицу, но как ни старались, никак не могли найти… Хотя, казалось бы, знали даже приблизительно то место, где она могла оказаться. Увы, нигде ее не было. И тут вдруг внезапно погас свет!
Монах Ермоген на всякий случай пояснил:
— Свет частенько, бывает, гаснет в скиту. Но это явно не было связано с поломкой на подстанции. Тем более что он загорелся почти сразу же, да что я говорю — тут же!
Мой собеседник помолчал, припоминая, как все это было, и сказал:
— Поиски продолжились. Однако все было тщетно!.. Но войдя в алтарь, мы не поверили своим глазам: частица лежала на престоле! Никто, разумеется, за несколько мгновений, да еще в полной темноте, не мог положить туда Святые Дары…
— Да-а… — только и смог вымолвить я.
А отец Ермоген подытожил:
— Что на все это можно сказать? Только одно: Бог поругаем не бывает!

Глава 8. Рассказы монаха Ермогена
Свято место пусто не бывает
Время изготовления угольных таблеток подходило к концу. Но у монаха Ермогена все-таки нашлось несколько минут для еще одной истории, которая, может быть, покажется невероятной, но случилась с ним на самом деле.
— Не все верят, когда я это рассказываю, — улыбнулся он. — Даже самому иногда кажется, что все мне показалось. Но нет, нет — это действительно было! И дело происходило не утром, когда спросонья действительно может что-нибудь померещиться, или под вечер, когда предметы начинают терять свои очертания. Все было среди ясного дня. — Монах показал рукой в сторону колокольни: — Видите храм во имя святителя Николая, где сейчас проходят службы?
— Да, — кивнул я.
— А на куполе что?
— Ничего…
— Правильно, даже креста нет. То есть это, конечно, совершенно не правильно! — спохватившись, тут же поправил себя отец Ермоген. — Над православным храмом обязательно должен быть крест, и он непременно будет! — Сказав это с полным убеждением, монах продолжил: — Вот я и привык, что креста пока нет. А тут вдруг однажды поднял глаза, смотрю: креста попрежнему нет, а на его месте… стоит сам Николай Чудотворец! В полном облачении, такой, каким его пишут на иконах.
Монах собрал в ведро все изготовленные для кадила угольные таблетки и добавил:
— Да, конечно же, это чудо. Господь, по милости Своей, являет нам чудеса для того, чтобы укрепить в вере маловерных, исцелить, защитить, помочь. Но важно помнить, что в духовной жизни главное ведь совсем не это. Духовный путь — это долгая, трудная, часто незаметная работа над своей душой с помощью Божией благодати. А чудеса — они были всегда! Сам Христос являл их людям!
Отец Ермоген взял ведро с угольными таблетками и перед тем, как идти к храму, подытожил свой рассказ:
— А что касается этого увиденного мною чуда, то что в нем удивительного? Свято место пусто не бывает!

Глава 9. Душевая история
В первый же день моего пребывания в скиту кто-то из насельников сказал мне, что в монастыре Господь устраивает жизнь так, чтобы все способствовало духовному росту на пути к спасению. Я согласно кивнул, но как-то не придал этому большого значения. А зря! Потому что убедился в истинности этих слов тем же вечером, когда решил принять душ.
Увидев меня, выходящего из кельи с перекинутым через плечо полотенцем, монах Дионисий спросил:
— Что, брат, телесную грязь решил смыть?
— Как видишь! — кивнул ему я.
— Ну тогда помни и о духовном!
— Что?
— Про непрестанную молитву не забывай!
Я ничего не понял: душа и молитва — это все ясно! Но при чем тут душ?! Тем более что о молитве нам и так постоянно нужно помнить! Хотя, увы, лично у меня чаще было наоборот… Размышляя таким образом, я спустился со второго этажа на первый.
Единственное, в чем я могу ошибиться — ведь столько лет прошло с того дня! — это в количестве душевых кабин. Сколько их было в небольшом помещении: одна, две или три? А что же касается всего остального, тут, как говорится, что было, то было! Или — ни прибавить, ни убавить…
Я привычно встал под душ, предусмотрительно проверил, есть ли вода, и, убедившись в наличии и горячей, и холодной, отрегулировал так, как мне хотелось. Начал было намыливаться, напевая, по мирской привычке, какую-то песню. И тут вдруг… вода иссякла. Как же хорошо, что я еще не успел намылить и голову!
— Слава Тебе, Господи! — от всего сердца поблагодарил я.
И тут… вода из душа полилась снова. Я продолжил свое занятие, опять начиная петь. Тогда вода хлынула ледяным потоком.
— Да что же это у них делается? — возмутился я, тщетно крутя краны. — Господи, помилуй!
Как только я, даже вот так — невольно — помолился, температура воды сама стала прежней. Что это — случайность, или?.. «Какое там “или”!» — словно осенило меня. Только теперь я понял, что имел в виду монах Дионисий. И начал творить Иисусову молитву.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!.. — повторял я.
И вода лилась нужной температуры. Но вот ведь какое дело: как только я отвлекался какими-нибудь посторонними мыслями, и, разумеется, забывал про молитву, в тот же миг вода становилась то ледяной, то, наоборот, почти крутым кипятком. В такие моменты я едва успевал уклоняться в сторону. А после этого снова начинал молиться, и опять все было как нельзя лучше.
Казалось, так бы и продолжать все время, но нет! То ли я сам, то ли невидимые враги буквально через несколько мгновений вынуждали меня думать о чем-то постороннем, вспоминались любимые песни, и я опять прекращал молиться. Не случайно святые утверждали, что нет более трудного дела на земле, чем молитва! Всё препятствует ей, всё и все отвлекают от нее, в первую очередь, конечно, мы сами…
А что тут удивительного? Постоянная Иисусова молитва спасительна, ведь это непрестанный разговор с Самим Богом и предстояние пред Ним! Отсюда и такое множество преград и препятствий…
В конце концов мне надоело то и дело выскакивать из-под душа или оставаться вообще без воды. Я насильно заставил себя не отвлекаться больше ничем и, с радостью убеждаясь, что вода теперь ни на градус не меняет температуру и не прекращается, уже упрямо молился:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!..
Не знаю, были ли в то время какие-то неполадки на электростанции, которые влекли за собой перебои со светом, или вообще в скиту не отрегулировали пока как следует подачу воды в душе. Но, непрестанно молясь, я домылся уже без помех. И вышел из душевой с Иисусовой молитвой.
На этом бы и закончить эту историю, но… Как только я поднялся на второй этаж, ко мне кто-то подошел, мы о чем-то заговорили или даже заспорили, и… я опять забыл про то, что нужно непрестанно молиться!

Глава 10. Слово Старца
Узелки на память
На следующий день я узнал, что у монаха Ермогена и других насельников есть та самая книга о старце Варнаве, которую я читал в Выксе, только без автографа, и не только она, а еще и другие, и попросил дать их мне хотя бы на день. «Просящему — дай!» Монахи без лишних раздумий тут же выполнили эту Христову заповедь. Я сразу вернулся в келью, раскрыл одну из книг… И до чего же слова в ней были созвучны моим вчерашним мыслям! Это уже был спасительный душ для души!
Старец из XIX века словно подтверждал и разъяснял многое мне, живущему в веке XX-м… И вот ведь как: все прочитанные мною слова, обращенные к монашествующим, касались не только тех, кто избрал продолжать свой жизненный путь в святой обители, но и живущих в миру…

«Возлюбленная о Господе матушка настоятельница со всеми о Христе сестрами!
То правда, как пишете вы, что и везде можно спастись, ибо везде Господь и на всяком месте владычество Его, но в монастыре спасение ближе и меньше поводов ко греху. Одно только нужно здесь — отречение своей воли, а за сим терпение, труд и молитва. О всем благословляй Господа, непрестанно молись Ему, и это несомненный путь к Царствию Божию. При этом всегда и во всем имей к себе самую строгую осмотрительность: случается, что и одна неподобающая мысль, если примешь ее к сердцу и соизволишь пожеланием, может навеки отчуждить тебя от Господа Бога.
Что же для этого нужно? Покаяние искреннее, слезное, непрестанное покаяние: исповедующему грехи своя искренно и от всего сердца даруется Божией милостью прощение грехов и благодать на утверждение и укрепление молящейся душе. О, душе моя! Что спиши, конец приближается! Истязуй мыслью своею, что ты сотворила и помыслом и пожеланием. Пред Господом все открыто!
Берегись своего небрежения и нерадения. Долго ли будешь приумножать грехи ко грехам, злобу к злобе? Долго ли еще будешь губить время, данное тебе на покаяние? Оно, как молния, приходит и не возвращается. Не знаешь, когда потребована будешь на Страшный Суд Господень: утром, или в полдень, или вечером, или тогда, когда совсем не чаешь. Будьте готовы, бдите и молитеся, да не внидете в напасть (Мк. 14, 38)! Не унывайте от прискорбия и не изнемогайте от расслабления, но бодрствуйте; потерпите ради Бога, поработайте Господеви со страхом и возрадуйтесь уже не на минуту, но без конца, егда приидет Господь во славе Отца Своего со множеством Ангелов. Блажен той раб, его же Господь обрящет в заповедех Его, а не унывающа и спяща в нерадении.
Со вниманием читайте церковные книги и творения святых отец наших — это утешает дух и укрепляет его в подвигах делания духовного. Всегда с сердечною верою и усердием молитесь, поститесь, с кротостью несите возлагаемые послушания — и все это ради единого только Господа творите, а не почему-либо другому. Да спасет Господь милостию Своею, очистит, и обновит, и даст радость вечную страждущему сердцу, день и ночь взыскующему Господа Своего! Всякие скорби, нужду и тяготы, сколько бы тягостно ни было, если приимем в подвиге духовном, ради делания заповедей Господних, то Господь всегда нам будет и Помощник, и Защититель.
Читайте чаще Псалтирь с поклонами и молитвами — это спасает от всякой неприязни и миротворит бодрствующую душу.
Простите, Бога ради, непотребного и грешного, иером. В., 1875 год.

После этого письма мне удалось найти одно из очень ценных поучений старца о значении непрестанной Иисусовой молитвы. Это было так важно, ибо она у меня то и дело забывалась или творилась с небрежением, спешно, без должного внимания, благоговения и чувства покаяния…
Расположившись поудобнее, я начал было чтение. Но тут раздался совсем тихий, но очень ясно слышимый голос иеромонаха Иннокентия:
— Пора на трапезу!
Недоумевая, я подошел к стене и понял, что наши кельи разделяла одна лишь тонкая фанера.
Надо было спешить. И чтение удалось продолжить лишь после обеда, который издревле называется в монастырях трапезою…

Глава 11. Слово Старца
Чудесный венец
Убеждая сестер стараться научиться молитве Иисусовой и денно и нощно прославлять Пречистую Богородицу, старец нередко приводит следующий замечательный рассказ. Из этого рассказа особенно ясно, как велика награда и сколько великих искушений представляется имеющим непрестанно в уме и сердце молитву Иисусову.
«Один благочестивый инок, — рассказывает старец, — старался научиться молитве Иисусовой и наконец после великих усилий приобрел себе этот дар непрестанного призывания всесильного имени Иисусова, коим всю жизнь нещадно поражал невидимых духов злобы.
Не имея возможности лично приступить к подвижнику, лукавый враг поселил ненависть и злобу к нему в сердце другого брата-инока, который с той поры всячески старался повредить и досадить своему брату.
Стоя однажды в храме за утреней, этот брат взглянул в сторону ненавидимого им инока и увидел, что возле него стоит Прекрасная Жена в черном одеянии инокини и плетет венок из цветов, которых подле Нее лежит весьма много. Берет Она девять роз белых и десятую пунцовую и вплетает их в венок. При возгласе иеродиакона: “Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!” — Жена вдруг поднялась на воздух и увенчала инока сплетенным венком.
В ужасе брат этот пал на помост церковный. Затем, подошедши к иноку, увенчанному от руки Прекрасной Жены чудным венком, он падает на колена пред ним и умоляет открыть ему, чем он так благоугодил Богу и Царице Небесной, что заслужил такую награду от Нее. Благочестивый инок-молитвеннник с удивлением и смирением отвечал, что ничего за собой доброго не знает, кроме навыка к безмолвному творению молитвы Иисусовой. Он молился постоянно так: девять раз произносил молитву Иисусову и десятый — песнь Богородице.
Понял тут брат, почему Прекрасная Инокиня вплетала в венок через каждые девять белых роз одну пунцовую. Умилился он душою и просил благочестивого инока принять его к себе в ученики».

Глава 12. Краткое объяснение
С благочинным скита иеромонахом Иннокентием мы иногда общались прямо через фанерную стену. Причем прямо с самого раннего подъема. Сон батюшки после напряженного дня бывал настолько крепок, что он совершенно не слышал очень громких звуков колокола в коридоре братского корпуса. Хотя этот колокол и был на втором этаже, причем совсем рядом с нашими кельями. И тогда я совсем тихо и почему-то виновато говорил:
— Отче, «вставай» пришел.
Странное дело: отец Иннокентий тут же просыпался, вставал и вовремя приходил на службу…
А потом удивлялся:
— Надо же, я только на одного человека в жизни так реагировал — на своего родного отца!
Видно, после знакомства в Выксе и нашей встречи в скиту Господь сподобил меня духовного родства с этим мудрым не по своим молодым годам батюшкой, который не просто пролистал, а глубоко, с осмысливанием изучил весьма немалое количество духовных книг.
Вопросов у меня к нему было множество. Ведь монастырская жизнь мне была совершенно незнакома. Да и на духовные темы тоже о многом хотелось спросить, побеседовать. А тут еще и неожиданное недоумение во время чтения книги о старце Варнаве вдруг возникло… Прочитал я ответ старца одной из сестер Иверской Выксунской обители: «Тебя все бранят? А ты думаешь, что Варнаву-то не бранят? Еще как ругают-то меня, грешного! И пусть, дочка, нас с тобой бранят: ведь монах-то, сколько ни черни, черней рясы не будет!»
Это я еще как-то стерпел, хотя и не мог понять, за что ругать-то?! Даже обида у меня появилась за батюшку, так усердно служившего Богу, нисколько не щадившего себя и делавшего людям только одно добро. Но вот дошел до места в одном из его писем, где он пишет, что на Соборе Лавры отец наместник и присутствовавшие старцы, очевидно доверяя возводимым клеветам, намеревались было отстранить его от всякого попечения о создаваемой им обители и ее насельницах. Только всеми уважаемый иеросхимонах Александр защитил старца, спросив у собрания: «В силах ли Собор снять с отца Варнавы возложенный на него старческий многотрудный завет?» И этими словами отец Александр положил конец всем нареканиям… (После этих слов в письме была еще одна важная фраза: «Итак, говорю вам: не отчаивайтесь, потому что чем больше горя, тем ближе и помощь Царицы Небесной»)
Но это было не все! В одной из книг говорилось еще вот что: «Так один из его почти сверстников-друзей был очевидцем, как горько рыдал батюшка, придя в свою келлию, после суда над ним на Соборе. В чем он был, рассказывает очевидец, так во всем том и упал на свою кровать, залившись горькими слезами» (Жизнеописание в Бозе почившего старца-утешителя отца Варнавы, основателя и строителя Иверского Выксунского женского монастыря. Издание Иверской обители, 1907. С. 83).
— Батюшка! — осторожно окликнул я.
Если отец Иннокентий молился или был занят, он всем (разумеется, за исключением настоятеля) — неважно, творили ли молитву у кельи, вызывая его, либо я звал через стенку — неизменно отвечал одно и то же: «Меня нет дома!»
Но на этот раз, к счастью, он был более-менее свободен, и я услышал обычное в таких случаях:
— Слушаю!
Я объяснил, насколько сумел, свое недоумение: неужели у такого старца могли быть большие скорби?
— Большие? — переспросил отец Иннокентий и тут же поправил меня: — Скажи лучше — великие!
— Но как? Почему?!
— Это не нам судить, значит, так Богу было угодно, — тут же остановил меня батюшка.
И по своему обыкновению поразмыслив перед тем, как что-то ответить, неторопливо проговорил:
— Что я тебе могу на это сказать? Сейчас мы в состоянии только догадываться, сколько нападок со стороны видимых и невидимых врагов, сколько доносов, напраслины, клеветы, скорбей выпало на долю старца Варнавы! А ведь в числе его духовных чад были известнейшие церковные иерархи! Его духовным чадом был оберпрокурор Святейшего Синода Владимир Карлович Саблер, за советами и с просьбами о помощи к нему приезжали самые влиятельные вельможи! Да что вельможи — сам император Николай II исповедовался у него и долго беседовал с ним… Вся Россия знала и почитала его! В конце XIX века он был таким же учителем для людей, как Серафим Саровский в начале того же века (Такую мысль высказывает в своих книгах русский писатель, агиограф В. П. Филимонов, который много написал о преподобном Варнаве Гефсиманском Чудотворце и о его духовном сыне преподобном Серафиме Вырицком). И тем не менее отец Варнава, подвизавшийся в скиту более пятидесяти лет, не был возведен в чин игумена или архимандрита, а так и остался иеромонахом, так же как и преподобный Серафим Саровский. Вот тебе самый краткий ответ, что пришлось пережить этому великому старцу и какие скорби выпало ему испытать!

Глава 13. Исправление ошибки
Однажды мы встретились с отцом Иннокентием в коридоре, и он без лишних предисловий, спросил:
— Нет желания в Лавру со мною пройтись?
Как это нет? Я давно уже хотел к отцу Кириллу или отцу Науму попасть, и с архимандритом Георгием встретиться, и, конечно же, побеседовать с игуменом Виссарионом! Но сам как-то уже страшился выходить за пределы скита. Святые врата надежно ограждали меня от мира, и мне не хотелось возвращаться туда. Но с отцом Иннокентием — это совсем другое дело!
— Конечно! — воскликнул я и испросил благословения.
За разговорами время прошло совсем незаметно — уже через полчаса мы были в Лавре. Отец Иннокентий очень спешил — у него на этот день были назначены какие-то крайне важные встречи. Да и мне не терпелось поскорее попасть к старцам. Поэтому на этот раз мы решили благословиться у преподобного Сергия, не подходя к его святым мощам, а только поклонившись перед Троицким собором. Так мы и сделали. Разошлись каждый в свою сторону и… Ни у него, ни у меня в тот раз ровным счетом ничего не получилось!
Возвращались мы, уже не так оживленно переговариваясь. Каждый из нас был раздосадован. Сетуя на то, что, как специально, никого из нужных нам людей не оказалось на месте, мы встали на остановку в ожидании автобуса до скита. Но и тот почему-то сильно опаздывал, а может, и вообще пропустил рейс, чего в общем-то обычно здесь не бывало. Словом, сплошное невезение!
И тут вдруг отец Иннокентий, вздохнув, сказал:
— Надо было нам с тобой делать все так, как положено!
— То есть? — уточнил я.
— Благословиться у преподобного на пребывание в Лавре, а уж потом заниматься своими делами!
— Так может, вернемся и так и сделаем? — осторожно спросил я.
— Хорошая мысль! — одобрил отец Иннокентий. — Тем более что и я к ней тоже пришел!
Несмотря на то, что в этот момент из-за поворота показался наконец нужный автобус, мы быстрым шагом, словно не замечая его, направились в Лавру. И уже через час-полтора снова стояли на автобусной остановке. После того как мы благословились у преподобного, благоговейно, не спеша приложившись к его святым мощам, все у нас обоих прошло как по маслу! И отец Иннокентий сразу же нашел всех нужных ему людей, которых до этого никак и нигде не мог отыскать, и мне удалось увидеть старца Кирилла, благословиться у старца Наума, поговорить с архимандритом Георгием и игуменом Виссарионом!
Радостные, стояли мы на островке, а потом сели в подошедший — минута в минуту! — автобус. И все это время молчали. И действительно, о чем было говорить? Нам и так все было понятно!

Глава 14. Первое послушание
Из Никольского храма под колокольней, где насельники едва умещались и, выстроившись в одну-две шеренги, вынуждены были стоять на службе вместе с прихожанами, мы перебрались наконец в просторный собор в честь Черниговско-Гефсиманской иконы Пресвятой Богородицы.
Ремонтные работы здесь еще продолжались. Иногда даже во время службы. Но как непривычно-радостно было на таком просторе! Я стал подыскивать себе место, которое было бы мне по душе, но тут вдруг меня подозвал отец настоятель.
— На церковно-славянском языке читаете? — спросил он.
— Да! — уверенно ответил я, так как изучил его во время подготовки к несостоявшемуся принятию священнического сана, и, по мнению всех, кто слышал меня в Выксе, весьма неплохо.
— Будете читать сегодня вечернее правило! — решил архимандрит.
И вечером я старался изо всех сил! Мне так хотелось помочь уставшей после рабочего дня братии… Громко, по приобретенной раньше привычке слегка нараспев, акцентируя внимание на наиболее важных, как мне казалось, местах, стараясь делать ударения согласно всем значкам над буквами в словах, я прочитал все положенные молитвы.
Похвал я не ожидал — они не приняты в монастыре. И правильно: после земных похвал трудно ожидать небесных венцов. Но никак не ожидал и того, что произойдет потом.
Сначала ко мне подошел монах Дионисий.
— Послушай, Вася! — таким недовольным тоном сказал он, что я даже не стал поправлять его. — Ты почему вместо меня сегодня молился?
— Как это? — растерялся я.
И тот ответил:
— В монастырях следует читать молитвы не напевая, как это часто бывает принято в мирских храмах, а ровно, словно на одной ноте, и не вкладывая в них своих чувств! Их и все свои эмоции оставь для себя, а мы, монахи, уж как-нибудь сами разберемся, как нам молиться!
Не успел я до конца осмыслить все, что сказал мне монах Дионисий, как услышал уже от отца настоятеля:
— Евгений, а ну-ка повторите, как вы читали сегодня «Во имя Отца и Сына и Святого Духа»!
Я повторил.
Настоятель только головой покачал:
— Какого еще «Аца?» Зачем вы привносите в строгий церковно-славянский язык московское аканье?! И с какой стати «Свитого»? Что вы мне тут из святого свитки свиваете?! Чтобы больше такого я никогда не слышал! Завтра будете читать Часы перед Литургией! И — как положено!
Слово настоятеля было с властью. Да и советы монаха Дионисия не прошли даром. Утром никто, да и сам я, пожалуй, в первую очередь, ничего не мог понять. Вечером я читал «акая» и с напевом, порой похожим на завывания. И вдруг…
Чтение мое шло строго на одной ноте. Мною не вкладывалось в текст никаких своих чувств, и везде, где было написано «о», ни разу не прозвучала буква «а». Только вот с ударениями несколько раз ошибся… Но отец Иннокентий вечером, из-за фанерной стены, успокоил меня, сетовавшего на это:
— Да не переживай ты так из-за ударений! Тут дело времени, а точнее, внимания и привычки! Сам старец Варнава, как я читал, учился этому у отца Исидора и постигал все постепенно. А ты захотел все сразу! Нет, брат Евгений, в духовной жизни так не бывает!
Отец Иннокентий замолчал. А мне вдруг неожиданно подумалось вот что. Батюшка Варнава всегда воспринимался мною уже как седобородый старец. А ведь почти во всех книгах есть фотография, где он — еще совсем молодой иеродиакон. Конечно же, и великий старец-утешитель Варнава проходил все эти азы, которые мы проходим теперь. Только он проходил их очень требовательно к себе, с необычайным вниманием, не рассеивая его ни на что. Вот почему, восходя от силы в силу, он и достиг в итоге таких великих высот!

Глава 15. Морские камешки
Паломники-богомольцы и просто любознательные или любопытствующие туристы, посещая скит, неизменно восторженно говорили:
— Какая тут у вас тишина! Не то что в наших шумных, суетных городах! Какие здесь покой и умиротворение! А какое взаимное уважение между братией! Только посмотри: при встрече кланяются друг другу!
Да, в скиту, несмотря на звуки, доносившиеся со скотного двора, было действительно тихо и спокойно. Но верно также и то, что приезжавшие видели только внешнюю сторону жизни насельников. А в скиту, как и в каждой монашеской обители, есть еще и внутренняя жизнь, о которой многие даже не подозревают.
Главное в ней — это духовная работа подвизающихся в обители людей: молитва, пост, ни на мгновение не прекращающаяся духовная брань, борьба со страстями, отсечение греховных помыслов. Да всего даже и не перечесть! А ведь есть еще и взаимоотношение между самими насельниками. Тут далеко не все бывает тихо и гладко.
В монастырь ведь люди приходят из того же самого мира, где суета и шум, со своими врожденными или со временем приобретенными далекими от благочестия навыками… К этому нужно прибавить еще постоянное воздействие темных невидимых сил на тех, кто желает вечного спасения. Поэтому в монастыре бывают и споры, открытые или затаенные обиды, недовольство друг другом, неприязнь. Только здесь это заметнее, чем в миру, и послушники и монахи борются со всем этим, призывая на помощь Бога, каясь и при первом же удобном случае исповедуя свои грехи…
Кроме того, более опытные стараются помочь менее искушенным. Причем делая это по-разному. В скиту, например, слово назидания и вразумления настоятеля архимандрита Феофилакта было кратким и властным. Порой просто грозным. Иеромонах Иннокентий объяснял все словно бы по-ученому. Обстоятельно, опираясь на Святое Писание и святоотеческое наследие, как это очень часто делал в своих письмах и беседах с людьми старец Варнава. Монах Ермоген объяснял мягко, интеллигентно, с поучительными жизненными примерами. А монах Дионисий, наоборот, казалось бы, грубовато и даже порой грубо. Но за этим внешними проявлениями несомненно была скрыта любовь к брату во Христе, желание помочь ему поскорее избавиться от грехов, страстей, недостатков и ошибок в монашеской жизни.
Что делать, каждому больному нужен свой врач: одному терапевт, другому хирург… В любом случае, общаясь между собой, насельники вольно или невольно постоянно помогали друг другу увидеть свой грех, уходить от зла и идти к добру. Одним словом — спасаться!
Так камешки в море — то и дело сталкиваясь между собою, в итоге превращаются в чистую, гладкую гальку!

Глава 16. Невольное признание
Так уж случилось…
Однажды я был свидетелем того, как отец настоятель грозно отчитывал провинившегося насельника. Подменяя ненадолго отошедшего послушника за свечным ящиком, я никак не мог отойти в сторону. Твердил (шепотом, конечно), чтобы поменьше слышать, Иисусову молитву, но и без того громкий голос отца Феофилакта в гулком храме перекрывал даже грохот работавшего в этот момент отбойного молотка…
Нарушение было действительно серьезное. Трудник даже не оправдывался. Низко опустив голову, он только повторял одно и то же:
— Простите, батюшка! Ради Бога, простите! Больше не повторится…
Только отец настоятель, словно это умоляли не его, а кого-то другого, казался тверже каменной скалы. Ох, и не хотел бы я оказаться на месте этого трудника! Однако, судя по всему, искреннее осознание вины и покаяние нарушителя смягчили сердце настоятеля, хотя уже можно было ожидать самого худшего, то есть немедленного изгнания из скита, и он сказал:
— Ладно, идите работать! Но чтобы это было действительно первый и последний раз!
Просияв, трудник бросился сначала к иконам — благодарить Господа и Пресвятую Богородицу за нечаянную помощь, причем наверняка не был забыт им и старец утешитель Варнава! А потом — к выходу из храма…
В это время настоятель вдруг посмотрел на меня. Наши взгляды встретились, и он, поняв, что я все слышал, как-то нехотя, еще «неостывшим», грубым голосом спросил:
— Евгений! Вы думаете, все это одному мне только надо?
Я даже не знал, что ответить и следовало ли вообще отвечать… А настоятель немного помолчал и уже необычайно мягко добавил, словно признаваясь:
— Это же вам нужно!

Глава 17. Вне времени
Сказать, что жизнь монахов, послушников и трудников скита в середине 90-х годов была трудна — это признать только малую часть того, каково им было. Конечно, на главном и первом месте для тех, кто избрал для себя монашеский путь, — это молитва. Святыми отцами сказано, что для спасения необходимо молиться и трудиться: это как два крыла у летящей птицы. И насельники, конечно, молились. Но большую часть времени их дня все-таки занимала тяжелая работа.
Часть Пещерного отделения Черниговско-Гефсиманского скита была наконец возвращена. Но за этим последовал новый этап в жизни обители — начало восстановления, устранение всего того, что отец настоятель с негодованием и горечью называл «мерзостью запустения».
Некогда прежние монахи строили, благоукрашали и тщательно поддерживали состояние своей родной обители. При советской же власти занимавшие ее территорию и помещения самые различные организации (вплоть до исправительных заведений), нимало не заботясь о ней, довели ее в итоге до того, что верующему человеку больно было смотреть на поруганную святыню.
Разумеется, и невидимые темные силы всячески способствовали этому. Например, все нечистоты, в том числе и из туалета, сбрасывались и сливались в пещерный храм, в частности, в святое место — алтарь придела преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. Все это братии приходилось вычищать оттуда разве что не вручную…
И это только один пример. Работа была повсюду, ее хватало для всех. Братия под вечер выматывалась так, что еле стояла на ногах. А ведь нужно было еще совершать и вечернее молитвенное правило. Как же хотел я, освобожденный по состоянию здоровья от таких работ, хоть чем-то помочь братии! И поэтому с радостью читал это правило для всех в полутемном гулком соборе, где был погашен весь свет и лишь мерцали огоньки лампад и свечей перед иконами да я стоял со свечой в руке, чтобы видеть текст.
Однажды такое мое желание даже довело до небольшого казуса… Не переставая читать, я огляделся вокруг. Иеромонах Иннокентий стоял на коленях перед Царскими вратами. Он хоть и был благочинным, но тоже порою трудился не меньше других… Остальные насельники, выбрав себе места поудобнее, кто стоял, прислонившись плечом или спиной к стене, кто коленопреклоненно замер, опустив голову на лавочку… Откуда-то из угла доносился приглушенный храп.
А ведь шла молитва! Желая призвать к ней уставшую братию, хоть немного взбодрить ее и усилить их внимание, я неожиданно даже для самого себя вдруг резко повысил голос. И надо же такому случиться: это как раз совпало с окончанием одной из молитв, и слово «Аминь» прозвучало излишне громко и даже торжественно для обычного вечернего правила.
Отец Иннокентий мгновенно поднялся с колен и… подал священнический возглас, который возглашается утром, в начале Божественной Литургии:
— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа!
Тот, кто из последних сил еще молился, борясь с усталостью и подступавшей дремотой, недоуменно взглянул на него. Другие сразу ничего не могли понять. А кто-то и вовсе не успел, потому что отец Иннокентий, сразу сообразив, что к чему, только оглянулся на меня и тут же замолчал. Я же, виновато приложив ладони к груди, принялся читать очередную молитву.
Кто-то так и продолжил похрапывать в углу. Однако чтение вечерних молитв продолжалось. Чтобы назавтра, задолго до рассвета, началось утреннее правило, братский молебен, Божественная Литургия и после короткого чаепития — продолжение трудов по восстановлению обители!

Глава 18. «Зерна» и «плевелы»
Говоря о том, что почти все время у братии скита занимали труды по восстановлению обители, нельзя не упомянуть и о картошке. Ее посадили за территорией скита. Точнее, чуть левее от колокольни, на довольно-таки приличном участке, в положенный срок, весной. Но с тех пор так и не подходили к ней. Не было ни поливов, ни прополки, ни борьбы с донимавшим огороды местных жителей нашествием колорадских жуков…
Все засаженное картофелем пространство за жаркое лето густо поросло высоким бурьяном. И тем не менее в положенный для сбора урожая срок последовало краткое благословение настоятеля:
— Подогнать машину. Взять лопаты! Приготовить пустые мешки. И, ничтоже сумняшеся, — копать!
А как копать, когда даже картофельной ботвы нигде не было видно? Она превратилась в тощие, сухие стебельки, едва заметные под буйной зеленью сорняков, которые кто-то из монахов тут же назвал плевелами.
Не без труда отыскали мы эти жалкие стебельки. Но зато потом! Копнули раз, копнули другой… Под каждым чахлым кустиком в земле оказалось, наверное, не меньше десятка на редкость крупных, ничем не поврежденных, чистых картофелин. «Зерна!» — как назвал их тот же монах.
Самое трудное было теперь отыскать, где среди сорняков прячется картошка. Однако то в одном, то в другом месте слышались радостные голоса разведчиков из наименее сильных и пожилых насельников, посланных на поиски картофельных кустов:
— Вот еще!
— И еще!
— И тут тоже!
Те, кто был с лопатами, сразу спешили туда. Братия покрепче только успевали водружать на свои плечи тугие тяжелые мешки и относить их к машине. К концу работы выяснилось, что полных под завязку мешков набралось столько, что скит был полностью обеспечен на зиму своим картофелем!
Местные жители, видя такое небывалое чудо, ничего не могли понять и только диву давались:
— И как только вам это удалось?!
А ответ, по словам все того же монаха, был прост: Сам Бог помог! Ведь Господь прекрасно знал, что насельники не ухаживали за картофельным полем не по причине лени или нерадения, а у них просто не было для этого ни минуты свободного времени, ибо они отдавали его полностью молитве и работам по восстановлению святой обители!

Глава 19. Отец Прокопий
Разумеется, давние традиции скита за безбожные годы, когда в нем более полувека не жили монашествующие, были утрачены. Очень многое пытался восстановить опытный преподаватель и богослов, настоятель отец Феофилакт.
Братия, читая книги о том, какой скит был раньше и как жили их предшественники, старались идти за ними след в след. Подражать им, особенно любимому всеми насельниками старцу Варнаве. Конечно, это не могло удаться сразу. Но тем не менее стремление и первые плоды уже были.
Да, традиции были утрачены. Но преемственность, несмотря ни на что, оставалась. И одна из них — старчество. В этом я с радостью убедился, наблюдая за монахом Прокопием. Не зря мне еще в самом начале моего знакомства со скитом сказали, что следует присмотреться к нему, ибо это — совсем не простой трудник. Став монахом, он понемногу начал окормлять духовно и телесно нуждавшихся людей. К пустому колодцу за водой не ходят! И далеко не случайно число его духовных чад стало увеличиваться.
Кому-то это нравилось. Кто-то косился на это с подозрением. А некоторые просто были против. И отцу Прокопию, чтобы не вводить никого в соблазн, приходилось вести радостно спешащих к нему за помощью и советом людей в сторону, под прикрытие тенистых деревьев, и уже там беседовать с ними. А иногда он сам спешил навстречу тем, кто не знал, как ему жить и что делать дальше…
Однажды я сам оказался свидетелем этому. Стояли мы как-то с отцом Прокопием у алтарной части краснокирпичного собора в честь Черниговско-Гефсиманской иконы Пресвятой Богородицы и о чем-то беседовали. Безусловно, о духовном. Почему я так уверенно говорю это, хотя после того разговора прошло более двадцати лет? Потому что точно помню: от праздных разговоров отец Прокопий всегда очень тактично, но решительно уклонялся.
Стояли мы, разговаривали. Тепло, умиротворенно было у меня на душе… И вдруг, к моему величайшему недоумению и огорчению, отец Прокопий остановился на полуслове, попросил меня подождать и быстрым шагом направился к потерянно блуждавшей по скиту женщине, то и дело прикладывавшей к глазам кончик платка. Издалека было хорошо видно и слышно, как он окликнул ее и как она удивленно переспросила:
— Это вы… мне?
Затем отец Прокопий отвел женщину в сторону братского кладбища, и они встали под сенью дерева, посаженного, как однажды сказал мне отец настоятель, в XIX веке еще самим настоятелем Лавры, преподобным Антонием (Медведевым).
Женщина о чем-то говорила и говорила, стараясь выговориться. Отец Прокопий участливо слушал ее, затем сначала коротко, а потом более долго стал отвечать. Больше получаса продолжался их разговор. А потом женщина пробежала мимо меня ко входу в собор с лицом, уже совсем залитым слезами.
— Теперь это хорошие слезы, спасительные! — перехватив мой недоуменный взгляд, сказал подошедший отец Прокопий. И со светлой улыбкой добавил: — Вот еще одну заблудшую овечку прислал в церковную ограду Господь! Будет теперь моей духовной дочкой. Ну как я могу такую оставить и не утешить, если Сам Христос пришел, чтобы спасти таких? (Тогда я еще не знал, что пройдет совсем немного времени, и я сам попрошу отца Прокопия стать его духовным чадом…)
В общем, традиции в скиту понемногу восстанавливались. Преемственность продолжалась. Жизнь насельников продолжала идти своим чередом. Только все чаще и громче теперь в скиту звучало, передаваясь из уст в уста среди насельников, долгожданное слово «канонизация»!

Глава 20. Продолжение праздника
Кто был в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре в день памяти преподобного Сергия Радонежского, тому вряд ли стоит описывать этот лаврский праздник. А кто не был… Тем лучше побывать самим, чтобы увидеть все собственными глазами. Потому что словами описать это невозможно. В такие дни в Лавре, как говорится, яблоку негде упасть. И все люди — необычайно радостные, даже счастливые и как-то духовно просветленные.
Встреча Святейшего Патриарха… Множество архиереев… Море народа… Божественная Литургия… Праздничный молебен… Такое чувство испытывает сердце, что кажется: в это время похожая на огромный спасительный корабль Лавра словно бы немного поднимается от бренной земли к нетленному Небу!
Так было и в тот день — 18 июня 1995 года. Радостные, как и подобает духовным чадам преподобного Сергия, игумена земли Русской, мы возвратились в скит. И тут нас ждала новая радость, точнее, официальное подтверждение того, чего мы так ждали и к чему так готовились… Отец настоятель, обведя братию каким-то особенным взглядом, торжественно объявил:
— Завтра всем быть на службе в Успенском соборе Лавры!
Тут ни уточнять, ни переспрашивать было нечего. Это могло означать только одно: завтра, в день памяти Собора Радонежских святых, наконец-то состоится долгожданная канонизация старца Варнавы!

Глава 1. Святой Старец
И вот наступил этот день! Людей в Успенском соборе Лавры было, может, чуть меньше, чем накануне, но все равно мне казалось, что он переполнен.
Служба шла празднично. Сердце с нетерпением ожидало того, в чем я был уверен с первого дня, как впервые услышал о старце Варнаве, а может (как знать?), даже и со знаменательного для меня 24 июня 1980 года… И вот наконец Святейший Патриарх Алексий II вынес из алтаря и высоко поднял над головой икону!
Мы давно привыкли, молясь о старце Варнаве, петь: «Покой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Варнавы!» и «Вечная память!». А тут на весь собор вместо этого впервые грянуло:
— Преподобне отче Варнаво, моли Бога о нас!
Преподобный — то есть святой из монахов, который так угодил Господу, что сподобился святости! Вот он — плод того, что старец, а теперь уже преподобный Варнава всю жизнь свою прожил во славу Божию!
— Преподобне отче Варнаво, моли Бога о нас! — повторили и мы.
Лаврский хор старался на славу! Еще бы, в Соборе Радонежских святых появился еще один прославленный угодник Божий! К тому же очень многие в Лавре глубоко почитали старца Варнаву и нередко приходили в скит…
Мы тоже подпевали, стараясь изо всех сил:
— Преподобне отче Варнаво, моли Бога о нас!
На радостях служба прошла словно одно счастливое мгновение. После ее окончания мы ходили по Лавре словно именинники. Все поздравляли нас. И знакомые люди, и те, которые просто узнавали, что мы из скита. Были и подарки. Да еще какие!
Я сказал так и сиявшему архимандриту Георгию:
— Скорее бы появились иконы преподобного Варнавы!
— А за чем же столь долго ждать? — удивился он и показал мне несколько фотографий, сделанных с иконы святого старца. Одни были черно-белые. Другие — цветные. И на всех одинаково написано: «Преп. Варнава Радонежский. Чуд.». «Чуд.» — это сокращенно от «Чудотворец», что пишется на иконах далеко не у всех святых, хотя, конечно, все святые угодники Божии — чудотворцы. Впоследствии слово «Радонежский» было заменено на «Гефсиманский»…
А тогда отец Георгий спросил:
— Вам какую благословить: цветную или черно-белую?
Мне, давно уже мечтавшему о монашестве, поступить бы, как монаху, то есть смиренно сказать: «Как благословите, батюшка». Но мирское пока перевесило, и я, не в силах удержать себя, попросил:
— Если можно, цветную!
И тут же стал обладателем фотографии, сделанной с самой первой иконы только что прославленного святого! Только в скиту я сообразил, что нужно было уточнить: освящена ли фотография, то есть является ли она и сама иконой? Но это было поправимо. И у отца Георгия при встрече еще можно было спросить. Да и иеромонах Никон, который после отъезда к новому месту службы игумена Бориса теперь ежедневно проводил таинство соборования в скиту, и иеромонах Антоний, и отец Иннокентий вполне могли ее освятить! (Иеромонах Никон впоследствии своими руками вставил ее в самодельную рамочку и надежно вложил в нее святыню от преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца)
Многие в скиту брали у меня эту фотографию и целовали ее, молясь преподобному Варнаве. Я жалел только о том, что находился сейчас не в Выксе, где можно было бы тут же сделать многочисленные копии с фотографии и раздать братии. Поэтому как только мог скрывал свою радость от этого бесценного подарка, чтобы никого не соблазнять ею. Большего и желать мне было нечего!
Но оказалось, что даже это еще не все! Желая сделать этот знаменательный день еще более памятным для меня, отец Иннокентий неожиданно подарил мне… монашеский параман. Совсем простенький, из самой дешевой материи, с белой краской, похожей больше на белила… И тем не менее это был самый настоящий параман! (Параман — принадлежность облачения монаха малой схимы, небольшой четырехугольный плат из материи с изображением восьмиконечного православного креста на подножии, орудий страстей Христовых и Адамовой головы. По краям парамана имеется надпись на церковнославянском языке: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу», являющаяся цитатой из Послания святого апостола Павла к Галатам (см. Гал. 6, 17). Крест, изображенный на парамане, — всегдашнее напоминание монаху о необходимости обуздывать все свои плотские похоти и желания. Инок, сраспинаяся, как на кресте, злостражданьми, уничижением, поношением, подражает распятому за нас Иисусу Христу)
Как писал в одном письме к инокине Иверского Выксунского женского монастыря преподобный Варнава, «возложенный на тебя параман, соединенный с крестом, есть символ обручения твоего со святым ангельским образом и воспоминания о благодатном иге Христовом».
— Отче, — даже растерялся я. — Но ведь я же еще не монах!..
— Значит, на духовный вырост! — улыбнулся отец Иннокентий. — На будущее, если Господь сподобит тебя монашества!
И вручил мне еще свою фотографию, которую тут же и подписал на оборотной стороне: «Брату Евгению в день прославления преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. 19 июля 1995 г.». Это, наверное, чтобы и дату сегодняшнего праздника я не забыл никогда!

Глава 2. Первый молебен
Накануне отец настоятель раздал всем покрытые двумя абзацами машинописного текста листочки с такими словами:
— Я хочу, чтобы каждый из вас выучил тропарь и кондак преподобному Варнаве наизусть!
Поразительно, но текст запомнился сразу и без усилий. И не только мне. О том же говорили и другие насельники. И наутро начался первый молебен нашему святому! Регент иеродиакон Роман, профессиональный опытный музыкант, как всегда умело руководил нами, певшими, как это часто бывало, кто в лес, кто по дрова, и мы слаженно спели тропарь довольно-таки непривычного для нас 5-го гласа:
«Измлада Христа Бога чисте возлюбив, сын утешения был еси, преподобне отче Варнаво. По имени и житие твое бысть: коемуждо страждущему, и нищу, и царю пастырь кроток, утешитель и целитель явился еси. Поминай нас, благодатный отче, да молитвами теплыми твоими Жизнодавец Бог дарует нам утешение и велию милость».
— Преподобне отче наш Варнаво, моли Бога о нас! — пели мы.
А потом, после того как отец настоятель прочитал зачало (отрывок из Святого Евангелия), который читается преподобным, запели кондак, который был уже более знакомого 2-го гласа и потому получился еще более слаженным:
«Печальнику земли Российския преподобному Сергию от юности последовал еси, святе Варнаво, и завет старца Твоего, сице рекшаго: Тако хощет Бог: словом и хлебом питай алчущих, — поистине до конца исполнил еси. Сего ради и ныне молим тя: не остави нас, утешительный отче, небесною любовию твоею».
После ектении — молитвенных прошений — мы все опустились на колени, и настоятель прочитал первый раз — все было впервые на этом первом молебне нашему святому! — молитву:
— О преподобне отче Варнаво, пастырю наш кроткий и утешительный, милостивый помощниче и теплый о нас молитвенниче! Ты измлада чадо благословения Божия быв, образ послушания родителем, повиновения господем и служения ближним показал еси. Заповеди Господни возлюбив, в Лавру преподобнаго Сергия притекл еси и того верный ученик явился еси. Во обители же Божия Матере повелением настоятеля аввы Антония пребывая, дух смиренномудрия, кротости и терпения стяжал еси и дар рассуждения и прозрения помышлений душевных от Бога приял еси. Сего ради монашествующим духовный наставник, инокинем созидатель обители Иверския на Выксе-реце и всем страждущим и болезнующим целитель и попечитель милостивый даже до часа смертнаго был еси. По преставлении же твоем Бог многия милости почитающим память твою яви и иноком учителя тя верна дарова. Темже молим тя, праведный отче: якоже и прежде ходатайствуй пред Богом молитвами твоими всем людем во всяцем звании дух утешительный стяжати и коемуждо потребная обрести: юным — послушание и целомудрие страхом Божиим сохранити; в возрасте сущим — любовь Божию и согласие стяжати; алчущим — не токмо хлебом насущным, но наипаче словом Божиим насытитися; плачущим — утешитися; изгнанником и странником — пристанище обрести; в темнице сущим — от уз свободитися, благочестивым — в Дусе Божием возрасти и смиренномудрия достигнути. Сшествуй нам во всех путех жизни нашей, паче же умоли Господа нашего о прощении прегрешений и неправд наших и к свету заповедей Божиих стопы наши направи, да единым сердцем и усты славим Пресвятую Троицу, Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков. Аминь.
И наконец в конце молебна последовало величание:
— Ублажаем, ублажаем тя, преподобне отче наш Варнаво, и чтим святую память твою, наставниче монахов и собеседниче ангелов!
В порыве духовного восторга мы старались изо всех сил, и в то памятное утро нам казалось, что мы пели не хуже, чем весь знаменитый монашеский Лаврский хор!

Глава 3. Диалоги
В двух шагах
В автобусе до Черниговско-Гефсиманского скита всегда находилось много свободных мест. Но на этот раз он был переполнен. Рядом со мной стояли две женщины. Они были из местных, жили в старых многоэтажных домах рядом со скитом, и я не раз встречал их в этом автобусе, но в храме на службе не видел ни разу…
Одна была пожилая, но весьма энергичная, с тяжелыми сумками, которые предпочла держать в руках, не опуская на пол. Вторая гораздо моложе, но с бледным, болезненным лицом. Обе были крайне недовольными тем, что им приходилось стоять. Невольно я стал свидетелем их разговора.
— Не знаешь, с чего бы это вдруг ни с того ни с сего в скит зачастили? Даже сесть негде! — спросила болезненная женщина.
— Праздник, наверное, какой-нибудь, — ответила ей пожилая.
— Так ведь Сергий Радонежский совсем недавно был…
— А у них что ни день, то праздник!
— Нам бы так!
— Ты опять из поликлиники?
— Ох, и не спрашивай… Я уже туда как на работу езжу! Точнее, вместо работы…
— И что врачи говорят?
— Да ничего они толком не говорят. И главное, ничего толком не делают! Чем дальше — тем хуже!
— В Москву бы съездила.
— И туда направляли! Даже в известной клинике почти целый месяц лежала. Все напрасно!
— Надо же, а ведь ты совсем еще молодая! Впрочем, болезнь никого не щадит! — сочувственно сказала пожилая женщина. — А к «бабкам» обращалась?
— Да была у одной! — простонала после того, как автобус качнуло, болезненная.
— И как?
— Как-как… Что-то она там поколдовала, что-то сделала. Денег с меня за час «лечения» с ползарплаты взяла… Правда, после этого я действительно недели две как здоровый человек без боли жила! А потом стало еще намного хуже. То есть совсем плохо… Даже не знаю теперь, к кому и за помощью обращаться!
Автобус остановился на нашей остановке. Прямо перед нами были видны купола собора и золотившиеся на них в лучах солнца кресты…
«Как это к кому?! — от всей души жалея женщину, мысленно простонал я. — К Богу, Пресвятой Богородице, преподобному Варнаве! Ведь в двух шагах от скита живут, а самого главного и не знают!» Я уже хотел сказать это двум женщинам, но они, увидев мою бородку, так косо взглянули на меня, что стало ясно: словами здесь не помочь, можно только навредить и получить противоположный результат.
Оставалось только одно — самое надежное. Помолиться о них. «Преподобне отче Варнаво, моли Бога о нас!»

Глава 4. Диалоги
Личный пример
— Вы не подскажете, как к старцу Варнаве пройти?
— К кому?
— Который в скиту!
— А-а… Так ведь он же уже умер!
— Да вы что? Этого не может быть!
— Точно вам говорю, еще до революции! Так что, гражданочка, опоздали!
— Нет! К нему нельзя опоздать! Я знаю не хуже вас, что батюшки давно уже нет на земле! Только теперь он рядом с Богом! И все так же помогает страждущим людям, исцеляет, выручает в трудностях и, конечно же, утешает!
— Это вы что, серьезно?
— Конечно! Мне о нем, когда уже некуда было деваться, знающие люди рассказали, я помолилась ему, и, несмотря на то что живу очень далеко отсюда, знаете, как он мне помог? Врачи просто руками развели и не верили тому, что я сама к ним пришла, а не «Скорая» меня привезла, как обычно! Причем пришла не для того, чтобы они назначили мне еще одно лечение, потому что ни одно из прошлых не помогло. А сообщить, что я совершенно здорова!
— Надо же… А вы знаете, я вам почему-то верю! Хотя и далек от веры… от Бога. Ведь нас с самого детства этому не учили… И в институте преподавали все только с материалистических позиций.
— Нас многому не учили. Точнее, учили, но совершенно не тому. А если уж говорить точно: обманывали! Одно за другим — три поколения!..
— Гм-мм… Вы так полагаете?
— Теперь уже уверена! На личном примере, убедительнее которого на свете не может быть ничего! Смертельная болезнь помогла. Видите, я должна уже в земле лежать, а — живу! И к вере благодаря этому пришла! Трудно, конечно, искоренять из сердца былое неверие, убивать в себе чужую ложь, но надо. И вот, видя, что вы не только слушаете меня, но и слышите, я повторю вам: надо, надо, пока не поздно! И на службы в храм ходить, и исповедоваться, и причащаться, и молиться! Надо, если хотите после этой жизни еще и счастливо жить вечно! Думаете, зачем я сюда за полтысячи километров приехала?
— Зачем?
— Благодарить Бога, Пресвятую Богородицу, преподобного Сергия и старца Варнаву за помощь!
— А вы знаете, что он теперь тоже святой?
— Да вы что?!
— Да, я сам это пару дней назад в местной газете читал! Прославили, или, как там было написано, канонизировали. И знаете, что я вам на все услышанное в итоге скажу? Пойдемте-ка в этот скит вместе!

Глава 5. Диалоги
Живая вера
— Хорошо как в этом скиту, тихо, спокойно!
— Да, кажется, батюшка Варнава вот-вот покажется на крылечке этого своего домика!
— Преподобный Варнава!
— Ой, никак еще не привыкну!
— А ведь действительно выходил! Помогал…
— И как помогал!
— Трудно даже поверить, что здесь, в этом дворе, умещалось до тысячи человек! И каждый ведь приходил сюда не просто так, а с чем-то очень серьезным!
— Я читала, что даже раковым больным батюшка, ой, прости, преподобный Варнава предлагал поставить свой обычный горчичник, и человек исцелялся!
— Вот бы сейчас мне такой горчичник для дочки…
— Зачем?
— Как это зачем? Чтобы выздоровела и жила. Ей ведь еще и тридцати нет…
— Нет, я говорю, зачем горчичник? Ведь так батюшка прикрывал на самом деле свою молитвенную помощь. А ведь сейчас он и без всякого горчичника может помочь!
— Ой, а я об этом как-то и не подумала… Идем скорее!
— Куда?
— Ну не за горчичниками же, конечно! В храм — спросим у монахов, где его святые мощи, и приложимся к ним!
— Увы! Их пока еще не поднимали… Говорят, они до сих пор покоятся в земле на Северном кладбище Сергиева Посада…
— Но все равно, преподобный Варнава ведь и так слышит нас!
— Конечно! Святые вообще слышат нас лучше, чем даже мы друг друга сейчас!
— Так за чем же дело? Давай поскорее молиться!
— Конечно! А не рассуждать, как в скиту спокойно и тихо, — только зря время терять…
— Все! Молимся — и здесь, и в храме.
— За тебя, за меня с моими близкими и, конечно же, за твою дочку!
— Преподобный Варнава, моли Бога о нас!
— Помоги нам!..

Глава 6. Нет худа без добра
Однажды я сидел в келье и не знал, что делать: где и как при отсутствии необходимых для этого средств изготовить хотя бы пару ксероксных копий написанных мною стихов для детей, чтобы предложить их еще каким-нибудь редакциям газет или издательствам, а также настраивал себя писать новые стихи или, наконец, прозу. Вдруг неожиданно перед дверью моей кельи раздался громкий голос трудника, который, сотворив положенную молитву, крикнул, что меня срочно вызывает отец настоятель.
Я поспешил к домику преподобного Варнавы, недоумевая, зачем я мог понадобиться настоятелю, постучался, сам уже сотворив молитву, и услышал от вышедшего на крыльцо архимандрита Феофилакта:
— Завтра из Лавры отправляется машина на завод в Нижегородской области, где изготавливают хохлому. Нам тоже кое-что нужно. Для этого поедете с ними, чтобы на заводе был и наш представитель!
— А машина какая? — не без оснований на то уточнил я.
— Что? — переспросил, уже собираясь уходить в домик преподобного старца, настоятель.
— Грузовая?
— Нет, легковая! Как раз для вашего комфорта! — скрывая улыбку, ответил настоятель.
— Но, батюшка!.. — растерялся я.
Дело было вовсе не в том, что мне нужно было работать над новыми стихами и размножить уже написанные.
— Ну что вас на этот раз не устраивает? — нахмурился настоятель.
Мне оставалось только виновато развести руками:
— Дело в том, что меня укачивает на легковых машинах. Что-то с вестибулярным аппаратом… С детства зеленым пластом на заднем сиденье возили… Поэтому я могу ездить только на грузовых, на поезде или на метро.
Я понимал: до Нижегородской области метро еще не проложили, да и от Сергиева Посада до Москвы тоже… Что было делать?
— Как же вы десять лет погоны носили? — удивился настоятель.
— Так ведь в училище нас возили на бортовых машинах или в бронетранспортерах. А там, где я служил офицером, для командного состава были «уазики», — ответил я и тут же добавил: — Но это почти тот же самый грузовик!
Настоятель озадаченно посмотрел на меня, потом, словно обдумывая что-то, на собор и решительно произнес:
— Ничего! Выдержите. Быстро собирайтесь и, ничтоже сумняшеся, поезжайте!
И, не давая мне произнести больше ни слова, плотно закрыл за собой дверь.
— Батюшка Варнава! — взмолился я, от огорчения забыв, что надо бы обратиться к нему, как к преподобному, но так вышло теплей, даже горячее: — Моли Бога о нас! Помоги мне!..
…Наутро до отказа заполненная пассажирами легковая машина тронулась в далекий путь.
Хоть я предусмотрительно и остался без ужина и утреннего чая, но по опыту прекрасно знал, что все равно через пару километров будет первая остановка, когда мне придется попросить притормозить, чтобы выйти. А за ней еще, еще, и так до самого завода! Но проехали мы эту пару километров, затем еще десять, двадцать — а я еду так, как будто на поезде или в метро. Ничего не могу понять, только прислушиваюсь к себе и диву даюсь.
Где-то за Владимиром монахи из Лавры решили сделать привал с обедом. Смотрю, как аппетитно трапезничают мои спутники, знаю, что мне нельзя к ним присоединяться. Но голод пересилил. Да и любопытство уже появилось — а вдруг и после этого выдержу? Они едят консервы с хлебом, и я не отстаю. Они налегли на арбузы, которых взяли несколько штук. И я тоже… Едем дальше. Знаю, что такого не может быть, но так есть: мне хоть бы что!
Так доехали за несколько часов до завода, где нас приняли как самых дорогих гостей. Зачем, сам не знаю, я захватил с собой машинопись своих стихов для детей. Так стоило только обмолвиться, что ищу где сделать с них ксерокопии, как у меня ее тут же забрали и вернули, не считая моей, — десять папок с копиями! Такое количество — и совершенно бесплатно!
В обратный путь я решился отправиться своим ходом, чтобы заехать в Выксу, которая была почти рядом с городом, где находился завод, и в Москву — чтобы развести стихи по издательствам и редакциям.
В Выксе я отдал один экземпляр отцу Геннадию-старшему — для воскресной школы. По дороге решил зайти в антикварную лавку. Но она оказалась закрытой, и даже вывеска теперь там была другая. А самого антиквара, как сказал уже отец Геннадий-младший, после суда над ним посадили. Причем надолго. Судя по всему, не зря он тогда опасался, что иконы могут оказаться ворованными…
В Москве одно из издательств, взяв папку с ксерокопиями, выплатило мне небольшую сумму, правда, предупредив, что не гарантирует никаких сроков выхода в свет книги. И вообще, что издаст ее… Но в любом случае аванс был безвозвратным. Чудеса, да и только!
Вся поездка сложилась как нельзя лучше. И в самом радостном настроении я возвратился уже к совсем родным — Святым — вратам скита.

Глава 7. Оглушительная новость
Но на том радость моя и закончилась. Во-первых, не случайно старец Варнава не одобрял выезды сестер обители из монастыря. Да и святые не зря повторяли: монах, вышедший из своей кельи, уже не сможет вернуться в нее прежним…
Это я почувствовал с первых же своих шагов по скиту. Какая-то суета появилась во мне и непривычная до этой командировки разговорчивость, а еще желание всем рассказать, что издательство приняло наконец мои стихи. Во всем — излишняя эмоциональность, если не сказать, — взвинченность.
К счастью, первым, кого я встретил, был монах Дионисий, и он быстро погасил во мне все это одной-единственной новостью:
— А мы, Вася, без тебя здесь святые мощи преподобного Варнавы подняли! — сообщил он.
— Как это? — охнул я. — Ведь они же на Северном кладбище!
— Нам это, Вася, и без тебя прекрасно известно! Мы тоже читать умеем и знаем, что духовные чада, спасая святые мощи старца Варнавы от глумления безбожников, вывезли их из скита и хоронили то на одном, то на другом кладбище. Но у отца настоятеля была надежда, что и здесь могло что-то из них остаться.
— И как?
— Еще как! — торжествуя, ответил монах.
— А когда же все это было? — упавшим голосом спросил я.
— Да уж дня два, если не три назад. Ты бы еще дольше ездил!
Услышав это, я тут же пожалел о том, что решил сделать крюк на пути обратно и задержался в Выксе, а потом в Москве…
— Как хоть это происходило? — уточнил я.
— Без особых торжеств, но с радостью на сердце! — ответствовал отец Дионисий. — А еще — с чудом!
— С каким? — уже простонал я.
Монах с непривычной для него словоохотливостью стал рассказывать:
— В общем, сняли мы мраморную плиту. Раскрыли гробницу, или, как правильнее ее назвать, крипту. Она, скажу тебе, брат, была почти доверху наполнена водой. Помолились усердно, конечно, Господу, Пресвятой Богородице, преподобному Варнаве… И тут отец настоятель взмолился к Богу: «Господи, если здесь остались святые мощи преподобного Варнавы, яви их нам!» И что бы ты думал?
— Что?!
Монах Дионисий сделал кому-то из проходивших мимо трудников замечание, что тот небрежно крестится, идя мимо храма, и понизил голос:
— Тут такое сразу же произошло… Прямо на наших глазах — у любого, кто там был, спроси, если не веришь: на поверхность сама собой поднялась большая частица! Потом мы уже начали искать в песке под водой, которая холоднее, чем ледяная, нашли там еще две маленькие частицы святых мощей преподобного, его нательный образок, монетки тех лет, когда было погребение, целые куски от гроба. Вот так-то!
Внимательно посмотрев на меня, отец Дионисий вдруг стал необычайно мягким и сочувственно сказал:
— Ну, что ты так расстраиваешься, брат? Теперь к святым мощам преподобного прикладываться будем!

Глава 8. Особое послушание
Сказать, что я расстроился — это ровным счетом не сказать ничего. Надо же такому случиться — пропустил самое главное! И во всем был сам виноват. А тут еще настоятель сразу же после обеденной трапезы, отозвав меня в сторону, сказал:
— Евгений! Это хорошо, что вы так вовремя вернулись. У меня как раз для вас новое послушание! Особое!
«Как! Опять? Да что же это делается?! — подумал я. — И так не успел на поднятие святых мощей. А тут еще — опять отвлечения от работы, на которую я так настроился в обратной дороге. Прямо хоть из скита уезжай! Но куда? Все мосты сожжены. Жить больше негде. А денег от издательства надолго не хватит…»
И вдруг услышал:
— Будете поднимать святые мощи преподобного Варнавы!
Я так и опешил:
— Как! Ведь вы уже их подняли!
Настоятель согласно кивнул:
— Да! Но мы только начали. А вы продолжите. Там наверняка еще есть немало частиц святых мощей. И смотрите мне, чтобы все до единой нашли, ни одной не упустили!

Глава 9. Поднятие святых мощей
С этими словами настоятель жестом пригласил меня следовать за собой и первым направился в пещерный храм. Я — за ним.
В Иверской часовне, в которую я не решался войти после поднятия мощей, не зная, можно ли это или нет, произошли большие изменения. На месте большой черной мраморной плиты в полу зияло овальное отверстие с не совсем ровными из-за поразному отбитых кирпичей могильной кладки. Справа от входа был поставлен грубо сколоченный деревянный стол, на котором теплилась лампадка и лежало простое кухонное вафельное полотенце.
А на нем… На полотенце я увидел две небольшие частицы святых мощей. Рядом с ними были бронзовый или медный образок и две или три монетки царских времен, о которых мне говорил монах Дионисий.
— Берите по пригоршне грунта из крипты, тщательно проверяйте, нет ли в ней частицы святых мощей, и кладите его вот здесь! — поставил мне задачу настоятель, показывая на пол у дальней стены.
— А одну щепочку от гроба можно лично себе взять? — осторожно спросил я, видя, как много остатков от гроба плавает на поверхности воды.
— Да хоть все забирайте! — разрешил настоятель. — Мы самые большие фрагменты уже разложили сушить за домиком! — И тут же добавил: — К обретенным святым мощам никого не подпускать!
— А если монахи сами к ним подойдут? — уточнил я. — Они ведь могут меня даже и не послушать…
Настоятель подумал-подумал и сказал:
— Не успеют!
— Как это? — не понял я.
— Очень просто! — усмехнулся настоятель и продолжил наставления: — Как только вы находите очередную частицу святых мощей, кладете ее на полотенце, очищаете от песка, обмываете в крещенской воде, поете тропарь, кондак и величание преподобному Варнаве и — сразу уносите к себе в келью. Там пусть они и хранятся у вас в коробочке — я вам сегодня ее принесу — до окончания всех работ. Да! И следите, чтобы лампада перед святыми мощами горела у вас все время!
— А песочек от них куда девать? — не без тайной надежды спросил я и услышал желанное:
— Да хоть себе забирайте!
— А к уже обретенным частицам можно приложиться? — показал я на святые мощи, лежавшим на полотенце.
— Конечно, но только поскорее! — явно куда-то торопясь, нетерпеливо разрешил настоятель. — Надеюсь, успеете еще с этим, когда появятся новые!
С необычайным благоговением я поцеловал одну за другой эти великие, даже величайшие для меня святыни. После этого настоятель достал чистый белый лоскут материи, бережно завернул в него обе частицы святых мощей, образок — я только успел заметить, что на одной стороне его было изображение Иверской иконы Пресвятой Богородицы, — положил в карман монеты и ушел.
Я остался в часовне один. Не терпелось поскорее начать работу. Веря и не веря, что мне, считавшему за счастье держать в руках книги с автографом преподобного Варнавы и даже не подписанные им, но, возможно, прошедшие через руки старца-утешителя, доверена работа поднимать его святые мощи, я встал на колени и опустил руку в открытую могилу.
Вода в крипте и правда была ледяная. Но это был сущий пустяк по сравнению с тем, что мне предстояло делать! Осторожно разводя пальцами в стороны куски и кусочки от гроба, в котором был погребен старец Варнава, я вынул из воды первую пригоршню смешанного с землей светлого песка. Почему-то казалось, что прямо в ней будет первая, обретенная уже мной, святая частица. Но… на ладони не было ничего, кроме нескольких деревянных гробовых щепочек. Конечно, и это тоже были святыни, да еще какие! Приложившись и к ним, я понял, что нужно быть предельно внимательным, чтобы не спутать кусочки от гроба со святыми мощами. Поэтому еще раз перепроверил первую пригоршню и только после этого аккуратно положил ее на пол, благо дальняя стена была прямо за моей спиной.
Вторая, третья, пятая и следующие пригоршни тоже не дали желанного результата. И только, наверное, в десятой было уже что-то совсем не похожее на дерево. Сердце мое замерло от восторга. Однако вглядевшись, я понял, что и это не святые мощи, а маленький огарышек от свечи, которую держали зажженной во время погребения святого старца.
Я принялся внимательно разглядывать ее. Свеча была совсем не похожа на современные и состояла из колец, словно бы свитых в восковой свиток… В чьих-то руках она догорела почти до самого основания… Значит, долго, долго молились собравшиеся здесь люди: архиереи, архимандриты, игумены, влиятельные в России лица, — прежде чем расстаться с телом дорогого старца, своего духовного отца, благодетеля и утешителя, предав его земле…
Одна пригоршня после внимательного осмотра уступала место другой. Дело, разумеется, шло очень медленно. Глаза устали от сильного напряжения. Да и руку уже начало сводить от ледяной воды. А нужных находок все не было… Зашедший через пару часов в часовню, чтобы отдать мне коробочку, настоятель посмотрел на пустое полотенце, на меня и сказал:
— Погодите немного! Так мы с вами много не наработаем!
Он вышел и вернулся с двумя трудниками. В руках у них были большие совковые лопаты. Привычно орудуя ими, они опускали их в крипту, дожидались, пока стечет вода, и складывали грунт у стены. Постепенно там образовалась целая груда.
— Осторожнее! Осторожнее! — то и дело напоминал настоятель трудникам. — Не яму в огороде закапываете, а со святыми мощами дело имеете!
И те, несмотря на быстро наступившую усталость от тяжелого труда, с искренним благоговением старались изо всех сил.
— Ну, пока хватит! — решил наконец настоятель и благословил мне продолжать работу.
Конечно же, так было значительно проще и легче. Рядом с большой грудой понемногу вскоре появилась маленькая. И наконец…
Я даже глазам, точнее, поначалу пальцам не поверил, когда они ощутили нечто непривычно твердое в комке холодного мокрого грунта. А потом увидел и саму частицу святых мощей. Она была продолговатая, не меньше двух-трех сантиметров в длину, очень крепкая, словно и не пролежала в воде и земле почти сто лет.
Как мне было велено, я сразу положил ее на полотенце, которое тут же начало впитывать святую влагу, дочиста освободил от налипшего песка, положив его в заранее приготовленный чистый пакетик из писчей бумаги, на которой планировалось писать новые стихи для детей, затем тщательно обмыл обретенную святыню крещенской водой. И запел:
— Измлада Христа Бога чисте возлюбив, сын утешения был еси, преподобне отче Варнаво. По имени и житие твое бысть: коемуждо страждущему, и нищу, и царю пастырь кроток, утешитель и целитель явился еси. Поминай нас, благодатный отче, да молитвами теплыми твоими Жизнодавец Бог дарует нам утешение и велию милость.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Печальнику земли Российския преподобному Сергию от юности последовал еси, святе Варнаво, и завет старца Твоего, сице рекшаго: Тако хощет Бог: словом и хлебом питай алчущих, — поистине до конца исполнил еси. Сего ради и ныне молим тя: не остави нас, утешительный отче, небесною любовию твоею.
Ублажаем, ублажаем тя, преподобне отче наш Варнаво, и чтим святую память твою, наставниче монахов и собеседниче Ангелов!
После пения тропаря, кондака и величания можно было наконец и приложиться к обретенной святой частице…
Трудно описать состояние, которое я испытал. Много раз до этого мне приходилось прикладываться к крошечным частицам святых мощей. И в Троицком соборе Подольска, где такие частицы были в большом количестве (как говорили, их там не меньше ста), и в Дивеево — к закрытой раке преподобного Серафима Великого Саровского Чудотворца, и в Казанском храме Москвы, что у самого входа на Кремлевскую площадь, где мне удалось отыскать среди других и святые мощи своего Небесного покровителя, святого мученика Евгения…
Но там все они были под стеклом, на недосягаемом для меня расстоянии. А тут я мог поцеловать открытые святые мощи! И от этого чувство было особым! Оно незримо, но явственно соединяло меня с самим преподобным старцем! С батюшкой, который с того дня, как я узнал о нем, стал мне более чем родным!
Кроме того, я знал, так как читал об этом в душеполезных книгах, что святые особенно внимательно следят за частицами своих святых мощей и сопребывают рядом с ними, помогая просящим о помощи людям. И от этого необычайный трепет, благоговение и духовная радость становились еще сильнее!
Стоит ли говорить, как я был благодарен отцу настоятелю за такое послушание, о котором раньше и мечтать даже не мог! Да и тогда, до самого окончания работ, не верилось, что поднимаю святые мощи преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, постоянно убеждаясь во все, как теперь ясно, самые счастливые в моей жизни дни, что он — действительно Чудотворец.
Но о чудесах чуть попозже. А тогда, пользуясь случаем, я приложил к святой частице небольшое старинное распятие в эмалях, которое приобрел у антиквара незадолго до отъезда из Выксы в скит, свой пояс с написанными на нем молитвами, который в народе называют «Живые помощи» по первым словам 90-го псалма Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…
Затем осторожно опустил обретенную частицу святых мощей в коробочку и, дойдя с ней так, как идут во время крестного хода до кельи, поставил ее перед стоявшим на столе Распятием. И затеплил неугасимую лампаду…

Глава 10. Святое время
Минута за минутой. Час за часом. День за днем, которых я словно и не замечал… Если бы не краткие перерывы на обеденную трапезу и на ужин, я бы вконец потерял ощущение времени. Счет шел только на найденные частицы святых мощей, которых было пока до обидного мало.
Иногда в часовню заходили насельники и, останавливаясь в дверном проеме, следили за моей работой. Если кто-то из них решался начать разговор, я немедленно прикладывал перепачканный песком палец к губам и с укоризной показывал на открытую крипту и полотенце, хранившее следы от поднятых святых мощей, — мол, молитесь, пока вы здесь! Монахи и насельники, коротко помолившись, вскоре уходили. И вновь в часовне воцарялась благоговейная тишина.
Она изредка нарушалась лишь пением тропаря и кондака, когда — о, счастье! — обнаруживалась еще одна святая частица. Да, вот она, человеческая несправедливость: других призывал к молитве в таком святом месте — а сам?
Перебирая щепотку за щепотку песчаный грунт, я то и дело с исследовательским интересом рассматривал остатки фрески, частично сохранившейся на стене прямо над криптой. Пытался определить, какие же святые были изображены на ней в полный рост… В углу около двери находились цветные изображения прежних настоятелей и строителей скита. Среди них, с краю, был и наместник Лавры архимандрит Антоний, при котором много лет был здесь насельником послушник Василийслесарь, ставший затем старцем Варнавой…
Фигуры и лица сохранились почти полностью. Не было только глаз… Их выскоблили, выдолбили, выбили — полностью, на глубину не меньше, чем глубокая пригоршня. Не выдержал, знать, кто-то из представителей безбожных властей или их послушных работников святых взоров подвижников благочестия…
А еще настораживали многочисленные маленькие отверстия в двух стенах, которые очень напоминали следы от револьверных пуль. И расположены они все были только на уровне груди и головы. Поэтому невольно приходило подозрение, что здесь производились расстрелы. Возможно, ни в чем неповинных, в том числе и верующих людей. Ведь мне говорили, что в скиту одно время располагалось совершенно секретное учреждение наших кровавых прежних спецслужб…
Эх!.. Мне бы тогда не осматриваться вокруг, а каждое мгновение пользоваться предоставленной мне возможностью! Это сейчас я понимаю… Ведь здесь часами молился Богу и Пресвятой Богородице перед Ее иконой Иверской сам преподобный батюшка Варнава! И погребен он был в этой часовне, и наверняка еще немало частиц святых мощей ждали своего открытия…
Какая же там была Божия благодать, особенно во время поднятия святых мощей, как это обычно бывает! Мне бы молиться и молиться, просить, чтобы Господь по ходатайству Пресвятой Богородицы и заступничеству преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца простил мое безбожное прошлое, все то зло, несправедливости и обиды, которые я причинил в жизни людям, отпустил мне бесчисленные грехи, а главное — помиловал и спас для жизни вечной!..
И вот ведь как: согбенный годами старец молился здесь часами, а я и десяти минут порой не выдерживал. И вообще, как часто мы, бывает, помолимся минуту, если не меньше, и уже ждем плодов от таких своих скороспелых молитв… Увы! Мысли мои быстро рассеивались, накатывали помыслы, одолевали воспоминания мирской жизни, оживало желание продолжать творческие труды, и я уже думал о новых стихах, подыскивал для них темы… Полагаясь больше на чувствительность пальцев, чем на зоркость глаз, я порой уже просто машинально просеивал щепотку за щепоткой. Приостанавливался, чтобы только убедиться, что вновь попалась частица от гроба или остаток свечи. И только сообразив, что не подобает так вести себя за такой работой и в таком святом месте, вновь начинал молиться. Чтобы через несколько минут опять чем-то отвлечься.
Какое же бесценное время терял я тогда! Одно лишь теперь утешение: конечно, преподобный старец и теперь может помочь, стоит только ему помолиться! Доказательств для этого мне не требовалось. Они были мне явлены в тот памятный для меня день 24 июня 1980 года, когда после первой молитвы я явственно почувствовал, что кто-то словно повел меня по жизни в единственно верном, спасительном направлении…
За несколько дней груда у дальней стены заметно уменьшилась. И тогда зашедший на минуту в часовню настоятель вновь прислал трудников с лопатами. Они выгребли почти весь грунт из крипты, оставив на дне только тонкий слой, в котором были видны частицы от гроба. А значит, вполне возможно, могли еще оставаться и святые мощи…
Но куда больше их должно было быть в целой горе песчаной земли! И я с новыми силами принялся за работу. С утра до вечера, порой даже позднего, я продолжал поиски. И тогда время для меня снова словно бы останавливалось…

Глава 11. Ученая проверка
Однажды настоятель привел в Иверскую часовню мужчину ученого вида, которого уважительно называл по имени-отчеству. В руках незнакомца был дипломат. Увидев лежавший в углу ковш, он, действуя словно хозяин, взял его, подошел к крипте, привычно зачерпнул воды и с закрытыми глазами, как будто к чему-то прислушиваясь, сделал несколько медленных глотков. После этого он изумленно покачал головой, раскрыл дипломат, в котором оказались пробирки и колбы, наполнил их водой. И, не сказав ни слова, вместе с настоятелем вышел.
Я ничего не мог понять. А причина оказалась проста. Это был известный ученый, специалист по определению качества воды. Возможно, для меня так бы и осталось тайной причина его появления. Но дня через три монах Дионисий после трапезы доверительно сказал мне:
— Ну, брат, представляешь, какая силища у воды, которая в крипте! Тут недавно один крупный специалист по этим делам приезжал в скит, попробовал ее, сделал анализы и знаешь что сказал?
— Что? — сразу вспомнив того мужчину с дипломатом, заинтересовался я.
— А то, что он за свою ученую жизнь сделал больше десяти тысяч проб воды, где только ни побывал! — и на Байкале, и в тундре, и за границей… Но такой чистой и совершенной во всех технических отношениях еще не встречал. И — только руками развел, не понимая причины! Вот, брат! Но мы-то, монахи, ее понимаем! Давай-ка я с тобой в часовню пройду, попью немного, а то, понимаешь, со здоровьем, чувствую, что-то не то начинается…

Глава 12. Спящий красавец
Буквально на следующий день мне представилась возможность убедиться в точности анализов воды, хотя и без этого я в ней нисколько не сомневался! Придя после утреннего чая в часовню, включил свет, помолился, подошел к крипте и… Что такое?!
На поверхности воды плавал какой-то предмет. С первого же взгляда было ясно, что это не частица от гроба. Неужели снова сама собой поднялась со дна большая частица святых мощей?.. Но нет: всмотревшись, я увидел, что это живое существо, похожее на ящерицу, с удивительно красивой окраской.
«Тритон!» — понял я, так как мне не раз приходилось встречать в детстве этих водных ящериц. Знал я и то, что тритоны обитают только в самой чистой воде, что было словно лишним подтверждением «ученых» анализов. «Только как он здесь оказался?!» — недоумевал я, пока не сообразил, что под пещерным храмом, вероятно, существует незаметное для глаз течение. Оното и вынесло этого спящего красавца сюда. Точно специально, чтобы люди его увидели!
Тритон, усыпленный ледяной водой, действительно спал, безмятежно лежа на спине, со скрещенными на грудке лапками… Что мне было с ним делать? Не оставлять же в крипте! Я зачерпнул полный ковш воды вместе с тритоном и поднялся наверх. Как раз мимо шел к своей машине настоятель.
— Смотрите, батюшка! — показал я ему свою находку.
— Надо же! — с недовольством подивился тот. — Уже и тритоны у нас завелись от сырости! — Но вглядевшись, он вдруг умилился, что было совершенно нехарактерно для этого обычно строгого на вид архимандрита. — Надо же, даже спит помонашески! — сказал он и назидательно поднял указательный палец. — Вот что значит — тритон в скиту!
Тем временем тритон начал оживать под прямыми солнечными лучами и потихоньку двигаться…
— И что мне теперь с ним делать? — спросил я. — Жалко ведь возвращать в холодную воду…
— А зачем в холодную? — удивился настоятель. — Подождите, пока он окончательно придет в себя, чтобы его не съела какая-нибудь щука в пруду за скитом, и пустите его! Пусть рассказывает своим собратьям, каково у нас тут!

Глава 13. Странная гостья
Говоря о тритоне, как не упомянуть еще об одном госте часовни? Точнее — гостье… Хотя это тоже впрямую не касается темы о преподобном Варнаве Гефсиманском Чудотворце. И тем не менее… Может, и он видел такое во время своих молитв в часовне?..
Когда я сидел перед грудой грунта, пропитанного ледяной водой, совершенно не ощущая при этом даже малейшего озноба, и искал хотя бы одну частицу святых мощей, из темного отверстия над потолком вдруг вылетела птица! Я точно успел заметить — это была не летучая мышь. Птица была гораздо крупнее, красивее и чем-то напоминала изящного молодого голубя.
Странное дело: эта птица совсем не напугала меня своим внезапным появлением. Только появилась из отверстия и, не став испуганно метаться в поисках выхода, точно и быстро вылетела в открытую дверь часовни.
Как она оказалась под землей? Где тут жила? Откуда могла безошибочно и сразу найти выход? И вообще — птица ли была это? Эти вопросы, особенно последний, так навсегда и остались для меня неразрешимой загадкой…

Глава 14. Святые нити
Потихоньку частиц святых мощей становилось все больше. Через неделю их стало десять. Через две — пятнадцать. Иногда выпадал день, когда не удавалось найти ни одной. Тогда меня утешали маленькие (от нескольких миллиметров до сантиметра, редко длиннее) серебряные нити. Ведь они были очень связаны с преподобным старцем и святым подвигом, венчавшим его долгий жизненный путь. Батюшка был погребен прямо во всем том, в чем застала его кончина. А она последовала во время его служения Богу и ближним.
«Вот, сынок, тот человек святой, — прозорливо сказал старец миссионеру Нижегородской епархии отцу Владимиру Орлову, который был священником Выксунского Иверского женского монастыря, — который отслужит литургию, причастится и тут же в алтаре пред престолом помрет». Эти слова были сказаны за пятнадцать лет до кончины преподобного Варнавы. «Я тогда не понял значения этих слов, — рассказывал священник Владимир, — а когда последовала блаженная кончина сего святого старца, именно когда он предал свою праведную душу в руце Божии, склонив к престолу свою голову и держа в руке крест Христов, я уразумел значение его ко мне слов, коими он так задолго предрекал свою кончину».
Всю жизнь святой старец трудился, не позволяя себе послаблений и отдыха. В последние пять лет жизни он особенно торопился успеть упрочить внутреннее и внешнее благосостояние Иверской обители и потому сам старался наблюдать за всем. Зимой и летом, во всякую погоду, забывая свою старость и тяготы дальнего пути, совсем не обращая внимания на свое здоровье, старец всегда ездил налегке и в дороге так же мало заботился об удобствах и отдыхе. Но Господь хранил батюшку: он никогда не жаловался на нездоровье и почти всегда удивлял всех необычайной для его возраста выносливостью и бодростью.
Любовь к ближним часто заставляла доброго старца совершенно забывать о себе: не раз он, бывало, подвергал опасности свое здоровье, когда выходил на крылечко к народу зимой или осенью в ненастную погоду в одной холодной рясе да шапочке на голове и долго-долго беседовал со всеми, преподавал благословение, отвечал на вопросы, давал советы, наделял крестиками…
В Великий пост двери его кельи целыми днями не закрывались, и батюшка, принимая исповедников, тянувшихся к нему длинной вереницей, часами находился на стуже, стоя или сидя у аналоя напротив входной двери. Неопустительно посещая все службы, все остальное время дня старец исповедовал богомольцев и братию скита и «пещер». Лишь к одиннадцати часам ночи он снимал с себя епитрахиль и отходил на отдых. «А наутро войдешь, бывало, к нему пораньше, — рассказывал один иеродиакон скита, духовный сын старца, — а на лице его опять уже радостная улыбка, и следа нет от вчерашнего крайнего утомления. Но к вечеру опять еле-еле уж говорит, едва перемогается труженик Божий».
И так весь пост проводил старец в подвиге своего духовничества. Но и в Светлое Христово Воскресенье, как и вообще во все праздничные дни, не было для него отдыха. «Для монаха праздника нет», — часто говаривал батюшка, разумея, конечно, не праздник как таковой, а отдых, или праздное препровождение времени.
Всегда занятый, старец Варнава, казалось, совсем забывал о себе и подолгу оставался даже без сна. Впрочем, он и вообще спал не больше трех часов в сутки, поэтому его никто никогда не видал в постели. Как проводил он ночные часы у себя в келье, одному Богу ведомо, но можно с уверенностью сказать, что ночь (единственное свободное в его распорядке время) проходила у него в совершении келейного правила, в чтении, а иногда и в писании писем. Много раз заставали его ранним утром, в четвертом часу, за этими занятиями.
При всем своем неустанном труде старец вел строгую постническую жизнь: в течение всей первой и Страстной недель, а также в среду и пятницу Великого поста он вкушал лишь по одной небольшой просфоре в день, а когда келейник упрашивал его подкрепиться, отец Варнава отвечал: «Ничего и не хочется больше. Поверь, всякое дело трудно только поначалу, а потом так легко, и самочувствие такое приятное и хорошее!» Да и всегда он довольствовался только самым необходимым.
Вместо чая старец Варнава пил — и то лишь вечером, один раз в день, — одну-две чашки кипяченой воды. Монастырские кушанья и простой хлебный квас были его обычной пищей и питьем. Братскую трапезу он мог посещать не всегда, так как почти все время был занят с посетителями. Бывало нередко, что, беседуя со своими духовными детьми, старец оставался целый день без пищи; принесенные ему с трапезы кушанья стояли нетронутыми до вечера. И только тогда, когда закрывали на ночь монастырские ворота, иеромонах Варнава «обедал».
Когда батюшке случалось опоздать к общей трапезе, он брал свои судочки и шел на кухню попросить себе чего-нибудь поесть. Так поступал он единственно для того, чтобы быть «как все» и тем прикрыть свое всегдашнее воздержание в пище и питии. Провести без пищи сутки или двое для старца было делом обычным… Когда бывшая при нем монахиня однажды напомнила ему, чтобы он поел чего-нибудь на дорогу, старец, перекрестившись, сказал ей: «Благодарю Господа! Я подкрепился Святыми Христовыми Таинами, а что же может быть дороже этого?» Как-то раз батюшка прибыл в Иверский монастырь и, придя в гостиницу, сам попросил себе «хлебушка с квасом», говоря, что с третьего дня не ел.
Отдавая все свободные минуты на пользу ближних, отец Варнава часто едва-едва успевал к поезду, и только благодаря посторонней помощи ему удавалось пробраться к вагону среди массы народа.
При детской простоте своей души старец проявлял ту же простоту и в отношении своей внешности. Потертый ватный подрясник, закапанный воском; старенькая, полинявшая от времени ряса; летом и зимой суконная теплая шапка; валяные или кожаные сапоги — вот и все его обычное одеяние. И сколько, бывало, ни отбирают у него духовные его дети старенькую, заношенную одежду себе на память, взамен изготовленной для него новой, батюшка всегда как-то умудрялся быть в своем обычном будничном виде. И едва ли кто видал его когда-нибудь иначе одетым. Даже когда отправлялся по делам в Москву или Петербург, он совсем мало помышлял о своей внешности: в своей обычной домашней одежде и отправлялся в путь. «Батюшка, да вы бы переодели хоть ряску-то», — скажут ему иногда. А он с неизменной шуткой ответит: «Ведь я по сбору, как нищий, хожу, вот рваному-то мне скорее и подадут».
Невзгоды путешествия на лошадях, особенно в осеннее ненастье или в крещенские морозы, нередко и молодых спутников старца доводили до изнеможения и заставляли подумывать об отдыхе, а батюшка не только, бывало, не показывает виду, что нуждается в отдыхе, а наоборот, по приезде в обитель тотчас же принимается за свои обычные труды.
Естественные же силы старца постепенно таяли, что замечали многие. Отец Варнава чувствовал это и сам; он сознавал приближение окончания земного поприща, а потому из его уст все чаще и чаще слышалось в последнее время, что «он ведь не вечен, и нужно ко всему готовиться обители, которую он вручает Матери Божией».
Недели за три до своей кончины он сказал между прочим двум бывшим у него монахиням, как бы предуказывая на свою предсмертную болезнь: «Все в воле Божией, а человеку совсем нечем гордиться. Вот потеряет человек зрение, ослабнут у него руки — куда же он тогда годится?! Вот говорят про меня, что я вашу обитель выстроил. А разве это все я сделал? Моего тут нет ничего. Матери Божией так угодно было. Она и посылала добрых людей». Тогда же он прибавил: «Скоро у вас будет большой переворот». Эти последние слова свои о предстоящем в обители перевороте он повторил два раза, прибавив при этом: «Помни, дочка, я не ошибаюсь, скоро у вас будет большой переворот». Но все это понималось тогда по-своему, никому и в голову не приходило спросить его о смысле сказанного. Да и последовал ли бы ответ на такой вопрос?..
Он так же загадочно говорил и ранее, например: «Скоро поеду к Царице». Или же с обычной шуткой промолвит, бывало: «Ну вас, надоели вы мне, уйду от вас в затвор и больше ездить уж не буду к вам!» Эта неизменная в устах его ласковая шутка, вместе с общей сравнительной бодростью его, и имела своим следствием то, что никто почти и не думал о близкой разлуке с дорогим «кормильчиком».
В последние годы жизни даже внешность старца свидетельствовала о крайнем оскудении его жизненных сил. Однако многолетний навык держаться всегда бодро и быть благодушным, каких бы это усилий иногда ни стоило, приводил к тому, что все окружающие жили надеждой, что дорогой, любимый старец еще поживет. До семидесяти лет иеромонах Варнава старел как-то незаметно год от году, но за последние пять лет он сразу сильно изменился, как бы осунулся весь: стан его казался согбенным, походка усталой, слух стал плохой, речь невнятная для непривычного уха, прерывистая от тяжелого ускоренного дыхания. Но, несмотря на крайнее телесное изнеможение, старец до самой кончины сохранил благообразный вид, и внешность его производила на всех приятное впечатление.
Это был старец среднего роста, телосложения довольно крепкого, несколько сухощавый, убеленный сединою на голове и окладистой недлинной бороде. Черты его весьма привлекательного лица были правильны: высокий, без морщин, лоб, тонкий прямой нос и светлые, живые, изжелта-серые глаза, обрамленные лучистыми морщинками. Цвет лица его, обычно старчески-бледный, иногда изменялся в бледно-розовый, а во время совершения им богослужения казался чрезвычайно просветленным. Голос он имел звонкий, приятный для слуха, выразительный. Некоторое время в скиту он был певчим, канонархом и читал Апостол.
Предсмертная болезнь старца (острый катар верхних дыхательных путей) обнаружилась и проявилась в конце января 1906 года сначала в упадке физических сил, головной боли и слабости зрения. 30 января (по ст.стилю) отец Варнава едва-едва смог принимать посетителей. Несмотря на это, батюшка 31 января в сопровождении троих духовных детей выехал в Выксу, где лежал навзничь, бледный, обессиленный с приступом жара, с компрессом на голове и глазах, часто впадал в забытье и тем не менее служил всенощную и обедню.
Затем батюшка сразу отправился в Петербург проститься со всеми. В «большой деревне» (так отец Ванрава называл Петербург) старец с раннего утра до глубокой ночи ездил по городу. Переходя из дома в дом, поднимаясь с лестницы на лестницу, посещал он своих духовных детей. В квартире каждой семьи он проводил не более десяти или пятнадцати минут, благодаря любимых «деток» за любовь к нему и благодеяния Иверской обители и прося их не оставлять ее впредь своей помощью.
По приезде из Петербурга в Москву 9 февраля (за неделю до смерти) отец Варнава почувствовал еще бо́льшую слабость. Вернувшись в скит, батюшка принялся за разборку корреспонденции. Келейник и секретарь о. Е. помогали ему, распечатывая и прочитывая письма и телеграммы. «Вскрыл я, — вспоминает о. Е., — телеграмму с Выксы, из Иверского. Говорю батюшке, что сестры тревожатся за него и просят сообщить о своем здоровье. А батюшка, как бы не расслышав или не поняв меня, спрашивает:
— А что же они тревожатся?
Я повторил ему, что они просят написать им об его здоровье. Затем спрашиваю:
— Что благословите им написать?
— Напиши им, — вставая, ответил старец, — что отец Варнава умер».
На возражения секретаря старец серьезно и спокойно повторил:
«Сказано ведь тебе! Напиши им, что я умер. — И при этом прибавил: — Если сейчас не хочешь сделать этого, то напишешь после».
Так и случилось. 17 февраля 1906 года, в пятницу, святой старец оставил земную юдоль, прослужив в ней Богу и ближнему до последнего мгновения жизни. Принимая во внимание то, что блаженная кончина последовала во время совершения духовного подвига, было благословлено похоронить старца Варнаву во всем том, в чем она застала его. Были на батюшке, так как он совершал тогда таинство исповеди, епитрахиль и поручи с серебряными нитями.
Вот эти-то серебряные нити, когда я временами находил их, и настраивали меня невольно вспоминать то, что мне было известно о последних днях жизни старца Варнавы, о которых я прочитал в преисполненной любви к батюшке книге архимандрита Георгия (Тертышникова)…

Глава 15. Батюшкин образок
Казалось, ну что бы я мог еще найти, кроме долгожданных частиц святых мощей, кусочков от гроба, серебряных нитей и огарышей свечей? Ничего! Но однажды, взяв в руки очередной комок затвердевшего грунта, я вдруг почувствовал что-то необычное. На ощупь внутри него ощущался твердый, совсем незнакомый по форме предмет. Явно не частицы святых мощей, не остатки от гроба и уж тем более не серебряная нить, которая вообще никогда не прощупывалась из-за своих крошечных размеров. И на огарыш свечи не было похоже…
Монета царских времен, которые иногда, по идущей из античной древности традиции, даже в православные времена бросали в могилы? Тоже нет. Монеты круглые, а предмет был овальный, причем намного легче и гораздо тоньше. «Неужели это…»
Мысль, которую я даже развить дальше не осмелился, сразу отогнав от себя, подтвердилась, как только удалось осторожно расчистить комок. В свете единственной в часовне лампочки блеснуло серебро. Образок! Небольшой, совсем тонкий, но еще вполне крепкий. Я протер его. На одной стороне оказалось изображение Черниговско-Гефсиманской иконы Пресвятой Богородицы, а на другой — преподобного Сергия Радонежского на фоне лаврской колокольни.
«Это что же, значит, святой старец носил два образка? — подумалось мне и тут же словно бы прозвучал ответ: — А почему бы и нет?» Действительно, один — с особо чтимым батюшкой образом Иверской иконы Божией Матери, а второй — с иконой, которая находилась всего в двух-трех десятках шагов от Иверской часовни. Вся Россия знала, что Черниговско-Гефсиманская икона Божией Матери, в честь которой был освящен собор, под которым находился пещерный храм, — чудотворная, и шла, ехала, спешила за помощью к ней, которую, разумеется, получала. Иначе бы люди просто не шли: к пустому колодцу, как известно, за водой не ходят!
И, конечно, на образке был преподобный Сергий, в Свято-Троицкую Лавру которого батюшка впервые пришел с матерью — впоследствии схимонахиней Дарией — девятнадцатилетним паломником-богомольцем в 1850 году, чтобы через год прийти сюда снова и остаться на всю свою долгую жизнь…
Хотелось бы, конечно знать, что было на оборотной стороне того, первого, образка. Но спрашивать об этом настоятеля я не решился. И только показал ему этот, второй образок, который он благословил положить рядом со святыми мощами.
И лишь двадцать с лишним лет спустя в одном из антикварных магазинов я увидел старинный медный образок, очень похожий на тот, который был поднят с самыми первыми частицами святых мощей из крипты. На одной стороне его был Иверский образ Пресвятой Богородицы. А на другой — святой апостол Варнава, причем с указанием в круговой, точнее, овальной надписи дня его памяти, разумеется, по старому стилю: 11 июня (то есть тот самый памятный мне день 24 июня по новому стилю)!
Знающий человек подсказал мне, что образок, вероятней всего, связан со старцем Варнавой и изготовлен по заказу Иверского женского монастыря, хотя это, равно как и мотивы его изготовления, и так было вполне очевидно. Без сомнения, насельницы обители хотели таким образком порадовать своего дорогого «кормильчика»!

Глава 16. Чудесная лампада
Два-три дня спустя благоговейная тишина в Иверской часовне наполнилась голосами. В нее вошел монах Дионисий, сгибаясь в три погибели из-за своего очень высокого роста, а следом за ним — целая группа молодых мужчин и женщин, судя по одежде и поведению, весьма состоятельных людей. Разумеется, такое могло быть только с благословения настоятеля, и поэтому я не стал напоминать монаху Дионисию и непрошеным гостям, что здесь пока не место для паломничества. Тем более, что отец Дионисий сам подошел и, как никогда мягко, обратился ко мне.
— Евгений, — попросил он. — Будь добр, оторвись от работы на несколько минут. Расскажи им о нашем преподобном, о том, как он молился тут и здесь же был погребен. Как сейчас поднимаются его святые мощи. Да покрасочнее, поинтереснее! Ведь ты же поэт, писатель! Уж постарайся! Это мои друзья и нужные для скита люди! Наши благотворители! Словом, проведи для них экскурсию!
Какой из меня экскурсовод… Но как мог я стал рассказывать о жизни святого старца. Отец Дионисий одобрительно кивал мне. Показывал большой палец: давай, мол, и дальше в том же духе. Да меня и подбадривать уже не нужно было — я сам невольно увлекся. И вдруг заметил, что монах Дионисий словно закаменел…
Я не мог понять, в чем дело. Добавляю факты, которые никого не могут оставить равнодушным, говорю громче, с эмоциями, — а он стоит словно скала. Мне никак не удавалось его оживить. Тогда я начал вспоминать, что этому предшествовало. Кажется, он захотел затеплить лампаду, масло в которой выгорело до дна и которую я все забывал опять наполнить… Я видел, как он наклонился за бутылкой с маслом, разогнулся, но не успел сделать, что собирался, и как будто застыл на месте.
«Может, спину защемило? — вспомнив, что отец Дионисий до прихода в скит был мастером спорта, подумалось мне. — У людей, которые занимались большим спортом и резко оставили его, это нередко бывает…» Я вгляделся в него. Нет, не похоже: монах стоял не согнувшись, а, наоборот, неестественно выпрямившись.
Если в тот момент в часовне кто и казался больным, так это бледная женщина, крепко державшая под локоть своего супруга (сужу об этом по обручальным кольцам, блестевшим на пальцах у них обоих).
— У нее миозит! — кивая на нее, шепотом пожаловался он мне, когда мой рассказ был окончен и гости стали ходить и рассматривать все, что могли увидеть в часовне. — Боли дикие, по ночам так даже кричит. Врачи ни за какие деньги не могут помочь ей! — Гость с надеждой посмотрел на открытую крипту, на гору грунта и сам с болью взглянул на меня. — После всего, что вы рассказали, как думаете: может, старец Варнава поможет?
— Преподобный Варнава! — поправил я.
— Да-да, конечно, он ведь теперь святой! Мы сюда до его прославления ездили, еще не привыкли! — тут же спохватился супруг несчастной страдалицы и робко спросил: — А можно мы маленький кусочек кирпичика отсюда возьмем? Приложим с молитвой к больной шее…
— Да можете даже щепочку от гроба взять!
— Что вы, что вы! — даже испугался мужчина. — Нам и этого хватит!
«Ну что ж, по вере вашей да будет вам!» — подумал я. Мужчина бережно поднял с пола лежавший у самой крипты крошечный камешек… На том экскурсия и закончилась.
«Только что же все-таки было с отцом Дионисием?» — недоумевал я. Но нельзя было терять время. Поэтому, не отвлекаясь больше на посторонние мысли, я продолжил свою работу. И тут, проводив, очевидно, гостей, появился отец Дионисий.
— Слушай, брат, — каким-то незнакомым, я бы сказал — деревянным голосом поизнес он. — Тут, понимаешь, такое… такое случилось!
— Что именно? — с живым интересом спросил я, видя, что этот совсем не склонный к шуткам и выдумкам монах более чем взволнован.
— Видишь эту лампадку? — спросил отец Дионисий. — Я хотел затеплить ее — все-таки святые мощи поднимаешь, — смотрю: а масла в ней нет ни капли, даже фитилек ко дну прилип…
— Да, так оно и было. Прости, отче, это по моей невнимательности и лени! — виновато начал я, но монах лишь отмахнулся.
— Словом, оторвал я от дна фитиль — продолжил он, — наклонился, чтобы взять бутыль с маслом. Поднес ее к лампаде, а она — уже полна! Представляешь? Маслом! До краев!
— Да, я видел, что ты ее не наполнил! И знаю, что она была совсем пуста, — согласился я. — Но… как же она могла наполниться сама собою?
— Это ты у меня спрашиваешь?! — уставился на меня отец Дионисий и, поразмыслив, добавил: — А впрочем, чему удивляться? Тут же святые мощи такого великого преподобного старца сейчас поднимаются! Такая Божия благодать! Всякие чудеса могут быть…
Монах немного потоптался у двери, головой покачал:
— Даже заходить теперь сюда будет страшно!
И вышел.
Странно было слышать такое от крепкого молодого человека ростом в два метра десять сантиметров, который вообще ничего не боялся и если и не гнул пальцами медные пятаки, то лишь потому, что не пробовал, так как в те годы их уже просто-напросто не было в обращении!

Глава 17. Напарник
Еще через пару дней в часовню вошел сам настоятель. Он как-то с интересом взглянул на меня, хотел было что-то сказать, но, увидев, что груда мокрой земли с момента его последнего появления тут уменьшилась весьма незначительно, только нахмурился.
— Медленно, медленно что-то у вас идет работа! И все до одного трудники, как нарочно, заняты срочными делами… — сказал он и, подумав, решил: — Ладно, сейчас я вам напарника пришлю. Не постоянного, конечно, у него своих послушаний хватает, но время от времени он будет вам помогать!
Вскоре рядом со мной сидел на корточках и перебирал грунт юноша лет семнадцати. Звали его Давид. Насколько помнится, родом он был из Абхазии и бежал оттуда, чтобы на родине его не взяли на опасную для жизни службу в армию.
Послушание в скиту у Давида было ответственное — пономарь. При очень высокой требовательности архимандрита Феофилакта к тому, чтобы все во время службы шло точно и четко, это было очень трудное дело. Давид, будучи несколько рассеянным и при том постоянно недосыпая, должен был быть постоянно крайне внимательным: безошибочно знать, с какой стороны подходить к настоятелю, чтобы подать или, наоборот, принять кадило, и вообще что, где и когда ему следует делать.
Поэтому вставал Давидушка (так многие звали его в скиту) очень рано, почти за час до общего подъема, чтобы успеть все подготовить в алтаре. И в этом была беда лично для меня — Давид являлся моим соседом по келье с противоположной от отца Иннокентия стороны. Он вскакивал ни свет ни заря и принимался ходить по келье в тяжеленных афонских сапогах, которыми очень гордился. И, разумеется, тем самым будил меня задолго до того, как в коридоре зазвонит колокол… Из-за этого я называл его только Давидом и невольно испытывал к нему немалую неприязнь, которую, разумеется, изо всех сил старался гасить в себе, что мне, несмотря на все мои усилия, пока никак не удавалось…
И вот теперь он стал моим напарником. Внимательность Давида, воспитанная в нем его пономарским послушанием, сослужила ему великую службу. Лишь только приступив к работе, почти сразу же он нашел частицу святых мощей! И это сразу же расположило меня к нему. Вот так преподобный Варнава в одно мгновение искоренил из моего сердца зло, переменив его на добро.
Теперь тропарь, кондак и величание преподобному Варнаве Гефсиманскому Чудотворцу зазвучали в часовне громче — уже на два голоса. Мы с Давидушкой дружно пропели их вместе!

Глава 18. «Случайная» находка
После быстрой удачи Давида последовало долгое и томительное ожидание новой находки. Прошел день. Протянулся второй. Начался третий, а частиц святых мощей больше не было.
Не выдержав, я переменил место поисков. Опустив руку в ледяную воду чуть ли не по шею, я принялся шарить пальцами по самому дну. Увы! И там ничего не находилось, хотя наверняка много еще чего оставалось и могло быть… Но разве в песке, который так и выскальзывает из кулака в воду, что-то найдешь?..
В самый разгар этих моих тщетных попыток вошел монах Ермоген. В руке у него была пустая литровая банка.
— С благословения отца настоятеля! — предупредил он и, помолившись, зачерпнул банку из первого попавшегося ему места грунта — до краев.
— Смотри, там могут быть частицы от гроба, огарыши свечей и маленькие тонкие серебряные нити! — предупредил я его.
— Буду внимателен! — пообещал монах и, благоговейно приживая банку к груди, вышел.
Мы с Давидом снова остались одни. И до самого вечера так ничего и не нашли. А вечером… Войдя в братский корпус и поднявшись на второй этаж, я увидел монаха Ермогена. Он пригласил меня в свою келью, чего раньше никогда не делал, так как такое не приветствовалось настоятелем. И после того как я, сотворив положенную молитву, вошел, показал лежавшую на столе перед сиявшей огоньком лампадой частицу святых мощей.
— Как! Откуда?! — опешил я.
— В банке была! — словно извиняясь, ответил монах. — Начал проверять, что в ней, — искал серебряные нити. И правда, нашел одну, вторую, а потом гляжу — и глазам не верю! Святые мощи!
— Что же ты теперь собираешься с ними делать? — ревниво уточнил я.
И услышал в ответ:
— Уже сделал! Сходил к отцу настоятелю, объяснил, что к чему. И он благословил меня оставить эту частицу себе. Вот, решил показать тебе ее. Но не в коридор же выносить такую святыню! Поэтому и пригласил тебя сюда — в виде исключения!
Жало зависти тут же впилось в мое, как выяснилось, легкоуязвимое сердце. Но потом я подумал: а ведь все правильно, все справедливо. Монах Ермоген очень почитал и преданно любил преподобного Варнаву Гефсиманского Чудотворца. Наверное, с самого своего появления в этом скиту. И многим сотням, точнее, тысячам паломников передал эту любовь к святому старцу. А любовь всегда воздает за любовь любовью!

Глава 19. Новый тропарь
Прошла первая половина четвертого дня без находок… После трапезы я один вернулся в часовню — Давид отлучился куда-то по своим неотложным делам. Перебирал и перебирал огорченно комок грунта за комком. И вдруг подумал: «Да что же это я делаю? Ведь нахожусь в Иверской часовне, где сам преподобный Варнава коленопреклоненно просил помощи у Царицы Небесной! А я? Хоть раз по-настоящему помолился, хотя бы раз — попросил помощи?»
Той, большой иконы Пресвятой Богородицы, перед которой когда-то молился святой старец, давно уже здесь не было. Но в углу на дальней стене висела маленькая иконочка на картоне. Тоже «Иверская». И тут же поднявшись, я запел ей тропарь, а потом и величание:
— От святыя иконы Твоея, о Владычице Богородице, исцеления и цельбы подаются обильно с верою и любовию приходящим к ней. Тако и мою немощь посети, и душу мою помилуй, Благая, и тело исцели благодатию Твоею, Пречистая.
Величаем, величаем Тя, Пресвятая Дево, Богоизбранная Отроковице, и чтим образ Твой святый, имже точиши исцеления всем с верою притекающим! (Есть другое величание, которое поется перед иконами Пресвятой Богородицы: «Величаем Тя, Пресвятая Дево, и чтим образ Твой святый, имже болезни наша врачуеши и души наша к Богу возводиши». Но тогда я его не знал)
Спел, потом своими словами попросил от всего сердца помощи и вернулся к месту работы. И…
Чудеса всегда приходят, когда их не ждешь. Не на дне крипты, не в комке смешанного с землей песка, а прямо на поверхности груды, чуть-чуть сбоку, ближе к вершине лежала частица святых мощей! Мало того, что эта находка была словно живительный дождь после долгой засухи, так как целых три бесконечных дня я ждал этого, так еще обнаружил я ее таким чудесным, на всю жизнь вразумляющим образом!
Но это оказалось еще не все! Прав был монах Дионисий, когда сказал, что при обретении святых мощей угодников Божиих нередко происходят великие чудеса. Сделав все что положено, я отнес частицу святых мощей в келью. Немного задержался там, молясь, а точнее, благодаря Бога, Пресвятую Богородицу и преподобного Варнаву. А когда вернулся, гляжу: навстречу идет сияющий Давид. Я сразу же понял по его виду: не иначе как тоже нашел! И точно — показывает мне частицу святых мощей.
Спрашиваю:
— Давидушка! Как тебе удалось?
Ожидал любого ответа, но только не такого…
— Да вот, — сказал Давид, со вздохом расставаясь с частицей. — Пришел, продолжил работу, и вдруг мысль: «Сижу в Иверской часовне, а сам даже не молюсь Царице Небесной, не прошу у нее помощи! И тогда…»
— Прочитал тропарь — и сразу же нашел? — перебил его я.
— Да… — во все свои огромные глаза уставился на меня Давид. — А ты откуда все это знаешь?
— Так ведь и со мной произошло то же самое! — в свою очередь признался я и рассказал свою историю.
Подивились мы радостно происшедшему. Помолились — сначала каждый про себя, а потом уже вслух, вместе. И после этого, когда находили очередную частицу святых мощей, сначала пели тропарь и величание Пресвятой Богородице, а потом — преподобному Варнаве Гефсиманскому Чудотворцу!

Глава 20. Забегая вперед…
В Священном Писании прямо сказано, что если хочешь поработать Господу, приготовь душу свою к искушениям и потерпи (см. Сир. 2, 1). Все, кто первым принимал участие в поднятии святых мощей преподобного Варнавы, не обошлись без серьезных испытаний. Особенно это относится к отцу настоятелю и Давиду.
Архимандрит Феофилакт так вообще мог распрощаться с этой, земной жизнью! Было это так. Физически очень сильный, отец настоятель помогал тем, кто производил восстановительные работы в соборе. Он крепко сжимал металлическую конструкцию, над которой висела бетонная плита. И вдруг что-то в опоре не выдержало, и вся многотонная тяжесть рухнула прямо к его ногам. Еще бы несколько сантиметров — даже миллиметров — и произошло бы непоправимое! Но Господь Бог, по молитвам преподобного Варнавы, отвел неминуемую смерть от Своего верного раба…
Давид же обварил себе руки в кипящей смоле. Ему говорили: срочно вызываем «Скорую», чтобы тебе не остаться безруким! Но он тут же бросился в Иверскую часовню и опустил руки в ледяную воду крипты. Потом врачи действительно говорили, что случай очень тяжелый, что, возможно, придется делать пересадку кожи. Но Давид упрямо опускал и опускал руки в крипту. И всё для него, к изумлению врачей, обошлось, как говорится, легким испугом…
Что касается меня, то мне досталось немного, но зато трижды! Три раза я получал удары в голову, причем по одному и тому же месту. Первый раз я ударился со всего размаху об острый угол, отчего рассек висок и вполне мог получить сотрясение мозга. Но, к счастью, не получил. А кровь быстро остановили. Второй раз опять, со свойственной мне с самого детства резкостью в движениях, которая всегда соседствовала с необдуманностью поступков и вообще с неосторожностью по жизни, ударился несколько слабее. И, наконец, уже после того, как я сообразил, что к чему, и решил стараться отныне обдумывать сначала, что собираюсь сказать или сделать, причем обязательно с молитвой, удар был уже совсем слабым. Хотя и чувствительным, так как попал, по выражению Александра Твардовского из поэмы «Василий Теркин», «в ту же боль».
Словом, всем нам троим было за что благодарить Бога, Пресвятую Богородицу и преподобного Варнаву Гефсиманского Чудотворца!

Глава 21. Вердикт академика
Через несколько дней, когда я опять остался один — Давид вновь ушел по своим послушаниям, — отец настоятель привел в Иверскую часовню двух известных ученых. Один из них был академиком и до этого освидетельствовал немало святых мощей. Но об этом я узнал чуть позже. А тогда архимандрит Феофилакт, явно поторапливая меня, сказал:
— Принесите-ка сюда все до одной частицы святых мощей, которые вам удалось поднять!
«Как? — с невыразимой горечью опешил я. — И это — всё?.. Конец моему прекрасному послушанию?!» Но времени на размышления не было, и уже через пару минут коробочка со святыми мощами была в руках настоятеля, который благоговейно передал ее академику. Тот, лишь только взглянув на обретенные святыни, сразу удовлетворительно кивнул, потом пригляделся внимательнее, небрежно отложил на стол две-три частицы, в которых, собственно, мы с Давидом и сами сомневались. И, показывая на те, что остались в коробочке, уверенным тоном заявил:
— Да, это они!
Второй ученый согласно наклонил голову:
— Никаких сомнений!
— Отнесите святые мощи обратно в келью и сразу же возвращайтесь! — к моей неописуемой радости велел настоятель.
Когда я вернулся, отец Феофилакт, выводя академика с его спутником из маленьких келий, где, судя по всему, провел для них короткую экскурсию, спросил:
— Сколько раз вы перебирали весь этот грунт?
— Два! — по-военному четко ответил я.
— Нужно еще один, третий! — подумав, решил настоятель, оглядел часовню и добавил: — Тут темновато, возможно, что-то и проглядели, поэтому работать теперь будете на свету. — Я вопросительно взглянул на него, и он пояснил: — Сейчас я дам послушание трудникам, и они перенесут весь этот грунт на братское кладбище. Там тщательно просмотрите каждую щепотку еще раз. А чтобы дело долго не затягивалось, в помощь вам я выделю нового помощника!

Глава 22. Новый помощник
Новым помощником оказался парень неопределенных лет — может быть, двадцати, а может, ему было и за все тридцать. Причиной тому были очень длинные волосы, которые падали спереди едва ли не до подбородка, закрывая его лицо. Непонятно, как он глядел через них на белый свет и как вообще будет искать частицы… Хотя, конечно, поначалу работа идет на ощупь. Но ведь потом все же нужно разглядывать, что нашел!
— Ничего, — словно прочитав мои мысли, сказал настоятель. — Завтра он пострижется.
И обратился уже к труднику:
— Слышал? Сейчас я дам тебе деньги на парикмахерскую. Говорят, в городе неплохие мастера! (Сами монахи, по одной из древних традиций, никогда не стригутся и не подравнивают бороды. Исключение составляют только усы, иначе длинные волосы будут мешать во время святого причащения)
— Не надо, я сам! — умоляюще отказался тот.
— Ну, сам так сам, — пожал плечами настоятель.
И наутро пожалел об этом, потому что перед ним стоял трудник с донельзя обезображенной головой. Волосы на ней торчали во все концы жалкими острыми клочьями.
— Что вы с собой сделали?! — ужаснулся настоятель.
Трудник, словно ничего не случилось, с жаром принялся объяснять:
— Встал на рассвете солнца лицом строго на восток, взял ножницы, которыми стригут овец, потом двенадцать раз захватил в кулак волосы и отрезал их. Все как положено.
— Как положено? Кем?! — не зная, смеяться ему или быть строгим, воскликнул настоятель.
— Древними пустынножителями…
— Где, в какой книге вы прочитали об этом?! — недоумевая, спросил отец Феофилакт, который, как бывший преподаватель, прекрасно знал историю ранней Церкви и жизнь святых старцев первых ее веков.
— Да не читал, а просто слышал однажды от знающего человека… — пробормотал трудник.
— Ох, уж мне эти знающие и советующие… — недовольно покачал головой настоятель, глядя на моего нового помощника и решая, что с ним теперь делать.
И тут мне вспомнились жалобы на этого трудника от его соседей (он жил в большой келье, рассчитанной на десять-пятнадцать человек). По их словам, время от времени он ни с того ни с сего вдруг ложился на спину и начинал громко, навзрыд читать молитву… на исход своей души. Хотя здоровье у него было вполне нормальным. Те, у кого были слабые нервы, не на шутку страдали от этого. Да и те, кто был покрепче, спрашивали, зачем, для чего он все это делает?! Причем почти каждый день?
А он, закончив молитву, невозмутимо объяснял:
— На всякий случай! А вдруг я сейчас помру?
Да и внешний вид у него был специфический. Постоянно грязная, рваная одежда и весь неповторимый облик этого трудника были такими, что когда он однажды стоял, задумавшись, у входа в Лавру, какая-то сердобольная старушка подала ему милостыню… И вот теперь он обзавелся еще и новой «прической»!
Труден путь к спасению, а иногда и опасен для тех, кто начинает его не по разуму и рассуждению, но с излишним рвением, без советов с действительно духовно опытными людьми. В книге о преподобном Варнаве, старце Гефсиманского скита, про это прямо говорится. И кем? Самим святым старцем!
Вот что он писал в одном из своих писем: «Сам сатана принимает иногда вид светлого Ангела и, не успевши совратить нас с истинного пути способом обыкновенным, внушает нередко непосильные подвиги, чтобы в случае несостоятельности нашей при исполнении их после первых же неудавшихся приемов и опытов поразить нас унынием. Я знавал одного юношу в юности моей, коему внушал он раздать все, не есть ничего, кроме просфоры, и идти в пустыню, к коей не был он приготовлен. И погиб бы, конечно, несчастный, если бы Господь, зная чистоту его намерений, не послал неопытному благовременной помощи».
К счастью, Господь, видя искреннее желание моего нового помощника спастись, впоследствии помог и ему. Он начал окормляться у одного известного старца, и насколько мне известно, впоследствии тот благословил его на труднейший подвиг — юродство.
Но это будет потом. А в тот раз все закончилось тем, чем и должно было закончиться. Не слушая больше никаких объяснений и упрашиваний, настоятель дал юноше-труднику денег и велел немедленно привести свою голову в порядок в парикмахерской — по послушанию!

Глава 23. Благодарность
Когда вместе с новым помощником мы старательно просеяли всю груду еще раз, действительно, нашли на ярком свету еще несколько частиц святых мощей. По благословению настоятеля с Северного кладбища был привезен большой белый крест с овальной фотографией батюшки.
— Вот здесь, — сказал, указывая место, отец Феофилакт, — выроете яму поглубже, сло́жите в нее весь грунт, закопаете и соорудите над ним символическую могилу.
Настоятель ушел. Я с надеждой посмотрел на своего помощника:
— Ты хоть знаешь, как правильно делать могилы?
— Нет, — беспомощно пожал тот плечами. — А ты?
Я тоже не знал.
Помолившись и положившись во всем на волю Божию, мы начали рыть яму. В этот самый момент к нам подошли двое. Это были те самые супруги, которых вместе со своими друзьями-благотворителями как-то приводил в Иверскую часовню монах Дионисий. Я помнил, что женщина страдала миозитом (Миозит шеи — крайне болезненный, острый воспалительный процесс в мышцах шейно-плечевого пояса).
— Вот, — сказал мужчина, — приехали поблагодарить преподобного Варнаву! Представляете, в тот же день я помазал жене шею освященным маслом, что от преподобного Сергия, провел по ней крестообразно кусочком кирпичика. И она — выздоровела!
— Да, — подтвердила женщина. — Боль сразу же как рукой сняло! И с тех пор совершенно ничего не болит!
Счастливые, они пошли в собор — писать записку на благодарственный молебен. А мы с напарником продолжили нашу работу.

Глава 24. Неожиданная помощь
Увидев то, что у нас в итоге получилось, настоятель с недоумением посмотрел на меня:
— Евгений, вы что, ни разу в жизни могил не копали?
— Копал, батюшка, — признался я, — но это было очень давно, еще в десятом классе, когда у нас умерла учительница и нас с уроков отправили вырыть для нее могилу. Но тогда нами руководили взрослые…
— А сами, повзрослев, догадаться не можете? — нахмурился настоятель и ушел в домик старца Варнавы.
Что нам оставалось делать?
— Помолимся! — предложил напарник.
Как же я был благодарен ему за этот совет! Сам был огорчен и растерян так, что мне это и в голову не пришло.
Тут же вдвоем мы горячо помолились преподобному Варнаве. И что же? В тот же день к нам подошли еще два человека. На этот раз отец, лет пятидесяти, с уже взрослым сыном. По виду и говору явно деревенские жители.
Понемногу разговорились.
— Беда у нас, — сказал отец. — Сын как-то раз побывал в гостях у деда. Он живет на краю нашего села, и его у нас все зовут колдуном. Увидел книгу «Магия» и любопытства ради открыл и прочитал всего несколько строк из нее, а там было какое-то заклинание… И представляете, после этого вошел в контакт с нечистыми духами. С тех пор они постоянно донимают его своими голосами…
— Так и лезут, так и лезут в уши! — подтвердил сын. — Кричат, хохочут, поют срамные песни, все время что-то приказывают: сходи туда-то, сделай то-то… Да все не доброе, а во зло людям! Того и глядишь кого-нибудь убить повелят!
— Господи, помилуй! — воскликнул мой напарник, крестясь.
Отец, глядя с сожалением на сына, только руками развел:
— Молились, просили Господа помочь! Ведь мы нельзя сказать чтобы уж совсем глубоко, но тоже верующие люди! Приехали вот, по совету батюшки нашего храма, в Лавру. Сегодня утром были на отчитке от беснования у игумена Германа. Потом только что — на соборовании у вас в скиту. Теперь вот здесь…
— А они все не утихают! — болезненно морщась, пожаловался сын. — Даже еще громче кричат! Грозятся…
Чем мы могли помочь им? Только одним. Помолились с ними преподобному Варнаве. Затем рассказали о святом старце, о том, чем занимаемся, и в свою очередь пожаловались на свою незадачу, что никак не можем правильно выполнить послушание настоятеля.
— Так за чем же дело? — удивился отец. — Что-что, а это сейчас мы вам мигом организуем!
— Это нам не впервой! — подтвердил сын.
Вдвоем они быстро переделали всю нашу работу, вкопали белый крест и сделали бугорок, как на самой настоящей могиле. Причем даже пласты земли с травой вырезали в дальнем краю братского кладбища и уложили сверху.
— Слава Тебе, Господи! — только и смогли сказать мы с напарником.
И тут сын, прислушиваясь к себе, вдруг прошептал:
— Отец, кажется, прошло…
— Это… правда? — веря и не веря, уточнил отец.
— Да! — уже обращаясь ко всем, громко подтвердил сын. — Ну, не совсем до конца, конечно… Где-то еще что-то говорят далеко-далеко, но уже не так страшно и больше не командуют!
— Вот оно оказывается как! — развел руками отец. — Словно по святой цепочке нас провело: сначала помолились у мощей Сергия Радонежского, потом была отчитка, за ней — соборование и теперь — тут… Вот, оказывается, какой тут у вас святой!
Мужчина утер слезу темным от земли кулаком, обнял сына. И они, еще немного поговорив с нами, ушли совершенно счастливыми людьми. А настоятель… Настоятель, выйдя из домика старца Варнавы, подошел к нам, удивленно посмотрел на могилу с белым крестом и довольно сказал:
— Ну вот, можете ведь, если захотите!
— Да, — подтвердили мы с напарником, переглянувшись. — С Божией помощью!

Глава 25. Великое утешение
Как ни тянись любая ниточка, а конец все равно будет! Одобрительно глядя на символическую могилу, настоятель сказал мне:
— Ну, а теперь сдавайте мне все обретенные святые мощи!
Возвращался я в келью с таким ощущением, что через несколько минут буду сиротой. Одна радость: приложившись к каждой частице (а их было больше тридцати) я успокоил себя мыслью, что теперь смогу прикладываться к ним вместе со всеми в соборе!
Странно, но самое болезненное расставание было… с образком! Святые мощи — я знал это — рано или поздно в любом случае нужно будет относить отцу настоятелю. Конечно, и образок тоже. Но почему-то я очень привык к нему, порой по вечерам просто не выпускал из рук. И вот теперь нужно было отдавать и его, как мое сердце этому ни противилось. Уложив аккуратно в несколько рядов все частицы святых мощей, я последний раз взял в руку образок. И вдруг…
Он был крепким, твердым, на нем не было ни трещин, ни следов коррозии — да и какая коррозия может быть на добротном серебре? Сколько раз я перекладывал его с места на место, и хоть бы что! А тут — маленькая дужка, в которую вдевалась суровая нить (цепочки не сохранилось, ибо ее наверняка и не было) словно сама собой… отломилась! Точнее, как будто отделилась от образка.
Она была такая маленькая, эта дужка, и не являлась святыми мощами, хотя образок и носил на себе преподобный Варнава, поэтому непременно бы затерялась… И я решил пока оставить ее в келье, разумеется, сообщив об этому отцу настоятелю. А там уж будь как будет! С этим решением я и отнес коробочку со святыми мощами архимандриту Феофилакту.
— Себе-то взяли хоть одну частицу? — усмехнувшись в свою на редкость длинную и густую бороду, совсем не строго спросил он.
— Да как же — без благословения? — даже испугался я.
— Ну ладно, это мы потом как-нибудь решим! — пообещал настоятель (К сожалению, из-за последующих событий это обещание так и не имело дальнейшего развития).
И тогда я, волнуясь, сказал ему, что от образка неожиданно сама собой отломилась совсем маленькая дужка…
— Можно я оставлю ее себе, так как вряд ли ее можно теперь припаять, а потеряется она наверняка!
— Оставляйте! — благодушно разрешил архимандрит.
Трудно сказать, с чем можно было сравнить то великое утешение, которое я испытал в этот момент. А настоятель тем временем перешел к новой теме:
— И вот что: готовьтесь теперь к новому послушанию!
На радостях я даже забыл, что работа над детскими стихами и прозой для взрослых опять может быть отложена…
А настоятель продолжил:
— Мне стало известно из достоверных источников, что вы неплохо умеете проводить экскурсии. Так вот я и назначаю вас отныне экскурсоводом паломников по скиту и пещерному храму!

Глава 1. По следам Старца
Удивительно было сознавать то, что мне было дано послушание, которое в свое время нес сам преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец, когда он был еще послушником Василием и являлся проводником богомольцев в «пещерах».
Вечером, готовясь к своей первой экскурсии, которая должна была состояться на следующий день, я старательно изучил в испрошенных у монаха Ермогена книгах все, что можно было бы рассказать паломникам: историю создания скита схимонахом Филиппом, события, даты… Заодно для духовного настроя перечитал и то, как сам святой старец выполнял такое же послушание.
«Видно, скитская жизнь, полная каждодневных трудов, дала такое направление духовным и телесным силам Василия, что он до гроба ни на минуту не мог оставаться без дела. Но сравнительно недолго пришлось Василию пожить уединенной скитской жизнью. По воле начальства с великою скорбью он был вынужден оставить свою тихую Гефсиманию и переселиться к «пещерам». Промыслом Божиим, Василий вновь оказался лицом к лицу с миром — на новом послушании проводника богомольцев в «пещерах». Как ни тяжко было ему лишение тишины и безмолвия, однако достойный питомец своих наставников хранил сердце свое в мире и на новом делании. А его благоговейная настроенность, неизменная кротость и благодушие при исполнении послушания вскоре создали добрую славу о нем среди богомольцев, посетителей «пещер», и молодой послушник, сам того не ведая, мало-помалу становился для них старцем-утешителем».
Разумеется, я прекрасно понимал, что Господь определил такой путь, конечно же, для великого святого, а мне оставалось лишь изо всех сил хоть немного стараться подражать ему, особенно в добродетели кротости и благодушия, которая особо у меня не наблюдалась…
Но нашел я в этом послушании и нечто полезное лично для меня, собиравшегося писать прозу на духовные темы. Ведь паломники могли дать бесценный жизненный материал для будущих книг, рассказов и повестей. Мне нужно было только внимательно наблюдать за людьми и слушать то, что они будут рассказывать. Ибо одно дело — вымышленные художественные произведения, в которые не особо верится, и совсем другое — созданные на документальной основе!
К тому же монах Ермоген, сам водивший, когда еще был послушником, паломников по скиту, утешил меня, что такое послушание почти не будет отвлекать меня от литературных трудов. По его опыту выходило, что в день бывает только одна небольшая группа — человек в десять-пятнадцать. В основном это страдавшие духовными недугами, одержимые злыми духами люди, которые приезжали на отчитку в Лавру. Схема их передвижения была такова: сначала отчитка у игумена Германа, затем соборование в скиту и, наконец, экскурсия.
— Самое главное, — предупредил отец Ермоген, — следи, чтобы никто не отошел в сторону. В пещерном храме много ходов, и среди них немало таких, что две-три скользкие ступеньки, а дальше сразу — ледяная вода выше головы! Ну и, конечно, помни, что ты будешь идти по следам самого преподобного Варнавы!
Это добавлять было уже излишне — разве я мог бы об этом забыть?! Поэтому, когда на следующий день за мной шла первая группа, мое сердце сладостно сжималось от того, что когда-то святой старец спускался по тем же самым крутым каменным ступеням в пещерный храм, держался за те же самые металлические перила, что и я.
Поначалу все было легко и просто. Перед алтарем пещерного храма, где было значительно просторней, чем в Иверской часовне, я рассказал о том, как все здесь начиналось и обустраивалось:
— Пещерное отделение скита было основано Христа ради юродивым Филиппушкой (Филипп Андреевич Хореев, в монашестве Филарет, в схиме Филипп). Это был известный праведник, человек Божий. «Его устами слова с неба идут», — говорили о нем в Москве — так в народе понимали суть старчества. Происходил Филиппушка из крепостных Владимирской губернии, ушел из родных мест, странствовал по России. Когда его арестовали за отсутствие паспорта, он сказал: «От смертного царя мертвых слов у меня нет, так он именовал всякие документы — а от Живого Царя живые глаголы есть». Явление Божиего человека в Москве не стало тайной для святителя Филарета (Свт. Филарет (Дроздов) — митрополит Московский и Коломенский. В 1821 году Промысл Божий судил ему занять кафедру первосвятителей Московских. В 1994 г. прославлен Русской Православной Церковью в лике святых в святительском чине). По его благословению Филипп оказался в Лавре, затем и в Гефсимании. Через некоторое время он испросил у скитоначальника отца Илариона благословение выкопать «погребок». Ему разрешили, дали в помощь двух послушников. Вскоре выяснилось, что копают они не погребок, а пещеры «по подобию киевских», о чем доложили наместнику отцу Антонию. Затеянное дело предоставили на рассмотрение Московскому митрополиту. Святитель Филарет одобрил начатое Христа ради юродивым Филиппушкой: «Бог да благословит его в темноте пещерной» (Материал взят из книги: Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита. Житие, письма, духовные поучения. Изд-во Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2009). Близ его пещеры было вырыто еще несколько пещер, соединенных подземным ходом; в одной из них была устроена церковь во имя Архангела Михаила, освященная в 1851 году.
К этому мне пришлось добавить еще, что в начале работ произошел обвал, который похоронил заживо двух послушников…
После этого группа паломников послушно проследовала за мной в Иверскую часовню, где я начал было увлеченно рассказывать о преподобном Варнаве Гефсиманском Чудотворце. Но тут началось такое… Один мужчина навзничь упал в обморок. К нему сразу бросились на помощь и быстро привели в чувство. У другого громко, так, что было слышно всем, застучали зубы. Третий залаял. Кто-то замяукал… Наконец, красивая молодая женщина вдруг заговорила пренеприятным грубым мужским басом:
— Говорил я тебе не ехать сюда! Зачем ты поехала?! О, горе, гонят, гонят меня отсюда!
И тогда мне стало ясно, что такова сила Божией благодати в этой часовне, что ее не выдерживают злые духи. Рассказ поэтому пришлось сократить. Послушники, доставая банки и бутыли из сумок, стали просить дать им воды из крипты. Я растерялся, так как у меня не было благословения на это. И тут вдруг увидел стоявшего в темном дверном проеме настоятеля. Он молча разрешающе кивнул и, когда я, взяв ковш, опустился на колени перед криптой, вслух добавил:
— Воду не жалеть! Но следить, чтобы случайно не попала вместе с ней частица святых мощей!
Я наливал и наливал воду не перестающим благодарить страждущим людям и как-то забыл о настоятеле. А когда вспомнил, уже после окончания экскурсии, его уже не было в храме. Не получив замечаний, что по монашеским традициям было равно одобрению, я обрадовался. Однако после ужина настоятель отозвал меня в сторону и сказал:
— А имена погибших при обвале послушников все-таки нужно было назвать! Глядишь, и помолились бы тогда о них люди! (Имена скитских послушников были Митрофан и Андрей. Как повествуется в жизнеописании схимонаха Филиппа, основателя Пещерной обители и Киновии Боголюбивой Богоматери при Гефсиманском скиту близ Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, «во время одного вечернего правила они видели Ангела, который пронес над их головами два венца. Послушники рассказали об этом Филиппу. «Воля Божия! Молитесь!» — ответил он. На другой же день, во время работы в глубине пещеры, они оба были насмерть засыпаны землей, внезапно обрушившейся на них, и удостоились тех мученических венцев, которые видели в руках Ангела. Вот что пишет владыка Филарет об этом замечательном событии наместнику: «Не без слез пропелось мне: со святыми упокой, Христе, души раб Твоих Митрофана и Андрея! Можно верить, что Господь принял доброе начало их подвига как совершение»)
И тогда я понял, что настоятель был в храме с самого начала экскурсии, только держался в тени и внимательно слушал все мои рассказы!

Глава 2. Отец Прокопий
Мудрый старик
Экскурсии экскурсиями, а жизнь в скиту продолжала идти своим чередом. Знакомя меня с совершенно неведомой мне до этого монастырской жизнью, иеромонах Иннокентий с первых же дней стал моим добрым наставником. Теперь я хорошо понимаю, что он предостерег меня от многих неверных шагов, которые могли бы привести не то что к серьезным, но даже к непоправимым последствиям, вплоть до удаления из скита.
Помогая наладить отношения с братией, прекрасно разбирающийся в людях, он кратко, со свойственным ему чувством юмора охарактеризовывал каждого:
— На отца Дионисия, если даже нагрубит, накричит на тебя, не обижайся. Он в сердце добрый. И желает тебе только добра. Просто у него манера общения такая. А с таким-то, даже если он тебе улыбается, будь осторожней, если не хочешь, чтобы на тебя нажаловались настоятелю, со всеми вытекающими из скита последствиями. Такому-то, если он войдет к тебе в келью и начнет располагать к долгой мирской беседе — от чего вообще Боже упаси тебя в монастыре! — предложи лучше вместе встать на молитву, а еще лучше прочитать акафист, да подлиннее! Больше, поверь моему личному опыту, он к тебе заходить не будет! А вот с отцом Ермогеном, наоборот, старайся общаться побольше. Много душеполезного можешь почерпнуть от него для себя. Особенно если не будешь часто перебивать его своими вопросами.
А об отце Прокопии отец Иннокентий сказал кратко, причем без тени улыбки, с самым серьезным видом и большим уважением:
— Мудрый старик. Высокой духовной жизни. Делай все, что он тебе посоветует, и поверь мне: потом никогда не пожалеешь об этом!

Глава 3. Отец Прокопий
Прозрение
А началось все с того, что однажды мне удалось увидеть такую картинку. У конца лестницы, ведущей со второго этажа братского корпуса в небольшой коридор, стояла, явно поджидая кого-то, женщина. Я ее знал, она работала в столовой для трудников и паломников. В храме во время долгих церковных служб у нее всегда было просветленное и по-особенному радостное лицо. Но на этот раз оно было напряженным и словно бы потемневшим от какого-то тягостного ожидания…
Увидев спускавшегося во двор из своей кельи отца Прокопия, она так и бросилась к нему.
— Батюшка Прокопий! — раздался ее срывающийся голос. — Благословите меня в дорогу!
— Бог благословит! — пытаясь обойти неожиданную просительницу, машинально кивнул отец Прокопий.
— Нет, — не отступала та. — Вы благословите меня так, как один только вы умеете! Батюшка Прокопий! Поездка-то ведь у меня не из простых. Тяжелая! Могу даже не вернуться живой! Или вернусь?..
Отец Прокопий остановился. Внимательно посмотрел на женщину и как-то весь разом ушел в себя. Точно вокруг него никого уже не было. И молчал. Но наконец, словно сам чувствуя от этого великое облегчение, уверенно произнес:
— Ничего с тобой не случится! Вернешься целой и невредимой!
— Правда?! — обрадовалась женщина.
— Правда-правда, — уже слегка грубовато, заметив, что это вижу и я, проворчал отец Прокопий и осенил женщину широким крестом. — Поезжай и ничего не бойся! Я — простой монах, прах, пепел, ничто. А вот Бог тебя благословит!
Женщина просияла. Лицо ее сразу стало радостным, и она, уже не оглядываясь, быстро выбежала из братского корпуса.
Через месяц она вернулась в скит и снова стала работать на прежнем месте. Трудники и паломники были очень довольны ее стряпней. Уже потом я узнал, что та поездка действительно была для нее не просто тяжелой, а смертельно опасной. И тем не менее просто чудом она осталась жива. Но это уже совсем другая, не связанная с отцом Прокопием, история…

Глава 4. Отец Прокопий
На клиросе
Одно время отец Прокопий стоял с нами на клиросе, позади всех. Хотя сам и не пел. Многие недоумевали — зачем? Что ему, мало места в огромном храме? А на клиросе и так стоять тесно, особенно когда большой праздник и все поющие братья соберутся. Не понимал этого, если честно, и я. До тех пор, пока однажды, в самый разгар пения, вдруг случайно не оглянулся.
Нет, случайностей в жизни не бывает. Это Сам Господь открыл мне, для чего стоял на клиросе отец Прокопий. Ведь певчие — монахи, послушники и трудники — откровенно говоря, порой пели по привычке, больше следя за нотами, особенно если шел требующий полной сосредоточенности знаменный распев. До молитвенного ли состояния было тогда нам? Но за нашими спинами, словно восполняя этот наш недостаток, с горящим взглядом, истово, до слышимых ударов осеняя себя троеперстьем в лоб, живот и оба плеча, стоял монах. И молился. За нас. О нас. О всех, стоявших в храме. О своих духовных чадах. И — уверен! — не только о нашей православной стране, но и обо всех живущих во всем мире.

Глава 5. Безценный источник
Утверждение монаха Ермогена, что проведение экскурсий не помешает моей литературной работе, соответствовало действительности очень недолго. Люди, приезжавшие в скит, помолившись Богу, Пресвятой Богородице перед чудотворным списком с ее Черниговско-Гефсиманской иконы, у раки со святыми мощами преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца и убедившись, что он действительно чудотворец, рассказывали о полученной чудесным образом помощи своим родственникам, соседям, коллегам по работе. Те, отягощенные тяжелыми болезнями и неразрешаемыми проблемами, приезжали в скит сами и, получив чудесную помощь, тоже в свою очередь рассказывали об этом другим, привлекая к нам все новые волны паломников.
Некоторые сообразительные организаторы паломнических поездок даже проложили маршрут в скит. Так что теперь группы приезжали к нам целыми автобусами! Порой едва успеешь провести одну экскурсию продолжительностью с час или даже больше и приляжешь отдохнуть в келье, чтобы набраться сил и восстановить сердце, как уже сообщают, что прибыла новая группа. Значит, вновь надо вставать и проводить экскурсию.
Время от времени позади паломников можно было увидеть тихонько стоявшего настоятеля. Но я старался не для него, а хотел передать оторванным от веры за безбожные годы людям все, что в духовном плане успел узнать сам, если пока не из книг, то из личного общения с церковными людьми. А еще я стремился к тому, чтобы как можно больше людей узнало о святом старце Варнаве и молилось ему.
И они молились. А потом приезжали благодарить за полученные исцеления безнадежных болезней, за помощь в житейских делах, когда уже никто не мог им помочь. И охотно рассказывали мне обо всем, что с ними произошло.
Да, правота отца Ермогена, который к тому времени стал уже иеромонахом, была недолгой. Мне совсем стало не до литературной работы. Но зато каждая новая экскурсия постепенно обогащала мои будущие книги все новыми и новыми документальными свидетельствами очевидцев о том, какую чудесную помощь они получили по молитвам преподобного Варнавы Чудотворца!

Глава 6. Последняя надежда
После одной из экскурсий, когда я попросил паломников рассказать о случаях чудесной помощи, которые, возможно, произошли с кем-то из них или их знакомых по заступничеству преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, ко мне подошел мужчина средних лет.
— Я часто бываю в вашем скиту, — сообщил он и признался: — Хотя по твердому убеждению врачей не должен был быть здесь уже после первого же посещения! Да что там быть — жить! Все дело в том, что у меня была гангрена ног. Требовалась срочная ампутация. Но кому хочется стать инвалидом? Тем более житель я деревенский, работаю трактористом и получаю мало, поэтому живу, как многие у нас, с огорода! А их у меня целых три, так как семья — восемь душ! И вот такая вдруг случилась авария с ногами. Точнее сказать — катастрофа.
Мужчина развел руками и продолжил:
— Врачи, как говорится, сделали все что могли: капельницы, таблетки, уколы. Процедуры различные назначали… Ничего не помогло. Оставалось только одно — ампутация. Но от операции я упрямо отказывался. Да только вот болезнь быстро прогрессировала, и как пригрозил, грубовато шутя, хирург, еще немного, и я лишусь ног до самой головы! Словом, провели они консилиум, даже профессора из области для этого пригласили и единогласно решили срочно отнять ноги пока до колен, а там будет видно. Назначили операцию прямо на завтрашнее утро… А вечером я сбежал! Ну, точнее, уковылял из больницы, на костылях с помощью брата…
Паломник благоговейно показал глазами на раку со святыми мощами и дрогнувшим голосом произнес:
— Батюшка Варнава тогда еще не был прославлен как святой. Но один добрый человек, которому он очень помог в неизлечимой болезни, как специально для меня, пришел в палату навестить перенесшего операцию родственника. Он-то и рассказал мне о нем, и про Иверскую часовню, в которой молился, прося исцеления, и про Северное кладбище Сергиева Посада, где была могила святого старца. И как-то сразу запали мне в душу слова этого человека, что помогла ему чудом выздороветь земелька с того могильного бугорка.
Этот человек рассказал, что в ваш пещерный храм ведут крутые ступени. По ним, я это понимал, мне уже было не спуститься. Но, подумал я, что, если взять этой чудодейственной земли и приложить ее к моим безнадежным ногам? Все равно, судя по виду врачей, особенно профессора, у них не было уверенности, что гангрена и после операции не пойдет выше… Так что терять мне было нечего. Это и вправду была моя последняя надежда.
Я поговорил с братом, и тот без лишних разговоров посадил меня в свою машину и на всех скоростях помчал в Сергиев Посад. Там мы быстро нашли нужное кладбище, белый крест, могилу. А дело было зимой, в пургу! Мы с братом облепили обе мои ноги прямо этой землей со снегом, который тут же таял, так как температура у меня была очень высокая, обмотали их пакетами (их мы приготовили для того, чтобы взять с собой землю), завязали веревками. Взяли еще, сколько смогли, земли с собой… Конечно, помолились старцу, чтобы он нам помог, с Божьей помощью, разумеется.
А батюшка Варнава глядит с фотографии на кресте, улыбается так сердечно, что у меня сразу уверенность появилась: все будет хорошо. И показалось, что будто гора с плеч свалилась. Слава Богу, что у Него есть такие угодники, которых Он так быстро слышит и помогает нам!
Мужчина перекрестился, глядя на икону преподобного Варнавы, и, помолчав немного, продолжил:
— Всю обратную дорогу я лежал на заднем сиденье и спал… Брат потом говорил, что несколько раз уже думал: все, не довезет меня живым. Но когда мы подъехали к развилке между городом, где больница, и нашей деревней, меня как разбудил кто-то, и я сказал:
— Вези домой!
Рассказчик улыбнулся:
— А дома… Дома я несколько дней не снимал с ног пакеты. Честно говоря, потому, что просто боялся поверить, что произошло чудо! Температура-то ведь у меня спала, стала почти нормальной. И я все еще был жив. А когда развязал все то, что мы с братом мне на ноги навязали, хоть и чувствовал сердцем, что дело пошло на поправку, да и взгляд старца помнил, но все равно глазам своим не поверил. Какое там улучшение? Гангрена совсем прошла! Вот тут я и говорю брату: «А теперь вези меня в больницу! Покажем докторам, что их помощь уже не нужна! И еще давай в область к тому профессору заедем!» Вот такая чудесная история со мной приключилась… Конечно, ноги теперь не совсем такие, как были прежде. Но главное — целы, и сам я жив! На погоду, бывает, ноют и при ходьбе нет-нет да и дают о себе знать… То есть немножко, конечно, что-то после всего того осталось. Но все верно, все правильно. Так сказать, для памяти, что мало в храм ходил, и вразумления, чтобы почаще теперь на церковных службах бывать!
Паломник, закончив свой рассказ, направился к выходу из собора.
И только после этого, внимательно приглядевшись, я увидел, что мужчина и правда чуть-чуть прихрамывает. Однако я совсем бы этого не заметил, не расскажи он мне всю эту действительно необыкновенную историю…

Глава 7. Чудесное освобождение
Мужчина, стоявший передо мной, был совсем еще не старым, но уже совершенно седым. И лицо его, выдубленное знойными и морозными ветрами, изборожденное грубыми шрамами, говорило о том, что за его плечами стоит непростое прошлое. «Воевал в горячей точке?» — сразу же подумал я, заметив, что у этого человека офицерская осанка. Но ошибся. В свое время он действительно был, только не боевым.
— Я служил в особо секретном заведении, — сказал он. — Между прочим, одно время оно располагалось в вашем скиту. И доложу вам, что мне посчастливилось найти мраморное надгробие, которое было кем-то отнесено далеко от часовни и спрятано в одном из самых глухих закоулков. Я был тогда хоть и не глубоко, но все же верующим человеком. При первой возможности ходил в Лавру, молился, конечно, украдкой. В друзьях у меня были монахи, и о старце Варнаве я слышал от них немало. В общем, не выдержала моя душа такого глумления над памятью угодника Божьего, и приказал я своим подчиненным, чтобы они возвратили мраморную плиту на свое место — туда, где она и лежала до самого поднятия святых мощей.
А у меня с тех пор начались очень серьезные служебные неприятности. И перевести меня куда-то было никак нельзя — так уж получилось, что я, как говорится, слишком много знал. Тогда от меня решили просто-напросто избавиться. Нет, не расстрелять, хотя бы в той же Иверской часовне, — время уже было не то, а посадить. И осудили — не поверите — по одиннадцати статьям! Чтобы наверняка уже никогда не вышел на волю.
То время для меня было не похожим на мед, но тем больше было поводов для живой, горячей молитвы. Ведь никто из людей не мог мне помочь выбраться из того земного ада! И я молился — Богу, Пресвятой Богородице, преподобному Сергию и, конечно же, старцу Варнаве, хоть он еще и не был святым. Чувствовал, что между мною и им существует какая-то незримая связь и что он слышит меня! Кроме того, мне удалось передать записку моим знакомым монахам в Лавре, попросить их о помощи, конечно, не посылками — духовной! И они тоже стали молиться.
Прошло не так много времени. И что бы вы думали? Начальство оставалось прежним, то есть я как был, так и оставался опасным для него на свободе. Там, где я находился, ко мне тоже не питали особых симпатий, так как получили соответствующие указания. Однако мое дело вдруг ни с того ни с сего затребовали на пересмотр. Проверили почему-то честно и беспристрастно, как будто это свыше им кто-то велел, и от всех моих одиннадцати статей ни одной в помине не осталось! Выпустили вчистую! Кому я рассказывал из опытных в этих делах людей, до сих пор поверить в такое не могут… Но вы-то, надеюсь, мне верите?
Что я мог ответить на это? Только одно — Правду. И я сказал:
— Разумеется, верю!
…Потом я видел его однажды на Рождественской службе. Он стоял в белой дубленке около раки со святыми мощами преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. И плечи его — седого, статного мужчины с офицерской осанкой — чуть приметно подрагивали…

Глава 8. Незримый врач
Как часто подводит нас память! Когда мы слышим что-то, то часто уверены: уж это мы никогда не забудем! И когда понадобится, если захотим, сразу же все вспомним! Однако промчатся две-три недели или несколько месяцев, и все уже видится не так ясно, стираются какие-то детали, порой из памяти полностью выпадают имена и фамилии, даты. А если проходят годы? Много лет?..
Двадцать четыре года назад, вот так же понадеявшись, что не забуду фамилию или, по крайней мере, имя этой пожилой, но крепкой (она всю жизнь проработала на тяжелом производстве) женщины, я слушал ее рассказ.
— У меня были серьезные проблемы, которые закончились в конце концов операцией. Врачи, сняв швы с моего живота, сразу отпустили меня домой, сказав, что теперь остается только надеяться на лучшее. Но началось худшее. Боли сделались такие, что я уже не знала, как их терпеть. Повторной операции делать было нельзя. А помирать не хотелось. Так мучиться тоже было уже невозможно…
Но вот ведь как Господь Бог ведет тех, кто вверяет Ему свою душу! Я начала дома молиться, а как-то даже однажды пришла в храм. И там в иконной лавке увидела только что напечатанную книгу, которая еще пахла типографской краской. Обычно книги я покупаю редко, так как с детства не приучена к чтению, но к этой как потянул кто. На ее обложке был нарисован монах с очень располагающим и добрым-добрым лицом. На груди — крест, на голове клобук, который я тогда по незнанию называла шапкой…
Полистала я эту книгу и сразу нашла места, где описывались случаи, когда старец Варнава — так, оказалось, звали этого монаха — помогал людям в самых тяжелых болезнях. И поняла: «Это как специально для меня! Не может быть, чтобы такой добрый старец и мне не помог!»
А матушка, которая в иконной лавке работала, узнав мою беду, сказала, что преподобный Варнава действительно чудотворец. Одна ее знакомая, побывав в скиту, где много лет жил этот старец, привезла оттуда его маленькую фотокарточку. А в скиту от послушника или монаха она слышала историю о том, как у одного мальчика, еще в царские времена, был опасный для жизни нарыв в горле. Врачи не обещали хорошего исхода, наоборот, сказали готовиться к худшему… Тогда отчаявшиеся родители приложили фотографию старца к горлу сына, помолились со слезами, и нарыв сам собою прорвался! Так мальчик был спасен. Уже дома знакомая работницы иконной лавки сделала то же самое. Она приложила маленькое фото к своему давно болевшему месту и также исцелилась!
Купила я тогда эту книгу, почитала, полностью доверилась старцу. И, так как у меня не было фотографии старца, когда ложилась спать, положила на живот прямо эту книгу. Боль как-то постепенно приутихла, я даже уснуть смогла. Но вдруг среди ночи проснулась. Смотрю, а у меня прямо на моих глазах, приподнимая книгу, из живота шишка лезет. Большая, не меньше моего кулака! (А кулаки, надо добавить, у этой труженицы были такие, что иной молотобоец позавидует!) Испугалась я, сняла поскорей книгу и давай молиться. Молилась, молилась — до тех пор, пока шишка опять в живот не ушла. И, представляете, с той самой ночи все мои боли вместе с болезнью, на исцеление которой, как я теперь понимаю, не было никаких надежд, так и ушли навсегда, будто их никогда и не было! А я начала постоянно ходить на службы в храм, исповедоваться, причащаться. А потом и сюда ездить стала!

Глава 9. Молодежная экскурсия
Эта экскурсия была для меня самой необычной. И, пожалуй, одной из самых трудных, несмотря на ее невероятный конец. Вся сложность была в том, что за исключением руководителя, женщины с профессионально-педагогическим голосом, все как один паломники были дети. Точнее, юноши и девушки лет четырнадцати или шестнадцати — самого что ни на есть переходного возраста, когда убедить в чем-либо начинающего взрослеть ребенка бывает особенно трудно, а порою и вовсе невозможно.
Уставшая донельзя женщина передала мне группу, в которой было не меньше пятидесяти человек, и, прислонившись плечом к стене пещерного храма, где я решил провести основной миссионерский рассказ, стала отдыхать.
Поначалу юноши и девушки с интересом слушали о том, как здесь начал копать «погребок» блаженный Филиппушка. Дивились тому, что у него был очень тяжелый посох с фигуркой голубя наверху. И что он был чудотворцем и прозорливым. Все даже притихли, когда узнали, что в самом начале работ здесь погибли два послушника — Митрофан и Андрей…
Потом речь зашла о том, каким пещерный храм был после того, как его обустроили, и сколько чудес источалось от Черниговско-Гефсиманской иконы. Рассказ об этом тоже выслушали молча, хотя и с некоторым недоверием. Показывая то место, где находилась эта чудотворная икона, я привычно перекрестился и посоветовал паломникам последовать моему примеру. И вот тут-то началось самое трудное.
Как ни объяснял я, что в святом месте нам, христианам, потомкам наших людей Святой Руси, обязательно нужно креститься, ни один из юных паломников не сделал этого. Они, переглядываясь между собой, явно стеснялись друг друга.
Я стал рассказывать им про то, как жили их ровесники — глубоко веря в Бога, молясь, крестясь, посещая Божий храм. Приводил примеры подвигов мучеников за веру, когда люди, в том числе даже малые дети, жизни своей не щадили и шли на страдания и казнь, до конца исповедуя Христа! Все было бесполезно. Внимание молодых паломников постепенно стало рассеиваться. Они уже переговаривались друг с другом, а некоторые и вовсе смеялись. Что мне оставалось делать? «А! Будь что будет!» — решил я и сказал:
— Ладно. Давайте тогда просто несколько минут подумаем всерьез о своей жизни и о том, что нас ждет после нее! Смерти-то на земле все равно никто из нас не сумеет избежать!
Затем отвернулся от них, встал лицом к алтарю и молча стал горячо молиться Богу, Пресвятой Богородице, Архистратигу Божьему Михаилу, преподобному Сергию Радонежскому и преподобному Варнаве о том, чтобы они помогли этим юношам и девушкам преодолеть в себе ложный стыд, а главное — найти путь к вере.
Сколько минут продолжалось это — пять или десять — не знаю. Но когда я обернулся, то обомлел. Вся группа, включая женщину-руководителя, стояла на коленях. Многие из них крестились. Даже те, как выяснилось впоследствии, кто на тот момент еще не был крещен… Вот как слабы были мои человеческие слова даже о самом главном и как велика сила Божией благодати!
Но как оказалось, это было еще не все. Когда группа после посещения Иверской часовни, вновь переговариваясь, но уже как-то тихо, без смеха, и с серьезными лицами крестясь перед выходом, потянулась из пещерного храма, ко мне подошла хрупкая бледноватая девушка.
— Я очень хочу спастись! — сказала она и умоляюще спросила: — Скажите, как мне для этого жить?
Что я мог ответить ей? Чем помочь? Во-первых, экскурсия уже закончилась, а это был долгий разговор. И во-вторых, я не был готов к нему… К счастью, мне вовремя вспомнилось одно из писем преподобного Варнавы как раз на эту тему, и я сказал:
— Знаете что, вы дайте, пожалуйста, мне свой адрес. А я постараюсь ответить вам на этот вопрос письменно.
Девушка обрадованно кивнула, раскрыв сумочку, достала из нее ручку, блокнот и, вырвав листочек, тут же написала на нем несколько строк…

Глава 10. Духовный мед (начало)
Нужное письмо нашлось в книге без труда. Оно было одно из самых больших, но стоило мне — в который раз! — начать читать его, как я уже не мог остановиться, пока не дошел до конца. Таким важным оно мне казалось!
Был поздний вечер. Многие в братском корпусе молились или уже отдыхали. Чтобы не отвлекать монахов стрекотом пишущей машинки, я решил переписать это письмо от руки. Точно так же, как это делал сам преподобный старец, а может, и кто-то из его помощников, на плечи которых он перекладывал иногда часть своей обширнейшей переписки.
Я сел за стол, пододвинул поближе к себе предназначенный для новых стихов чистый лист бумаги, который так давно уже меня дожидался. И начал писать предваряющие само письмо строки, невольно подражая тому стилю, которым писал сам старец:
«Не имея достаточного духовного опыта для того, чтобы ответить на ваш самый важный в жизни каждого человека вопрос, я почел за лучшее воспользоваться уже готовым образцом, а именно письмом преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, адресованным одной из насельниц Иверского Выксунского женского монастыря. Святой старец, словно заботливая пчела, собирал из душеполезных книг все самое важное и доходчивое и затем передавал этот бесценный духовный мед своим многочисленным адресатам.
Пусть Вас нисколько не смущает то, что это письмо обращено к девушке, которая решила посвятить себя монашеской жизни. На мой взгляд, в нем нарисован духовный идеал, к которому должны стремиться мы, даже живя в миру, и дан наглядный пример, как жить, для всякого человека, который желает вечного спасения своей бессмертной души!
Вот это письмо:

НАСТАВЛЕНИЕ НОВОНАЧАЛЬНОЙ
Возлюбленная о Христе сестра N!
В прошедший раз, отвечая на твой вопрос: «Что прежде всего нужно новоначальной в монастыре, чтобы приобыкнуть к монашеской жизни и деланию?» — я писал: «Будь как доброе дитя — вот что прежде всего нужно, и достигнешь желаемого». Отправил к тебе это письмо, и случилось мне прочитать в одной книжице сказание о некоей благочестивой и богобоязненной девице, которая сделалась такой потому именно, что с детства своего была приучаема к добру и благочестию. Думается мне, что это сказание будет тебе и назидательно и утешительно, потому выписываю тебе его. Прочитай это сказание со вниманием да предложи и сестрам прочитать его, оно будет всем вам полезно. Вот оно.
У одной вдовы, очень небогатой земным имуществом, но богатой благочестием, была дочь около осьми лет от роду; ее звали Верою. Этот ребенок был очень остр, но весьма жив и склонен к рассеянности. Поэтому мать весьма боялась, чтобы дочь ее, играя со своими подругами, как-нибудь не испортилась. И как у ней самой, по домашним нуждам, недоставало времени для воспитания своей дочери, особенно в благочестии, то она отдала ее с этой целью одной благочестивой монахине, довольно близкой родственнице, в монастырь.
Монахиня, уже довольно преклонных лет, действовала с молитвою на юное сердце Веры сердцем же, но сердцем опытным и смотрела за нею глазами настоящей матери, в которых обыкновенно светится вся полнота любви и доброжелательства к своим детям. При таком обращении Вера очень скоро привыкла к своей наставнице и полюбила ее, как мать свою. Все ее наставления она принимала чистым детским сердцем и старалась помнить и исполнять всевозможно верно.
По прошествии семи лет Вера возвратилась к своей матери и была прекраснейший цветок в дому ее, доставлявший ей величайшее утешение. Отличительные черты характера Веры были внимательность к себе, терпение, кротость и послушание. Она никогда не жаловалась ни на что, всем была довольна, говорила мало и только самое нужное. Ни при каких трудах и неприятностях, какие доставались в жизни на ее долю, она не показывала немалого неудовольствия. Быв целомудренна, она не любила никаких суетностей, например наряда и т. п.; со всеми обращалась почтительно, ни о ком не говорила дурно, везде вела себя степенно, всем была услужлива и всегда сердечно предана Господу Богу.
Такое ее поведение скоро доставило ей отличную любовь и большое уважение всех благомыслящих. Но не оставалась без действия и зависть. Некоторые из ее подруг, видя ее преимущество пред собою, много старались чернить ее, разглашая о ней, будто она только показывается такою, а в самом деле будто она лицемерит и ханжит. Вера, слыша такое разглашение о ней, нимало нигде не оправдывалась, а только непрестанно старалась обращаться со всеми отзывавшимися о ней худо самым дружеским образом и никогда никому не жаловалась на такие несправедливые и обидные для нее разглашения. Наконец все узнали душу Веры, и весь стыд от клеветнических речей враждебных ей подруг ее упал на них самих.
Одна богобоязненная соседка нередко с изумлением смотрела, какую необыкновенную силу благодати имела и какие спасительные впечатления производила на всех окружавших ее эта девица. Однажды, находясь с нею только вдвоем, она спросила ее:
— Вера, как ты сделалась такою доброю?
— Доброю? — отвечала Вера. — Нет, у меня еще очень мало доброты против той, какую мне должно иметь. Впрочем, если ты находишь, что у меня есть что-то доброе, то это не мое. Меня научила тому моя любезная родственница в монастыре. Она, бывало, всякое утро читала со мною Евангелие и говорила: «Ты, Верочка, замечай и помни, что Господь говорит и как Он поступает, да так поступай и сама. Он желает, чтобы все мы жили так, как Он учил и как жил Сам. Всегда бери в пример Иисуса Христа и поступай, как Он поступал, или так, как Он поступил бы на твоем месте». Так она говорила мне — так я и стараюсь жить, но все еще часто не так живу: не догадываюсь, забываюсь, ленюсь и грешу…»

Я только начал переписывать письмо, а глаза уже начали слипаться. К тому же меня начали донимать мысли о раннем подъеме, задолго до которого начнется топот тяжелых афонских сапог живущего в соседней келье Давида. Я стал опасаться, что в итоге могу совсем не выспаться, а ведь завтра читать в храме, да так, чтобы не запинаться на каждом слове…
И тогда вдруг подумалось: мне довелось провести сегодня всего лишь две экскурсии, рассказать о вере и Боге самое большее семи десяткам человек. А каково же было святому старцу, когда он, бывало, после совершения службы, после того как принимал с важнейшими жизненными вопросами, отвечая на них, до тысячи человек, после этого по ночам еще совершал келейное правило и отвечал на письма? Поистине, это была духовная вершина, даже смотреть на которую можно было только со священным трепетом!
Вздохнув, я посмотрел на благословленную мне архимандритом Георгием иконочку преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, помолился и, не в силах преодолеть наваливающийся на меня сон, отложил переписывание письма до следующего удобного случая…

Глава 11. Неземной аромат
День шел за днем. Одна экскурсия сменяла другую. Все желающие паломники получали воду из крипты, а некоторые, кто просил или кому это действительно было необходимо для духовной помощи, и маленькую частичку-щепочку от гроба преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. Так чудодейственная вода и святыни от гроба начали расходиться по всей России. Но не только через паломников.
Однажды один из трудников, а может быть, даже послушник (тогда он был уже без пяти минут монах) по имени Георгий, отправляясь по какому-то крайне важному для себя делу в другой монастырь, который находился далеко от скита, попросил:
— Благослови и мне, пожалуйста, кусочек от гроба преподобного!
Я выполнил его пожелание, дав святыню вместе с чистым листом бумаги. Он тут же сделал небольшой конвертик, нарисовал на нем восьмиконечный православный крест и написал, что именно в нем находится.
— Мало ли что со мной может случиться в дороге? — объяснил он. — Так это чтобы все знали, что́ здесь, и отнеслись с благоговением!
Но мне об этом можно было и не говорить. Раздавая паломникам частицы от гроба, я сам старался подписывать пакетики, в которые их вкладывал, и предупреждал, чтобы они относились к святыне с должным уважением и держали ее в святом углу, рядом с иконами.
Так вот, конвертик Георгий положил в портфель. И всю дорогу держал его в руках и на коленях, ни разу не поставив на пол или на землю. По молитвам святого старца его поездка прошла удачно. А когда он прибыл в монастырь, куда ехал, произошло нечто необычайное. Придя в братскую келью, где было не менее двадцати человек, Георгий положил портфель на стол. И тут же все вдруг встали принюхиваться и переглядываться. Вскоре послышались недоуменные голоса:
— Откуда такое благоухание?
— Прямо-таки какое-то неземное!
— Что за ладан ты с собой привез, Георгий?
— С Афона? Из Греции?
— Я уже семь лет пономарю, но никогда не ощущал такого аромата!
— Да нет у меня никакого ладана! — сам удивляясь, развел руками Георгий.
Самые нетерпеливые обошли всю келью и остановились перед столом.
— Благоухание идет явно из этого портфеля! — единодушно заявили они. — Что у тебя там?
И только тут Георгий понял, в чем дело… Он раскрыл портфель, бережно развернул конвертик и показал всем частицу от гроба.
— Вот, — сказал он.
И принялся по просьбе насельников монастыря рассказывать о неизвестном им дотоле преподобном Варнаве Гефсиманском. И когда добавил «Чудотворце», то в этом никто из них уже не сомневался!

Глава 12. Балансовый отчет
Когда я на пару дней поехал в Москву и зашел к Валентине, то не узнал ее. Всегда жизнерадостная, общительная, веселая, на этот раз она была хмурой и даже понурой. Если раньше за минуту от нее можно было услышать с полсотни слов, то теперь минут за пять она едва ли сказала два-три слова…
— Что случилось? — не понял я. — Ты что, заболела?
— Да нет, хуже! — поморщилась Валентина и похожим на стон голосом объяснила: — Балансовый отчет!
— Ну и что? — удивился я. — Первый раз, что ли, тебе его сдавать?
— Нет, конечно, — сказала она. — Но тогда я заранее все делала, иногда за неделю, а то и за две все подготавливала. А в этот раз — совсем не готова, и я просто боюсь туда идти! Люди там знаешь какие? И то им не так, и тут не этак! И вообще сегодня нам некогда, у нас перерыв, приходите в следующий раз. А у меня сегодняшний день — последний! Понимаешь: по-след-ний!.. — В голосе Валентины зазвучали совсем безнадежные нотки: — Дотянула до самого последнего… Мне бы надо уже бежать, а я все откладываю: понимаю, что все равно бесполезно!
Решение пришло мгновенно.
— Слушай, — сказал я. — Ты помнишь, как была у старца Наума?
— Да, — не понимая, к чему это я, кивнула Валентина.
— А как свечки на могиле святого старца Варнавы сами собой загорались?
— Еще бы!
Тогда я достал из нагрудного кармана пакет с относительно крупной частицей от гроба, отделил тоже немаленькую щепку, попросил лист писчей бумаги, завернул, подписал и протянул Валентине.
— Вот, это кусочек от гроба преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. Чудотворца, слышишь? Это я тебе не просто так говорю! Бери и, как говорит наш отец настоятель, «ничтоже сумняшеся» иди скорее сдавать свой балансовый отчет! Только не забывай молиться святому старцу и просить у него о помощи!
Валентина и сама была рада, что кто-то подтолкнул ее поскорей идти делать неприятное дело. И тут в глазах ее промелькнула хоть и робкая, но все же надежда. И она быстро вышла из своего офиса.
Когда я на следующий день пришел туда, то вновь увидел прежнюю, общительную и веселую, Валентину. Пожалуй, даже еще более жизнерадостную, чем обычно.
— Сдала! — сразу показывая мне, словно ученица, ладонь с пятью победно вскинутыми пальцами, сообщила она. — Ничего до сих пор не могу понять, но — сдала! С первого же раза, без единого замечания! Все прошло как по маслу! Нигде ни одной очереди! Все двери были открыты. Все оказывались на своих местах! Всюду была одни доброжелательность и понимание! Люди даже от перерыва отказывались, чтобы помочь мне! Такого не может быть! Но — есть! Было… — Она беспомощно развела руками и призналась: — Знаешь, я ничего не понимаю!
А что тут было понимать? Все и так было ясно. Оставалось только объяснить это Валентине, не очень-то любившей углубляться в вопросы веры, считая их глубоко личным, внутренним делом каждого человека!

Глава 13. Ночное дежурство
Согласно висевшему на втором этаже братского корпуса графику, один, а иногда и два раза в неделю мне приходилось ночью дежурить в соборе. Точнее, не всю ночь, а ее половину, пока не придет сменщик. Причем во время этого дежурства нужно было не просто сидеть, как сторожу, в пустом, темном, где мерцали одна или две лампадки, соборе, но читать на клиросе Псалтирь вместе со списками имен о здравии и упокоении. И — время от времени с иконою и молитвой обходить территорию скита.
Все-то было бы ничего, но время от времени вдруг ни с того ни с сего нападал такой панический, ни с чем не сравнимый страх и даже ужас, что иногда, не выдерживая его, я чуть ли не бегом устремлялся с клироса к раке со святыми мощами преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца.
Эта рака с недавнего времени была украшена красивой серебряной ризой. Она была большой, наверное, в человеческий рост, и укрыта красивым покровом так, словно святые мощи лежали в ней во всю ее длину. Но насколько мне было известно, только лишь в изголовье находился ковчежец с теми частицами, которые были подняты из крипты в Иверской часовне (Что было тогда со святыми мощами преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца с Северного кладбища и где они находятся теперь, я не знаю до сих пор. Как мне рассказывали, там, в могиле, оказались захороненными сразу несколько человек. Очевидно, некоторые верные духовные чада святого старца так и не смогли расстаться со своим дорогим наставником. И только приходивший однажды в Иверскую часовню академик мог знать, как распознать среди других человеческих останков мощи святого).
Около святых мощей святого старца мне сразу же становилось легче. Словно кто-то невидимый отступал, из души уходили страх и сумятица, и можно было спокойно продолжать молиться.
В таком состоянии меня застал однажды зашедший в собор почти в полночь настоятель. Он сразу все понял и сказал:
— Конечно, положено, чтобы по ночам дежурили два человека, потому что на одного нередко бывают всякие нападки со стороны темных сил. Но сами понимаете, насельников пока мало, где мне найти столько людей?.. — После этого он добавил, указывая на серебряную ризу: — Вот, дали нам в Лавре! Между прочим, она лет триста была на мощах преподобного Сергия!
Вот это была новость! Отец настоятель ушел, а я глядел на ризу, словно видел ее в первый раз. Искусно выкованная наверняка лучшими мастерами серебряного дела, она была сделана с таким старанием, с такой любовью! А какие маленькие у нее были замочек и ключик к нему! Но главное — возраст. Триста лет! Наверное, со времен благочестивого царя Алексея Михайловича под ней находились святые мощи игумена земли Русской преподобного Сергия Радонежского!
К этой серебряной ризе прикладывались все наши цари и царицы, вельможи и простолюдины, архиереи, священники, монахи, взрослые и дети, кающиеся грешники и будущие святые, новомученики и исповедники Церкви Русской. Да что перечислять — едва ли не вся Святая Русь, вся Россия, поклоняясь и прикладываясь к мощам преподобного Сергия, целовала эту самую раку. И вот теперь она на святых мощах преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца!
И невидимое духовное единение преподобного Сергия с преподобным Варнавой, который прожил в скиту при Лавре более полувека, продолжалось теперь уже и вот так — зримо!

Глава 14. Столпы света
После очередной экскурсии ко мне подошел трудник. Обычно он был малоразговорчив и невозмутим, но на этот раз лицо его было взволнованным. Он сказал:
— Я ни за что бы не поверил в это, если бы не увидел собственными глазами!
— Во что — это? — спросил я и услышал:
— Вчера у меня было ночное дежурство в соборе. Дежурство как дежурство. Только вот когда я обходил территорию скита и был в самом дальнем углу, вдруг смотрю — что это? Свет! Точнее, два столпа света. Ярче, чем от машинных фар в темной ночи. Они были прямо как огненные! Что это, думаю? Сквозь закрытые ворота в скит въехал кто-то на автомобиле? Но нет! Вокруг полная тишина. Да и идут эти два столпа света не ровно над дорогой, а поднимаются с земли прямо на небо!
— Где они были? — уточнил я.
— Да вон, на братском кладбище! — показал рукой трудник. — Как раз в том самом месте, где белый крест и символическая могила преподобного Варнавы!
Что было мне добавить к этому? Только одно. Уточнить, поправляя:
— Гефсиманского Чудотворца!

Глава 15. Духовный мед (продолжение)

— Когда я просыпаюсь, то тотчас же стараюсь представить себе, что Иисус Христос предо мною висит на кресте и терпит ужаснейшие муки. Немедленно знаменую себя крестным знамением и говорю: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешницу! Господи Иисусе Христе, ради молитвы Твоей Пресвятой Матери и всех святых, помилуй меня, грешницу!» Потом, тотчас вставши, умывшись и прилично одевшись, молюсь Господу Богу, а молюсь всегда особенно тою молитвою, какой научил нас молиться Сам Господь, то есть молитвою «Отче наш». Какая прекрасная эта молитва! Я еще никогда не чувствовала, чтобы она не была мне по сердцу.
Когда приказывает мне что-нибудь сделать мать или когда мне самой нужно бывает что-нибудь сделать, тогда тотчас вспоминаю, что Господь наш Иисус Христос непрестанно трудился и не щадил ни Своих сил, ни времени, а иногда, чтобы продолжать Свой труд, Он откладывал до другого времени даже необходимо нужное употребление пищи, как, например, после беседы с женою самарянкою. И сколько понес Он труда, сколько пролил пота и слез для спасения моей души! Так я думаю, и сохрани Господи, чтобы я пожаловалась на какую-нибудь данную мне работу, как она ни была бы трудна и утомительна!
Когда другие отзываются обо мне дурно или обращаются со мною грубо и обидно, тогда я молчу и переношу неприятность возможно спокойно, вспоминая, что Иисус Христос перенес все ложные обвинения, клеветы, даже мучения и невыносимый позор, не произнося ни слова. Так поступаю, думая: «Господь был совершенно беспорочен, ничем не заслуживал, чтобы с Ним поступали так худо, но Он все перенес с величайшим терпением, а я грешница, я совершенно заслужила, чтобы со мной поступали грубо и оскорбительно. Я заслужила даже больше того, что люди могут сделать мне неприятного».
Когда я завтракаю, обедаю или ужинаю, то представляю себе, что Иисус Христос употреблял пищу весьма умеренно, и то только для того, чтобы потом трудиться во славу Своего Небесного Отца. Посему воздержно кушаю и я. Когда пища моя бывает невкусна, то вспоминаю, что Иисус Христос вкусил даже желчь, и продолжаю благодушно принимать пищу несмотря на то, что она неприятна на вкус.
Когда я бываю голодна и мне нечем утолить голод, тогда тотчас стараюсь подавить чувство голода представлением, что Иисус Христос постился сорок, дней и сорок ночей и перенес свой мучительный голод без всякого неудовольствия.
Когда я бываю в каком-нибудь обществе и с кем-нибудь разговариваю, то представляю себе, как кротко, ласково и свято обращался со всеми наш Господь, и так же стараюсь держать себя сама.
Когда по неосторожности сделаю что-нибудь греховное, тогда тотчас обращаюсь к Господу Богу с покаянной молитвой о прощении в сделанном грехе, представляя себе, как больно было святому сердцу Иисуса Христа, когда Он видел, что чем-нибудь оскорбляли Его Небесного Отца.
Когда представляю себе, какое множество грехов делают на земле люди пред Господом Богом и как жестоко оскорбляют тем Господа, тогда воздыхаю о том и стараюсь, сколь возможно, восчувствовать скорбь, какую чувствовал Иисус Христос, когда Он говорил Своему Небесному Отцу: Отче праведный, и мир Тебе не позна (Ин. 17, 25).
Когда я, чувствуя тяжесть своих грехов, иду на исповедь, то представляю себе, что наши грехи должны быть крайне тяжки для Иисуса Христа, ибо Он, молясь пред Своим страданием за нас Своему Отцу Богу, проливал пот, как капли крови, падающей на землю, — и посему стараюсь произвести в себе сколь возможно сильнейшее отвращение от грехов.
Когда слушаю обедню, то по ходу представляю себе всю историю Господа Иисуса Христа и потом говорю: «Господи! Ты мой Бог, Ты мой Создатель! Все, что ни имею, Твое! Все мы пред Тобою то же, что черви, и Ты провел всю Свою земную жизнь, заботясь о нас, а наконец и умер за нас мучительнейшею смертию. Удостой нас благодати принадлежать Тебе всею нашею душою, всем нашим сердцем». Так я молюсь и потом, вспоминая бесчисленные благодеяния Господа, стараюсь принадлежать Ему всем сердцем. Когда пою какую-нибудь священную песнь или слышу чувствительное священное пение, тогда представляю себе, как чувствительна и свята должна была быть та песнь, какую пел Сам Господь наш и Спаситель со Своими апостолами по вкушении Святейшей Вечери, — представляю и чрезвычайно утешаюсь о Господе.
Когда вечером ложусь я спать, то ложусь только для восстановления моих ослабших сил, потому что и Господь наш почивал только для того, чтобы собрать новые силы для прославления Своего Небесного Отца. Но, ложась в постель, думаю: «Как постель моя не подобна тому ложу, на котором Господь наш опочил Свою жизнь!» Сокрушаясь о своей немощи и сказав в моем сердце, при крестном знамении, слова Распятого Господа: Отче, в руце Твои предаю дух Мой (Лк. 23, 46), — засыпаю».

Глава 16. Исполнение пророчеств
Из пещерного храма я как-то повел экскурсию на братское кладбище. Рассказал все, что о нем знал. Мимо проходили насельники, приостанавливались, тоже слушали. Уже ведя группу к спуску с прямоугольного возвышения, я показал на круглую икону Пресвятой Богородицы, которая была под самым куполом. В ней было несколько рваных отверстий.
Не знаю почему, но я всегда считал, что эту икону расстреливали во время самого яростного глумления безбожной власти над верой. И — именно из карабина. Тут, возможно, просто подсказала разыгравшаяся фантазия писателя. Но люди верили. Некоторые из паломников плакали, а кто-то даже становился на колени и, каясь, крестился…
А мне вдруг подумалось: в годы, когда в верующей веками России даже помыслить было невозможно, что станут рушить храмы, расстреливать людей и иконы, старец Варнава пророчески писал о том, что начнется гонение на веру. Но при этом он утешал, что придет время, когда люди снова обратятся к Богу и вновь настанет расцвет. Это пророчество и исполнялось, причем прямо на наших глазах. Только оно было не одно: к сказанному прозорливый святой батюшка добавлял, что этот расцвет будет недолгим и даже твердо повторил: «Перед концом будет расцвет».
И вот ведь как устроен человеческий ум. Опять многим из нас кажется, что гонение на веру у нас в стране уже невозможно. Да и как оно может быть, тем более после такого урока, который мы получили за семь десятков лет безбожной власти! Нет-нет, что вы? Храмы восстанавливаются, пусть не все, но люди уже ходят в них. Ну разве такое теперь снова возможно?!
Что бы я мог ответить людям, которые так думают? Только одно. Первая часть пророчества святого старца сбылась. Сбывается и вторая. Это ли не верное доказательство, что мы должны с доверием отнестись и к третьей его части? И, зная, что перед концом будет расцвет, изо всех сил стараться укрепляться в вере, пока Господь дает нам на это еще время и такую счастливую возможность! Каяться, молиться, ходить на службы в храм, исповедоваться, причащаться. Спешить, не терять ни одного бесценного для Вечности мгновения! И, духовно трудясь, просить, умолять Господа Бога, чтобы Он сподобил нас дара небесной любви, без которой невозможно вечное спасение…
Но все это были лишь мои мысли, я не стал озвучивать их. Только зачитал паломникам на память отрывок с этим пророчеством преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, позволив себе лишь с особым значением повторить слова святого старца: «Перед концом будет расцвет». Без комментариев. Каждый волен думать и поступать так, как он считает нужным. Ведь Сам Господь дал человеку свободную волю для того, чтобы тот добровольно выбирал добро или зло, спастись или погибнуть!
Вопросов у паломников этой группы почти не было. Только один мужчина, возможно, бизнесмен или прораб, деловито спросил, какой высоты у нас колокольня и нет ли сведений, какое количество кирпичей было затрачено на ее строительство. Да старушка поинтересовалась, сколько в скиту коров и хватает ли им на зиму сена, которое мы заготовили летом. Но как я заметил, некоторые люди шли молча, явно задумавшись о чем-то всерьез…
Тут бы можно было и закончить рассказ о той экскурсии. Однако у нее было и некое продолжение. Вскоре после этого отец настоятель, которого я точно не видел тогда позади паломников, тем более что все происходило не в пещерном храме, а на солнечном свету, вдруг с усмешкой спросил у меня:
— Евгений! А почему это вы уверены, что в икону стреляли, и именно из карабина? А может, из маузера? Или проделали в ней дырки гвоздем? — И уже строго добавил: — Не стоит впредь рассказывать людям то, о чем вам самому доподлинно не известно!
И я лишний раз понял, что не должен говорить во время экскурсий подсказанное мне писательской фантазией, а излагать только одни факты.

Глава 17. Пятьдесят рублей
Незаметно прошло лето. Наступила осень. В ожидании, когда паломники закончат писать церковные записки и можно будет начать экскурсию, я стоял в соборе. Только что промчался ветер-листодёр, прошел короткий холодный дождь, и на свежем воздухе было весьма неуютно…
Внезапно внимание мое привлекла скромно одетая женщина с добрым лицом. Она писала свою записку, буквально обливаясь слезами. Подойдя к ней, я спросил, не могу ли чем-то ей помочь.
— Да нет, — улыбнулась она сквозь слезы. — Я уже получила помощь и вот теперь приехала благодарить за нее!
Поняв, что это плач радости, а не безысходного горя, я собрался отойти, но женщина, которую переполняло счастье, вдруг сказала:
— У меня недавно было безвыходное положение. Срочно понадобилась не так уж большая, но весьма ощутимая для меня сумма денег. Все родственники и знакомые, как сговорившись, отказались дать мне в долг. Продать нечего. Просить не у кого. Но как-то раз я была у вас в скиту и очень доверилась старцу Варнаве, который так помогал людям! Теперь он святой, и я решила попросить его мне помочь. Иными словами, от всего сердца помолилась. И вот какова сила молитвы угодника Божьего! Шла я по улице, и вдруг какая-то женщина, поравнявшись со мной, сунула мне в руку пакет и сказала: «Вот возьми, это — тебе!» Я и разглядеть-то ее толком не смогла. Вокруг была целая толпа прохожих… И она как-то сразу исчезла. Ничего не понимая, пришла я домой, развернула пакет и обомлела. В нем оказались деньги. Ровно — до рубля! — та сумма, которая была мне нужна… Вот я и примчалась сразу сюда благодарить преподобного Варнаву Гефсиманского, действительно Чудотворца!
Женщина продолжила заполнять свою записку. А надо сказать, мне тогда тоже, как говорится, позарез нужно было пятьдесят рублей, которых я никак не мог получить. Да и где их найдешь, живя в скиту?.. И я вдруг малодушно подумал: «Батюшка Варнава, да что же это такое делается? Ты всем нуждающимся помогаешь, ей вон подал, а я столько о тебе рассказываю, и мне тоже так нужны деньги!»
К счастью, я вовремя понял, что мысль эта была греховна, и с праведным гневом оборвал ее прямо на середине. Но рассказ этой женщины так вдохновил меня, что экскурсию я провел на необычайном подъеме. В пещерном храме и в Иверской часовне просто с жаром рассказал о том, что читал или слышал из первых уст или от очевидцев чудесной помощи по молитвам святого старца. Несмотря на непогоду, предложил пройти паломникам на братское кладбище. Показал дерево, которое, по словам настоятеля, посадил приблизительно полтора века назад наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандрит Антоний (Это именно о нем говорится в молитве преподобному Варнаве Гефсиманскому Чудотворцу: «Во обители же Божия Матере повелением аввы Антония пребывая, дух смиренномудрия, кротости и терпения стяжал еси и дар рассуждения и прозрения помышлений душевных от Бога приял еси»). На этот раз молча прошел мимо иконы на храме. Но зато подвел людей к могилам Василия Васильевича Розанова и монаха Климента (Леонтьева) и рассказал о них то, что мне было известно из душеполезных книг…
После этого группа направилась к выходу с кладбища. А ее руководитель, молодая женщина, с которой мы уже давно познакомились и которая никогда не предлагала мне никаких денег за труды, так как знала, что это категорически запрещено, вдруг приостановила меня и сказала:
— Вы сегодня так чудесно провели экскурсию, что я просто не могу не отблагодарить вас!
И протянула мне что-то в кулаке.
— Вот и хорошо, положите, как обычно, в денежный ящик в соборе, — привычно посоветовал я.
Но женщина не отставала:
— Нет, я хочу дать именно вам! И если вы не возьмете, я… я… встану перед вами на колени! — пригрозила она.
По ее решительному лицу было ясно, что она так и сделает. А прямо между нами была свежая лужа. Справа — домик старца Варнавы, на втором этаже которого находилось окно настоятеля. Я мысленно представил себе, что будет, если он увидит такую картину, и решил выбрать из двух зол меньшее. Будь что будет!
Женщина из кулака в кулак передала мне смятую бумажку. Я проводил ее вместе с группой до самого автобуса. И только потом, когда он отъехал, разжал пальцы. На ладони лежали деньги. Ровно пятьдесят рублей, которые были так мне нужны…

Глава 18. Два ковша
Не знал и не знаю, как зовут эту старушку. Но она запомнилась мне едва ли не больше всех сотен и даже тысяч паломников, которых я водил по скиту.
Был конец ноября или начало декабря. Мороз не меньше тридцати градусов. Точно помню это, потому что когда мы всем скитом попытались спуститься в пещерный храм, чтобы отслужить там молебен Архистратигу Михаилу (Его память совершается 21 ноября по новому стилю), то Давид не смог открыть замок. Да и все, кто, отталкивая друг друга, сменял его, включая настоятеля, наткнулись на непреодолимую преграду, которую устроил нам мороз. Замок замерз намертво, и так можно было только сломать уже становившийся на такой стуже хрупким ключ. Кто-то предлагал сбегать за паяльной лампой. Кто-то просто взломать замок. А кто-то вдруг сказал:
— А давайте лучше помолимся!
— Да! — поддержали его. — Прочитаем молитву «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице…».
И вот как получилось: едва мы допели эту молитву до конца, ключ без особых усилий повернулся в замке, и дверь распахнулась…
Вот в такие морозы проводил я ту экскурсию.
После всех моих рассказов и ответов на вопросы началась раздача воды из крипты. Многие загодя запаслись банками, бутылками, пятилитровыми бутылями. А у той старушки ничего не оказалось. Кто-то, движимый порывом христианской любви, предложил ей свою банку. Но она, тоже заботясь о ближнем, решительно отказалась. И попросила:
— Сынок, а ты мне прямо в валенок воду лей!
— Как это?! — опешил я.
— А вот так — лей, и все!
Я зачерпнул в ковш совсем немного воды и осторожно плеснул в отогнутый для моего удобства валенок.
— Лей-лей, да не несколько капель, а весь ковш давай! — подбодрила меня старушка. — У меня ноженьки очень больны, так что ты уж больно воду-то не жалей! У вас ее — вон сколько!
Ковш был не из маленьких. Пожалуй, он вмещал в себя полтора литра. Не представляя, как старушка пойдет с водой в валенках по улице, по такому жгучему морозу, я все же выполнил ее просьбу. А она подставила вторую ногу и говорит:
— И сюда теперь тоже давай!
Я налил. И она, хлюпая под испуганными, недоуменными, восторженными взглядами остальных паломников, засеменила к выходу.
Кто из них в тот раз получил целебную помощь по молитвам преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, не знаю, но эта старушка наверняка! Лично я в этом нисколько не сомневался.

Глава 19. Живая помощь
Был, возможно, конец 1995 или начало 1996 года. Я выходил из скита, чтобы идти в Лавру для беседы с архимандритом Георгием (Тертышниковым), как раз готовившим издание книги о преподобном старце Варнаве, и подыскивал вопросы для разговора, когда к воротам подъехала дорогая иномарка. Из нее вышли хорошо одетые мужчина и женщина. Мужчина с видом знатока стал разглядывать не до конца восстановленные строения, колокольню с зияющими от вылетевших кирпичей отверстиями. А женщина потянулась и недовольно проворчала:
— Ох, ну и дорога! И надо было нам ехать сюда! Что — в Москве храмов и монастырей тебе мало? Ну, я понимаю еще — Лавра! Но при чем тут какой-то маленький монастырь, и даже не монастырь, а скит?
— Маленький, да удаленький! Мне про него знаешь столько те, кто здесь был, рассказали! — возразил мужчина. И, обводя вокруг рукой, добавил: — К тому же это, как я понимаю, только малая часть всего Гефсиманского скита. Сам он вон — превращенный в закрытый центр и военный городок в советское время. А перед нами — его пещерное отделение, Черниговско-Гефсиманский скит!
— Пещерный?! — ужаснулась женщина. — Мы что, еще и в пещеры полезем?!
— Ну, если разрешат, то есть благословят, — ответил мужчина и успокаивающе добавил: — Да ты не переживай, там под собором — храм. А в крошечных кельях под землей только раньше подвижники монахи молились. Да и то не все! Здесь ведь еще и старец, известный на всю Россию, жил!
— А как его звали? — равнодушно поинтересовалась женщина.
— Не помню… — растерянно развел руками мужчина.
— Вот видишь! — язвительно усмехнулась женщина. — А говоришь — на всю Россию!
— Так ведь на ту, святую, а не на эту, которая так измельчала! — вздохнул мужчина. — Подожди… Подожди… Как же его звали?..
— Варнава! — подсказал я, невольный свидетель этого разговора.
— Вот-вот! Именно так мне и говорили! — обрадовался мужчина. — Варнава!
— При монашеском постриге ему было дано имя в честь святого апостола Варнавы! — уточнил я.
А та вдруг насторожилась.
— Постойте-постойте! Так, насколько я помню, звали разбойника! Даже убийцу! Это что же — в честь таких святым имена дают?!
— Да нет! — извиняясь взглядом за женщину, стал объяснять ей мужчина. — Тут просто похожие имена. Разбойник, о котором я тебе рассказывал, когда мы читали Евангелие, — это Варавва. А Варнава…
Мужчина запнулся.
— А Варнавой был святой апостол, который очень много сделал для Церкви в ее самые первые годы! — поспешил я к нему на помощь. — В переводе это имя означает «сын утешения»!
— Ну хоть этим утешили! — сказала женщина, довольная тем, что все-таки хоть в чем-то не ошиблась. — Спасибо!
И направилась ко входу в скит.
— Спаси Бог! — благодарно кивнув, правильно поблагодарил мужчина.
Проверил, закрыта ли машина, и пошел вслед.
Мне уже нужно было спешить. Но мысли не торопились… Как же изменяются порой времена! Всего чуть больше века назад старец Варнава был действительно известен всей России! До пятисот, а то и до тысячи человек ежедневно приходили сюда к нему за помощью делом и за утешением словом. За сотни верст шли в лаптях простолюдины. Тряслись в повозках по печально знаменитым своей разбитостью русским дорогам более состоятельные люди. Катили в каретах представители высшего света. Сам царь, император Николай II, с августейшим семейством был у батюшки Варнавы на исповеди в конце трудного, нервного, уже чреватого грядущими потрясениями 1905 года. И получил от прозорливого старца не только утешение, но и советы, как быть, когда Господь сподобит возложить на царя мученический венец…
Вся Россия прекрасно знала старца Варнаву и в зной и мороз, сквозь дождь и пургу шла, ехала, мчалась сюда, не жалуясь на трудность пути. Знала, что он поможет! И батюшка помогал! А теперь? Теперь, когда не нужно идти и трястись в повозке, а достаточно только сесть в электричку, автобус или машину (например, такую, из которой только что вышла эта обеспеченная пара), разве бывает здесь до пятисот или тысячи человек в день? Увы! Хорошо, если два-три десятка, пришедших на таинство соборования и экскурсию после него…
Да и, если разобраться, хоть и великое дело приехать в скит, приложиться к святым мощам преподобного Варнавы, к большой мраморной надгробной плите, где написано «Он жил во славу Божию», но если пока нет возможности или не терпит время, можно и просто на расстоянии выплакать свое горе, рассказать о беде, попросить у батюшки помощи и утешения. Ведь он не просто был, он — есть, и не хуже, чем мы друг друга, слышит нас… Не отягощенный теперь телом, которое к старости стало совсем немощным (хотя батюшка все равно до последнего мгновения служил Богу и людям), преподобный Варнава может каждого исцелить, вразумить, утешить. Кто это знает — тот сразу же прибегает к нему.
Нет, не Россия измельчала, а мы, ее нынешние сыновья и дочери! Неблагодарные потомки, которые позабыли тех, кого так чтили и кому так многим обязаны были наши предки! И как важно, чтобы о преподобном батюшке Варнаве снова узнали и со всех сторон страны сюда потекли живые ручейки или даже реки тех, кто жаждет помощи, но не знает, где ее отыскать! А она — вот здесь, в скиту! И не только здесь, но рядом с каждым, у кого нет возможности сюда приехать и кому нужна помощь преподобного!
Подумав об этом, я невольно прибавил шаг. Зачем было искать вопросы, которые можно задать отцу Георгию? Достаточно было только рассказать то, что я видел, и пересказать все, что при этом подумал. Все это лучше любых слов даст понять благодатному батюшке, как нужна его книга, как важно, чтобы русские люди поскорее узнали о преподобном старце-утешителе!

Глава 20. Духовный мед (продолжение)

— Как счастлива ты, — сказала соседка Вере, — у тебя всегда есть что-нибудь утешающее!
— Правда, — сказала Вера, — я почти никогда не бываю без всякого утешения. Но не могу скрыть, что иногда я выдерживаю большие скорби и борения. Так, я должна бываю делать себе большое насилие, чтобы истребить в себе разные греховные расположения. Но Господь Бог весьма милостив: Он всегда оказывает мне Свою благодать, при которой мои греховные расположения скоро исчезают сами собою. Иногда Господь попускает на меня другие искушения, по временам я бываю как бы зарыта в горестях: то мучит меня холодность к Господу, то утомляет непрестанная внимательность к собе, то давит меня какая-то скука, и кажется, совсем задавит. Тогда я вспоминаю жестокую скорбь Господа в Гефсиманском саду и молюсь: «Господи! Твоя скорбь была несравненно тяжелее моей, так что Тебе казалось, будто оставил Тебя Небесный Отец. Но Он не оставил Тебя — не оставит и меня! Да будет святая воля Твоя!»
Иногда довольно чувствительно беспокоят меня подруги мои своими насмешками за несогласность моих чувствований и поступков с их чувствованиями и поступками. Тогда я не говорю им ничего и стараюсь воспользоваться случаем скорее уйти от них, не оспаривая их, и молюсь: «Господи, Создатель и Спаситель мой! Ты терпел несравненно тягчайшие хулы, и притом терпел их среди жесточайших телесных мучений! А меня не касаются никакие телесные страдания. Благослови меня и даруй мне Твою благодать от всего сердца простить всех оскорбивших меня!»
Когда я чувствую расположение идти в какое-либо собрание, то я уже всегда наперед представляю себе случаи, какие там могут со мною встретиться, и наперед обдумываю, как мне в тех случаях вести себя, чтобы не подвергнуться греху.
Когда же нападет на меня какое-нибудь искушение и нудит сделать какой-нибудь грех, то я тотчас представляю себе, что Господь Иисус Христос говорит мне как бы так: «Вера! Неужели ты хочешь оставить Меня, чтобы отдаться миру или своей плоти? Неужели ты хочешь отнять у Меня свое сердце, чтобы отдать его суете или злому врагу душ? Неужели еще мало таких, которые огорчают Меня? Неужели ты хочешь пристать к ним и перестать принадлежать Мне?» Восчувствовав это, я тотчас от всего сердца говорю сама себе так: «Нет, Господи, не оставлю Тебя! Я тоже хочу быть верною Тебе до смерти. Что будет со мною, ежели оставлю Тебя? Ты Один даешь жизнь вечную! Только при Тебе есть истинная радость для сердца». При таких мыслях всегда тотчас порождалось во мне какое-то мужество, какая-то особенная бодрость и сила, так что я без труда оставалась верною Господу.

Глава 21. Подражание Старцу
Говоря об этом монахе, я буду называть только первую букву его имени. И это не случайно. Не хочется, чтобы из-за земной похвалы он лишился вечного небесного венца за небесную любовь и утешение ближнего. Итак, звали его К. Он казался мне самым нелюдимым, угрюмым и необщительным из всех насельников скита. Но как часто ошибаемся мы, когда смотрим не на сердце человека, а на его внешность!
Однажды кто-то что-то нашептал на меня настоятелю. Не зря преподобный Варнава Гефсиманский однажды в трапезной, когда все были в сборе, сказал одному монаху, который старался выслужиться перед начальством: «Брат, не будь Иудой. Не бегай вперед жаловаться на подчиненных, а больше смотри за собой и исполняй свое послушание». Как бы там ни было, а досталось мне ни за что ни про что, и весьма серьезно. Причем совершенно неожиданно для меня.
Как огорошенный стоял я, когда вся братия разошлась. И вдруг подходит ко мне монах К.
— Поздравляю тебя, — говорит.
«Это он издевается, что ли?» — подумал я. А он невозмутимо продолжает:
— Тебя сегодня Сам Бог посетил! Еще бы — получил незаслуженное наказание!
И со словами: «Вот тебе в утешение!» — протягивает мне банку самого моего любимого клубничного варенья и апельсин. Многие из братии скита старались подражать преподобному Варнаве Гефсиманскому Чудотворцу в утешениях друг друга. Но то, что сделал монах К., превзошло все, что мне приходилось видеть. Никогда в жизни ни до ни после я не пробовал таких сладких апельсинов и не ел столь вкусного, еще более полюбившегося мне с тех пор варенья!

Глава 22. Чудо на фотоснимке
Пришло время, и отец Иннокентий, к моему великому огорчению, вынужден был покинуть скит. Заболел его родной отец Михаил, совсем одинокий, немощной, да к тому же еще и плохо слышащий. И отец Иннокентий не мог не уехать к нему в далекий от Сергиева Посада Татарстан, где стал служить в храме города Набережные Челны.
К тому времени я уже был духовным чадом монаха Прокопия. Хотя окормлялся и у игумена Виссариона. Конечно, я понимал, что человеку не положено иметь сразу двух духовных отцов. Но ведь было у старца Варнавы сразу два наставника — схимонах Григорий и монах Даниил! Мысль об этом меня успокаивала. Да и отец игумен Виссарион с монахом Прокопием не имели ничего против этого и очень помогали мне. Причем не только ответами на мои вопросы, благословениями на различные дела и мудрыми советами.
Расскажу лишь один случай. Когда я уже действительно серьезно нарушил одно послушание и дело для меня могло кончиться даже плачевно, в скит неожиданно пришел игумен Виссарион. Ни разу до этого я не встречал его у нас. А тут, словно почувствовав мое плачевное состояние (а монах Прокопий в это время как раз был в отъезде), он появился в самое нужное для меня время!
Как же я обрадовался, увидев его! Рассказал ему, в каком серьезном положении очутился, но он только лишь улыбнулся:
— Не переживай! Ваш настоятель у меня исповедуется, я с ним поговорю, если надо, поручусь — и все обойдется!
Как и о чем говорил игумен Виссарион с архимандритом Феофилактом, мне, разумеется, неизвестно. Но после этого настоятель общался со мной так, словно никакого нарушения и не бывало. А отец Виссарион, выйдя из домика старца Варнавы, пожелал спуститься в пещерный храм.
Надо добавить, что пришел он не один, а с послушником. Тот сфотографировал нас в Иверской часовне фотоаппаратом «Полароид», который выдает сразу готовые снимки. Посмотрел я на свою фотографию и чувствую — что-то в ней не так. Потом вдруг сообразил и воскликнул:
— Батюшка! Смотрите, на фресках глаз ни у кого нет. А на фотографии — все они прямо со зрачками!
Батюшка посмотрел на стену, где были изуродованные лики бывших настоятелей, строителей скита и наместника Лавры архимандрита Антония, и только молча перекрестился.
Это был настоящий монах (Игумен Виссарион (Великий-Остапенко) ушел из этой земной жизни в 2015 году, не дожив всего несколько дней до 91 года…).
А вот паломники, которым я потом всегда показывал этот фотоснимок, часто вели себя совсем по-другому: одни плакали, некоторые просто навзрыд, а другие, даже видя перед собой совершенно очевидное чудо, почему-то продолжали сомневаться и искали материалистических доказательств…

Глава 23. Духовный мед (окончание)

Соседка далее спросила Веру:
— О чем ты говоришь со своими подругами, когда бываешь с ними вместе?
— Почти всегда я пересказываю им, — сказала Вера, — то, чем священник всего больше тронул мое сердце в своей при прошедшей службе проповеди или что я прочитала поутру в назидательной книге. А особенно я говорю им, чтобы они всегда брали в образец своей жизни Господа Иисуса Христа, чтобы за работою, в обществе, при разговорах, в житейских горестях, в молитве вспоминали, как во всех тех положениях вел Себя Иисус Христос, да так бы и сами вели себя. Я говорю им, что я сама так поступаю и чувствую, что это хорошо, что нет ничего так любезного, как следовать Господу и служить Богу, Который называется и весь есть любовь.
— Но не бывает ли тебе иногда стыдно, — спросила соседка Веру, — что ты в ином случае поступаешь совсем не так, как поступают твои подруги?
— Ах, душа моя, чего мне стыдиться? — прервала Вера. — Господь наш сказал: Иже… постыдится Мене и Моих словес… и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми (Мк. 8, 38). Можно ли нам стыдиться последовать Господу пред людьми, которые потому, что не последуют Господу, суть стыд и срам для Господа? Можно ли оставить Господа и последовать греховным навыкам, которые непрестанно должно оплакивать и исправлять? Как стыдиться Господа? Он — Бог, наш Создатель, существо всесовершеннейшее, благодетельнейшее; все, что мы ни имеем, — Его дар. Даже и самих греховных удовольствий никто не может иметь, ежели Он не благоволит попустить нам иметь их. У не последующих Господу нет ни ума, чтобы понять это, ни сердца, чтобы восчувствовать это.
Выслушав эти слова, соседка задумалась и умолкла. А Вера сказала:
— Поступков, согласных учению Господа, никогда не должно стыдиться. Учение Господа для нас есть непременный закон, и как нам не исполнять закона Господа, нашего Создателя, Искупителя, ежеминутного Хранителя нашей жизни и ничего нам не желающего, кроме вечного блаженства? А вечное блаженство Он дает только творящим волю Его, всех же не исполняющих Его воли или закона отсылает во огнь вечный (Мф. 25, 41).
Попамятуй же это; попомни и все то, что изображается в этом сказании, вникни в него с полным рассуждением, и сего пока довольно для тебя…
Грешный раб Гефсиманского скита пещерного храма
иеромонах Варнава

Что я мог добавить к такому письму?
Мне оставалось сделать лишь одно: вложить в конверт, написать адрес девушки и, сходив в бывший Гефсиманский скит, а теперь военный (точнее, уже полувоенный) городок, опустить его в почтовый ящик…

Глава 24. Точка отсчета, или Откуда взялся материал для поэмы «Старец»
Сразу честно признаюсь: не помню. А если точно, то я был абсолютно уверен, что он взят из книги архимандрита Георгия (Тертышникова). Но когда проверял уже через двадцать с лишним лет, я его там не обнаружил, хотя несколько раз просмотрел каждую страницу! Так откуда? Может, об этом случае я услышал от отца Георгия уже после того, как он выпустил книгу и нашел новые свидетельства чудесной помощи преподобного Варнавы Гефсиманского людям? Возможно. Но в таком случае это произошло в самом начале моего послушания. Ведь когда я водил экскурсионные группы, то уже рассказывал паломникам эту удивительнейшую историю.
Зная, что настоятель внимательно следит за моими рассказами, я ни за что не осмелился бы говорить о том, под чем не было бы самых реальных документальных оснований. Но нет, я рассказывал эту историю практически во время каждой экскурсии «ничтоже сумняшеся», и паломников она всегда особенно поражала. Еще бы — такое невероятное чудо по молитвам святого старца! Так откуда же она взялась в моей памяти? Выдумать эту историю, разумеется, я не мог. И тут остается только предполагать.
Если это не рассказ отца Георгия, то вполне возможно, что история является рассказом одного из паломников, скорее всего, из Санкт-Петербурга. Причем поведанная столь убедительно, честно, искренне православным человеком, который никогда не станет лгать, тем более в таком святом месте, и перепроверенная настоятелем, что ни у архимандрита Феофилакта, ни у меня никогда не возникало сомнений в ее достоверности.
Скорее всего, я записал то, что услышал, и отдал листочек отцу настоятелю, понадеявшись на свою память, так как все было слишком очевидно для меня. А может, эти записи хранились у меня самого, но были утеряны, как и многое другое, в связи с моей скитальческой жизнью…
В любом случае, факт того, что рассказ об этом чудесном случае без всяких сомнений и опасений несколько месяцев звучал на каждой экскурсии, теперь красноречивей всего убеждает в том, что все это действительно было на самом деле. Косвенное, но все-таки убедительнейшее подтверждение!

Глава 25. Неожиданный поворот
Прошел год моего пребывания в скиту. Так я и не сумел определить, в качестве кого я прожил в нем все это время. Был немного трудником — правда, учитывая слабое здоровье, на самых легких работах. Послушником — так как по первому слову бросался выполнять то, что сказал настоятель. Поднимал в течение целого месяца святые мощи преподобного Варнавы Гефсиманского, за что до сих пор безмерно благодарен определившему меня на это послушание настоятелю. Затем водил по территории скита и пещерному храму то и дело прибывавшие на автобусах многочисленные экскурсии.
Сам себя я в шутку продолжал называть «полубратом», оставаясь все это время на правах гостя, которого настоятель пригласил для того, чтобы как поэт и писатель, пишущий духовные стихи для детей и собирающийся создать исторические книги, писал о России правду, которая немыслима без Православия. А как быстрее и удобнее ознакомиться с ним, как не в монастыре? Точнее, даже в скиту!
Располагаясь в отдельной келье, я строил великие планы. Был уверен, что напишу как минимум книгу рассказов, а то и большой исторический роман. Увы! Моя портативная пишущая машинка как была поставлена в первый день на стол, так и осталась стоять нерасчехленной, а потом и вовсе перекочевала под кровать. Хорошо хоть, что не заржавела!
Казалось, так оно будет и дальше. Но вдруг один из братьев, льстиво улыбаясь, по секрету сообщил мне, что, кажется, настоятель собирается благословить меня читать Апостола. А это, как он шепнул, верный признак недалекого пострига в монахи.
Помня давний совет отца Иннокентия, я ничего не сказал ему на это. Не обиделся и на другого монаха, который, накричав на меня за то, что медленно убираю снег, сказал, что монахам не положено обижаться! Промолчал, когда уже один иеромонах после службы, которую он вел, сказал мне, читавшему тогда часы, что мне нужно обратить внимание на ударения, если я хочу, чтобы из меня получился хороший иеродиакон. И наконец сам настоятель однажды, как бы между делом, спросил, не пора ли мне всерьез задуматься о монашеском постриге.
Сопоставив все это, я уже мысленно представил себя в полном монашеском облачении и, как на крыльях, понесся к отцу Прокопию. К моему удивлению, он нахмурился, выслушав меня, и, всегда понимающий, добрый, ни разу еще не отказавший мне ни в чем, вдруг строго спросил:
— Ты вообще-то зачем пришел в этот скит?
— Как это зачем? — не понял я.
И только тут, словно озаренный внезапной вспышкой, вспомнил, зачем.
Даже не удивившись тому, откуда отец Прокопий может знать то, что было известно только нам с настоятелем, я сказал:
— Чтобы потом писать книги на духовные темы.
— Вот видишь! И много уже написал?
— Пока еще ни одной…
— …книги? — уточнил отец Прокопий.
— Строки… — опустив голову, вздохнул я.
— И не напишешь! — убежденно сказал мой духовный отец. — Здесь тебе этого не дадут. Будешь все время снег убирать и экскурсии водить. Это тоже, конечно, важно. Но кто же тогда расскажет людям на понятном им языке о вере и Боге? Тем людям, которые почти семьдесят лет жили в полном атеизме и теперь по незнанию, как мотыльки бросаются на любой ложный свет, испускаемый лжепророками и лжепроповедниками. А большинство и того не делают. Вообще не задумываются о самом главном. Потому что ничего не знают об этом.
Он помолчал, молясь, и как отрезал:
— Вот что. К монастырской жизни ты еще не готов. В том числе и по здоровью. Твоему сердцу нельзя давать наши нагрузки, к ним оно у тебя не готово. Потерпи, придет еще время. А пока вот тебе мое послушание. Главное. Иди собирай вещи и уезжай из скита…
— Что?! — не поверил я собственным ушам.
— Возьми все самое необходимое и завтра же уходи из скита, — уже с прежней светлой улыбкой повторил отец Прокопий. — Настоятелю, чтобы не портить отношений, объясни, что этого срочно потребовали обстоятельства — а это и на самом деле так. Попроси благословения приезжать почаще к нам. Затем обустройся в миру…
— Но как? Где?! Я ведь перед приездом сюда пожег все мосты!.. И совершенно без средств к существованию!
— Господь не оставит. Для начала поселись желательно поближе к скиту. А потом как Бог управит. И начинай писать. Не ленись. Пиши стихи. Пиши прозу. И так, чтобы людям было интересно, узнаваемо, жизненно, близко. Пиши так, чтобы они поняли; говори, шепчи, кричи им о самом главном, что только есть и может быть в этой земной, временной жизни.
Что после этого мне оставалось делать?
Помня слова иеромонаха Иннокентия и уже по опыту зная, что лучше сразу послушаться отца Прокопия, я ушел в свою келью. Достал из-под кровати запылившуюся пишущую машинку. Положил ее в большую дорожную сумку. Бросил туда также все, что может понадобиться в первое время. Затем поговорил с настоятелем. И уже на следующий день стоял на автобусной остановке, глядя на видневшиеся вдали колокольню и купола ставшего мне родным скита…

Глава 1. Послушник в миру
После даже нескольких месяцев пребывания в монастыре в миру чувствуешь себя особенно беспомощным и беззащитным. Кажется, что во всех городах и весях уже все как один, приняв к сердцу веру, идут к Богу, каются, молятся, постятся, регулярно ходят на службу. Но вдруг в полном недоумении убеждаешься, что это пока еще далеко не так. Если бы не помощь преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, не молитвы игумена Виссариона и монаха Прокопия, не знаю, как бы я перенес первые недели и даже дни пребывания в миру.
Но благодаря им после блуждания по квартирам, где ненадолго принимали меня знакомые и незнакомые люди, я наконец поселился на уютной, хоть и не до конца еще обустроенной даче отца Анатолия. Это было очень удобно. И от скита недалеко: всего сорок минут пешком, после чего двадцать минут электричкой до Сергиева Посада. Ну, а там уж — на автобусе, как говорится, рукой подать. Домашние условия на даче после напряженной монастырской жизни были уже крайне необходимы для моего сердца.
Пять дней, если не было больших праздников, я проводил там. А на выходные один или два раза приезжал в скит. Там, как и прежде, я водил экскурсии. А так как получил послушание, живя в миру, писать книги на духовные темы на понятном языке, еще внимательнее прислушивался к тому, что рассказывали паломники…
Чудеса по молитвам святого Варнавы продолжались. По заверениям некоторых больных и имевших серьезные житейские проблемы людей, преподобный старец являлся им во сне и советовал приехать в скит, помолиться ему у его святых мощей. Более того, даже подробно описывал, как им добраться до этой обители!
Однажды приехали две женщины и сказали, что преподобный Варнава приснился каждой из них по отдельности и сказал, чтобы они совместно написали ему акафист. Какое это имело продолжение, мне неизвестно, так как я сразу же направил их с таким вопросом к настоятелю.
Другой паломник подарил мне после экскурсии маленький бумажный образок. Маленький, да не обычный: на нем рядом со святым равноапостольным великим князем Владимиром стоял, тоже с нимбом вокруг головы, император Николай II (а это было за несколько лет до всероссийского прославления царственных страстотерпцев). В одной руке он сжимал крест, а другая была изображена в благословляющем жесте. Наверху значилась надпись «Святой царь мученик Николай». На обороте очень мелким шрифтом была напечатана молитва на церковнославянском языке.
Иконочка была привезена из-за границы, кажется, из Сербии, где наш святой царь давно уже был прославлен. И вдруг подумалось: почти сто лет назад император Николай II, по некоторым данным, со своим августейшим семейством, придя в скит к старцу Варнаве, быть может, шел в собор и в домик старца именно там, где сейчас стояли мы с паломником… И оба они, и царь, и старец, тогда еще не были канонизированы. А теперь святой царь пришел к тоже святому, преподобному Варнаве. Хотя, конечно же, духом они давно уже пребывали пред Самим Господом Богом после окончания их земных подвигов…
В каждый приезд я непременно навещал монаха Прокопия и старался встретиться с игуменом Виссарионом, которые назидали и утешали меня.
Были встречи и с архимандритом Георгием. Одна из них имела очень значимое продолжение. Батюшка подарил мне несколько экземпляров только что вышедшей газеты, в которой на целой полосе рассказывалось о преподобном Варнаве Гефсиманском Чудотворце. Говорилось там и о том, что старца, ныне прославленного в соборе Радонежских святых, при рождении звали Василий Ильич Меркулов.
На обратном пути из Сергиева Посада на дачу в электричке я познакомился с мужчиной. Тот заинтересовался газетой, которую я читал. И в конце концов спросил, нет ли у меня лишнего экземпляра.
— Уж очень хочется показать мне его своей жене! — признался он. — Дело в том, что ее девичья фамилия — тоже Меркулова!
Лишних экземпляров у меня не было. Все уже были мысленно распределены. Но для такого случая один, конечно же, сразу нашелся.
Фамилия Меркулов — весьма редкая. И как знать, вполне возможно, если даже не наверняка, эта женщина приходилась отдаленной по времени родственницей преподобного старца. Но вот ведь что удивительно: надо же было такому случиться, что мы в одно время с ее мужем оказались в одной электричке, сели рядом, и именно в этот день я получил эту газету!
Такая цепочка совпадений могла свидетельствовать только о несомненном чуде! А еще о том, что святые молятся не только обо всех, кто прибегает к их молитвенной помощи (а нередко и предваряя просьбы и даже молясь о тех, кто пока еще не просил их об этом), но и не забывают про своих родственников!
— Не выпускай из рук крест! — посоветовал во время одного из моих приездов в скит отец Прокопий, когда я показал ему маленькое старинное распятие XVIII–XIX веков, украшенное восьмью эмалями, которое купил уже давно, еще у антиквара в Выксе, и которое благодаря этому вполне могло быть так или иначе связано со святым старцем.
Зная, что мой духовный отец никогда не говорит ничего зря, я так и ходил, зажимая в кулаке этот крест. И если бы не он…
Поначалу вроде ничего не предвещало беды. Наоборот, была очень большая радость. После моих долгих и тщетных поисков издателей в скит как-то — сами! — приехали два журналиста и пообещали помочь. Нет, не с изданием книги, но они сказали, что включат как можно больше моих стихов в многополосную красочную полужурнал-полугазету о Лавре и ските. По сути, эти стихотворения вышли бы на правах книги. Желая узнать, когда она, наконец, выйдет, я решил сходить узнать об этом.
На даче было уже совсем безлюдно. Исключение составлял разве что сторож в глухом доме-сторожке, перед которой, яростно лая и с бешеной силой стараясь сорваться с толстой железной цепи, все лето пугал всех проходивших мимо огромный, с теленка, пес элитной породы, выведенной, наверное, для охоты на волков и медведей, — кавказская овчарка. Злоба ее была неописуемая. Дачники поговаривали, что она едва не до смерти искусала лицо родственника хозяина, и теперь ее вместе с владельцем отправили подальше от города и дома — на дачи. Где он и проживал теперь, совсем не покидая их, круглый год.
Обычно и я старался далеко стороной обходить это небезопасное место. Но мобильных телефонов тогда в помине не было, а в этой сторожке был единственный телефон на всю округу…
Сторож как раз обедал. Он кивком разрешил мне воспользоваться его телефоном, и я набрал нужный номер. И… Меня тут же поздравили с первой (если не считать двух маленьких стихотворений для малышей в газете «Русь Державная») публикацией стихов для детей на духовные темы! Вышли они большой подборкой, на целую полосу. Это был серьезный прорыв за последние несколько лет безуспешных попыток издать то, что давно написано и расходилось по всей стране в виде машинописных или переписанных от руки копий.
Как на крыльях, оставив сторожа угрюмо доедать свой обед, я вылетел из сторожки. На несколько шагов отошел от нее. И тут, за несколько мгновений до этого, вдруг отчетливо понял, что сейчас случится — зашедшаяся в хриплом лае овчарка-теленок легко, словно огромная рыба с тонкой лески, сорвалась со своей цепи и побежала ко мне.
Если бы я кинулся от нее прочь, то не писать мне сейчас эти строки… Она наверняка бы запрыгнула мне на спину и легко перекусила шею. Но, инстинктивно защищаясь, я выставил вперед локоть руки, в кулаке которой, по благословению монаха Прокопия, был зажат крест. Пес тут же набросился на меня и с жадностью выхватил большой кусок куртки вместе со свитером и… моим мясом. Затем, довольно рыча, изо всех сил работая кабаньими клыками, стал спускаться все ниже и ниже к кисти, к кресту…
Мне бы тогда Господа сразу на помощь призвать! Пресвятую Богородицу! Своего Ангела-Хранителя! Святого мученика Евгения! Преподобного Варнаву! Или хотя бы, как тогда, во время операции, всех святых… Но увы! Видно, мало еще было во мне веры, даже несмотря на несколько месяцев, проведенных в скиту.
Вместо этого, введенный собакой в болевой шок, я начал медленно опускаться на землю. И что есть сил закричал:
— Хозяин! Хозяин!! Скорее сюда!!!
Да только тот даже не слышал меня в своей теплой уютной сторожке. Зато его пес, попробовав человеческой крови и мяса, окончательно озверел и решил разом добить меня, дотянувшись до шеи. И тут произошло чудо! Собака прыгала на меня и каждый раз останавливалась, словно налетала на невидимую преграду! Опять прыгала — и вновь останавливалась. Опять наскакивала — и тщетно!
В конце концов это ее озадачило и, кажется, даже немного испугало. Во всяком случае, когда вскоре все-таки появился, наверное, не столько услышавший мой уже совсем слабый голос, сколько почуявший неладное хозяин, по первому же его зову пес, словно жалкая шавка, но рыча и оглядываясь в мою сторону, послушно пошел за ним следом.
Провожая меня до дачи, сторож признался мне, что, выйдя на крыльцо, он был уверен, что его пес загрыз человека. И все поглядывал на меня, словно не верил своим глазам, что я жив. Но еще больше его изумило то, что пес неожиданно послушался его. Потому что, как это было в случае с его пострадавшим родственником, он становился совершенно неуправляемым и вполне мог напасть даже на него самого. Впоследствии так и произошло, так что сторож вынужден был застрелить своего пса.
— Даже не понимаю, и что только смогло спасти вас? — недоумевал он.
«Как что?» — разжимая наконец пальцы покусанной руки и глядя на крест, разом все понял я. Да, я не сумел вовремя призвать Господа. Но в руке у меня все же был заменивший и зов, и молитву крест, который я держал по послушанию своему духовному отцу. Именно этот крест (я до сих пор уверен в этом, да и сам отец Прокопий, а вслед за ним и настоятель, и многие другие духовные люди впоследствии подтвердили это) спас мне тогда жизнь…
А иеромонах Ермоген, узнав об этом случае, сказал:
— Так вот оказывается почему я за тебя на проскомидии в тот день сразу две частицы вынул!
После этой чудесной помощи меня ждала новая. Сначала житейская: совершенно нежданно-негаданно меня навестил на даче почти незнакомый мне человек. Залив потерявшую чувствительность глубокую рану у локтя йодом, он перевязал мне руку. А после была и деловая помощь. Тот же самый человек, которого звали Михаил (К сожалению, впоследствии он трагически погиб), будучи главным миссионером в далекой Пермской епархии, прочитав мои стихи, предложил мне поехать вместе с ним.
«Как знать, — подумалось мне, — может, не из Москвы, так из глубинки начнется издание моих книг? Тем более что архиепископ Пермский и Соликамский Афанасий, как говорит Михаил, благоволит к духовному просвещению нашего народа через душеполезную литературу».
Я съездил в скит. Благословился у отца Прокопия. Испросил молитвенной помощи у игумена Виссариона. И отправился в далекую Пермь…

Глава 2. Чудесная помощь
Михаил очень гостеприимно поселил меня в своей квартире. На следующее утро после приезда он первым делом привел меня к архиепископу Пермскому и Соликамскому Афанасию. Владыка очень тепло и с участием благословил меня. Наша беседа по причине его занятости была не долгой, но запомнилась мне на всю жизнь. И навсегда я невольно расположился к нему так же, как к игумену Виссариону, иеромонаху Иннокентию, монаху Прокопию и даже как к преподобному Варнаве Гефсиманскому Чудотворцу.
После этого Михаил коротко показал мне Пермь. И сразу же развил бурную деятельность, чтобы помочь с изданием моих книг. Однако куда бы мы с ним не обращались, хоть и принимали нас приветливо, но всюду следовал вежливый отказ приблизительно в одних и тех же словах:
— Времена сами понимаете сейчас какие. В стране кризис!
В крупной организации Почтобанка нас сразу встретили очень строго. Согласились, после долгих просьб, допустить до своего генерального директора, но предупредили:
— Он крайне занят, и у вас на все про все ровно четыре минуты. Слышите, ни минутой больше!
Помолившись, мы вошли в большой кабинет генерального директора, которого звали Владимир (Ох, память, память, как редко бываешь ты благодарной! Совсем не запомнил его отчества. Но главное для молитвы — имя — осталось в памяти!). И вот ведь не заешь, где найдешь, где потеряешь… Обрисовав в нескольких словах ситуацию, я несколько схитрил: первым делом прочитал стихотворение, посвященное небесному покровителю директора — святому великому равноапостольному князю Владимиру, которое начиналось так:
Я, Вова, пред иконою Владимира стою…
И заканчивалось словами, что Владимир Красно-Солнышко:

Небесный покровитель мой
И крёстный всей страны!

За этим стихотворением последовало второе, про святую блаженную Ксению Петербуржскую, и третье — о святой великомученице Екатерине…
Михаил предупреждающе показал мне на часы, но директор только махнул на них рукой и попросил:
— Читайте, читайте дальше!
И я продолжил читать, теперь уже стихи, открывающие детям глаза на зло: ложь, клевету, жадность, злорадство, другие грехи, а также стихи, призывающие к добру: про милосердие, прощение обидчиков, честность, порядочность, послушание и любовь к родителям:

Я к добру с добром пришел
И в добре добро нашел.
Даже злу теперь назло
Никогда не буду делать зло!

После того как было прочитано стихотворение «Рождество Христово, или Лучший подарок», директор Почтобанка, словно очнувшись, уже сам взглянул на настенные часы и, как-то грустно вздохнув, с улыбкой сказал:
— Благодарю вас! Если бы мне в детстве кто дал прочитать такие стихи…
Он немного помолчал, что-то прикинул в уме и сделал пометку в перекидном календаре:
— А помочь вам мы, конечно, чем сможем поможем! Через несколько дней позвоните, вам выдадут…
И тут он назвал такую огромную сумму, что я даже ушам своим не поверил. И это в совершенно незнакомом мне городе! Это было самое настоящее чудо! Словно по-прежнему кто-то (теперь уже я точно знал кто!) продолжал помогать мне!
Потом мы с Михаилом обсуждали, как лучше использовать эти деньги. Хоть пообещали мне и немало, но все равно на цветную книгу — с затратами на художника и печать — все равно бы не хватило. Тут пригодились мои давние навыки ответственного секретаря в газете. Я быстро набросал план не одной, а сразу трех книг большого формата (Потом пришло новое решение: сделать эти три книги формата А4 квадратными с одинаковым названием «Бог и мир. Лестница-Небесница», а обрезанный низ использовать еще под две книги совсем новых стихов «Душа России» и «Лирические четки»). Тонких — а зачем маленьким детям толстые книги? — но на самой лучшей твердой белой бумаге. И с красивыми элементами графики. Дальше тоже последовала неожиданная помощь. У Михаила был знакомый дизайнер книг Николай, и он согласился бесплатно помочь смакетировать книги.
Сколько именно дней ждать обещанных денег, директор Почтобанка не сказал, и Михаил предложил мне пока съездить в Свято-Николаевский Белогорский монастырь под Кунгуром, расположенный на очень высокой горе и называвшийся Уральским Афоном.
Тут меня ждала новая радость. Я очень верил в то, что преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец не оставляет меня и тут, во всем помогая мне. Тем более что этот монастырь самым тесным образом, начиная с самого своего основания, был связан с Николаем II и со всем августейшим семейством. Его настоятель архимандрит Варлаам, бывший поначалу начетчиком у старообрядцев-беспоповцев, по милости Божией, в поисках истинной веры, ездил в Москву, был в Троицкой Лавре, возможно, и в Черниговско-Гефсиманском скиту, в «пещерах». Не исключено и то, что ему довелось беседовать с преподобным Варнавой Гефсиманским Чудотворцем. В 1918 году большевики замучили его и бросили в реку Каму. Были расстреляны и замучены тридцать четыре монаха Белогорского монастыря, один из которых носил монашеское имя Варнава…
Игумен Даниил, очень по-доброму приняв меня, не только создал мне все условия даже для кратковременной работы, но и пошел дальше. Было решено оперативно, до наступления Рождества Христова, издать самые первые мои книги для детей. В самом простом и дешевом, но очень необычном виде: напечатанное на красивой бумаге стихотворение сворачивалось в свиток, в него вкладывалась восковая церковная свеча, и все это скреплялось печатью с благословением монастыря.
— Какое стихотворение выберем для такой книги? — спросил игумен Даниил, который до монашества был кинорежиссером и, следовательно, хорошо разбирался в искусстве.
Не без опасений я показал ему текст своего программного стихотворения под названием:

Рождество Христово, или Лучший подарок

Я сорвал с календаря
Лист «шестое января».
А под ним два слова:
«Рождество Христово»!

Что же делать? Как же быть?
Начались сомненья:
Что мне Богу подарить
В день Его рожденья?

Книгу? Карандаш? Конфету?
Может быть, коробку эту?..
Мишку? Саблю? Или пушку —
Мою лучшую игрушку?

Отложил я карандаш:
Разве Богу что-то дашь?
Ну, чего у Бога нету?
И зачем Ему — конфету?!

Полистал альбом для марок —
Это тоже не подарок!
Бросил в ящик саблю, пушку —
Мою лучшую игрушку…

Целый день прошел в возне.
И уже почти во сне
Я шепнул до самых слез:
— С днем рождения, Христос!

— Как раз то что нужно! — одобрил игумен Даниил и тут же спросил: — А может, еще что издадим, чтобы была целая серия книг? Так будет даже интереснее!
Он просмотрел остальные мои стихотворения. И в итоге получилось еще две книжки. Одна — «Первая молитва». И другая — «Вредная игра», написанная увлекательно и на доступном для детей языке, направленная против всякого зла и жестокости.
Пока эти книжечки-свитки готовились, Почтобанк выделил деньги, Николай завершил первоначальную работу над большими книгами, мы с Михаилом нашли типографию, и там до Нового года нам даже каким-то чудом успели сделать первый, даже не столько сигнальный, сколько пробный экземпляр.
Перед тем как поехать в Лавру, чтобы показать этот пробный экземпляр и благословиться на тиражное издание у духовных отцов и старцев, я решил посетить предновогоднюю детскую ярмарку-маскарад, чтобы распространить там изготовленные очень большим тиражом в монастыре книжечки-свитки. И тут мне повезло: устроители для такой цели выделили самое лучшее и видное место. Я взял с собой такое количество книг, какое только смог унести. Красиво разложил свиточки на столе. И стал ждать, когда подойдут первые покупатели.
Детей в огромном зале было — не счесть. Но они, то и дело подбегая к моему столу, смотрели на названия свитков и сразу же уносились прочь! Только три мальчика на несколько мгновений заинтересовались ими.
— Это что, бенгальские огни или зажигательные ракеты?! — переводя дыхание, азартно спросил один.
— Это книги, причем о самом главном! — принялся было объяснять я.
— Про войну?! — спросил второй.
— Нет, они о Боге и вере!
— У-у! — разочарованно протянул третий.
И только я их и видел!.. Все закончилось тем, что, несмотря на все мои радужные ожидания и надежды, ни одна из книг так и не была продана. Дети продолжали веселиться, радостно бегая вокруг, и не желали даже взять их в подарок!
«Зачем же тогда такое послушание — писать книги на духовные темы, к чему такие старания, чтобы издать их, если они не нужны адресатам?» — недоуменно, с огорчением думал я, сгибаясь под тяжестью сумки со свиточками при возвращении в часовню святителя Стефана Великопермского (Свт. Стефана Великопермского связывала глубокая духовная связь и дружба с прп. Сергием Радонежским) (там меня поселили в Перми после монастыря)…
— Ничего, — успокоил меня игумен Даниил. — Мы их все равно детишкам раздарим на праздник!
И перед отъездом он утешил меня. Подарил, или, как говорят монахи, благословил мне частицу святых мощей святителя Иннокентия Иркутского! С благоговением вложив ее в приобретенный еще в Лавре мощевик, где уже находился песочек от мощей преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, серебряные нити, прикрытые воском, и частица от его гроба, а также другие подаренные мне насельниками скита и паломниками святыни, я почти налегке, так как собирался вскоре вернуться, с сигнальным экземпляром книги «Бог и мир. Лестница-Небесница» направился на вокзал…
В связи с новогодними праздниками билетов на Москву, как сказала мне женщина в кассе, не было. И вдруг, когда я уже отходил от окошка, она окликнула меня:
— Есть! Есть одно место! Только что пришло сообщение! Правда, в прицепном вагоне проходящего поезда, а там уж какое достанется…
Место мне досталось, как ни странно, очень даже удобное: нижнее и не боковое. Правда, я едва успел сесть в поезд. Но когда, отдышавшись, спросил у соседей, откуда хоть прицепной вагон, то к своей неописуемой радости услышал:
— Из Иркутска!
Случайностей не бывает. И мне оставалось после этого только одно — поблагодарить святителя Иннокентия Иркутского за то, что он так помог мне!

Глава 3. Святые слышат нас!
Как быстро Сергиев Посад стал мне родным городом! Свято-Троицкая Сергиева Лавра, Черниговско-Гефсиманский скит… Преподобные Сергий Радонежский, Варнава Гефсиманский Чудотворцы… Всего две недели отсутствия — и такая радость от новой встречи!
Опять стоял я на площадке, от которой открывался вид на Лавру. Приводил себя и свои мысли в порядок, а сердце так и рвалось вниз!
Хоть и жил я во время пребывания в Пермской епархии в очень строгом монастыре, где службы шли по афонскому уставу, и в часовне Стефана Великопермского, тем не менее большой город, дальняя дорога в поездах, постоянные встречи с людьми все же давали теперь о себе знать. Спешка, нетерпение, суета… И посторонние мысли, которые так и уводили от молитвы!
Но только лишь я вошел в Троицкий собор, увидел иконы Пресвятой Троицы, Спаса Нерукотворного, другие великие образа, покаялся Богу во всем, что сделал не так за время моего отсутствия, и попросил о помощи и укреплении — и сразу на душе воцарились мир и покой. А после того как приложился к святым мощам преподобного Сергия, благословляясь на пребывание в Лавре и скиту, и вовсе весь груз поездки спал с моих плеч.
Побывав в келье у игумена Виссариона, я рассказал ему все, получил одобрение, испросил молитв… И как только вышел от него из братского корпуса, вдруг увидел другого старца — архимандрита Кирилла. Он стоял у самого угла здания и только что освободился от очередной беседы. Около него — ну не чудо ли? — больше не было ни одного человека!
Батюшка, взяв в руки сигнальный экземпляр первого томика стихов для детей, сказал:
— Нужное дело!
И добавил еще несколько благопожелательных слов. Это было еще одно старческое благословение. И после этого в скит — даже в автобусе и пешком — я летел как на крыльях!
В скиту я долго стоял соборе, молясь перед ракой со святыми мощами преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, даже не веря теперь, что когда-то они находились в моей келье, на столе, у самого изголовья кровати… Потом встретился в полутемном помещении, где хранились овощи, с монахом Прокопием. Помог ему, правда, больше мешая, перебирать морковь. И только тут вспомнил про одолевавшие меня после ярмарки-маскарада тягостные сомнения.
Выслушав меня, отец Прокопий сказал:
— Вот видишь, тем более тебе надо писать! Это только лишнее подтверждение, насколько сейчас люди далеки от Бога и веры в Него, а значит, и от своего вечного спасения, важнее которого нет и ничего не может быть в этой краткой жизни! А так дети станут просить родителей прочитать им духовную книгу, начнут задавать вопросы, глядишь, и не только детям помогут твои книги, но и родителей заставят призадуматься. Только писать их нужно, как я уже тебе говорил, так, чтобы и интересно, и назидательно было читать! Поэтому продолжай свое послушание в миру!
— Но… как долго? — спросил я.
И услышал:
— Пока не выполнишь!
После этого снова были экскурсии. Во время первой из них одна женщина из Санкт-Петербурга спросила меня:
— А это правда, что сам старец Серафим Вырицкий был духовным чадом преподобного Варнавы?
— Да. Почти двадцать лет будущий великий старец Серафим Вырицкий, а в то время весьма состоятельный петербургский купец, занимавшийся заготовкой и продажей пушнины, Василий Николаевич Муравьев находился под окормлением преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, — подтвердил я. — Всей душой с самого детства Василий Николаевич мечтал о монашестве. Но еще в Александро-Невской лавре один из известных в России старцев-схимников дал наставление отроку, оказавшееся пророческим: до поры оставаться в миру, творить богоугодные дела, создать благочестивую семью, воспитать детей, а затем, по обоюдному согласию с супругой, принять монашество.
Это был подвиг послушания, который длился более сорока лет. Сам Господь привел Василия Николаевича и к старцу Варнаве, который стал его духовным отцом. Святой старец всячески помогал ему советами, оберегая юношу от мирских соблазнов и готовя его ко вступлению в будущем на иноческий путь. Уже потом, во время начала гонений на веру, осуществилась давняя мечта Василия Николаевича. Сначала он был пострижен в монашество с именем Варнава, а потом принял великую схиму с именем уже в честь преподобного Серафима Саровского. И — стал великим старцем.
Кроме него у преподобного Варнавы духовными чадами были: товарищ обер-прокурора Синода Владимир Карлович Саблер, который впоследствии стал и обер-прокурором Синода; будущий митрополит Трифон (Туркестанов), поистине столп Православия. В своем надгробном слове при прощании со старцем Варнавой, которого он знал более двадцати лет, владыка отметил, что отец Варнава обладал великим даром веры. По его глубокому убеждению, для святого старца не существовало преград между нашим миром и миром загробным. И тени сомнений и колебаний у него не было в отношении истин веры. Все его существо было проникнуто этой верой, все его поступки вытекали из этой веры.
Помог старец Варнава в трудный момент молитвой, советом и непосредственной помощью поступить в Оптину пустынь полковнику Павлу Ивановичу Плиханкову (будущему схиархимандриту Варсонофию). Чудесным образом помог стать лаврским монахом и паломнику Захарии, который сначала стал монахом Зосимой, а затем стал известен как старец Свято-Троицкой Сергиевой Лавры схиархимандрит Захария.
— Да разве всех перечислить?.. — только развел я руками и посоветовал: — Поищите сами в книгах, газетных, журнальных публикациях и убедитесь!
Потом были другие экскурсии…
Если раньше я специально задерживал их, чтобы паломники как можно дольше могли находиться в благодатной Иверской часовне, то теперь это делал уже и для самого себя! И тут произошел случай, который лишний раз убедил меня, что святые слышат нас. И как слышат!
До этого я редко доводил группы до придела преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. А тут вдруг повел паломников и туда. Перед полуразрушенным алтарем, где был расхищен некогда белый мраморный иконостас, я рассказал все, что знал об этих великих святых, являющихся истоком русского монашества. Даже вспомнил эпизод из своего далекого прошлого, когда, еще будучи курсантом военного училища и совершенно неверующим человеком, чтобы скоротать время в Киеве, где был проездом из родительского дома во Львов, посетил любопытства ради знаменитые пещеры. Прошел, к сожалению, даже не молясь, ибо тогда не знал, что это нужно и как это делается, мимо рак со святыми мощами древнерусских угодников Божиих. И как знать, не сжалился ли кто из них, а может, и все они тогда обо мне, не их ли молитвы о заблудшей овце — а кем я еще был тогда, несмотря на всю свою самоуверенность и мнимую «праведность», — повлияли на дальнейший ход моей жизни? Не они ли умолили нашего Господа Бога не забирать меня из жизни, пока я не принял святого крещения? Ведь страшно даже подумать, что было бы тогда со мной сейчас… Словом, хоть и вслух, при всех, но от всего сердца поблагодарил я угодников Киево-Печерских, с большим запозданием в двадцать лет. И, наверное, эта искренность помогла паломникам и самим горячо помолиться преподобным Антонию, Феодосию и всем Киево-Печерским чудотворцам.
Завершилась экскурсия. Направился я в братский корпус — передохнуть в свою бывшую, но до сих пор никем не занятую келью. И вдруг увидел торчащий из сугроба, который сгребали вдоль дорожки, какой-то небольшой золотистый предмет. Что-то сразу подсказало, что это не мусор, который нужно взять и бросить в урну. И точно! Я взял этот предмет, посмотрел на лицевую сторону и обомлел…
Это был значок. Три золотистых купола храма с восьмиконечными православными крестами на небесно-голубом фоне. И внизу надпись по-украински: «Киево-Печерьска лавра».
Судя по некоторым признакам, значок был потерян кем-то из паломников уже давно. Но ведь надо же такому случиться: найден он был именно после этой экскурсии, когда я так горячо помолился основавшим ее и подвизавшимся в ней святым и поблагодарил их…
Это ли не подтверждение, что святые, слыша нас, тотчас откликаются на нашу молитву и тоже умеют благодарить? Но только в отличие от нас, людей, — без промедления! Да и только ли святые?
Проведя в скиту два-три дня, я снова пришел в Лавру. Старец Наум, как всегда, даже в мороз, принимал паломников на крылечке, лишь иногда уходя в келью. А вот около домика старца Кирилла не было никого.
— Заболел батюшка! — сказала мне проходившая мимо женщина. — Болеет…
Окна домика были темны. Что с батюшкой, я, конечно, не мог знать. И мне вдруг так захотелось помочь ему, всегда помогавшему всем! А чем я мог помочь? Только молитвой… И я, надолго остановившись у домика, горячо молился о нем в стужу — Богу, Пресвятой Богородице, преподобным Сергию и Варнаве, наверное, как молился обычно о самых близких, родных мне людях.
В тот же день я уже был на даче у отца Анатолия. Там мне нужно было кое-что взять для поездки в Пермь. А вечером вдруг приехал отец Анатолий. И без долгих разговоров, которых он старался по возможности избегать, протянул мне небольшой, очень красивый образок святителя Николая Чудотворца с вложенной в него под стеклом святыней из итальянского города Бари.
— Держи, это тебе подарок! — сказал он.
— От кого? — спросил я.
И каково же было мое удивление — нет, изумление и радость! — когда я услышал ответ:
— От старца Кирилла!
Этот образок Николая Чудотворца и значок Киево-Печерской лавры согревали меня до самой Москвы.
А там, в Москве, вдруг случилось то, что было пострашней самой лютой стужи. Валентина, которой я показал сигнальный экземпляр книги, вместо того чтобы порадоваться, неожиданно нахмурившись, с совершенно не свойственной для нее неприязнью в голосе вдруг спросила:
— Зачем ты проповедуешь людям Христа, которого нам навязали?
— Что?.. — опешив, только и смог спросить я. — Как это навязали? Кому это — нам?!!
И услышал в ответ:
— Руси, нашим предкам и нам — их потомкам!
— Да ты понимаешь, что говоришь? Ты, которая сама же уговаривала меня креститься? — принялся убеждать я. — У тебя ведь дома на стене крест с распятием, икона преподобного Серафима Саровского, кстати, первая икона, которую я видел и держал в руках. А твой дедушка, которого ты так любишь, — он ведь верил! И твоя мама верит!
— Ну и что? — возразила Валентина. — А что, если это — ошибка?
— Нет, тут явно что-то не то! — не мог понять я. — Ты ведь была у старца Наума и убедилась в его прозорливости, ты видела чудо, когда сами собой загорались свечи на могиле преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца!
Валентина только молча пожала плечами.
Мне было известно о том, что в стране пускает корни неоязычество, призывающее отказаться от Христа и вернуться к «старым богам». Распространяли его искусственно — среди неоперившейся еще как следует собственным умом молодежи. Но проникло оно уже и в среду интеллигенции. И как я теперь мог убедиться в этом сам, это поветрие не миновало даже самых умных и порядочных людей.
У Валентины, например, было четыре высших образования, знаниям ее мог бы позавидовать любой профессор. К тому же она была на редкость честным и чистым человеком. И вот я вдруг от нее услышал такое. Но ничего, как ни старался, не смог изменить.
С невеселыми чувствами ехал я в метро на вокзал. Но вдруг вспомнил, что у меня на груди крест, мощевик, а в нагрудном кармане — подаренный старцем Кириллом образок Николая Чудотворца и значок, который, как мне казалось, подарили мне сами преподобные Антоний и Феодосий. И мои мысли сразу переменились.
— Преподобне отче Варнаво! — взмолился я. — У Валентины — частица от твоего гроба! Она уже верила и доверяла тебе… Так вразуми же ее! Помоги ей! Приведи снова к вере во Христа! Умоли Господа Бога, чтобы Он — имиже весть судьбами — спас ее для вечной жизни!
Этот эпизод лишний раз убедил меня в правоте монаха Прокопия. Действительно, надо, надо было писать книги на духовные темы. Причем не только для детей, но и для взрослых, обманутых прежней жизнью, которых обманывают даже сейчас!

Глава 4. Незримая связь
Несмотря на то, что за время моего отсутствия в Пермской типографии все три, точнее, пять книг (три основные квадратного формата и две узкие, дополнительные, на сэкономленной бумаге) были почти готовы, начались неожиданные затруднения. Да и трудно было ожидать, что в таком деле обойдется без искушений.
Поначалу с меня довольно-таки жестко потребовали часть выделенных Почтобанком денег, и когда я отказал, объяснив, что их едва-едва хватает на эти книги, разные люди, в том числе и далекие от литературы, стали придираться чуть ли не к каждому слову в стихах. Требовали что-то изменить, убрать некоторые стихотворения. К счастью, авторитетные в литературном отношении профессионалы поддержали все книги. А игумен Даниил, с благословения архиепископа Афанасия, даже взял стихи в первый номер подготавливаемого им епархиального журнала.
То есть так или иначе дорога критикам-недоброжелателям была перекрыта. И тогда меня начали выживать из часовни. Не в прямую, так как опасались, что об этом могут узнать архиепископ Афанасий и игумен Даниил, но давали понять, что мне давно пора съезжать. А после того как я отказался съезжать (чтобы дождаться выхода книг, иначе бы тираж достался этим людям), затеяли капитальный ремонт в часовне, специально начав с коридора прямо у кельи. Грохот от отбойных молотков стоял невообразимый. А пыли за несколько дней на столе, подоконнике и даже кровати накопилось столько, что убрать ее не было никакой возможности. Да если бы я даже и постарался, все равно на следующий день ее было бы еще больше.
Но все это можно было пережить. Куда серьезней оказалось то, что я вдруг заметил на пленках уже подготовленных к печати книг серьезную ошибку. Нижняя перекладина на нарисованном кресте была изображена в зеркальном варианте. То есть ее левая часть была не вверху, а внизу. И уж если придирались к словам, то эта ошибка наверняка поставила бы под удар весь тираж.
Поначалу я не сильно встревожился — деньги на новые пленки и на то, чтобы переделать работу, еще были. Но тут внезапно выяснилось, что нужных пленок в Перми попросту нет! Что делать?
В одной из готовившихся к изданию книг было стихотворение о святой блаженной Ксении Петербургской. И, молясь о помощи преподобному Варнаве, я стал обращаться за молитвенной поддержкой также и к ней. И тут кому-то из работниц типографии неожиданно удалось через знакомых узнать, что у одного связанного с полиграфией бизнесмена есть такие пленки! Правда, он очень занятой и прижимистый человек, объяснила она, и вряд ли сможет быстро помочь.
Однако то, что произошло дальше, поразило не только меня, но и всех. Этот бизнесмен вдруг сам приехал в типографию и привез необходимые пленки. Больше того, узнав, что за книги планируется печатать, он категорически отказался брать с нас деньги. Правда, потом, уступая моим настойчивым просьбам, все-таки взял, но нарочито ошибся в расчетах, так что в результате я заплатил ему чисто символическую сумму.
— Скажите хоть, как вас зовут? — спросил я у него.
И услышал:
— Это еще зачем?
— Чтобы поминать как благотворителя! Так как?
— А поминайте лучше мою дочь! — прозвучало в ответ.
— Хорошо, — охотно согласился я, зная, что имя благотворителя и так знает Господь. — А как ее имя?
И услышал:
— Ксения!
Потом работники типографии, своим отношением напомнившие мне фотографа и приемщицу в Выксе, рассказывали, что при подготовке к печати книг произошло столько невероятных чудес, что многие уверовали в Бога. И стали почитать святую блаженную Ксению, в день памяти которой, кстати, как раз и вышла первая книга!
Тогда я стал вспоминать дату рождения преподобного Варнавы. Эта дата в переводе на современный стиль — я вдруг с изумлением обнаружил это — как раз совпадает с днем, когда отмечается память святой блаженной Ксении Петербургской!
К этому, как говорится, ничего нельзя ни прибавить, ни убавить!

Глава 5. Алая мантия
С большим багажом книг я вернулся на дачу отца Анатолия. Надеялся, что по-прежнему буду ездить в скит и наконец-то начну писать новые книги, включая прозу. Но…
Вскоре ко мне в гости приехал отец Иннокентий с протоиереем Олегом Богдановым, который был благочинным в Набережных Челнах и близлежащих городах и селах. Отвечая за выпуск епархиальной газеты, отец Олег хотел, чтобы она имела профессиональный вид. И, узнав от отца Иннокентия, что я служил военным журналистом и не только писал, но и макетировал газеты, предложил мне стать главным редактором шестнадцатиполосной газеты. Причем предложил публиковать мне свои новые произведения в этой газете, а также пообещал помощь с изданием книг.
Это предложение было очень и очень кстати. К тому времени совершенно неожиданно для меня самого появились новые стихи для взрослых на духовно-патриотическую тему.
Когда я приехал в скит, то показал их отцу Прокопию. Мы разместились под высоким стогом, где нас никто не мог увидеть, и он разрешил:
— Читай!
— «Встреча», — только и дождавшись этого, объявил я название первого стихотворения и начал:

Россия — мать.
Ну что же, здравствуй, мама…
Как ты седа!
Еще бы — тыщи лет!..
Не узнаешь?
Я — сын!
Вот телеграмма,
Что ты больна,
Что, может, тебя нет…

Отец Прокопий молчал, и, ободренный этим, я продолжил:

Но я успел!
Вот шаль тебе,
Вот — платье…
Что?
Да, теперь ношу я крест.
О, это материнское объятье!
Что перед ним объятия невест?

Сам увлекаясь все больше и больше, я уже и не смотрел на своего духовного отца…

Ты приняла меня
Без пьедестала.
И знаю:
Приняла б с любой судьбой,
Как сына — мать.
Но… что с тобою стало?
Что я, родная, натворил с тобой?!

Россия — мать:
Родная деревушка,
Что в море
Пред плотиною лежит.
Ты — в электричке
Нищая старушка,
Которая над кружкою дрожит…

Ты — как вдова,
Не знавшая мужчины
С тех пор,
Как не вернулся муж с войны.
Россия — мать.
Поля твоей кручины
Дожди полили и моей вины!

Прости, пора!
Жжет руки телеграмма —
Она уже похожа на венок…
Ну, что ты плачешь?
До свиданья, мама!
«Прощай…
Храни тебя Господь, сынок!»

Закончив стихотворение, я поднял глаза на отца Прокопия, чтобы спросить, сто́ит ли читать дальше и тем более писать такие стихотворения. И вдруг увидел, что он плачет… Слезы текли по его щеке, прячась в густом серебре бороды. И это было лучшим ответом без слов на еще не успевший прозвучать вопрос.
В тот раз, в отличие от всех предыдущих встреч, мы почти ни о чем не поговорили. Я просто читал, читал… Потом, по его молчаливому знаку, перечитывал.
Забегая вперед, скажу, что после, буквально за год-другой, мне удалось написать столько стихотворений, что до сих пор для меня загадка — и как только столько успел? На такое и десяти, если не двадцати лет мало! А за ответом, если разобраться, далеко не надо ходить. Все было очень просто. С Божьей помощью. По послушанию.
Но эти мысли будут потом. А тогда, получив благословение отца Прокопия выполнять послушание в Татарстане или в любом другом месте, где сподобит Господь, я принял предложение протоиерея Олега, тем более что его поддерживал отец Иннокентий, и приехал в Набережные Челны. Встретился с архиереем. Мне благословили носить подрясник…
И — во второй раз в моей жизни — встал вопрос о монашеском постриге. Отец Олег, а он-то многое знал наверняка, уже говорил, что скоро я стану иеродиаконом. Но вновь ничего не вышло! И кроме меня в этом никто не был виноват. Я переоценил свои силы, пребывая в уверенности, что после скита твердо стою на ногах в духовном плане, и пошел не совсем по тому пути. А может, причина в том, что я еще должен был выполнять данное мне послушание.
Тогда я безустанно писал и писал стихи, в небольших перерывах готовя к выпуску первый выпуск газеты в совершенно новом дизайне.
Поселили меня на первое время к умиравшей от рака женщине. Ее звали Вера. Она выделила мне лучшую комнату, постоянно просила, чтобы мы вместе с ней читали акафисты, молились. Однажды, вернувшись, я не увидел на привычном месте иконы преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца.
— Вера, ты не знаешь, где икона батюшки? — спросил я.
— Знаю, у меня! — ответила она.
И, сильно волнуясь, рассказала, что у нее был тяжелый приступ удушья, который могли остановить только врачи. И только уколами, да и то не всегда… Но в этот раз она вместо того, чтобы вызывать «Скорую», приложила к груди эту икону.
— Даже сама не знаю почему, — призналась она. — Словно кто-то подсказал мне сделать так.
Задыхаясь, а точнее, уже умирая, она стала молиться преподобному батюшке, о котором я ей, разумеется, уже успел немало рассказать. И приступ у нее прошел сам собой!
— Но такого не могло быть, потому что не могло быть никогда! — убежденно закончила свой рассказ Вера. — Поверьте, кто-кто, а уж я это точно знаю!
С того дня у нас началась настоящая борьба за икону. Ни я, ни Вера не хотели расставаться с нею даже ненадолго. Но все-таки она была больна, причем больна неизлечимо, о чем прекрасно знала сама, пройдя двадцать четыре (!) химии и борясь за жизнь до конца. Как мне было не уступить ей? Только однажды, когда и мне срочно понадобилась батюшкина помощь из-за начавшихся проблем по здоровью, я задержал у себя эту икону. И только тут заметил, что черная мантия, в которой был изображен преподобный Варнава, вдруг изменила цвет и… наполовину стала алой! Я тут же показал икону Вере. Но она ничуть этому не удивилась, уже давно считая ее чудотворной!
Прошло несколько месяцев. Ушла из земной жизни, исповедовавшись и причастившись, Вера. С большой задержкой — не давали заниматься газетной работой идущие один за другим стихи — вышел наконец первый номер новой епархиальной газеты. Кому-то он понравился, кому-то нет. И у меня опять начались искушения.
Отец Олег твердо выполнил свое обещание: издал на свои средства, и даже не одну, а две книги только что написанных стихов под одним названием «Плач по России». Простенькие, больше похожие на скрепленные тетрадными скобками ксерокопии, чем на настоящие, тиражом в тысячу экземпляров, это были все-таки книги!
Вышел и второй номер газеты. Причем более оперативно, несмотря на явное и скрытое сопротивление сотрудников, одному из которых принадлежал редакционный компьютер, на котором он в свободное время писал тяжелую рок-музыку… А машинистка была бывшей, или, даже не знаю, может, и не бывшей, рок-певицей.
С газетой вроде начало налаживаться. Но все равно положение складывалось так, что отец Олег с отцом Иннокентием, которому самому было крайне сложно, уже не могли помогать мне. Жить стало не на что. Да я особо и не посвящал их в свои настоящие трудности, зная, каково приходится им самим. Теперь смешно вспоминать, но один соленый огурец приходилось делить на три части — чтобы хватило на три ужина…
Правда, вдруг пришло многообещающее письмо из Санкт-Петербурга от редактора нескольких крупных православных газет с предложением перебираться в Северную столицу. Но мне не на что было даже доехать до нее. Что оставалось делать? Только одно: «Преподобне отче Варнаво, святая блаженная Ксение, молите Бога о мне, грешном!»
Неизвестно, что было бы дальше, но вдруг однажды после службы на паперти храма меня остановил молодой мужчина. Это был бизнесмен не очень большого достатка, раб Божий А. Но тем не менее…
Он достал из нагрудного кармана аккуратно исписанный листок, показал его и спросил:
— Это правда ваше стихотворение?
— Да, — взглянув на первые же строчки, узнал я.
— Надо же! — обрадовался он. — А я вот переписываю из книг ваши стихи, ношу с собой, перечитываю и даже не знал, что это вы их написали… Сегодня вот только одна прихожанка сказала!
Мы разговорились, и он, узнав о моих трудностях, тут же схватился за голову, а потом протянул мне все, что у него оказалось в портмоне.
— Завтра, — сказал он, — я привезу вам билет в Санкт-Петербург, разумеется, в купе, и деньги, чтобы вы не нуждались там хотя бы первое время, пока обустроитесь! А еще — средства на то, чтобы издать там настоящую книгу ваших стихов, достойным тиражом!

Глава 6. В Северной столице
Я шагал по широким улицам и проспектам Санкт-Петербурга, невольно думая о том, что когда-то по ним шел к своим духовным чадам, благотворителям, тогда еще старец «пещер» Гефсиманского скита отец Варнава. Посетил Смоленское кладбище и часовню святой блаженной Ксении Петербургской, сердечно поблагодарил ее и батюшку Варнаву за помощь и попросил не оставлять, помогать мне и в этом городе.
И опять — словно кто-то повел меня по жизни! Все до единого стихи, а еще и короткие рассказы для детей, которые были написаны в Набережных Челнах, были опубликованы в новой большой газете «Чадушки». Да не в одном (в нем все бы не уместилось), а в двух номерах! Мне были сделаны очень заманчивые предложения вплоть до того, чтобы стать соредактором. Но, выслушав всех, взвесив все за и против, я выбрал сотрудничество с крупным издательством «Сатис». И, как оказалось впоследствии, не ошибся.
Генеральный директор «Сатиса» Андрей Вилович Блинский, прочитав мой исторический роман-дилогию «Колесница Гелиоса», заказал мне книгу духовной прозы для детей и юношества и создал такие условия для работы, которые тоже можно посчитать чудом. В непростой для издательства финансовый период он оплачивал мне двухкомнатную квартиру, обеспечивал бесплатным обедом, да еще и выплачивал зарплату несмотря на то, что я не ходил на работу!
Задание было не из простых, особенно если вспомнить ту экскурсию для юношей и девушек переходного возраста, когда я толком ничего не смог им объяснить, несмотря на все свои старания. Однако сюжет книги для этой возрастной категории в общих чертах был разработан еще до скита и додуман в скиту. И понравился издателю. Теперь наконец настало удобное время воплотить его на бумаге.
Но поэзия не отпускала меня и здесь. Я смог кое-как дойти, точнее, доползти до 96-й (из намеченных четырехсот или пятисот!) страницы книги, которую решил назвать «Святая святым, или Тайна рубинового креста». И — проза как остановилась, не сдвигалась ни на строку, несмотря на то что я молился, конечно же, в первую очередь Господу, Пресвятой Богородице, а также преподобным Сергию и Варнаве, святой блаженной матушке Ксении Петербургской, святому праведному Иоанну Кронштадтскому, святые мощи которого покоились под спудом в Иоанновском монастыре на Карповке, где я стал прихожанином, святому апостолу Андрею Первозванному, большая частица святых мощей которого находилась в соборе совсем рядом с «Сатисом», святому благоверному великому князю Александру Невскому, наконец, всем святым…
Проза стояла как вкопанная, а стихи писались почти без остановок. Была создана даже поэма «Росский крест», где я обратился к истории Древней Руси. В финал этой поэмы я осмелился включить самого́ святого апостола Андрея Первозванного, поставившего над Днепром Крест.
Время шло…
В «Сатисе» я познакомился с удивительными православными людьми, которые во многом помогали мне как духовными и творческими советами, так и житейскими делами. Одному из них, очень известному теперь в России писателю-агиографу Валерию Павловичу Филимонову, я подарил маленький пакетик, в котором был песочек от святых мощей преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. Валерий Павлович как раз писал тогда книгу о старце Серафиме Вырицком, и в ней, разумеется, не мог не упоминаться святой старец.
И тут не обошлось без чудес. Однажды ранним утром в снимаемой для меня «Сатисом» квартире вдруг раздался телефонный звонок.
— Мироточит! Благоухает!!! — сняв трубку, услышал я громкий голос Валерия Павловича.
— Что? Где?!
— Да песочек от святых мощей!
Я поспешил к Филимонову — и точно: песочек, который Валерий Павлович со своей супругой, известной православной поэтессой Ларисой Кудряшовой, поместили в стакан, мироточил так, что полностью покрылась миром даже прикрывавшая стакан полоска бумаги. И не выразимое никакими земными словами благоухание волнами разносилось по всей квартире…
Снова, как в скиту, мне вдруг подумалось: «Как же так, батюшка Варнава, у других вот и песочек мироточит, а у меня?» А у меня, невнимательного и неблагодарного, шла помощь по жизни, которую я часто даже и не замечал. Хотя порой она была весьма ощутима.
То полотенце, на котором после поднятия лежали святые мощи преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, так и осталось у меня. Постепенно я отреза́л от него кусочки, раздавая людям, и в конце концов у меня остался лишь совсем небольшой лоскуток. Так вот, когда где-то возникала боль, особенно зубная, стоило приложить его к этому месту, как все сразу же успокаивалось. Вот только если начинался сердечный приступ, то снять его не удавалось ничем. Хотя, к удивлению врачей «Скорой помощи», часов через десять-двенадцать все проходило само собой. Однако если хорошенько задуматься — само собой ли?
В первый же год удалось издать и первую настоящую книгу стихов для взрослых. Правда, тогда в стране разразился жесточайший финансовый кризис. «Сатис» потерял из-за него очень большие деньги и даже находился на грани закрытия. Андрей Вилович вправе был отказать мне, ссылаясь на это объективное обстоятельство. Но он повел себя так, как мог только он: несмотря ни на что, продолжил подготовку книги к печати. Узнав, что нужна дополнительная помощь, из Набережных Челнов за две тысячи верст примчался раб Божий А. и привез нужную сумму. В итоге книга хоть и не в твердом переплете, как это планировалось изначально, но в очень красивом мягком все-таки вышла! За ней — опять-таки просто чудесным образом — вторая, а потом и третья…
С поэзией дела обстояли так, что лучше и придумать было нельзя. А вот что касается прозы… Шли месяцы, прошел год, потянулся второй, а в пишущей машинке все так же была заложена 96-я страница. Андрей Вилович, на редкость мягкий и спокойный человек, уже начал выказывать признаки нетерпения. Тут дело дошло даже до одного трудно объяснимого явления.
Жившая тогда, тоже временно, в Санкт-Петербурге моя родная сестра Ольга однажды пришла ко мне и сказала, что ей приснился наш покойный папа.
— И знаешь, что он сказал, чтобы я передала тебе? — спросила она.
Я не люблю говорить о снах и даже опасаюсь касаться этой темы, чтобы ненароком не ошибиться, приняв черное за белое. Но тут почему-то уточнил:
— Что?
— «Когда Женька наконец возьмется за 97-ю страницу?» Ты не знаешь, что бы это могло означать?
На какое-то мгновение я потерял дар речи. Сестра ничего не знала про мою работу над прозой. Но когда я объяснил ей, что к чему, то надолго замолчала и она.
И все равно, даже после такого удивительного случая работа над книгой прозы не сдвинулась с мертвой точки. Правда, когда Андрей Вилович однажды перешел на несвойственный ему резковатый тон, я срочно написал небольшую брошюру «Осторожно, витаМИНЫ!». Это было взятое ранее интервью у отца Анатолия (Берестова).
Потом была другая брошюра. И тоже интервью с православным врачом, священником, практикующим хирургом Сергеем Филимоновым. Поначалу батюшка наотрез отказывался встречаться со мной для беседы, ссылаясь на свою крайнюю занятость. Но опять-таки все сложилось необычайным образом. Возможно, сказались последствия той пыли, которой я надышался в Перми, когда рядом с моей кельей делали ремонт. Так это или нет, но, чтобы в итоге я не задохнулся, потребовалась срочная операция. Делал ее отец Сергий, и оказалась она не из простых — длилась больше часа. И вот тут, встав с помощью медсестер с операционного стола, еще не отойдя от наркоза и пережитого, покачиваясь, я привычно положил правую ладонь на левую и сказал отцу Сергию:
— Благословите, батюшка, на интервью для книги…
— Ну, как такому откажешь? — устало засмеялся отец Сергий.
И вскоре вышла книга «Благословение на лечение. Советы православного врача». Хоть и брошюра тоже, но все-таки книга прозы на духовную тему для людей! Причем весьма востребованная. Ведь здоровье волнует едва ли не каждого! И купить такую книгу захотят даже те, кто совершенно далек от веры и совсем не ходит в храм. Начнет человек читать, как справиться с болезнями, и вдруг узнает о самом главном! Глядишь, и задумается впервые всерьез о том, как жить дальше, чтобы спастись! Так, порой совершенно неожиданно для меня самого, продолжалось выполнение данного мне послушания.
Тем не менее давно пора было продолжить работу над книгой прозы для детей. Тем более что мне даже помощницу выделили для того, чтобы ее печатать. Звали девушку, точнее, совсем еще девочку, Тася. Ей как раз нужно было проходить стажировку, и такая работа ее вполне устраивала. Тем более устраивала она меня — теперь я мог только надиктовывать уже давным-давно обдуманный текст.
Знакомясь с данными, которые протянула мне в день знакомства Тася, я даже не удивился, увидев, что она родилась… 19 июля! То есть в тот самый день, когда празднуется память Собора Радонежских святых, в сонм которых входит преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец.
Уже давно так складывалось, что со святым старцем так или иначе были связаны помогавшие мне в литературной работе люди. Кто-то из них родился 2 марта, в день памяти преподобного Варнавы. Кто-то в очень памятный для меня день — 24 июня. С кем-то я встретился, чтобы предложить сотрудничество, 19 июля… Нет, случайностей не бывает!
Теперь нужно было немедленно начинать диктовать текст. Но стало серьезно давать знать о себе сердце. В итоге после нескольких приступов в машине скорой помощи с ревущей сиреной и под работающей мигалкой я был доставлен в клинику, где в палате меня уже ждала капельница…
После этого был кардиологический санаторий, куда я тоже поехал с пишущей машинкой. Но вместо работы познакомился с удивительным батюшкой — протоиереем Модестом Малышевым, старцем, который стал моим третьим духовным наставником на время пребывания в Северной столице.
И вот ведь какое еще совпадение: когда батюшка был еще юношей, благословил его на дальнейшую жизнь сам старец Серафим Вырицкий, духовное чадо преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца. А родителями батюшки были пострадавшие за веру в безбожные годы диакон Борис и умершая в тюрьме матушка Мария…
Протоиерей Модест на своем примере помог мне узнать, что такое настоящая христианская любовь. А также оказал бесценную помощь духовными и житейскими советами в последующие месяцы в Санкт-Петербурге, жизнь в котором также закончилась самым неожиданным для меня образом…

Глава 7. В родовом гнезде
Однажды, еще во время жизни в скиту, я познакомился с группой работников духовно-патриотической организации под названием «Андреевский Флаг». Они приехали в паломническую поездку, а еще чтобы крестить известного актера Юрия Назарова. Монах Прокопий, узнав об этом и поговорив с ними, сказал мне:
— Держись за них! Не отходи по жизни от этих людей!
И вот ведь как, спустя несколько лет Александр Владимирович Мельник, ставший тогда президентом известного всей России «Фонда Андрея Первозванного», позвонил мне в Санкт-Петербург и предложил написать сценарий. Он хотел снять художественный фильм о святом апостоле Андрее Первозванном.
Проза для детей у меня по-прежнему не шла. Стихи тоже приостановились. Правда, сценариев я никогда не писал…
Но в Санкт-Петербурге уже тоже начались искушения. Однажды, подсчитав, я с грустным удивлением понял, что за один только год мне пришлось поменять сорок (!) съемных квартир… «Сатис» уже не мог оплачивать мне квартиру и выплачивать зарплату. И тут, вовремя вспомнив благословение своего духовного отца, я дал согласие Александру Владимировичу и перебрался в Москву.
Здесь продолжилось выполнение данного мне послушания. И тут меня тоже словно кто вел по жизни. А мантия на иконе полностью стала алой. Александр Владимирович устроил меня на лечение в клинику Администрации Президента. Помогал, выдавая даже не в счет будущего аванса, а просто так — немалые деньги…
И часть из них удалось отработать. Синопсис, то есть краткое содержание сценария, было одобрено авторитетной комиссией. А дальше… Дальше повторилась история с книгой для детей. Снова пошли стихи, а проза, то есть теперь и большой сценарий, — никак…
Я не понимал в чем дело. И только потом осознал, что и проза, и сценарий еще не были до конца обдуманы, выношены, зато стихи и брошюры уже оказывали людям духовную помощь и назидали их в вере. Именно поэтому свыше мне как будто разрешали писать то, что я должен писать, и не позволяли делать то, чему еще не настало время…
Из Москвы я переехал в подмосковную деревню Поповская, где находилась квартира моей сестры Ольги. Так сказать, родовое гнездо со многими вещами, оставшимися от родителей, которые, сами того не ведая, помогли мне по жизни если не во всем, то очень во многом. С облегчением обустроился я здесь. И… одна за другой пошли книги прозы. Так, для «Сатиса» в итоге я написал не одну книгу «Тайна рубинового креста», а целую серию из пяти книг, причем пятую — в двух больших томах, продолжив историю главного героя (которому в первой книге еще двенадцать) вплоть до достижения им двадцати лет. И эта книга (или книги) на Всероссийском конкурсе «Просвещение через книгу», в котором принимали участие более восьмидесяти издательств, стала лауреатом в номинации «Лучшая книга для молодежи».
Были написаны и исторические повести на духовные темы, в том числе для тех, кто любит этот жанр, но еще не ходит в церковь; баллады, или, скорее, рассказы в стихах и большая благочестивая сказка «Душа-Царевна». И вновь стихи, стихи… А мантия на иконе тем временем стала менять свой цвет с алого — на золотой.
Шли годы. Послушание, несмотря на все новые искушения, продолжало выполняться. И вдруг однажды раздался звонок (к тому времени уже давно появились мобильные телефоны). Звонила Валентина. Правда, мне не сразу удалось узнать ее голос — таким он был слабым и болезненным. «Ну вот, — обрадовался я, — все-таки вымолил ее у Бога преподобный Варнава! Вразумилась».
Но оказалось, что Валентина звонила, чтобы сообщить мне о своей беде. Никогда не любившая жаловаться и отягощать собою людей, она неожиданно тихо сказала:
— Мне очень плохо… Я серьезно заболела. И скоро умру… Что мне делать? Я выполню все, что ты посоветуешь!
И откуда только во мне взялся дар убеждения?
— Немедленно иди в храм! — твердо сказал я.
— Я после операции, и меня отпустили домой умирать… — вздохнув, сказала Валентина.
— Тогда поезжай в храм! — поправился я. — Пусть тебе помогут близкие тебе люди! Объясни священнику свое положение. Он не откажет в помощи! Прости всех сама и попроси Бога простить тебя! Исповедуйся во всех своих грехах, особенно в том, что ты, по сути, отказывалась от Христа! Пройди таинство соборования. Обязательно причастись. И Господь, сказавший: Грядущаго ко Мне не изжену вон (Ин. 6, 37), не оставит тебя. Тебе перевести это?
— Не надо, зачем? — послышалось в ответ. — Я все прекрасно понимаю…
— Вот видишь! — сказал я и добавил уже мягче, хотя и о жестком: — Все мы умрем, кто раньше, кто позже. И самый главный вопрос жизни: что будет с нами потом, в вечности? Ты слышишь меня — в вечности!
— Слышу, — едва различимо ответила Валентина. — И сделаю все, как ты сказал…
Она действительно исповедовалась, выдержала, несмотря на то что была только что после тяжелейшей операции, долгое таинство соборования, причастилась и, уже уходя (как мне сообщил человек, на руках которого она умирала), хоть физически ей было тяжело, улыбалась, тянула к кому-то руки и с кем-то радостно разговаривала, явно кого-то видела и была счастлива…
Удивительно, но эти строки пишутся 15 августа, как раз в день ее рождения. Валентина ушла из жизни, когда ей не было еще и пятидесяти четырех лет. Я уверен в том, что Господь за добрую, порядочную жизнь, а главное, за глубокое, искреннее покаяние и настоящий духовный подвиг в самом конце сподобил ее вечной блаженной жизни…

Глава 8. Две иконы
Прошли еще годы. Отец Виталий Егоров, священник храма Покрова Пресвятой Богородицы, где я стал прихожанином, был настоятелем еще двух церквей и часовни. Однажды, когда мы приехали в эту часовню, в которой за несколько лет я был один или два раза, мне подарили две небольшие металлические иконочки — преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца и преподобного Серафима Саровского.
Радости моей не было границ. Родной святой старец словно посетил меня! Я понимал, что все это не случайно, имеет какой-то важный для меня смысл, хотя и не мог понять какой. Но вскоре все выяснилось.
Болезни так меня одолели, что с отцом Виталием и моими духовными друзьями пономарем Олегом и его супругой псаломщицей Ириной, а также с другом, бескорыстно помогавшим мне все эти годы, Геннадием Бобровым мы съездили в Дивеево. Молились, объездили едва ли не все источники, окунаясь в них… Святой батюшка Серафим словно поддерживал меня, давая силы на следующий шаг в жизни.
Недуги на время действительно отступили, но затем набросились на меня с еще более яростной силой. Сердечные приступы в любой момент могли прервать нить моей жизни. Боль в левой руке, которую я мог приподнять только на несколько сантиметров, стала нестерпимой. Успокаивал я себя тем, что эта рука — левая, а не правая, и я могу совершать крестное знамение. Одно только не давало покоя — что могу так и уйти, не успев стать монахом…
Отца Прокопия к тому времени уже не было на этой земле, и я как мог продолжал послушание, окормляясь уже у игумена Виссариона и иеромонаха Иннокентия, которые не возражали, чтобы у меня попрежнему было два духовных отца. Даже три — потому что время от времени я звонил еще и старцу протоиерею Модесту.
Наконец я не выдержал. Когда я лежал после всенощной на праздник преподобного Сергия Радонежского, мучаясь от болей, позвонил отцу Иннокентию. Прочитал ему начало поэмы «Святая крепость» о преподобном Сергии Радонежском:

С холма — низина, как ладонь.
И Русь святая на ладони.
А на холме чужой огонь,
Чужая речь, чужие кони…

«Не спать, пся крев! Скорей! Скорей!
Нам крепость нужно взять до снега!» —
Пинал усталых пушкарей
Ясновельможный пан Сапега.

«Все ваши ядра в никуда!
Не войско, а баранье стадо!
А ну, подать запал сюда,
Я лично покажу, как надо!»

Сапега пушки темный зев
Навел на светлый крест собора
И, выстрелив, как хищный лев,
Не отводил от Лавры взора…

Вокруг него, рождая спор,
Сгрудились так, что стало тесно.
Ведь попадет ядро в собор
Иль нет, всем было интересно!

К тому же утомились ждать
Поляки, приступив к Посаду.
Давно, давно пора начать
Грабеж, то есть кончать осаду!

Там золото и серебро:
Желанное добычи бремя!
Но что это?.. Пока летит ядро —
Свидетелем тому мое перо —
Вдруг начинает расступаться время…

Отец Иннокентий внимательно выслушал и сказал:
— Надо бы продолжать это. Надо!
— Да сил уже нет, отче, — пожаловался я. — Помолись, чтобы Господь даровал мне еще время на покаяние и чтобы написать до конца и эту поэму, и другие книги…
— Хорошо, помолюсь, но и ты, главное, там не унывай!
Я не унывал, понимая, что это — смертный грех.
Но желание стать монахом по-прежнему не оставляло меня. Так хотелось успеть и — как знать? — может, благодаря этому получить от Господа еще силы и время… И тогда я прямо сказал:
— Отче, не пора ли мне переходить из послушников в монахи?
— А сколько лет уже длится твое послушание? — спросил отец Иннокентий.
— Да уж без малого четырнадцать лет! — мысленно подсчитав, ответил я.
— Немало, — сказал отец Иннокентий.
Он снова помолчал, явно молясь. И к своей неописуемой радости я услышал как всегда взвешенное и неторопливое решение, что характеризовало отца Иннокентия в духовных беседах, да и вообще в разговорах:
— Пожалуй, что и пора! Ты вот что, сам сможешь приехать ко мне?
— Сам, боюсь, что нет, — признался я. — Но могу попросить Гену Боброва, чтобы он сопроводил меня.
— Тогда попроси, — стал объяснять мне отец Иннокентий. — У меня есть благословение совершать постриги в монахи. К счастью, я нахожусь не так далеко от Казани, все объясню правящему архиерею. Он тебя знает, и я постараюсь оформить все как положено. А ты давай все приготовь и подъезжай. Когда тебя ждать?
— А можно не откладывать? — робко спросил я.
— Можно, — было коротким ответом.
И тогда уже уверенным тоном я сказал:
— Тогда, надеюсь, дня через три-четыре приеду!

Глава 9. Параманный крест
После разговора с отцом Иннокентием я позвонил игумену Виссариону, который незадолго до этого подарил мне монашеские четки, и протоиерею Модесту, который, несмотря на свою доброту, никогда не соглашался с тем, что, как он говорил, не мог вместить душой. Оба старца сразу же дали свое благословение на монашеский постриг! Геннадий тоже согласился сопровождать меня и, не мешкая, купил два билета на поезд до Казани.
Теперь нужно было собрать все необходимое для пострига. Параман у меня был еще с 19 июля 1995 года. Имелся и подрясник, подаренный мне отцом Виталием. Но нужно было еще немало, в том числе и из монашеского облачения…
Геннадий, узнав об этом, тут же отвез меня на своей машине в Коломну. Мы нашли православное ателье, где швея Вера Ивановна вместе со своей помощницей пришли в ужас, узнав, что им нужно буквально за день пошить для меня рясу, две мантии — одну обычную и вторую особую, постригальную, а также изготовить клобук. Но, посмотрев внимательно на меня и увидев купленные билеты, неожиданно согласились. И, отложив все свои даже срочные заказы для священников, тут же сняли с меня нужные мерки и принялись за работу.
Не хватало еще двух крестов — параманного и постригального. Но зато у меня были знакомые из монашествующих. Правда, живущие уже в другом городе — Егорьевске. Мы с Геннадием помчались туда. И один из них, игумен Серафим, выручил меня, охотно дав оба креста. Причем параманный крест был надет на него при постриге. То есть он отдавал мне нечто очень для себя дорогое — конечно же, вместе с благословением!
А еще он молился за нас. И это чувствовалось в пути. В поезде нам с Геннадием достались две верхние полки. После нескольких безуспешных попыток я так и не смог забраться на свою. И тогда надо мной сжалилась ехавшая с нами в одном купе старушка. Она уступила мне свое нижнее место.
В Казани мы купили единственное, чего еще не хватало, — сандалии. Затем сели в такси и уже через пару часов находились в селе Анзирка, где был храм в честь Казанской иконы Божией Матери и скит от Елабужского монастыря. «Везет же мне на скиты!» — только и подумалось тогда мне.
Отца Иннокентия мы нашли в церкви, где он совершал всенощную под день памяти родителей преподобного Сергия Радонежского — преподобных схимонаха Кирилла и схимонахини Марии. Это обстоятельство также не ускользнуло от моего внимания. Преподобный Сергий вместе с преподобным Варнавой Гефсиманским по-прежнему вели меня по жизни.
После службы, усталый, отец Иннокентий повел нас с Геннадием к себе домой. По дороге он не обмолвился ни словом о том, для чего мы приехали. И только, покормив нас, спросил у меня:
— Ну что, завтра тебя пострижем?
— А сердце дождется? — вопросом на вопрос ответил я, чувствуя, что после дороги и всех волнений без приступа явно не обойдется…
— Тогда давай прямо сегодня! — сразу все понял отец Иннокентий. — У тебе все готово?
Я показал обе мантии, рясу, клобук, сандалии и, наконец, параман:
— Узнаешь?
Отец Иннокентий, припомнив, с улыбкой кивнул и вдруг обеспокоенно пробормотал:
— Все у тебя есть, все необходимые формальности у меня улажены. А вот требника, по которому совершается постриг в монахи, у меня, кажется, здесь нет…
Сердце в моей груди зашлось так, что я подумал — приступ уже начался. Неужели в самый последний момент все сорвется и я не успею?..
Но требник, к счастью и даже некоторому удивлению отца Иннокентия, вдруг нашелся. Он сам пришил к параману белые тесемки из сутажа, соединяя его с параманным крестом. Согнул, как положено, очень длинную постригальную свечу. И сказал:
— Ну вот. Теперь все вроде бы у нас к постригу готово. Осталось одно — подобрать имя. И как же мы тебя назовем?
— Тихоном! — подсказал Геннадий, намекая на героя книги «Тайна рубинового креста» отца Тихона.
— А сам ты как хочешь? — оставшись как будто недовольным таким предложением, обратился ко мне отец Иннокентий.
Что я мог ответить? Ведь я собирался стать монахом! Не начинать же этот путь со своеволия, то есть без смирения? И я сказал:
— Как Господу Богу будет угодно!
— Правильно, — одобрительно кивнул мне отец Иннокентий и как-то хитро прищурился: — Тем более что у меня на этот счет уже имеется свое мнение!
Взяв все необходимое и подсвечивая себе дорогу фонариками, мы добрались до храма. А я думал только об одном. Во время пострига нужно ложиться на пол, крестообразно расставив руки. А как я смогу это сделать, ведь в левой руке у меня возникала дикая боль, если даже чуть-чуть отвести ее в сторону…

Глава 10. Плод давней молитвы
Мне показалось, что постриг длился минут десять-пятнадцать. Но Геннадий, присутствовавший при этом, сказал, что не меньше трех часов! И отец Иннокентий, делавший все очень тщательно, ничего не опуская, подтвердил это.
Удивительно, но рука вдруг стала послушной и позволила мне, правда, при помощи отца Иннокентия, трижды лечь крестообразно на пол. Были даны Богу обеты, которые выполняются монахом всю жизнь и никто на свете (кроме него самого) не может уже отменить их! Но самое главное, утешительное и радостное случилось, когда настал миг прозвучать моему новому имени.
— Варнава! — торжественно произнес отец Иннокентий.
Как же я был счастлив в этот момент!..
Не испортило моего настроения и то, что сердечный приступ ночью все-таки разыгрался. Но я не стал никого беспокоить. А только, лежа, тихо радовался, тем более что приступ протекал как-то необычно вяло, словно испугавшись чего-то…
Уже перед возвращением домой отец Иннокентий сказал мне, что мое главное послушание опять будет состоять в том, чтобы продолжать писать книги на духовные темы, и вручил мне лист бумаги с большим православным крестом наверху, на фирменном бланке, на которым было написано: «Московская Патриархия. Казанская Епархия» и который официально подтверждал то, что я стал монахом…
Впереди была дорога до Казани, а потом до деревни Поповская. Это в пространстве. А во времени — новые книги, много книг… (Их можно прочитать на сайте: мвсан50томов. рф) на основе сценария так и не поставленного фильма о святом апостоле Андрее Первозванном будет написан исторический роман «Святое время», а самый первый роман-дилогия «Колесница Гелиоса» станет семитомной эпопеей «Великое наследство». Будет проживание в Николо-Радовицком мужском монастыре, где меня с любовью и пониманием моего состояния и не совсем обычного послушания принял игумен Августин (Французов)… И будет опять так легко ускальзывающая от внимания молитва и дальнейший литературный труд…
Не станет архиепископа Афанасия, старца Кирилла, старца Наума… Уйдет из жизни, не дожив всего нескольких дней до девяносто одного года, игумен Виссарион, серьезно заболеет и тоже отойдет к Богу в вечность протоиерей Модест. У меня останется только один духовный отец — иеромонах Иннокентий. И я, выполняя, помимо двух других, обет послушания, буду строжайшим образом делать все, что он благословит, полностью отсекая свою волю.
Но все это будет потом…
А пока, сидя в машине, которая мчала меня домой, я читал, читал, читал и, не в силах начитаться, вновь перечитывал то, что явилось плодом молитвы, сотворенной мною в тот памятный день 24 июня 1980 года — день памяти святого апостола Варнавы, день монашеских именин преподобного Варнавы Гефсиманского Чудотворца, день мирских именин преподобного Сергия Радонежского и празднования иконы Пресвятой Богородицы «Достойно есть», или «Милующая»:

УДОСТОВЕРЕНИЕ
Настоящим удостоверяется, что благословением Архиепископа Казанского и Татарстанского Анастасия Санин Евгений Георгиевич 1954 г. р. пострижен мною в малую схиму с именем Варнава, в память святого преподобного Варнавы Гефсиманского, 10 октября 2009 года в храме Казанской иконы Богородицы при Анзирском ските Елабужского монастыря.
Клирик Казанской епархии
иеромонах Иннокентий (Ручкин)
(Печать и подпись)

Так замкнулось кольцо этой земной истории, чтобы, дай Господь, разомкнуться уже потом — в вечности!

15 августа 2019 года
Николо-Радовицкий мужской монастырь
© Монах Варнава (Санин), текст, 2023
© Сибирская Благозвонница, макет, 2023

Монах Варнава (Санин). Российский писатель и поэт.

Родился Евгений Георгиевич Санин 10 июля 1954 года в г.Гурьев. Детство и юность прошли в г.Буденновск Ставропольского края. В 1975 г. окончил факультет журналистики Львовского военно-политического училища. По профессии - военный журналист. С 1975 по 1981 год был военным корреспондентом и корреспондентом ТАСС на БАМе. По увольнении из армии, работал в областных газетах Вологодской, Волгоградской, Тульской и Московской областей, после чего полностью перешёл на писательскую работу. Имеет правительственные награды.
10 октября 2009 года принял монашеский постриг в малую схиму с именем Варнава, в честь преподобного старца Варнавы Гефсиманского Чудотворца.

Автор более 100 книг и брошюр, в том числе: исторических повестей и романов: романа-дилогии <Колесница Гелиоса>, романа для юношества <Тайна рубинового креста>, повестей: <Три дня в Спарте>, <Первый Рубикон> (Юлий Цезарь), <Греческие календы> (Октавиан Август), <Между жертвенником и камнем> (Тиберий), <Гость из Кесарии> (Калигула) <Сон после полуночи> (Клавдий), <Улыбка Горгоны> (Цицерон), <Черный феникс> и других; исторической драмы "Дань Мономаха"; книг стихов и рассказов для детей "Православная энциклопедия для самых маленьких", <Духовная Азбука>, <Лестница-Небесница> (в трех книгах), <Бабушкин секрет>, <Дружная молитва>, <Подарок на именины>, <Гость у порога> <Берёзовая ёлка>, сказки <Душа-царевна>, и др.; поэтических сборников <Духовная поэзия>, <Крестный путь>, <Росский крест>, <Вечный миг>, <Плач по России>, <Душа России> и др., повести <Последний десант>; написанной в соавторстве, полюбившейся в России, книги <Советы идущему в церковь>, брошюр <Осторожно, витаМИНЫ> и <Благословение на лечение - советы православного врача> и более 1500 публикаций в газетах и журналах, автор текстов около ста песен на кассетах и дисках.

Официальный сайт российского писателя, поэта и драматурга монаха Варнавы (Санина) - mvsan.ru и также: собрание сочинений (100 томов) монаха Варнавы (Санина) мвсан50томов.рф